– Он просто…

– …действовал тебе на нервы? Мне тоже. Что поделаешь, Девлин привык глядеть на людей немного свысока, и теперь его не изменишь. Но, как бы он тебя ни раздражал, этого нельзя показывать! Ты права: я тоже не уверен, что он расположен был с нами чем-то делиться. Старик привык сам решать, что существенно, а что нет. К счастью, потом он немного приоткрылся, чтобы поставить на место тебя… – Ребус улыбнулся. – Отличная работа, Хейс. Не часто мне удается сыграть роль «доброго полицейского».

– Он не просто действовал мне на нервы, он…

– Что же еще?

– Он вогнал меня в дрожь.

Ребус внимательно посмотрел на нее.

– Разве это не одно и то же?

Филлида Хейс покачала головой.

– То, что он выделял вас как старого приятеля, действительно меня раздражало, потому что я оказалась… за бортом. Но эта газетная заметка на видном месте…

– Та, которая в рамочке?

Она кивнула.

– Вот от этого у меня мурашки пошли по коже.

– Он патологоанатом, – объяснил Ребус. – У этих ребят шкура гораздо толще, чем у обычных полицейских.

Филлида Хейс ненадолго задумалась, потом чуть заметно улыбнулась, но Ребус увидел.

– Чему ты смеешься? – спросил он.

– Так, ничего особенного, – сказала она. – Просто, когда мы уходили, я заметила под столом фрагмент головоломки…

– …который он обронил и не заметил? – Ребус тоже улыбнулся. – Да ты просто талант, Филли, самородок!… Вот увидишь, лет через двадцать мы сделаем из тебя настоящего детектива.

С этими словами Ребус позвонил у очередной двери, и они продолжили работу.

Пресс-конференция, проходившая в Большом Доме, транслировалась по служебной связи в Гэйфилдский участок, где находился штаб расследования. В рабочем зале царило оживление: кто-то протирал носовым платком захватанный потными пальцами экран телемонитора, кто-то пытался опустить жалюзи, чтобы преградить путь лучам неожиданно выглянувшего из-за облаков солнца. Все стулья были заняты, детективы сидели по двое – по трое за каждым столом. Некоторые торопливо доедали обед, состоявший из бутербродов, бананов и кофе, чая или сока. Разговаривали вполголоса. В основном ругали оператора, работавшего с полицейской камерой в Большом Доме.

– Ей-богу, мой восьмилетний пацан и то управился бы лучше!…

– Должно быть, парень просто насмотрелся современного кино…

Действительно, камера в Большом Доме постоянно куда-то плыла и ныряла, показывая то лес ног, то спинки стульев.

– Представление еще не началось, – успокоил всех чей-то голос. И правда, камеры, принадлежащие городским телевизионным студиям и службам новостей, еще только устанавливались, а приглашенные гости – журналисты и обозреватели – рассаживались по рядам. Многие говорили что-то в мобильные телефоны, но что – разобрать было, разумеется, невозможно.

Ребус встал почти у самой двери. До экрана было немного далековато, но он и не подумал подойти ближе. Рядом прислонился к стене Билл Прайд. Он был совершенно измучен, но изо всех сил старался этого не показывать. Свою планшетку Прайд крепко прижал к груди, как ребенок прижимает любимого медвежонка; время от времени он откидывал голову и поглядывал на прикрепленные к ней листки, словно на них каким-то волшебным образом могли появиться новые инструкции и указания. Жалюзи наконец опустили; в пробивающихся сквозь щели тонких лучах солнца висела густая пыль, обычно невидимая. Внезапно Ребусу вспомнилось, как он в детстве ходил в кино и как, сидя в полутемном зале, с замиранием сердца ждал, когда заработает проектор и начнется захватывающее действо.

Суета на экране телемонитора почти прекратилась. Ребусу приходилось бывать в конференц-зале – унылом, казенном помещении, использовавшемся также для проведения учебных семинаров и расширенных служебных совещаний. У дальней стены, которую несколько оживляла кустарная драпировка с изображением герба полиции Лотиана и Пограничного края, стоял длинный стол.

Полицейская телекамера повернулась в сторону открывшейся двери, и в зал один за другим вошли несколько человек. При их появлении шум и разговоры окончательно стихли; Ребус даже различал тоненькое жужжание моторов видеокамер. Засверкали блицы. Первой шла Эллен Уайли, за ней – Джилл Темплер, Дэвид Костелло и Джон Бальфур.

– Виновен!… – выкрикнул кто-то сидевший недалеко от Ребуса, когда полицейская камера взяла крупным планом лицо Костелло.

Четверка на экране села за стол, заставленный разнокалиберными микрофонами, но полицейская камера продолжала показывать Дэвида Костелло, хотя чуть-чуть в другом ракурсе, позволявшем видеть его грудь и руки. Однако раздавшийся в динамиках голос принадлежал Эллен Уайли.

– Добрый день, леди и джентльмены, – проговорила она, нервно кашлянув. – В первую очередь я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы откликнулись на наше приглашение и нашли возможность приехать сегодня сюда, в этот зал. Прежде чем мы начнем, я бы хотела сказать несколько слов относительно порядка и правил проведения пресс-конференции…