Мне показалось, что главврач зубной клиники поперхнулся воздухом. Побагровев, он некоторое время беспомощно таращил на меня глаза, его изрезанный морщинами лоб покрылся испариной.

— Кто… Откуда… Кто вам это сказал? — хриплым и сдавленным голосом проговорил он.

— Сама видела. — Я старалась делать вид, что смотрю только на дорогу, однако краем глаза наблюдала и за Бортниковым. Шок от известия о гибели Ольховского показался мне искренним, не наигранным. — Он застрелен двумя выстрелами из пистолета возле дверей собственной квартиры.

Некоторое время Николай Пантелеймонович смотрел на меня пристально, словно надеялся, что я возьму свои слова обратно. Потом тяжело вздохнул, покачал головой.

— Кошмар, что делается, — устало и печально проговорил он. — Эх, Толька, Толька…

— Вы не в курсе, за что его могли убить? — как можно небрежнее спросила я.

Николай Пантелеймонович глядел на меня озадаченно, но медлил с ответом. Так что настаивать на своем вопросе, возбуждая таким образом ненужное подозрение, я не решилась.

— Менты в клинике всех уже замучили вопросами, — снова заговорила я. — Приедете, они и до вас доберутся.

— В клинике милиция была? — с тревогой в голосе спросил Николай Пантелеймонович.

— Ну, один мальчик ходил, всех расспрашивал, — пояснила я. — Все отвечали, что никто ничего не знает.

— Ну, правильно, — одобрительно кивнул главврач. — Я и сам в шоке. Ах, что делается… Может, это его шпана… — предположил он, пытаясь заглянуть мне в глаза. — Среди подростков сейчас встречаются такие, что и ради хохмы могут убить человека.

— Говорят, все документы и деньги на месте, — возразила я. — И вообще, по его карманам никто не шарил. И застрелен он из пистолета, причем никто ничего не видел, не слышал. То есть из пистолета с глушителем.

— Даже так? — переспросил главврач. — Что же выходит — это заказное убийство?

Я не ответила, продолжала делать вид, что целиком поглощена дорожно-транспортной обстановкой. Поведение Бортникова начинало действовать мне на нервы. Или он святая простота и в этой истории вообще ничего не значит, что, на мой взгляд, крайне странно. Или он слишком хитер и водит меня за нос, тогда нужно быть с ним тем более осторожной. Мне вновь вспомнилось предостережение косточек: «Осторожно, он блефует». Теперь это предостережение оказалось очень кстати. Однако буквально только что кости дали мне другое указание: «Не бойся, вокруг тебя друзья». Какому же из них я должна теперь верить, первому или второму?

— А вы с Ольховским дружили? — поинтересовалась я.

— Да, конечно… — Бортников отвечал довольно рассеянно, думая о чем-то своем. — Собственно, вам что за дело?

— Да так, — отвечала я беспечно. — Я смотрю, вы очень переживаете…

— Будешь переживать, если твоего лучшего врача и друга убили! — проворчал главврач.

— А он был вашим лучшим врачом? — Я старалась спрашивать как можно безразличнее, как будто только для того, чтобы поддерживать разговор.

— Он был кандидатом медицинских наук, в мединституте преподавал… Вам Ромка что, не сказал этого?

— С Ромкой мы другими вещами занимаемся, — небрежно и двусмысленно отвечала я. — Разговариваем редко… У Ольховского были какие-то проблемы последнее время?

Николай Пантелеймонович снова побагровел, пристально и недоверчиво глянув на меня. Наконец сказал:

— У нас у всех проблемы… А у Тольки семья, жена! Она, наверное, теперь в шоке…

— Вы ведь ее хорошо знаете?

— Да, знаю! Я же сказал: мы с Анатолием были друзьями.

Бортников выглядел немного раздраженным тупостью моих вопросов.

— Может быть, все из-за нее? — небрежным тоном спросила я. — Я ее видела. По-моему, она очень даже ничего… Из-за таких вы, мужчины, готовы глотку друг другу перегрызть.

— Это вы про Ларису Генриховну? — Бортников смотрел на меня ошалело. — Да вы что, спятили?

Мне стало скучно. Из разговора с главврачом клиники «Тан-мед» не получалось ровным счетом ничего, как я ни старалась. Тем не менее я решила сделать еще одну попытку подцепить Бортникова на блеф.

— А кстати, с чемоданчиком все в порядке, — сказала я, бросая на своего пассажира короткий, но острый взгляд. — Он у Романа Геннадьевича в сейфе лежит.

— Чемоданчик? — Я готова была поклясться покоем моих родителей, что недоумение Николая Пантелеймоновича было самым искренним, какое только может быть. — О каком таком чемоданчике вы говорите?

— О коричневом «дипломате» со стенками из сверхпрочного титанового сплава, — невозмутимо отвечала я. — Там, внутри этого чемоданчика, семь килограммов золота высшей пробы в слитках с печатью Центробанка России.

Таращивший на меня глаза Николай Пантелеймонович был странно похож на огромного усатого сома, которого вытащили на берег. Он так же отчаянно и беспомощно открывал и закрывал свой усатый рот, пытаясь заглотнуть побольше воздуха.