Джон устал и хотел только одного – чтобы его отвезли из аэропорта домой. Он не был настроен спорить.

– Вы говорите о нем так, будто он крыса какая-нибудь.

– А как бы вы назвали то, что он сделал с этой Константиной? – Маккейн стоял как скала на фоне вечерней панорамы Лондона, скрестив руки. – Марко был так любезен и разъяснил мне все обстоятельства.

– Константина Вольпе – взрослая женщина и сама отвечает за себя, – нервно возразил Джон. – А Марвин очень помог мне в один трудный момент. Я перед ним в долгу.

– Вы ему должны? А. Ну да. И когда вы с ним рассчитаетесь?

– Понятия не имею. – Об этом он не думал. Собственно, бесконечно это длиться не может, если хорошенько подумать. – Ну да. Можно сказать, теперь мы квиты.

Маккейн хрюкнул:

– Разумеется, вы полагаете, что оказали ему этой акцией услугу.

– Я вытащил его из тюрьмы.

– А потом? Как вы себе это представляете? Вы внесли за него залог, он выходит на свободу и сможет скрыться?

– Примерно так.

– Вы действительно верите, что он со своими замутненными наркотическими мозгами в состоянии обойти пограничный контроль или ускользнуть от международного розыска? Не будьте так наивны.

– В таких вещах он изощренный человек, – сердито возразил Джон.

Маккейн снова расцепил руки, побарабанил пальцами по столу Джона и сказал:

– Собственно, я хотел попросить вас только об одном, Джон: если у вас впредь появится проблема такого рода, придите с ней ко мне. Можем мы условиться об этом?

– Что вы имеете в виду под «проблемой такого рода»?

– Вы поняли, что я имею в виду. – Маккейн остановился в дверях, взявшись за ручку. – Не делайте ничего без меня. Приходите с такими вещами ко мне. Я сам о них позабочусь.

Проект фонда и премии Джон поручил менеджеру Лайонелу Хилману, человеку интриганского вида с рыжими кудрями и такого же цвета волосами, растущими из носа, от которых невозможно было отвести взгляд, разговаривая с ним.

Хилман взялся за проект со всей энергией, жил им и дышал, сросшись с ним воедино. Он предложил назвать премию Гея-премией,по имени античной богини Земли, матери неба и титанов, источнике снов, кормилице растений и детей. Джон, которому все эти значения были незнакомы, с воодушевлением согласился. Хилман составил жюри из пяти признанных биологов, экологов и природозащитников, которые происходили из разных частей света, разработал процедуру и модель фонда – по образцу Нобелевской премии, заказал художнику эскизы наградного приза, которые пока что у всех, кто их видел, вызывали почти благоговейные кивки, и, наконец, наметил рекламную кампанию, которая довела бы до сведения каждого землянина суть и значение Гея-премииеще до того, как она будет впервые вручена в сентябре 1997 года, в последнюю субботу месяца. Время – ровно за две недели до присуждения Нобелевской премии – было выбрано осознанно, равно как и место, Копенгаген, – обещая поместить премию в самую высокую сферу в сознании общественности.

Он пригласил Джона на фотосессию. Образ Матери-Земли должна была воплощать не кто-нибудь, а Патрисия де-Бирс, самая дорогая модель мира, единодушно признанная СМИ красивейшей женщиной столетия. И она была красива, боже правый, просто оглушительно красива. Джон стоял в сторонке и наблюдал, как фотограф дает указания, и эротичная богиня Земли, задрапированная каким-то прозрачным шлейфом, выгибается, вытягивается и поворачивается, и как полыхают фотовспышки. Уж если такое не подвигнет людей позаботиться о природе, то он и не знал, что еще.

– Перерыв, – объявил фотограф. Он дал своей помощнице несколько указаний, касающихся установки кулис, и, уходя, обнаружил Джона.

– А, мистер Фонтанелли. – Он подошел, пожал ему руку – худощавый человек с уже заметной возрастной пигментацией на лице. – Кэртис. Говард Кэртис. Лайонел мне намекал, что вы можете заглянуть сюда. Добро пожаловать. Как вам нравится?

Джон кивнул. Да, он впечатлен.

– Классная женщина, а? Абсолютно профессиональная, знает, что и как действует, полностью владеет собой. Настоящая профи, правда.

Джон смотрел мимо него на кулисы. Патрисия де-Бирс сидела на табурете с прямой спиной, откинув покрывало, а толстенькая визажистка припудривала ее бюст. Эта картинка сильно затрудняла ему восприятие слов фотографа.

– Знаете что?.. – Человек, о котором Хилман отзывался как о лучшем в мире фотографе, отступил на шаг и разглядывал Джона, прищурив глаза. – Один вопрос, мистер Фонтанелли – не могли бы мы кое-что попробовать?

– Только не говорите, что хотите меня сфотографировать.