Сдержать свое слово

Аннотация
Весь день небо, словно покрытое серой пленкой, источало мелкий, жидкий дождичек, который умножал злость бомжей, шныряющих по городской свалке.

Глава 1 Весь день небо, словно покрытое серой пленкой, источало мелкий, жидкий дождичек, который умножал злость бомжей, шныряющих по городской свалке. Двое из них, таща по мешку за спиной, остановились у горы мусора, недавно сброшенной сюда очередной машиной. Не сговариваясь, они подошли к куче с разных концов и принялись «обрабатывать» ее на предмет обнаружения черных и цветных металлов, а заодно и еще чего-нибудь интересного, что тоже можно продать или, на худой конец, использовать. Некоторые зажиточные граждане выкидывали совсем новую одежду, иногда попадалась сносная кухонная утварь, но на этот «товар» бродяги обращали мало внимания — основной целью была все же добыча металла. За день им удавалось заработать сто, а когда повезет, то и до двухсот рублей. Неожиданно один из бомжей издал резкий крик и отпрянул. — Что там у тебя, Клещ? — вяло отреагировал второй, вставая с колен. — И-иди сюда бы-быстрее. От испуга худосочный Клещ заикался сильнее обычного. Его пожилой спутник, нехотя передвигая нижними конечностями, решил посмотреть на находку. — А… это, — равнодушно бросил он. — Этого добра здесь хватает. Привыкай. Он хлопнул Клеща по плечу и медленно потащился назад. — К-как же так? — крикнул Клещ удаляющемуся спутнику. — В-ведь эт-то… Надо же в м-милицию с-сообщить! Из здоровенной спортивной сумки, в которую так неосмотрительно заглянул Клещ, торчали человеческая нога и рука. — Сообщай, — небрежно ответил пожилой бомж. — Думаешь, милиции это надо? Сам потом крайним и окажешься. Клещ так переволновался, что соображал очень плохо. Два противоречивых чувства боролись в его еще не изъеденной цинизмом душе: осторожность и жажда справедливости. * * * Милицейская машина подъехала к свалке часа через два после телефонного звонка. Двое представителей закона с угрюмыми лицами пробирались вслед за Клещом, стараясь выбирать дорогу почище. — Ну и вонища, — не удержался от комментариев молодой лейтенант и тут же, вляпавшись во что-то, выругался. — Да еще в такую погоду… Капитан, несмотря на лишний вес, оказался шустрее своего коллеги и был уже далеко впереди. Клещ немного успокоился, пока ждал милицию, но все же ему было не по себе. Теперь, главным образом, из-за осуждающего взгляда напарника-бомжа, которым тот сверлил впечатлительного парня. На указанную сумку капитан воззрился холодно и спокойно. Затем расстегнул до конца «молнию», и все присутствующие увидели окровавленный труп мужчины преклонного возраста. Судя по внешнему виду и одежде, убитый принадлежал к тому же «сословию», что Клещ и его сотоварищи. — И дернула тебя нелегкая лезть в эту кучу! — хмуро глядя на Клеща, произнес капитан. — Никак нельзя без подобных находок обойтись? — К-как же?.. Т-труп ведь… — не понял Клещ. — Для кого труп, а для кого очередной «висяк», — капитан тяжело вздохнул. Подоспевший лейтенант, злой на всех и вся, услышав слова старшего по званию, добавил: — Лежал он и лежал себе спокойно… Нет, понадобилось нормальных людей гонять по этой свалке… Клещ широко раскрытыми глазами обалдело таращился на людей «при исполнении» — он не рассчитывал на такую реакцию. В глазах своего напарника он прочитал явный упрек: «А что я тебе говорил?» — Никто его не знает? — обратился капитан к собравшимся со всей свалки бомжам, стоявшим поодаль от страшной находки. Все промолчали. — Закрой сумку, — приказал капитан лейтенанту. — А ты поедешь с нами, — обратился он к Клещу, с брезгливостью оглядывая его с ног до головы. Втроем они взялись за тяжелую поклажу и потащили ее к машине. Когда «козлик» отъехал, среди бомжей начался галдеж. Лишь напарник Клеща не принимал в обсуждении участия. Он утомленно покачал головой и вернулся к прерванным поискам. За время своего обитания на свалке, довольно уже продолжительное, трупов он видел предостаточно и уже перестал обращать на них внимание. * * * На светофоре наконец загорелся зеленый свет, и рыжая «десятка», стоявшая впереди, рванулась вперед. Асфальт был мокрым после утренней мороси, и я, в отличие от водителя «десятки», тронулась с места в умеренном темпе — легкомысленно подвергать риску жизнь и здоровье было не в моих правилах. Навязчивое желание съесть чего-нибудь сладкого третировало меня с самого утра. Все доводы рассудка о том, как вредно употреблять сахар в неумеренных количествах, не нашли отклика в моей душе, которая настойчиво требовала мелких радостей в такой непростой жизни частного детектива. Поняв, что дальше сопротивляться желанию бесполезно, я тормознула у ближайшего мини-маркета. В итоге я вышла оттуда, нагрузившись большим тортом, коробкой конфет, стопкой шоколадок и мороженым. И теперь, твердо решив не есть все сразу, дабы не замучили угрызения совести, я медленно двигалась к своей машине в предвкушении сеанса чревоугодия. Рядом с моей «девяткой», прислонившись спиной к фонарному столбу, стояла высокая, худощавая женщина во всем черном. Вдруг она закатила глаза и стала медленно сползать вниз. Бледность, покрывшая ее лицо, брошенная на землю сумка и повисшие плетью руки внушали справедливое беспокойство. Быстренько закинув свои покупки на заднее сиденье, я вовремя подошла к ней — еще секунда, и она рухнула бы на асфальт. — Что с вами? — попыталась я выяснить, держа ее под мышки. — Пойдемте в машину, я вызову «Скорую». Женщина ничего не ответила, только, неуклюже наклонившись, подняла с земли кожаную сумку того же траурного цвета, что и вся ее одежда. Оказавшись рядом со мной на сиденье и услышав тональный набор мобильника, она положила ледяную руку мне на запястье и произнесла низким грудным голосом: — Не нужно «Скорую». Сейчас отпустит, — и снова судорожно вцепилась в свою сумку. Ее волевой тон убедил меня в том, что она знает, что говорит, и я нажала на «сброс» в тот момент, когда в трубке уже прозвучала реплика диспетчера: «Скорая» слушает». За несколько минут, прошедших после нашей внезапной встречи, я машинально составила психологический портрет женщины в черном: сильная, решительная особа. Жестко сомкнутый рот и прямая спина говорили в пользу этой характеристики. Наверно, умер кто-то из ее близких — в этом причина физической слабости. — Давайте я отвезу вас домой, — предложила я и завела двигатель. Женщина назвала адрес. Улица, на которой она жила, находилась на другом конце города, и я покосилась на нее с профессиональным любопытством: что могло занести убитую горем пожилую женщину так далеко от дома? Не знаю почему, но мне вдруг захотелось узнать побольше о том, что же произошло в ее жизни, но я понимала — разговорить такого «закрытого» человека, каким виделась мне эта женщина, непросто. Слишком у подобных людей сильна привычка держать все в себе. — Вам лучше? — спросила я спустя какое-то время, прошедшее в молчании. Женщина долго не отвечала, глядя прямо перед собой, затем вдруг устало произнесла: — Три года назад меня сбил грузовик. Очень долго я лежала в реанимации, с огромным трудом выкарабкалась… Мне так хотелось пожить еще немного… Теперь я думаю — зачем? Если бы умерла тогда, теперь была бы уже с ним. — У вас умер муж? — решилась я задать спутнице наводящий вопрос. Она медленно покачала головой. — Сын. Его убили. «Наверняка опять криминальные разборки», — мелькнуло у меня в голове. Сын этой женщины нарисовался моему воображению таким же волевым и сильным, как его мать. Люди с таким характером нередко оказываются за чертой закона. — Кто занимается расследованием дела? Фамилию следователя не помните? — Трегубов Валерий Яковлевич, — отчеканила она. — Неплохой специалист, — прокомментировала я. — Дело свое знает. — Вы что, тоже из милиции? Презрительный тон и недоверчивый взгляд, брошенный в мою сторону, засвидетельствовали негативное отношение моей спутницы к правоохранительным органам. — Нет. Я частный детектив. Последовала длинная пауза, после которой женщина опять ударилась в воспоминания. Видимо, откровение с посторонним человеком стало для нее сейчас равносильным выпусканию пара. — Мой брат отсидел семь лет за изнасилование, которого он не совершал. Жертва настоящего насильника не видела, он подошел сзади и накинул ей на голову мешок. Мой брат работал сторожем на складе, возле которого все произошло. Он видел удалявшегося преступника и узнал его. Но насильник был в деревне уважаемым человеком, занимал высокий пост, а мой брат — простой сторож, к тому же любил выпить. Осудили именно его, а настоящего преступника милиция даже не посмела заподозрить. Потом он приходил к брату в тюрьму с передачкой и с издевкой сказал, что ему очень жаль. Женщина замолчала, уронив голову на спинку сиденья, потом добавила, глядя в потолок: — Я не верю милиции. Не верю, что они смогут найти убийцу. Не верю, что они вообще будут кого-то искать. — Случай с вашим братом произошел, видимо, очень давно, — осторожно заметила я, глядя на трактор, монотонно тарахтевший впереди меня. Обогнать этот тихоход пока не представлялось возможным. — Сейчас взяли бы просто сперму на анализ, и все встало бы на свои места. — Это было не так уж давно, — возразила мне женщина. — Всего восемь лет тому назад. — Значит, дело просто сфабриковали. Вашему брату не повезло. Трактор наконец удалось обогнать, и мне удалось наконец прибавить газу. — Вам приходилось расследовать убийство? Я незаметно улыбнулась. — Десятки убийств. Женщина задумалась на минуту, потом, явно оживившись, с надеждой спросила: — Вы могли бы найти убийцу моего сына? Теперь, в свою очередь, задумалась я. Как бы поделикатнее дать ей понять, что ее пенсии не хватит, чтобы оплатить мои услуги. Спутница правильно расценила причину моей задумчивости. — Сын открыл валютный счет в банке на мое имя и регулярно вносил деньги. Хотел, чтобы я никогда ни в чем не нуждалась. На счету сейчас что-то около двух тысяч долларов. Этого хватит? — Вполне, — ответила я и назвала свои расценки. — Мне совсем не жалко денег, но учтите, вы должны найти убийцу, настоящего убийцу, а не того, кто первым попадется под руку, — в голосе женщины зазвучали металлические нотки. Ей стало заметно лучше. Видимо, с появлением надежды отомстить за сына появились и физические силы. Подъехав к пятиэтажной «хрущобе», на которую указала моя пожилая спутница, я притормозила и достала из сумки записную книжку. — Мне нужны некоторые данные для начала. — Спрашивайте. Я зафиксировала всю нужную информацию. — Заеду к вам завтра. В какое время вас можно застать, Степанида Михайловна? — Завтра я весь день буду дома. — Договорились. Коврина — такова была фамилия моей новой клиентки — тяжело ступила на землю и пошла к подъезду, не оборачиваясь. * * * — Ну что я могу сказать… — вяло протянул Николай. — Дело малоперспективное. С оперуполномоченным Николаем Свитягиным мы сидели на лавочке в сквере рядом с его домом. Говорить сидя в моей машине он наотрез отказался, объяснив это тем, что в последнее время совсем не удается подышать свежим воздухом, вот я и предоставила ему такую счастливую возможность. Несмотря на периодически начинавшийся дождик, этот октябрьский день был теплым, а мы сидели под навесом. Николай вышел из дома в трико и шлепанцах и в таком одеянии совсем не походил на того подтянутого опера, которого я видела в отделе. — Я сам выезжал на место преступления. Вот, кстати, фотографии. Он раскрыл книжку Уголовного кодекса, которую небрежно вертел в руках, и достал оттуда несколько снимков. Вот молодой мужчина в неестественной позе, раскинув руки, лежит на полу кухни, рядом с плитой. Одет он не по-домашнему: строгие черные брюки, дорогой пиджак. На столе стоят фужер и опустошенная наполовину бутылка необычной формы. — Отравление синильной кислотой или, вернее, ее солями, — прокомментировал увиденное мной Николай. — Вино коллекционное, очень дорогое. Яд обнаружен и в фужере, и в бутылке. — Коврин жил один? — Да. Женат он не был. По словам матери, у него была подружка. — Преступник оставил какие-нибудь следы? — задала я вопрос, продолжая тщательно разглядывать фотографии. — В том-то и дело, что все чисто. На бутылке и фужере отпечатки пальцев только самого Коврина. И больше, представь, никаких зацепок. Скорее всего, хозяин распивал вино в одиночестве. Хотя всякое может быть… Смерть наступила между десятью и одиннадцатью вечера. Ближайшая соседка в тот вечер уехала ночевать к приятелю, а соседи с противоположной стороны лестничной клетки ничего не видели и не слышали. — Как был обнаружен труп? — продолжала я допрашивать опера. — У Коврина была собака, немецкая овчарка. Пес громко выл всю ночь и весь следующий день. Соседи, не спавшие из-за собаки и уставшие слушать этот тоскливый вой, много раз звонили в квартиру. Но никто не открывал, хотя было видно — в коридоре горит свет. Ближе к вечеру, двадцать пятого, приехала мать хозяина квартиры. Сосед снизу предложил ей взломать дверь, но она отказалась, мотивируя тем, что собака никого не признает, кроме ее сына, и будет кидаться. В итоге прибывшая дежурная милицейская группа взломала дверь и пристрелила собаку — та была очень агрессивно настроена. Затем уже приехали мы. Мысленно я раскладывала всю услышанную информацию по ящичкам своего сознания, чтобы в нужный момент «открыть» один из них и воспользоваться добытыми сведениями. — Какие соображения по поводу того, кто мог это сделать? — Мы не успели еще проверить его связи. Коврин был предпринимателем, за ним числилась фирма. Мать убитого утверждает, что он занимался скупкой квартир у опустившихся элементов общества — это нужно проверить. Возможно, с кем-то что-то не поделил. Позавчера я пытался навестить подружку Коврина, но она дома не появлялась. А вчера… Ты слышала, наверное, о расстреле в районе аэропорта? Я кивнула. — Тринадцать человек из автомата Калашникова. У нас весь отдел начальство на уши поставило. Так что сама понимаешь, нам сейчас не до Коврина. — Дело понятное, — флегматично произнесла я. — Обычный передел сфер влияний. А число тринадцать — чертова дюжина. Ты не находишь в этом скрытого намека? — Нашему отделу такие намеки раскрываемости не прибавляют. От нас теперь требуют показательных выступлений: найти, поймать, обезвредить. Ладно, — Николай поднялся, — ты девочка способная, разберешься. Не забывай только меня информировать. Рано или поздно перед начальством все равно придется отчитываться. Николай сунул мне в руку клочок бумаги. — Адрес и телефон подружки Коврина. — Фотографию на память можно? — Я вопросительно смотрела на Николая, держа в руке один из снимков. — Бери! — Опер махнул рукой и взял с моих колен Уголовный кодекс. — Желаю удачи! * * * Дверь долго не открывали. Наконец по ту сторону раздались тяжелые шаги, меня оценили, глядя в «глазок», затем дверь не спеша подалась в мою сторону. — Проходите. Голос хозяйки звучал сухо и строго. Даже дома Степанида Михайловна выглядела подтянуто: вчерашнее черное платье сменил черный костюм, волосы на голове стянуты в тугой узел, а осанка такая, что и молодые позавидуют. Коврина пригласила меня в зал. Обыкновенная, неудобная в планировке двухкомнатная квартира. Обстановка времен семидесятых годов, но всюду очень чисто, каждая вещь на своем месте. В черной рамке на столе стояла фотография Леонида. Взгляд у него был немного странный: как будто человек смотрел не в объектив, а внутрь себя. — У вас был красивый сын, — начала я разговор. Степанида Михайловна опустилась в обшарпанное кресло напротив меня и скрепила пальцы в замок. — Мне никогда не нравилось прошедшее время в русском языке. Но теперь мне чаще всего приходится пользоваться именно им. Я выдержала уважительную паузу. — Вчера я разговаривала с одним из оперативников, побывавшим на квартире вашего сына после его смерти. Теперь я знаю все, что известно милиции, и хотела, чтобы вы рассказали мне о сыне. Насколько я понимаю, Леонид был поздним ребенком? Женщина глубоко вздохнула, потом выдохнула и только после этого ответила: — Родила я Леню в тридцать восемь лет. Муж мой был военным. Его не стало, когда сыну исполнилось полгода. — Леонид был беспроблемным ребенком? Степанида Михайловна горько улыбнулась и поджала губы. — Наоборот — очень проблемным. Он был аутистом. Слыхали про такой недуг? — Да, кое-что. Это когда ребенок погружается в себя и теряет связь с окружающим миром? Коврина не ответила, мне было видно — эмоции захлестнули ее. — Сколько всего с сыном мы перенесли, знаем теперь только бог и я. Сейчас врачи классифицировали эту болезнь, а раньше все звучало очень банально — шизофрения. Активно проявляться недуг стал в подростковом возрасте. Мне и так с Леней было очень непросто, а после диагноза врачей у меня совсем опустились руки. Но все же я повезла его в Москву — и не зря. Старенький врач — психиатр одной из московских клиник — встряхнул меня резкими словами: сказал, что я должна бороться за сына, пока диагноз не стал окончательным. Он же дал мне методику, по которой я начала заниматься с Леней. В результате свой страшный диагноз врачам пришлось снять. Женщина дрожащей рукой резко провела по волосам, как будто хотела стряхнуть с себя воспоминания, причинявшие боль. — Именно поэтому я была против того, чтобы Леня заводил семью и имел детей. Да Леня и сам все прекрасно понимал и ограничивался кратковременными связями с женщинами. — Что Леонид заканчивал кроме школы? — Строительный техникум. Потом вдруг решил податься в коммерцию. Сначала сколотил начальный капитал на торговле, а позже занялся квартирами. Отселял, скажем, семью в деревню или на квартиру в дальнем районе, с доплатой, а освободившееся жилье продавал. Так многие сейчас делают. Последние слова были сказаны как будто в оправдание сына. — С кем работал Леонид, вы не знаете? Были ли у него напарники? Коврина замялась. — Мой брат, про которого я вам вчера рассказывала, год назад освободился из тюрьмы, и Леня взял его к себе на работу. Я не сказала об этом милиции. Не хочу, чтобы Егора опять терроризировали допросами и подозрениями. Он и так натерпелся. — Где сейчас ваш брат? — Последний раз я видела его двадцать седьмого — он был на похоронах. Я дам вам его адрес, если есть необходимость с ним поговорить. — Последнее время Леонид встречался с кем-нибудь из женщин? Коврина опять нервно поджала губы. Этот вопрос был ей неприятен. — Да. Знаю только, что зовут ее Лариса. Видела Леню с ней один раз. — Характеристику ей сможете составить? Степанида Михайловна поморщилась. — Эта девушка не отличается высокими моральными принципами. Это у нее на лбу написано. Живет под девизом: кто платит, тот и музыку заказывает. Я смотрела на связь Леонида с ней сквозь пальцы. К порядочной ведь можно и сердцем прикипеть, а там не за горами женитьба, дети… Такую же, как Лариса, можно бросить в любой момент и даже не оглянуться. Внимательно наблюдая за собеседницей, я делала свои выводы. Повышенная опека над Ковриным с детства со стороны матери, по-видимому, оставила в нем след на всю жизнь. Его болезнь только усугубила положение вещей. К тому же Степанида Михайловна — женщина авторитетная, властная, такую нельзя не послушаться. — Степанида Михайловна, я задам вам последний вопрос: кто, по-вашему, мог отравить Леонида? Взгляд женщины озарился недобрым блеском. — У меня нет никаких версий, — отрезала она. — Если бы я знала ответ на этот вопрос, то не наняла бы вас. Коврина резко встала. — Теперь мне необходимо побыть одной. На этом мы и расстались. Вообще-то я рассчитывала в этот день посетить квартиру ее сына, но теперь решила поездку отложить и отправиться по другому адресу. Спускаясь по лестнице, я думала о странной реакции Ковриной на мой последний вопрос. Что ее так разозлило? Может, она что-то скрывает? Глава 2 Я сидела в машине и прикидывала маршрут до дома Ларисы Фречинской, подружки Леонида Коврина. Но прежде чем привести в движение колеса своей «девятки», надумала обратиться к судьбе и попросить ее шепнуть мне на ушко, что меня ждет. А для этого извлекла из заветного замшевого мешочка магические двенадцатигранники, которые очень часто становились для меня путеводителем по жизни. Я ласково подержала их в руке, сосредоточившись на волновавшем меня сейчас вопросе, и бросила «кости» на приборную панель. Выпало сочетание такое: 15+25+10, что означало следующее: «Внезапно окажетесь в чрезвычайных обстоятельствах. Внимание, как бы не было беды! Только посредством духовного развития вы можете изменить свою судьбу». М-да… Видимо, опять мне предстоит с головой окунуться в водоворот событий, которые от меня не зависят. Что ж, главное, как пионеру, быть всегда готовым, а все остальное — по ситуации. Панельная девятиэтажка, к которой я подъехала, растянулась аж на пятнадцать подъездов. Поинтересовавшись у бабулек, коротавших время на лавочке, в каком подъезде находится нужная мне квартира, подъехала к тринадцатому. Я не была суеверной, но уж больно не нравилась мне эта чертова дюжина, столь часто повторявшаяся в этом деле. И что ж — мое шестое чувство сработало с быстротой щелчка затвора автомата в руках боевика: не успела я припарковать машину рядом с черным джипом, слепившим глаза своей чистотой и навороченностью, как из него вышел детина немыслимых размеров и, обойдя спереди мою «девятку», постучал в боковое стекло. Опустив стекло, я имела счастье услышать над своим ухом густой бас: — Мой шеф хочет с тобой поговорить. Иди за мной. Против лома, как известно, нет приема. А этот верзила выглядел гораздо страшнее лома, поэтому мне оставалось только последовать за ним. Детина распахнул дверцу джипа, и я уселась на заднее сиденье, совершенно не понимая и даже не догадываясь, чего от меня хотят. Рядом со мной, занимая больше половины всего пространства, восседал затекший жиром субъект, тяжело дышавший и обладавший маленькими пронзительными глазками. Увидев меня, он присвистнул: — Почему-то я представлял тебя тощей грымзой в очках, на которую без брезгливости не взглянет ни один мужчина. Ты превзошла все мои ожидания, поздравляю. Свою реплику незнакомец завершил тихим язвительным смешком. У меня же не было ни малейшего желания отвечать на его сомнительные комплименты. — Может, ближе к делу? Правила хорошего тона писались явно не для этого случая, и пусть жирный субъект не рассчитывает на любезность! — Мы еще и колючки выпускать умеем? Серьезная дама. Как ты думаешь, Лешик, может, мне надо ее бояться? — хихикнув, вопросил толстяк. Лешик не ответил, только переглянулся с водителем. Он прекрасно понимал: его основная задача — демонстрировать груду мускулов в сочетании с тупой физиономией. За это ему и платят деньги. Все остальное — не его ума дело. Хотя разве в этой квадратной голове может обитать ум? Повеселившись, толстяк как-то вдруг посерьезнел. — Леонид Коврин, убийство которого ты сейчас расследуешь, должен мне деньги. Ты нужна для того, чтобы найти пропавшие деньги и вернуть их законному владельцу. То есть мне, — уточнил субъект. — Значит, деньги, которые Коврин у вас занял, пропали? — Мне ничего не оставалось, как только побыстрее выяснить все подробности. Может быть, тогда удастся унести ноги отсюда. — Да. Именно так. — Толстяк смотрел на меня с нескрываемым любопытством. — Почему вы так решили? — Все просто, деточка. Двадцать четвертого числа, примерно в полдесятого вечера, Коврин приехал ко мне просить денег. Под проценты, разумеется. Он взял у меня две тонны баксов и уехал. А между десятью и одиннадцатью он отравился. С чьей-то помощью, естественно. Я не думаю, что за полчаса-час он успел потратить деньги, но при обыске милиция ничего не нашла. У меня среди ментов свои «связи», потому и знаю. Выходит, баксы кто-то присвоил. Может, их взял Николай Свитягин, опер, который дело ведет? Почему бы и нет… Деньги нужны всем. Ларису Фречинскую, навестить которую ты приехала, мы уже об этом спросили. Она утверждает, что никаких денег в глаза не видела. Я не склонен верить бабам, но прежде чем принимать карательные меры, нужно все же удостовериться: может, девчонка действительно ни при чем. Я ж не мясник какой-нибудь. А ты, Танюша, коль впряглась в это дело, просто обязана мне помочь. Незнакомец елейно улыбнулся. — Еще какие-нибудь вопросы есть? — Этот добровольно-принудительный порядок подразумевает какую-либо плату за мои успехи? Я отдавала себе отчет, насколько глуп и нахален мой вопрос, но выяснять все до конца — одна из лучших моих привычек. Толстяк глянул на меня, как смотрят на людей с поврежденным рассудком, и продолжил фамильярничать: — Дорогая, ты сама подумай, я и так лишился процентов, мне хоть свое вернуть, а ты с оплатой… Некрасиво обворовывать человека. К тому же разве большого «спасиба» недостаточно? Его насмешливые поросячьи глазки ловили мою реакцию. — Это все? — Нет. Срок даю тебе — два дня. Тридцать первого числа Коврин мне как раз должен был деньги с процентами вернуть. Вот теперь все. Можешь идти. Лариса на месте, если она тебе нужна. Понимая, в какой попала переплет, я раздраженно произнесла: — Послушайте, за тот час, который прошел после того, как Коврин занял у вас деньги, и до его смерти, он мог отдать их тому, кому планировал. Например, кому-то был должен. — С уверенностью могу сказать тебе, Танюша… никому, кроме меня, Леня должен не был. Если же он и успел отдать кому-то деньги, то ты должна найти этого человека. Все остальное — моя забота. И не забудь, если через два дня денег не будет, придется тебе, лапочка, делиться своими. Толстяк сложил пухлые ручки на не менее пухлом животе. Короткие, как обрубки, пальцы демонстрировали золотые перстни, один другого тяжеловеснее. Вопросы вкуса мало волновали их обладателя. — Конечно, я и сам мог заняться этим. Но ведь на чужом горбу в рай въезжать предпочтительнее, не так ли? — Толстяк подмигнул мне, как доброй знакомой, и добавил: — Увидимся через два дня и… приятно было познакомиться, — кинул он мне вслед, поскольку я уже поторопилась открыть дверцу джипа и спрыгнуть на землю. — Меня зовут Жига. Жига — английский народный танец. Это была первая ассоциация с услышанным именем, вернее — с кличкой жирного субъекта, которая пришла мне в голову. Не успела я отойти от машины, как джип резко стартанул и скрылся за углом дома. «Вот ты и влипла, — заговорило мое пессимистичное „я“. — Как будешь расхлебывать? Что, если не удастся найти деньги?» И тут я вспомнила свое недавнее гадание. Духовное развитие, вот что меня спасет! Точнее сказать, интеллектуальный потенциал, помноженный на большой опыт. Итак, если Фречинская знала про деньги, то ее мотив для убийства Коврина налицо. С другой стороны, что же это за Зоя Космодемьянская, которая даже под давлением архаровцев Жиги молчит про деньги, словно рыба об лед? * * * Лифт выпустил меня на четвертом этаже, и, подойдя к нужной квартире, я нажала на кнопку звонка. За дверью стояла тишина, но тень, упавшая на «глазок», ясно дала понять, что меня рассматривают. Затем от двери тихо отошли — и больше из квартиры не доносилось никаких звуков, хотя «Подмосковные вечера», которые воспроизводил звонок, прозвучали с моей помощью еще много-много раз. Конечно, она боится. И ей нет никакого дела до того, что мне необходимо ее увидеть. Она элементарно боится за свою жизнь. И я ее понимаю. Незабываемый Лешик одним своим видом производит такой психологический прессинг — хочется залезть в какой-нибудь погреб и жить там, не встречаясь больше никогда с не обремененным интеллектом детиной. Когда я заходила в дом, мне показалось, что на четвертом этаже открыта дверь, ведущая на лоджию. Оставалось удостовериться, та ли это лоджия, которая мне нужна. Выйдя из загаженного подъезда на улицу, я подняла голову вверх и снова убедилась в собственной наблюдательности. И еще заметила, что занавеска в квартире подружки Коврина колыхнулась — за мной следили. Я демонстративно села в машину и выехала со двора. Бросив свою «девятку» у поликлиники, находившейся в соседнем здании, я вернулась обратно, на сей раз пройдя вдоль крайних подъездов, поближе к стене дома. Стоило попытать счастья, действуя на свой страх и риск. Ждать, пока перепуганная женщина сама покинет свое жилище, бессмысленно. Что, если она, охваченная ужасом, заняла осадное положение и намерена сидеть в квартире, пока не закончится запас продуктов? Стараясь ступать как можно тише, я поднялась вверх по лестнице и, добравшись до четвертого этажа, позвонила в соседнюю с Фречинской квартиру. Дверь медленно приоткрылась, и на пороге возник неопрятный мужчина, находившийся в кульминационной стадии алкогольного «пике». Вертикальное положение его туловища обеспечивалось только за счет косяка и ручки двери. Так как вменяемость гражданина явно находилась ниже минимума, необходимого для участия в беседе, я молча смотрела на его небритую физиономию, пребывая в поисках нужного решения. И тут откуда-то справа от мужчины появилась благообразная старушка и пихнула его в бок. — Иди уже спать, не позорь меня перед людьми! Вот ей-то я продемонстрировала корочки следователя прокуратуры, имевшиеся в моем арсенале для подобных случаев, и сказала твердо, что мне нужно с ней поговорить. Старушка растерялась и освободила проход. Ее сын, внешне очень похожий на мать, покорно протащился в одну из комнат, я услышала, как он брякнулся на скрипучую кровать. Теперь можно было спокойно излагать суть дела, но старушка задала вопрос, опередив меня: — Сын опять набедокурил? — Да нет, — успокоила я ее, — я по поводу вашей соседки Ларисы Фречинской. Выслушав вздох облегчения, раздавшийся после этого, и сделав минутную паузу, чтобы хозяйка квартиры действительно успокоилась, я продолжила: — У меня на это время назначено свидание с Ларисой. В данный момент она дома, но дверь открывать не хочет. После смерти своего парня она находится в глубочайшей депрессии, и я боюсь, как бы дело не дошло до самоубийства. — Да, да, — подтвердила старушка, — последнее время она совсем не в себе, от людей шарахается. — Парня Ларисы убили, и в этом деле она проходит основным свидетелем, поэтому мне просто необходимо с ней поговорить. Рассчитываю через вашу лоджию попасть к ней в квартиру, — огорошила я хозяйку, а в заключение еще сгустила краски: — Медлить нельзя, а то может быть поздно. Старушка колебалась. — Но это же опасно, все-таки четвертый этаж… — У меня есть практика в такого рода делах, не волнуйтесь, — успокоила я ее и двинулась внутрь квартиры. Выйдя на лоджию и убедившись, что нужная мне дверь у Фречинской все так же открыта, а шторы на окнах задвинуты, я — в который раз! — принялась рисковать своей драгоценной жизнью. Моей задачей было не просто перелезть с лоджии на лоджию с минимальным риском для жизни, но и произвести как можно меньше шума. Старушку я заранее попросила не делать тяжелых вздохов и вообще не разговаривать. Стараясь выполнить эту мою просьбу, она предусмотрительно прикрыла рот ладонью. Трюк прошел удачно. Если бы я находилась на цирковой арене, то непременно сорвала бы продолжительные аплодисменты. Резко, с шумом отдернув шторы, я ввалилась в квартиру Фречинской и застала ее сидящей на диване. В комнате было сильно накурено — просто дым стоял столбом. Подтянув коленки к подбородку и держа в руках розовые пушистые тапочки, она заливалась горючими слезами. Ей было не больше двадцати двух лет, и даже то, что лицо девушки покраснело и опухло от слез, не портило ее природную красоту. Быстро отреагировав на стук, Лариса вскочила с дивана и попятилась к столу, на котором я заметила кухонный нож. — Что вам нужно? — в изумлении спросила она. Все ее тело мелко дрожало. Это было следствием не только испуга от моего внезапного, даже, скажем так, экстравагантного появления, но и нервного шока, полученного стараниями толстяка Жиги. «Вот так и возникает состояние аффекта», — мелькнула у меня мысль. Пока девушка еще хоть что-то соображала, необходимо было сказать ей что-то такое, что сразу бы охладило ее непреодолимое стремление к самообороне. Попасть нужно в яблочко, иначе может произойти непоправимое. — Лариса, успокойся, — почти крикнула я. — Мне известно, кто убил Коврина и кто взял у него деньги. Ты абсолютно ни при чем, и я пришла тебе помочь. К тем живодерам, что были здесь сегодня, я никакого отношения не имею. Этот ловкий ход возымел нужное действие. Минуту Лариса раздумывала, затем разжала пальцы, и нож, который она успела схватить, с лязгом упал на пол. Нервное напряжение сменилось бурными рыданиями. Я усадила Фречинскую на диван и, как мне показалось, целую вечность пыталась привести ее в такое состояние, в котором она смогла бы ответить на мои вопросы. — Они хотят меня убить! Я знаю! Лариса буквально выкрикнула эти слова, и я так не к месту обрадовалась: силы еще не совсем покинули ее. Значит, мой акробатический номер не был напрасным, я что-нибудь да узнаю. — Мне необходимо, чтобы ты рассказала мне все по порядку. Начнем с того, когда последний раз ты видела Леонида. Лариса вздрогнула, услышав имя друга. Помолчав, ответила: — Я… я видела его двадцать четвертого, вечером. Скажите, кто его убил? Вы сказали, что знаете. Я тоже должна знать! — Не могу тебе пока сказать. Мне необходимы дополнительные улики против этого человека, за этим я и пришла к тебе. — Вы все врете! — она с силой швырнула тапки в угол. — Вы ведь меня подозреваете, я знаю! — Эмоции в данном случае будут тебе только вредить, — невозмутимо заметила я. — Двадцать четвертого вечером у вас с Леонидом была запланирована встреча? Стиснув зубы, Фречинская снова замолчала на какое-то время, затем нехотя произнесла: — В восемь он должен был заехать за мной на машине. У моего брата была годовщина свадьбы, мы хотели отметить это событие вчетвером в ресторане… — Он не заехал? — Нет. Я ждала его до половины девятого. Он часто задерживался, правда, всегда звонил в таких случаях. Потом поехала к нему домой. Он открыл мне дверь и, не предложив войти, сказал, что сегодня праздновать не сможет, у него появились неотложные дела. Был он каким-то раздраженным и мрачным, я его никогда таким не видела. У порога я заметила женские туфли и поняла, что он не один. Меня терзали мрачные предчувствия, я боялась, вдруг у него появилась другая женщина… Эта неспокойная девочка совершенно не умела скрывать своих эмоций — все как на ладони. — Ты вернулась домой? Лариса покачала головой. — Я вышла на улицу и стала дожидаться. Во что бы то ни стало я должна была увидеть эту женщину. — Тебе не пришло в голову, что во время любовного свидания человек, как правило, не бывает раздраженным и мрачным? Фречинская тяжело вздохнула. Она увлеклась беседой, и черты ее лица постепенно разглаживались. — Об этом я подумала только потом, когда его не стало. А в тот момент я была ослеплена ревностью, и мое негодование углублялось тем, что он от меня что-то скрывал. Я изучающе смотрела на Фречинскую — образованна, умна. Она совсем не производила впечатления ветреной и расчетливой особы, какой ее нарисовала Коврина. — Что было дальше? — Минут через пятнадцать женщина именно в этих туфлях вышла из подъезда. Я поняла — это не то, о чем я подумала, и успокоилась. — Ты подумала, что эта женщина — мать Коврина? Девушка отрицательно покачала головой: — Мать Коврина я видела один раз. Нет, это была не она. — Опиши ее подробнее. Лариса откинулась на спинку дивана и потерла виски ладонями. — На вид ей было лет пятьдесят пять — шестьдесят. Невысокого роста, средней плотности. Серый плащ, черные туфли. Коротко стриженные жидкие седые волосы. Черты лица совершенно не