Пока я бездушен, я морален. Душа а-моральна.

Я выделяю этот оттенок мысли Канта потому, что он был для него самого в тени.

Его высветило новое язычество, а полностью выговорила русская душа. Какой бы мир мы создали, если бы это было в наших силах? Когда Кант формулировал этот вопрос, он знал, что создать мир не в наших силах. Знал, и знание обмануло его. Мир создан, и мы уже советские, а не европейские. У них осколок радикального зла, у нас в душе разорвался снаряд радикального добра. Мир создан, а мы равнодушны, т. е. этот мир создан равнодушными.

Категорический императив хорош понарошку. Игра в притворство, в «как если бы» да еще со всей русской серьезностью заканчивается патом, т. е. бесконечным тупиком.

Почему? Вот есть мир и есть я. И мне говорят, что еще не решено, каким будет мир.

И что решать придется мне. И я, как Иванушка-дурачок, думаю, что вот вступлю-ка я в этот мир и этим моим поступком все в нем (и во мне) определится. Отныне он будет таким, (каким он будет, но не без моего в нем участия., И что же? Я в него вступаю, а он не определяется. Он меня даже не заметил. Я к Канту. А он мне – от ворот поворот. Мол, сам дурак.. Тебе же предлагали вид сделать, форму соблюсти, а ты, т.е. я, всерьез стал делать то, к чему серьезно-то и относиться нельзя.

Неподлинностью кантовского «как если бы» создается новая реальность, в терминах которой категорические императивы выглядят забавно. Например, у тебя есть дом и кухня. Ты, как кантианец, должен поступить так, чтобы твоя кухня стала коммунальной. Или сделать вид, что она у тебя коммунальная. Иначе Кант тебя объявит радикально злым.

Если ты сильный, то сделай силу максимой любого поведения, всеобщим законом природы. И слабых скоро не будет.

Злых поступков нет, как бы ты ни поступил. Вот есть законы и есть склонности.

Для чего нам ум? Для того чтобы следовать закону. Кто умный? Тот, кто не идет на поводу у склонности. Но человек ходит двумя ногами сразу. Кант же нам предлагает скакать на одной ноге. Или сделать вид, что мы одноногие. Ка.к природное существо я следую за страстью, как разумное – за законом. Без интеллигибельного я вне морали. Без природы – я ангел. Но я человек и нельзя мне быть и добрым, и злым одновременно. Почему нельзя? Кант так сказал. Но Кант любил ситуации, в которых личное и общест40 венное не совпадают. Вот в таких-то ситуациях и разыгрывалась кантовская мораль.

Она рождала ни добрых, ни злых, т. е. каких? Нулевых. Постулат Канта был заменен постулатом пата. Мы не марионетки из кукольного театра, которые правильно жестикулируют, но не живут. Мы живем и своей жизнью соединяем в одцой точке счастье и моральное поведение.

На, самом деле радикальное зло – это идея, которой ты служишь. Это голый долг советского человека, счастье у которого появляется всегда потом, нелегально, в маске.. Чтобы знать, что такое зло, нужно проникнуть в мысли Бога. Но если бы нам стал понятен язык Бога, наша свобода была бы парализована. Бог скрывает нас от себя, чтобы открыть нам свободу. Он скрывает от нас, что на самом деле никакого «на самом деле» нет. Европеец это понял. Он живет по принципу радикального зла. Сегодня он тучный. Русский этого не понял. Он живет по принципу радикального добра. Он- осунулся.

Вот платье. Оно от Кардена. А это добро. Оно от антихриста. А там зло. Оно от Христа. Почему? Потому что антихристово добро бывает только в мире, за церковной оградой. Оно мирское и потому доброе. Христово зло случается внутри церковной ограды. Оно вне мира, и только потому злое. Быть в мире – значит быть на людях и соблюдать правила приличия. В мире на тебя смотрят и есть что-то, что ты делаешь под присмотром. Например, сморкаешься в платок. Само собой это не делается. Само собой это делается рукавом. Но «рукавом» нельзя. Почему? Потому что нечеловеческое это дело. Антихрист в миру. И это человечно. Это «платок».

Христос ведет вне мира. И это нечеловечно, как рукавом нос вытереть. Добро, которое вне церкви, антихристово. Зло, которое внутри церкви, христово. Что внутри? Святость. Христово зло совершается в форме святости.

Это понял В. Соловьев и отрекся от идеала христианской культуры., «Три разговора» – его завещание. Симптомы вот этого отречения рассыпаны по всему полю русского сознания. Соловьев рассыпал, Федотов собирал. В «Антихристовом добре» Федотов классифицировал все виды добра и зла. Вот мирское добро. Чем оно плохо? Да тем, что добро-то есть, да любви-то в нем нет. Это добро без любви. Христианство без любви есть не что иное, как «языческая религия мистерии».

Внецерковное добро и оцерковленное зло – вот два соблазна, которыми соблазнилась современная цивилизация. Не только добро, но и святость стала той формой, в которую научились упаковывать обман.