–  Зря ты сегодня едешь. Ехать в ночь - только приключений себе искать. Выпей да оставайся, - говорила Галочка.

–  Боюсь, - пококетничал я.
– Останусь - еще чего доброго в тебя влюблюсь. Опасно.

Галочка весело рассмеялась и легонько ущипнула меня за бок.

Наконец мы с Николаем выбрали время: уединились в кухне. Под табачный дым вошли ненадолго в светлую реку студенческих воспоминаний, в которой купаться бы да купаться! Но… После задымленной кухни я объявил честной компании, что уезжаю.

Мои слова об отъезде были приняты в штыки. Достаточно огрузлый от выпитого Игореша, который уже почти не произносил слов, а только жестикулировал, вдруг захотел со мной выпить, указывал толстыми волосатыми руками на бутылку с водкой, мол, надо разлить… хотя многократно слышал, что я нынче не пью. Галочка тоже высказала свое неодобрение: "Ну понятно, не пьешь. Нельзя. Хоть так посиди. Да лучше бы заночевал, на свежую голову в дорогу…" А Катя неуступно и хозяйски заявила: "Пока пирога с чаем не отпробуешь, не отпущу! Сама пекла, полдня у плиты стояла, а ты поехал!"

Мы опять оказались за столом вокруг слоистого, аппетитно усыпанного вишенками пирога. Игореша "под пирог" почти одну за одной пропустил пару стопок. "Н-да… " - почесал я у себя в затылке, глядя на его толстую красную шею, и вспомнил армейскую байку. Рассказал обществу:

–  В полк неожиданно рано утром приезжает важный проверяющий, реальным прототипом этого проверяющего, говорят, был маршал Батицкий, мужик по комплекции вроде Игореши. Выстраивает офицеров на плацу и диву дается. Офицеры все помятые, движутся как сонные мухи, лица опухшие, глаза с похмелья красные. "Да вы что, товарищи офицеры!
– возмутился проверяющий.
– Разве так можно? Выпил грамм восемьсот - и остановись!"

Все рассмеялись. Игореша тоже растянул в улыбке рот. По моим прикидкам, Игореша уже приговорил литр.

–  Домой-то доберетесь?
– тихо, по секрету, спросил я Галочку, указав на ее мужа.

–  Не впервой!
– беспечно усмехнулась она.

Вот и пирог с чаем был с благодарностью к хозяйке откушан, я опять засобирался в дорогу. Впрочем, все наше застолье распадалось. Галочка и Игореша тоже пошли в прихожую собираться восвояси.

–  Может, подбросишь нас? Тут недалеко. Тебе как раз по дороге. Мы б и сами дошли, да тропки сегодня скользкие, - обратилась ко мне Галочка.

–  Какой разговор!
– безусловно согласился я.

Игорешу пошатывало, даже очень прилично пошатывало, но коленей он не гнул, держался набыченно, угрюмо, водил по сторонам простодушными, но остекленевшими глазами. А говорил уж совсем плохо, неразборчиво. В ос-

новном мычал, округлял глаза и водил руками, что-то изображая или о чем-то прося. Галочка на него не только не сердилась, но и с полуслова, с полужеста, с полумычания угадывала его озабоченность и откликалась на нее. Стоило ему чуть приподнять ногу, и Галочка тут же улавливала: мужу надо обуваться; стоило ему мотнуть, как быку, большой угрюмой головой, и Галочка тут же понимала, что мужу потребовалась шапка. Кстати, Игорешу обула сама Галочка и завязала ему шнурки на ботинках. При этом она ничуть не стыдилась перед нами своей бабьей услужливости. "Истинно, легкий характер!
– думалось мне, когда я наблюдал, как она, присев на корточки, зашнуровывает ему ботинки.
– Другая бы стала ли при народе-то!… Это и к лучшему, что я им подвернулся. Подброшу до дому, а то где-нибудь этот кабан свалится - мучайся, несчастная женщина".

Уже собранный, в застегнутом Галочкой пальто, в надетой Галочкой шапке, перед самым уходом, Игореша еще запросил водки. Он сделал это безголосо: большим и указательным пальцем "отмерил", что нужно еще столько… И даже тут Галочка не стала усмирять мужа, а, напротив, живо откликнулась на жест:

–  Посошок хочешь повторить?

–  Конечно-конечно! Даже обязательно повторить!
– подхватили хозяева.

С подмогой Галочки, но на своих ногах Игореша добрался до моей машины во дворе дома и был помещен на заднее сиденье. Я завел двигатель для прогрева, включил в салоне "на полную" печку и выбрался из машины, чтобы постоять с друзьями "на дорожку".

Уже наступила ночь. Красивая, звездная, мартовская ночь с хрупким воздухом: где-то хрустнет тонкий ледок, где-то в тишине разнесется скрип карниза под тяжестью сосулек, обледенелая ветка тихо ударит такую же обледенелую сестру. Всё прихватило морозцем. Я любовался звездным небом, желтыми, скромными и теплыми окнами провинциального Стрижевска, затерянного в высоких сосновых лесах, глубоко вдыхал чудный здешний воздух. На душе было легко: таки заехал к другу, а то все дела, дела, дела, а жизнь-то - штука конечная. Мы обнялись с Николаем на прощание, Катя чмокнула меня в щеку, напутствовала, чтоб их не забывал.

Когда мы с Галочкой сели в машину: я - за руль, она - рядом, - услышали храпоток Игореши.

–  Эх ты!
– воскликнула Галочка с некоторой досадой.
– Разморило его, уснул. Обычно он до дивана дотягивает… Ну ничего, растолкаем. Наутро Игореша самогоночкой восстановится. Свекор прекрасную гонит… Поехали!

Игореша с полуоткрытым ртом похрапывал, свалив свою большую голову на край спинки сиденья.

Езды оказалось - рукой подать, метров пятьсот, не больше: городок Стри-жевск компактен. Игореша и Галочка жили в аккуратном, из красного кирпича, одноэтажном доме с мезонином. Крыльцо под коньковой крышей с резной отделкой, калитка из витого металла. В пристройке - гараж. Словом, небольшой современный особнячок. Игореша, видать, по трезвости был мастеровит. Подъехать, однако, к калитке не удалось. От дороги до калитки пролегла лишь узенькая тропинка, по краям которой лежали внушительные сугробы; фонарь на уличном столбе красиво подсвечивал мерцающий иней наста на этих сугробах. Подъезд к гаражу тоже не был расчищен. Галочка объяснила, что "по зимам" Игореша на своей машине не ездит: "особо-то и некуда".