запоминающиеся. Бесцветные какие-то. — Может, у нее имелись особые приметы? Родинка, шрам… — Нет, ничего такого я не заметила. Единственное помню: я сразу подумала — этой женщине многое пришлось пережить. Было что-то в ее лице… Отрешенность какая-то. Такого человека уже ничем нельзя удивить в этой жизни. — Значит, раньше ты ее не видела? — Нет, никогда. — А она тебя заметила? — Думаю, нет. Я стояла недалеко от подъезда, за деревьями. Она прошла мимо, не оглядываясь по сторонам. — Леонид вышел вслед за ней? — Да, буквально через пять минут. Сначала я как следует отругала себя за то, что подозревала Леню. Затем подошла к лифту, чтобы вернуться в квартиру Леонида и до конца выяснить, в чем причина такого его поведения. Пока ждала лифт, Леонид уже спустился по лестнице. Увидел меня и сказал, что ему срочно нужны деньги и сейчас ему необходимо их раздобыть. — Где он собирался взять деньги, не сказал? — Нет. Просто добавил, что, мол, все в порядке, не волнуйся. Даже пытался улыбнуться. Правда, неубедительно получилось. Я чувствовала — что-то произошло. Леня поцеловал меня, сказал, что позвонит завтра и… Рыдания, нахлынувшие на девушку, не дали ей закончить. Следующие пять минут были потрачены на всплеск эмоций по максимуму, но безжалостная Таня Иванова еще не все выяснила. Раскрытие правды требовало жертвы. В данный момент этой жертвой оказалась Лариса Фречинская. И как только она чуть-чуть успокоилась, я продолжила расспросы. — После разговора с Ковриным ты поехала домой? — Да. — У Коврина были проблемы с деньгами? Лариса утерлась платком. — Вообще-то нет. Впрочем, я не знаю, какая сумма была ему нужна. Знаю только, что со дня на день он должен был отселить очередного алкаша и продать его квартиру. Но, по-моему, у него что-то не клеилось. Я замерла, как гончая, напавшая на след зверя. — Что именно? — Двадцать третьего, вечером, мы с Леней подъехали к дому по улице Рахова. Леня сказал: «Сейчас мы подождем Егора — он решает вопрос с владельцем о переселении, потом вместе поедем ко мне домой». Минут через двадцать появился Егор, очень злой и нервный. Сказал, что алкаш отказывается подписывать бумаги. Леня оборвал его, сказав, что подробнее поговорят дома. Когда мы приехали, Леня попросил меня приготовить на кухне ужин. Сами они закрылись в комнате и разговаривали на повышенных тонах. Я слышала несколько фраз, прозвучавших особенно громко. Егор доказывал, что алкаша нужно убрать с дороги, а Леня очень жестко ему возразил, сказал, что будет действовать только в рамках закона, и добавил: «Будем работать с другими клиентами, а если ты тронешь хоть пальцем этого пропойцу, я буду первым, кто сдаст тебя ментам». Быстро встав, Лариса схватила со стола пачку жевательной резинки. — Пытаюсь бросить курить, — пояснила она, — но пока плохо получается. Положив пластинку в рот, Фречинская продолжала: — В общем, в тот день они сильно разругались. Егор ушел, хлопнув дверью. Леня долго не мог прийти в себя. Я задавала ему вопросы, но он ничего не захотел объяснять, только раздраженно бросил фразу: «Не зря говорят, что рано или поздно свинья возвратится к своему корыту». Я думаю, он имел в виду прошлое Егора: тот ведь сидел в тюрьме. — Номер того дома по улице Рахова ты запомнила? — Нет. — Лариса жевала с такой страстью, что челюсти у нее ходили ходуном. — Номера дома не знаю, но помню его местонахождение и то, что подъезд был последним. Ход моих мыслей принял новое направление. — Скажи, овчарка Коврина признавала кого-нибудь, кроме хозяина? Девушку слегка удивил мой вопрос, и она широко распахнула свои выразительные зеленые глаза. — Эту собаку Лене подарил Егор, который семь месяцев воспитывал щенка, но потом квартирная хозяйка настояла на том, чтобы он убрал пса из квартиры. Егор, с согласия Лени, конечно, отдал ему собаку. Поэтому, кроме них двоих, Калигула никому не подчинялся и бросался на всякого входящего. — Когда ты находилась в квартире, где в это время был пес? — Леня запирал его на балконе. Калигула поэтому еще больше на меня злился, и я его жутко боялась. — А какие отношения у Лени были с матерью? Задавая этот вопрос, я преследовала определенную цель: Коврина нелестно отозвалась о Ларисе, и мне стало интересно, что теперь скажет Фречинская? — Никаких, — коротко ответила девушка. — Как это? — В детстве Леня сильно болел, и мать отдала его в специальный интернат, в то время как многие родители боролись с аналогичными заболеваниями своих детей дома, не прибегая к спецучреждениям. Он провел в интернате два года. Потом, увидев, что сын пошел на поправку, мать забрала его обратно. Леня не смог простить ей предательства, и когда вступил во взрослую жизнь, все попытки матери наладить с ним отношения отвергал. Это то, что он рассказывал мне сам. М-да… Как в народе говорят? У каждого своя правда? Узнать бы только, чья правда на сей раз правдивее — Степаниды Михайловны Ковриной или ее сына? — Леонид не говорил, чем именно болел в детстве? Лариса огрызнулась: — Я же сказала: это все, что я знаю. Зябко поежившись, она вспомнила про открытую дверь на лоджию, легко поднялась с дивана, пересекла комнату и быстро захлопнула ее. Все движения Фречинской отличались исключительной резкостью и нервозностью. Жирный Жига со своими «мальчиками» сильно постарался. — Тебе известно, где Леонид хранит дома деньги? — В квартире Лени был тайник, где он хранил деньги и документы, он сам мне его показывал. — Лариса устроилась поудобнее на диване, опять положив подбородок на колени, и сообщила: — Этому жирному, — она махнула рукой в сторону улицы и вздрогнула, — я сказала про тайник. Он отправил одного из своих дебилов проверить. Вернувшись, тот сказал, что ничего не обнаружил. — Где находился тайник? — В комнате на полу лежит ковровое покрытие. Под ним паркетный пол. Слева в дальнем углу несколько половиц поднимались — внутрь был встроен небольшой ящик. Там Леня хранил деньги, когда