Шрифт:
Троянде помог сойти баркайоло, и она с трудом потащилась наверх: навалилась вдруг такая усталость, что впору лечь и уснуть прямо здесь, на ступеньках.
Будь проклята эта Джилья! Ну зачем Луиджи приволок ее сюда? Ведь Аретино вышвырнет ее прочь, будто грязный мусор, едва увидит!
А вот и он. То ли поджидал, то ли ему уже доложили об их прибытии – стоит на верхней террасе подбоченясь, расставив ноги, и великолепная zimarra [28] облегает его могучий стан. Пышные рукава до локтей казались надутыми ветром, а из-под них алели шелком рукава камзола, украшенные прорезями, в которых сквозило дорогое белое кружево. Бархатный черный берет венчал его черноволосую курчавую голову. Ожерелья сверкали на груди, причем среди них ярче всех блестел алмаз в роскошной золотой цепи, подаренной Франциском I. Цепь эту унизывали красные, из дорогой эмали языки, на каждом из которых было отчеканено по букве, а вместе складывались слова: «Язык его источает яд и злословие». Аретино смеялся над этой надписью и гордился ею; Троянде же она казалась несправедливо оскорбительной, однако сейчас, потрясенная, испуганная, она впервые подумала, что Франциск I, пожалуй, прав.
28
Мужская одежда в виде длинного, отороченного мехом жилета в талию.
Никогда ей не доводилось слышать ругани отборнее, чем та, которая обрушилась на несчастное создание, безжизненно обвисшее на руках Луиджи! Троянда видела Аретино в минуты его пылкой страсти; теперь им владела не менее пылкая страсть, только не любовь, а ненависть, и сказать: «Он метал громы и молнии» – значило примерно то же, что промямлить: «Он был недоволен». Троянда то и дело вздрагивала, словно это по ней каленым бичом ненависти хлестал Аретино, ну а Луиджи, которому тоже перепадало изрядно: «Зачем ты принес ко мне в дом это вонючее отродье?!» – стоял совершенно невозмутимо и терпеливо слушал длинные, хитро накрученные тирады, полные ругательств, риторических восклицаний и вопросов. И один вопрос чаще всего повторялся в этом потоке изощренных оскорблений, злобных насмешек, уничтожающих сравнений, проклятий: «Где Лазарио? Где ты бросила Лазарио?!»
Мертвенно-бледные (не намазанные синей краскою, как у Троянды, а и вправду посиневшие) губы дрогнули, исторгая едва различимый шепот. Луиджи чуть склонился, прислушиваясь… и вдруг руки его разжались, так что Джилья свалилась на мраморные ступени и осталась валяться в изломанной позе, а Луиджи потрясенно воскликнул:
– О синьор Пьетро! Какой ужасный нынче день! Лазарио… наш злосчастный Лазарио… погиб! Он мертв!
Аретино умолк, словно громом пораженный, и его воздетые гневным движением руки так и остались простертыми к небесам, словно он призывал их проклятие на голову Джильи. Аретино силился что-то сказать, но не мог. И вдруг по лицу его прошла судорога, а затем… а затем Троянда увидела, как на глаза его навернулись слезы и поползли по щекам.
Она ахнула, схватилась за сердце. Аретино стоял молча, плакал молча, и зрелище этого безмолвного горя потрясло ее даже сильнее, чем все случившееся (и не случившееся!) сегодня. Чувствуя невыносимое желание обнять его, прижать к себе, утешить своей любовью, сказать, что, пока они вместе, не страшно никакое горе, вместе они все одолеют, – она ринулась вперед, да запуталась в обтрепавшемся подоле своей рубахи и упала на колени, так ударившись о ребро ступеньки, что слезы прихлынули к глазам, а когда удалось встать и проморгаться, она увидела, что Аретино ее утешения как бы и ни к чему.
Не менее десятка молоденьких и прелестных женщин, прежде толпившиеся среди других гостей за спиной хозяина, теперь окружали и утешали его, называя самыми ласковыми именами, целуя, гладя по голове, обнимая так крепко, что их легкие, развевающиеся одежды то и дело соскальзывали с роскошных плеч, обнажая прелестные перси с вызолоченными сосками, однако у красавиц это не вызывало никакого смущения, а постепенно успокаивающийся Аретино с улыбкою хватал за груди и целовал то одну, то другую прелестницу, и вот уже стенания сменились звуками непрестанных поцелуев, шутливыми шлепками, смехом…
Троянда стояла ни жива ни мертва. И вдруг какая-то молодая женщина, так ретиво добивавшаяся поцелуя Аретино, что даже оступилась и скатилась по лестнице на несколько ступенек, невзначай обернулась – и увидела Троянду. Она на мгновение оцепенела с разинутым ртом, а потом завизжала так, словно увидела мертвеца, восставшего из могилы. И ее трудно было за это винить, ибо кого иного представляла сегодня Троянда? А сейчас, полуживая от усталости, разочарования, едва дыша от ревности, растрепанная, в расплывшемся, размазанном гриме, с безумным взглядом, она, конечно, являла собою не только жуткое, но и отталкивающее зрелище…
На вопль обернулись другие женщины – и множество новых криков огласило округу. Обольстительная группа вокруг Аретино распалась. Красотки, внимание которых до сего времени было всецело приковано к Джилье и Аретино, наконец-то разглядели страшную незнакомку. Некоторые из них убежали в дом, остальные окружили Троянду, наперебой восклицая:
– Что это такое? Откуда она? Пошла вон, вон отсюда!
– Ну-ка угомонитесь, мои ненаглядные! – Голос Аретино перебил стрекот и щебетание и заставил всех замолчать. – Отстаньте от нее. Это Аретинка. Понятно? А что до ее вида, то вы, верно, забыли – нынче карнавал!
– Кого же она изображает на этом карнавале? Полуразложившийся труп? И что, кому-то понравилась такая маска? Да ведь ее вида испугается даже тигр-людоед! – разразилась восклицаниями хорошенькая смуглянка, но ее перебила другая красотка, с медовыми глазами и кудрями цвета меда.
– Аретинка-а? – протянула она, не заботясь прикрыть роскошную грудь, вывалившуюся из корсажа и отмеченную свежим отпечатком губ хозяина дворца. – Еще одна, что ли? А мы как же?
– Да, а мы, а мы?! – загомонили прекрасные дамы, но Аретино снова шикнул на них: