Анна ни слова не сказала. Представляю зато, что она подумала.

А папа не смолчал:

— Боже правый, Элли, она же едва трусы прикрывает!

— Да что с тобой? — вздохнула я. — Пап, я надеялась, ты хоть чуть-чуть следишь за модой. Сейчас все носят мини.

Святая правда. У Магды юбка ещё короче моей. Но у неё такие длинные загорелые ноги. И она ещё недовольна — мол, слишком рельефные мышцы. В детстве Магда занималась бальными танцами и степом, а джаз не бросила до сих пор. Недовольство её притворное — Магда не упускает случая показать, какие у неё красивые ноги.

И Надин носит мини. Только ноги у неё не загорелые. С утра в школе — голые и белые, вечером, когда она надевает колготки, — чёрные. Надин боится солнца. Кожа у неё бледная, как у вампирши. И сама она хрупкая и тонкая, вся такая готическая. На стройных ногах мини смотрится шикарно.

Обидно быть толще лучших подруг. Ещё обиднее быть толще мачехи. Анна как картинка с обложки. Ей двадцать семь, а выглядит она ещё моложе. Все принимают нас за сестёр. Только очень разных. Анна такая стройная, такая очаровательная. Я невысокая и пухлая.

Не то чтобы я жирная, нет. Но лицо у меня до ужаса круглое. Да я везде круглая, как снежная баба. Пухлый живот, пухлые бедра. Даже колени — и те круглые. Впрочем, зато и грудь у меня округлая. Магда носит лифчик со вставками, чтобы грудь казалась больше. А Надин вообще плоская как доска.

Так что тут никаких претензий. Вот бедра бы постройней… Представляю, как я выгляжу в этой юбке сзади. Неудивительно, что блондин таращится.

И я быстро сворачиваю за угол, чувствуя себя полной дурой. Ноги дрожат, как желе. Кажется, они тоже покраснели от стыда. Розовые, как два окорока. Кого я обманываю? Я и правда жирная. Резинка неприлично короткой юбки врезается в живот. За лето я растолстела ещё больше. Особенно за последние три недели в Уэльсе.

Ужасная несправедливость. Все, все разъезжаются по шикарным местам. Магда была в Испании. Надин — в Америке. А я — в жуткой сырой лачуге в Уэльсе. Дождь лил и лил, не останавливаясь ни на секунду. Я так обалдела от Моголя, игры в «пьяницу» и «Акулину», от черно-белого телевизора с вечными помехами, резиновых сапог и слякоти, что принялась постоянно жевать.

Завтрак, обед, ужин и непременный перекус. Шоколадные батончики, конфеты, поп-корн, чипсы, солёные крендельки, эскимо на палочке. Кусь-кусь-кусь — вот я и трясусь. А колени и правда трясутся, как желе. Смотреть противно.

Ненавижу гулять. Какой в этом смысл — плетёшься, устаёшь, а в конце концов оказываешься там, откуда начал. В Уэльсе постоянно приходилось гулять.

Папа с Анной всегда уходят далеко вперёд. Моголь как ненормальный носится вокруг них кругами. А я тащусь позади всех, хлюпаю по грязи сапогами и думаю: и это они называют весельем? Как их угораздило купить летний дом в Уэльсе, когда в мире столько прекрасных мест? Ну чем им не угодила вилла в Испании или квартира в Нью-Йорке? До чего же я завидую Магде и Надин. Ну и что, что родители Магды купили самый дешёвый тур и остановились не на вилле, а в многоэтажной гостинице; ну и что, что Надин из всей Америки повидала только Диснейленд? У них хотя бы солнце каждый день сияло над головой.

В том уэльском захолустье, где мы отдыхаем, вечный сезон дождей. Чёрные тучи так же неколебимы, как горы. Льёт даже внутри дома, крыша протекает, а папа отказывается звать кровельщика и латает дыры сам. Такое впечатление, что он только проделывает новые. Верхний этаж заставлен всевозможными вёдрами, тазами и кастрюлями, день и ночь слышишь монотонное «кап-плюх-буль».

Мне все надоело до чёртиков, я ходила мрачнее тучи. И когда мы совершили непременный поход на развалины замка — скукотища! — я готова была броситься с башни вниз. Прислонилась к камню, все ещё задыхаясь после невообразимо долгого подъёма, и подумала — что будет, если прыгнуть, и пусть меня подхватит воздух. Разобьюсь вдребезги. Интересно, они хотя бы огорчатся? Моголя папа с Анной держали за руки, а на меня и не смотрели, даже когда я перегнулась через парапет и свесилась вниз.

Хуже того, они развернулись и пошли прочь, бормоча что-то о старых графах и кипящем масле. Строят из себя заботливых родителей. Моголь не знает, как пишется «замок», а из их рассказов ничего не поймёт. Со мной папа никогда не возился. Все ему было некогда — работа, дела. А на отдыхе он хватал альбом и уходил делать наброски. Но я не обижалась. Со мной была мама. Была…

Я вспомнила маму и загрустила ещё сильнее. Почему-то никто не верит, что я так хорошо её помню. Зря. Я помню все до мельчайших подробностей. Игры в Барби, песенки. Я лазила в её косметичку, примеряла украшения, розовый шёлковый пиджак и туфли на каблуках.

Я так хочу поговорить о ней, но папа тут же умолкает и напрягается. И хмурится, будто у него голова болит. Он не хочет вспоминать маму. Ну ясно, у него есть Анна. У них есть Моголь.

Только у меня никого нет. И мне стало так тошно, что я побрела в другую сторону. И наткнулась на башню, готовую развалиться на части. Вход был перегорожен верёвкой с табличкой «Опасно!». Я пролезла под ограждением и начала карабкаться по разрушенным ступеням вверх в полной темноте. Внезапно опора под ногами исчезла, я споткнулась и рухнула, ободрав голень. Не так уж и больно, но я разревелась. Рыдать и нащупывать ступеньки одновременно довольно тяжело, я уселась посреди лестницы и зашмыгала носом.