Тогда Шевцов нажал вторую клавишу. Включились резервные светильники. И снова надо было ждать. А стрелка термометра никак не хотела вернуться вниз, к зеленой черте.

Шевцов подошел к приборному щиту и долго смотрел на дрожащее острие стрелки. «Врет прибор, — подумал он. — Свет нагревает металл… Свет, а не черная пыль!» Он снова спустился вниз, к электронной машине.

Быстро мигая красными сигнальными лампами, машина внятно произнесла:

— Черная пыль. Частицы сконденсировались, стали крупнее. Свет не отталкивает их…

Шевцов продолжал рассказ. Он не видел, как Тессем вышел из комнаты и вернулся с бутылкой рислинга.

Тессем налил вино Ланскому и себе и сказал:

— За тех, кто в Звездном Мире!

Они подняли бокалы, а Шевцов продолжал рассказ, потому что радиоволны ползут очень медленно и он не слышал и не видел, что тост подняли за него.

За него и за всех, кто сейчас вместе с ним шел сквозь мрак навстречу далеким солнцам.

— Не надо было пускать тебя, Шевцов, — сказал Тессем, поставив бокал. — В таких случаях роботы справляются лучше. Они не волнуются.

Тессем поскребывал свою курчавую бородку: должно быть, волновался.

Итак, машина внятно произнесла:

— Черная пыль. Частицы сконденсировались, ста ли крупнее. Свет не отталкивает их…

Шевцов допускал, что пылезащитная установка может капризничать. Однако этого он не ожидал.

Еще не сознавая всей глубины опасности, он подумал: надо что-то делать. И он отдал команду электронной машине — исследовать черную пыль, точно определить ее концентрацию, состав, свойства…

Он ходил по кают-компании. «Ну хорошо, «- сказал он себе, — пока ничего не произошло. Меня послали осилить эту пыль, и я ее осилю. На «Каравелле» и «Неве» не было такой аппаратуры, какая есть у меня. А это главное». Это не было главным, он понимал, но не хотел признаться. «Ничего не произошло, — повторил он. — Пусть машина исследует пыль. Пока я буду думать о другом». И он заставил себя думать о другом. Может быть, сказалась свойственная ему методичность. Может быть, наоборот, это было озорство. Но Шевцов заставил себя вспомнить стихи, те самые, которые прервал звонок интегрального термометра.

Шевцов стоял перед портретом и, не думая о черной пыли, смотрел в отсвечивающие голубым ледком глаза…

Нет, это было не озорство. Не методичность и не сентиментальность. Каждая строчка стихов отодвигала растерянность и наполняла сердце тем уверенным спокойствием, которое нужно было для схватки с черной пылью.

— Ты сказал — роботы? — переспросил Шевцов и покачал головой. — Нет, Тессем. Когда машина закончила обработку данных о пыли, я выбил на клавишах вопрос: «Как избежать пылевой коррозии?» И знаешь, Тессем, что ответила машина? Она сказала: «Тормозить». В этом был определенный смысл.

Давление света в какой-то степени все-таки уменьшало интенсивность коррозии. К тому же и концентрация пыли нарастала сравнительно медленно. Машина недурно придумала — тормозить. Пожалуй, я бы успел погасить скорость прежде, чем черная пыль съела бы корабль… Даже наверняка успел бы. Но я не мог согласиться с машиной. Признаюсь, мне почему-то стало жалко ее. В конце концов она не виновата, что у нее такой противный голос. Ведь это мы ее сделали, люди. И это мы научили машину строить логические схемы и не научили думать о людях. Я отстучал на клавишах: «Глубокоуважаемый шкаф! Ты заботишься только о своей лакированной шкуре. А меня послали, чтобы осилить эту проклятую черную пыль. И если твоя башка не придумала ничего умнее, чем спасовать, то черт с тобой! А за данные о пыли — спасибо». И знаете, машина долго моргала своими красными глазами, а потом бесстрастно сказала: — Не понимаю. Надо тормозить.

Но я уже не обращал на нее внимания. Машина дала мне подробные сведения о черной пыли, и я думал.

Там, на Земле, мы еще плохо знали черную пыль.

Исследовательский Совет, обсуждая вопрос о полете, допускал возможность непредвиденных осложнений.

В сущности, я летел, чтобы выяснить, какие могут быть осложнения, и найти способы борьбы с ними.

Но произошло нечто иное. «Поиск» столкнулся с такой разновидностью черной пыли, о которой раньше не знали. Теперь уже не могло быть и речи о том, чтобы скорректировать имеющуюся на корабле защитную аппаратуру. Нужно было отыскать совершенно новое средство защиты.

С самого начала полета я много думал о черной пыли. Подобно шахматисту, я старался рассчитывать на несколько ходов вперед. Но «ход», сделанный черной пылью, оказался неожиданным. Все заранее подготовленные варианты пришлось сразу оставить.

…Где-то за рамкой экрана Шевцов налил себе вина, поднял стакан.

— За нашу Землю, друзья. За ее людей. За тех, кто дал силу нашим кораблям. Черная пыль… Один я ничего не мог бы сделать. Но в этот час я не чувствовал одиночества. Знания всех людей были моими знаниями. Воля всех людей — моей волей. За нашу Землю, друзья!