— Я говорил тринадцать минут? Это она говорила!

Все немцы дисциплинированы до тошноты. Они могут выполнить любой приказ начальства. После войны в Потсдаме был чёрный рынок. На нём немцы меняли одежду на продукты и сигареты. У немцев были вещи, а у советских солдат и офицеров были продукты и сигареты. Обе стороны нуждались в товарообмене и, разумеется, никому не мешали. Но немецкая полиция делала на немцев облавы и арестовывала всех продающих.

Я часто ходил на этот рынок и помогал нашим воякам в общении с немцами. Всегда, когда подъезжали немцы-полицейские, все бросались в разные стороны.

Я, одетый в гражданский костюм, вырывался из кольца полицейских, обегал несколько раз вокруг них и убегал. Немцы, не сомневаясь, что я немец, бежали за мной.

Я был хорошо тренированный, выносливый, отлично бегал и увлекал их подальше от чёрного рынка. Потом я резко останавливался и, находясь в окружении немцев, вытаскивал удостоверение.

Запыхавшиеся немецкие полицейские недоумевали:

— Зачем вы убегали?

— Я фронтовик и думал, что меня немцы окружают, а когда бежал, то вспомнил, что война кончилась.

Так много раз я спасал гражданское немецкое население от тупых дисциплинированных немецких полицейских.

Я приехал на ответственный концерт в День Советской Армии в академию им. Жуковского. Концерт не состоялся, так как кроме меня никого больше не было.

Выяснилось, что администратор Москонцерта составила программу из одних покойников. Этот скандал разбирался у директора. Администраторша оправдывалась:

— Я плохой концерт составила? Посмотрите, какие силы! Номер в номер.

— Да, но их нет в живых, — возразил ей директор.

— А я что, виновата, что их нет в живых?!

После концерта я и двое гениальных артистов МХАТа Ливанов и Грибов пошли ужинать. Крепко выпили. Ливанов произнёс тост за Грибова:

— Ты гордость русского театра, ты гений. Я горжусь, что живу с тобой в одну эпоху… А теперь давай про меня. Грибов:

— Ты, Борис, замечательный артист, режиссёр, художник…

— Нет, так не пойдёт, — перебил его Ливанов. — Ты говори, как я о тебе говорил.

Артист кино Сергей Филиппов находился в Киеве на съёмках.

В это время проходило торжество в честь Тараса Григорьевича Шевченко — великого украинского кобзаря.

Сергея Филиппова попросили сказать несколько тёплых слов в адрес поэта. Филиппов охотно произнёс короткую речь:

— Я поздравляю весь украинский народ с вашим великим КОБЗОНОМ!

Случился у меня в Москве почечный приступ. Я легко дозвонился до «скорой помощи», которая мгновенно приехала через один час пятьдесят семь минут и отвезла меня в Боткинскую больницу. В больнице был аншлаг, и попасть на койку в коридоре было невозможно. Меня бросили, как дрова, в какую-то комнату, где находились два человека, по-видимому, врач и медбрат. Медбрат сказал, что у меня приступ аппендицита. Но врач, обозвав его идиотом, констатировал почечный приступ. После чего оба удалились.

Я не находил себе места и катался по полу, пытаясь найти положение, чтобы хоть как-то облегчить невыносимую боль. Примерно часа через полтора в комнату вошёл человек профессорского вида с лицом врага народа, внимательно на меня посмотрел, лицо его посветлело, в глазах зажёгся огонёк, и он расплылся в улыбке.

«Все, — подумал я, — он меня узнал по кино и сейчас отдаст все силы и знания для спасения своего кумира». В эту минуту он был для меня выше всех русских знаменитых врачей: Вишневского, Пирогова, Бехтерева и др. Я смотрел на него, как на святого, хотя в профиль он походил на Ленина.

Профессор вышел из комнаты, и я не сомневался, что с минуты на минуту мне будет оказана помощь. Через какое-то время он снова вошёл ко мне в КПЗ и громко скомандовал:

— Входите! В камеру предварительного заключения вошло человек двадцать девушек, вероятно студенток.

Профессор взял дыхание, и голосом, в котором чувствовалось оживление, начал, указав пальцем на меня:

— Товарищи, перед вами экспонат, у которого приступ почечных колик. Он испытывает невыносимую боль и, в буквальном смысле слова, не может найти себе места. По боли почечные колики не уступают женским родам.

Я, не будучи йогом, встал на голову и готов был оставаться в этой позиции всю жизнь, если бы это помогло. Но ничто не помогало. Профессор все это сопровождал тестом:

— Видите, он встал на голову, сейчас лёг на пол, поднял ноги, сделал кульбит, однако должен вас заверить, всё, что он делает, бессмысленно. Он думает, что какое-то положение может облегчить ему боль. Ничего подобного. Ему может помочь только обезболивающий укол, вам очень повезло, что вы можете воочию наблюдать почечный приступ.