Шрифт:
Сбитая с толку комиссия укатила ни с чем.
Наташа осталась работать на заводе.
Отваги зарево
Председатель хуторского ревкома Егор Ковалев, склонив большую с тугим завитком на маковке голову, вырвал из ученической тетради бледный, разграфленный синими жилками листок и медленно, с тяжелым нажимом, нацарапал: «Приказываю срочно доставить неизвестную графиню из дома казака Болонина». Он пристукнул к бумаге закопченную над свечкой печать хуторского старосты, нарочно стертую так, что на ней ничего невозможно было разобрать, и подал предписание своему помощнику Артюшке Соколову:
— Живо.
Артюшка убежал и скоро вернулся с добычей. В оттопыренной руке, чтобы всем видно было, он держал наган и, строго хмурясь, кричал набившимся в коридор мужикам:
— Дай дорогу… Графиню словил.
Маленькая сухонькая старушонка была подведена к председательскому столу. Точеное, без морщин лицо ее было спокойно, тонкие бескровные губы сжаты, из-под криво надетого кружевного чепца выбивались седые волосы, и в желтых, точно восковых, руках она цепко держала, прижимая к груди, старомодный плюшевый ридикюль.
Ковалев некоторое время молча разглядывал ее, потом спросил:
— Как будет ваше, гражданка, имя, фамилье?
Арестованная промолчала, глядя через голову председателя на стену, по которой были развешаны жирно измалеванные плакаты: «Распутин в аду», «Водка — злейший враг человечества» и воззвание «К трудящимся народам всего мира».
Егор Ковалев был малограмотен. Грамотных он не любил, и в каждом из них подозревал предателя. Правда, в затруднительных случаях Егор советовался со старым хуторским писарем Исайкой, но ни разу еще не доверил Исайке написать и двух слов. Выждав, он повторил свой вопрос.
Старуха опять промолчала.
Хуторяне засмеялись.
— Что же, ты и говорить с нами не хочешь? — сердясь, спросил председатель. — Али мы дешевле тебя?
— Вам незачем знать мое имя. Что вам от меня нужно?.. Денег?.. Вот все, что я имею. — Она выхватила из ридикюля пачку перевязанных ленточкой кредиток и швырнула на стол, потом из маленького портмоне вытряхнула на стол несколько золотых монет.
В помещение, поснимав шапки, налезли хуторяне. Не дыша, они слушали допрос и, вытягивая шеи, приподнимаясь на носки, старались получше разглядеть графиню.
Егор Ковалев два раза пересчитал деньги и придвинул пузырек с чернилами. В комнате была такая тишина, что скрип пера был слышен в углах.
«Лист допроса. 7 апреля 1918 года арестована по законному распоряжению ревкома неизвестной фамилии графиня в доме нашего хуторского казака. Отобрано керенками 32 тыщи, николаевскими 800 р., золотом 6 пятирублевок, 2 десятирублевика и серебряный пятачок с дырой».
Председатель снова спросил:
— Откуда вы, позвольте узнать, приехали к нам и зачем?
— Мало? — еле слышно прошептала старуха. — Мало?.. Ну, вот, вот, — распахнув накидку, она отстегнула брошку и бросила ее на стол; ее обручальное кольцо покатилось мужикам под ноги.
В допросный лист было дописано: «и кольцо литого золота, брошка с зеленым камешком».
Тогда вопросы принялись задавать несколько человек и со всех сторон.
Старуху прорвало, ее серые глаза сверкнули решимостью.
— Да, — задыхаясь и пытаясь хладнокровничать, заговорила она, — я графиня!.. Муж мой служит в Санкт-Петербурге в святейшем синоде, два мои сына, дай бог им счастья, — она перекрестилась, — сражаются против вас, грабителей и насильников…
Кругом молчали, вытаращив глаза и разиня рты, а она, уже не в силах остановиться, продолжала:
— В Ставропольской губернии у меня было имение и земля, имение мужики разграбили и сожгли, а землю запахали… Я остановилась в вашем хуторе отдохнуть от всех пережитых ужасов и переждать, пока кончится революция…
— Не дождешься! — закричал Егор Ковалев. — Не кончится революция!..
— Кого же вы будете грабить, когда разорите всех нас?.. Да вы, батенька мой, броситесь друг другу глотку грызть, и вашей звериной кровью захлебнется несчастная Россия.
Общее движение, загалдели, заурчали:
— Эка, сорока-белобока…
— Башка!
— У ней поди-ка царь с ума не идет…
Старуха выкрикивала:
— Черна ваша совесть, черна… Бога забыли… Муки ада приуготованы вам на том свете.
— А-а, не терпишь! — вскочил, скаля зубы, Егор. — Вы нам сулите там, а мы вам тут, на земле, ад устроили… Товарищи, — обвел он всех угрюмыми глазами, — я так думаю, должны мы эту седую контрреволюцию засудить в могилу.
Голоса загудели сочувственно, кто-то крепко, по-солдатски выругался.