Санжиев усмехнулся.

Солдаты забросали снегом труп, залезли в нутро машины, развороченное прямым попаданием тяжёлого снаряда, и затаились. До снежного завала, опоясавшего вражеский опорный пункт, было метров пятьсот, немцы не показывались в ельнике, и стрелкам стало скучно. Как ставший в паре, Номоконов разрешил Санжиеву немного отдохнуть.

Где-то неподалёку стучал дятел. Трепетные лучи солнца, пробивавшиеся через опаловую дымку морозного тумана, осветили золотистые стволы сосен. На броне мириадами разноцветных точек заискрился иней. Полюбовался Номоконов тихим зимним утром, осмотрелся и вдруг толкнул задремавшего товарища.

Из-за бугра вышли лоси. Тревожно озираясь по сторонам, они стремительной иноходью побежали посередине нейтральной полосы. Два рогача и три самки! Как они оказались здесь, в царстве войны и смерти? Не поднимая винтовки, тревожными глазами смотрел Номоконов на животных, приближавшихся к танку.

Позади раздалась короткая пулемётная очередь: лосей заметили с нашего, переднего края. Номоконов живо представил солдата, лежавшего за щитком пулемёта. Не удержался, нажал гашетку… Пули полоснули по снегу, напугали лосей, остановили.

— Бей теперь! — подался вперёд Номоконов. — Самый момент! Пулемётчик не стрелял, и звери опять пошли иноходью.

— Жалеет! — понял охотник. — Все равно… не пройдут звери по тайным проходам через минные поля и проволочные заграждения, не добежать им до студёного моря, где кончается линия фронта, убьют…

Захлопало впереди. В вышине со свистом пролетели мины и разорвались возле нашего переднего края. Отсекают? Теперь Номоконов представил немецкого корректировщика. И этот заметил лосей, схватил трубку телефона, дал команду. Перелетев через заметавшихся зверей, две мины разорвались вблизи от них. Стадо разделилось. Рогач и две самки шарахнулись обратно, к ельнику, зеленевшему за бугром. По ним, торопясь, беспорядочно, как на облаве, ударили с двух сторон, — видно, многим хотелось свежего мяса. Возле бугра чья-то меткая очередь срезала всех трех.

— Нашим достанется, — оглянулся Санжиев. Огромный прихрамывающий бык и лосиха двигались к танку. Разрывы мин пугали зверей, они останавливались, крутились и все отдалялись от нашего переднего края. Заметив, что лоси выйдут к ельнику, где укрепились гитлеровцы, Санжиев стал поднимать винтовку.

— Укыр! [12] — предупредил Номоконов.

Вплотную к танку подбежали носатые звери, хватили зубами снег, остановились и, почуяв людей, бросились к снежному завалу, где чуть чернели бойницы. Дрогнул Санжиев, но его напарник сердито цыкнул. Отпустив лосей метров на триста, Номоконов быстро выстрелил два раза.

Самку пуля сразила наповал, а рогач перевернулся через голову, забился и пытался встать. Короткая пулемётная очередь из снежного завала добила лесного гиганта. Рогач подался всем телом на пули, рухнул и затих.

Санжиев оглянулся на товарища. Чего же ты, земляк? Надо было положить зверей здесь, возле танка. Сюда не придут за мясом немцы. Отрезали бы вечером по жирному стегну и унесли домой.

Много чувств отразилось во взгляде Санжиева: недоумение, досада и… любопытство. Он понимал, что его товарищ, расчётливый, с железной выдержкой, беспощадный к врагам, что-то задумал.

Номоконов хорошо понял, что хотел сказать Тагон. Свежее, вкусное мясо они будут жарить позже, когда возвратятся домой. Пусть тогда приезжает Тагон поохотиться, погостить. Здесь идёт война не на жизнь, а на смерть. Крепко надо думать, хитрить. Посмотрим, посмотрим… Наверняка клюнут «умные» фашисты на крючок «варвара-сибиряка». Номоконов нарочно отпустил сохатых поближе к переднему краю немцев — всё равно что удочку с жирной наживой закинул в глубокий омут. Забыл Тагон о немце, подходившем утром к танку. Разве бы стал он стрелять в зверей здесь? Как их вывезешь отсюда? Кому бы они достались? Знают немцы, где выбрал позицию ихний снайпер, а только призадумались бы. Не занял ли русский стрелок его место? Теперь ругают, поди, своего меткого солдата: рано открыл огонь, не дал зверям прибежать прямо к повару… Ещё не знают фашисты, чья пуля положила зверей. Так думаю, Тагон.

Минут через пятнадцать чуть дрогнула в руках Санжиева винтовка с оптическим прицелом, прояснилось нахмуренное лицо. Номоконов в бинокль увидел человека в белом маскхалате, крадущегося к лосям.

— Ладно получается, — прищурился он. — Пусть ползёт. Не ожидаёт нашей пули, думает, что ихний стрелок положил недалеко от немецкой траншеи целую гору мяса. Вот в чём штука! Погоди, Тагон, чего горячишься? Не унесёт этот немец двух лосей, не завалит на свою спину.

Маскируясь за глыбами снега, человек подполз к рогачу и прилёг рядом с ним. В бинокль было видно, как он вынул нож и, не снимая шкуры, вспорол лосю живот. Долго «мясник» выгребал внутренности, несколько раз пытался перевернуть рогача, но сил не хватало. Зажав в зубах поблёскивающий нож, гитлеровец отполз к самке и тоже вспорол ей живот.

— Ночью возьмут, — заметил Санжиев.

Номоконов вспомнил, что вечера стоят тёмные, безлунные, и пожалел, что не взял с собой хотя бы пару противопехотных мин —можно было бы поставить ловушку.

— Погоди, не печалься, Тагон. Как только стемнеет, поползём к лосям, устроим засаду, забросаем врагов гранатами. Придут они за мясом, обязательно придут! Гляди, потащил!

Простым глазом было видно: немец отделил от туши самки стегно и, скрываясь за снежными надувами, пополз к завалу. Санжиев поднял винтовку, вопросительно посмотрел на товарища, но тот опять сердито цыкнул: