– А вот мой любимец, – сказал Девлин, показывая на портрет чуть заметно улыбавшегося молодого человека. Это было единственное, на чем здесь мог бы отдохнуть глаз.

Ребус прочел подпись под картиной: «Доктор Кеннетт Ловелл. Февраль 1829 года».

– Ловелл был одним из анатомов, которым поручили произвести посмертное вскрытие Уильяма Бёрка, – пояснил профессор. – Весьма вероятно, что он же был врачом, который констатировал смерть Бёрка после повешения. Месяц спустя Ловелл начал позировать для этого портрета.

– Доктор Ловелл производит впечатление человека весьма довольного своей жизнью и карьерой, – заметил Ребус.

Глаза профессора засверкали.

– Почему бы нет, позвольте вас спросить? Ведь он действительно многого достиг. Кроме всего прочего, он был прекрасным мастером-краснодеревщиком, как Уильям Броуди, о котором вы, вероятно, слышали.

– Джентльмен при свете дня и грабитель под покровом ночи, – вспомнил Ребус.

– Существует предположение, что именно он послужил прообразом стивенсоновских Джекилла и Хайда. Во всяком случае, когда Стивенсон был маленьким, в его спальне стоял гардероб работы Броуди.

Ребус продолжал внимательно изучать портрет Ловелла, его глубокие черные глаза, подбородок с ямочкой, густые темные локоны. Он был уверен, что художник польстил оригиналу, убрав кое-какие морщины и излишки плоти. Однако в любом случае Ловелл был весьма и весьма привлекательным мужчиной.

– Интересная связь вырисовывается с дочкой Бальфуров, – сказал, отдышавшись, профессор, и Ребус, невольно вздрогнув от удивления, повернулся к нему, но Девлин смотрел только на портрет.

– Что вы имеете в виду? – спросил Ребус.

– Ящички со склона Артурова Трона, – ответил тот. – Любопытно, что пресса снова о них вспомнила в связи с этим исчезновением… – Девлин посмотрел на Ребуса. – По одной из теорий, это символическое захоронение жертв Бёрка и Хейра…

– Да.

– А новый ящичек, похоже, олицетворяет символическое захоронение юной Филиппы.

Ребус снова перевел взгляд на портрет.

– Так вы говорите – мистер Ловелл работал с деревом?

– Вы видели стол в моей столовой? – вопросом на вопрос ответил Девлин. – Его сделал он, Ловелл.

– Поэтому вы его купили?

– Для меня этот стол – свидетель становления современной хирургии как науки, а история хирургии – это история Эдинбурга. – Девлин засопел, потом вздохнул. – Честно говоря, я очень скучаю по своей работе, инспектор.

– Я бы по вашей, наверное, не скучал.

Отвернувшись от портрета, они не спеша двинулись к выходу.

– В каком-то смысле я чувствовал себя избранным. Извлекать наружу то, что сокрыто в этой животной оболочке… Дух захватывает! – Словно в подтверждение своих слов, Дональд Девлин ударил себя кулаком в грудь.

Ребус от комментариев воздержался. Для него тело всегда было просто телом, и не более чем телом. К моменту смерти то неуловимое и чудесное, что заставляло его жить, исчезало – оставался просто труп. Он чуть не сказал это вслух, но сдержался, понимая, что не ему состязаться в красноречии со старым патологоанатомом.

В мраморном вестибюле Девлин снова повернулся к нему.

– Послушайте, инспектор, мне в голову пришла одна мысль… Что, если вам принять участие в сегодняшней вечеринке? Время еще есть, съездить домой и переодеться вы вполне успеете.

– Боюсь, эта идея мне не очень улыбается, – покачал головой Ребус. – Как вы сами сказали, заслуженные и маститые патологоанатомы соберутся здесь, чтобы говорить о работе, и только о работе.

Кроме того, мог бы добавить Ребус, у него не было смокинга, не говоря уже о регалиях.

– И все же я уверен, что скучать вам не придется, – не отступал Девлин. – Возможно, – учитывая предмет, о котором мы с вами только что беседовали, – вы даже сумеете извлечь пользу из наших цеховых разговоров.

– Это как? – удивился Ребус.

– На прием приглашен священник Римско-католической церкви. Он собирается прочесть доклад о дихотомии плотского и духовного в человеке.

– Вот, я уже ничего не понимаю! – шутливо пожаловался Ребус.

Профессор Девлин улыбнулся.

– Мне кажется, инспектор, вы просто притворяетесь. Впрочем, учитывая специфику вашей работы, умение притвориться невежественнее, чем вы есть на самом деле, не только простительно, но и желательно.