они у него были. — Кто еще мог знать про тайник, кроме тебя? Фречинская задумалась. — Не знаю… Егору он не очень доверял, а больше никто дома у него не бывал. Поэтому я так и заволновалась, когда поняла, что у Лени дома какая-то женщина. Он ведь был очень замкнутым… — Этот встроенный ящик Леня делал сам? — Нет. Тайник смастерил муж бывшей хозяйки квартиры. Когда-то давно он работал в торговле и успешно наворовал денег у государства. Потом его так же успешно посадили, а его жена продала квартиру и переехала ближе к своим родителям. Эта женщина — подруга матери Лени, он хорошо знал ее и смог тогда недорого купить у нее жилье. Я достала из кармана фотографию, благодарно оставленную мне Свитягиным. — Посмотри, эта бутылка вина тебе знакома? Увидев на снимке распростертое на полу тело своего бывшего любовника, Фречинская отвернулась. Через несколько секунд я услышала ее сдавленный голос: — Ни этой, ни какой-либо другой, похожей, бутылки у Лени я не видела. — Он предпочитал дорогие вина? Внутренний нервный запас Фречинской был на исходе, я это чувствовала, поэтому про себя решила: этот вопрос будет последним. Лариса почти выкрикнула, зло глядя в мою сторону: — Он предпочитал французский коньяк… Отстаньте же от меня, в самом деле! Пообещав, что больше не буду ей докучать, я попросила ее об одном: спуститься со мной к машине и показать на карте города, которая всегда лежит в бардачке, тот самый дом на улице Рахова, к которому они с Леонидом подъезжали, чтобы забрать Егора. Лариса согласилась только в надежде наконец от меня отвязаться. Отыскав на карте нужный дом, она ткнула в него пальцем, затем молча развернулась и пошла обратно. Глава 3 Пока я добиралась до улицы Рахова, в моей голове созрело множество вопросов. С одной стороны — портрет Ларисы Фречинской, который обрисовала мать Коврина, не соответствовал действительности. Скорее всего, старуха принимала желаемое за действительное. Если бы девушка на самом деле имела при Леониде статус, столь уверенно обозначенный Степанидой Михайловной, все было бы гораздо проще. Но тут не складывалось. Разве поехал бы Коврин с девочкой-однодневкой отмечать годовщину свадьбы ее брата? Разве стал бы рассказывать временной любовнице о своих отношениях с матерью, если воспоминания об этом вызывали в нем только боль? И, наконец, тайник. Вот уж о чем рассказывают лишь человеку, которому полностью доверяют. С другой стороны — про годовщину свадьбы брата Фречинская могла наврать, негативную сторону отношений матери и сына Ковриных сильно преувеличить, а местонахождение тайника ей могло стать известно совершенно случайно. В этом случае сегодня передо мной Фречинская давала театральное представление, единственным зрителем которого была я. Если та женщина, которую Лариса видела выходящей из подъезда, не ее вымысел, то она может быть альфой и омегой в нашей истории. А если Фречинская просто выдумала «много пережившую женщину», чтобы отвести от себя подозрения? Может быть, и ссора Коврина с дядей придумана ею с той же целью? Честно говоря, я с сомнением относилась к мысли, что эта молоденькая девушка могла так точно все спланировать, но… Недооценка противника чревата плачевными последствиями, поэтому я выбросила из головы цифру, обозначавшую возраст Ларисы, и заставила себя основываться только на фактах. Одно было ясно: в тот вечер двадцать четвертого Коврин либо действительно пил дорогое вино из необычной бутылки один, либо, если верить показаниям Фречинской и Степаниды, вместе с ним мог быть Егор. Ключом к такому выводу служила собака. Если предположить, что Фречинская, зная о том, что Коврин поехал за деньгами, съездила домой за ядом, затем вернулась и тот вечер провела вместе с ним, то Калигула должен был сидеть за балконной дверью. Но овчарка находилась все время с трупом, своим воем мешала соседям спать и в довершение всего кидалась на людей, пытавшихся войти в квартиру. Значит, ни Лариса, ни кто-то другой, кроме Егора, не могли быть в тот вечер с хозяином пса. Но существовал еще и другой вариант, наиболее внушавший мне доверие. Преступник мог подсыпать цианид в уже распечатанную Ковриным бутылку в любой удобный момент. Либо подарить жертве вино, заранее добавив в него яд. В этом случае, правда, остается неизвестным, почему Коврин, привыкший к дорогим алкогольным напиткам, не заметил того, что бутылка распечатана. Используя вариант с заранее подсыпанной отравой, преступник не мог наверняка знать, падет ли жертвой именно Коврин и сколько жертв будет вообще. Нет. Если все же яд был подсыпан убийцей в бутылку заранее, то он должен был быть уверен, что Коврин выпьет вино сам и выпьет один. Тогда надо выяснить, откуда у него могла появиться такая уверенность. Далее. Если Фречинская не брала денег, то куда подевались баксы? И зачем Коврину срочно понадобились деньги? Дом по улице Рахова, указанный Фречинской, располагался вдоль дороги. Непрекращающееся движение и гул машин явно не позволяли его жильцам наслаждаться тишиной и покоем. Однако квартиры в этом районе стоят дорого. Несмотря на загазованность и шум, многие предпочитают жить в центре. Все двери подъездов были снабжены кодовыми замками, но металлическая дверь именно последнего подъезда была распахнута: в одной из квартир на пятом этаже полыхал пожар. Пожарная машина подъехала немногим раньше меня, но около места происшествия уже собралась приличная толпа зевак, к которым я и примкнула. Пока все собравшиеся с интересом наблюдали за действиями пожарной команды, я высматривала в толпе подходящую кандидатуру, того, кто мог бы меня просветить по интересующим меня вопросам. Мой выбор пал на тетку неопределенного возраста, в шлепанцах и байковом халате. Тетка, на щеке которой «красовалась» большая волосатая родинка, одновременно давала пожарным советы и громко рассуждала о случившемся. Я хорошо знаю эту категорию людей: они всегда в курсе всех свежих сплетен. — Мне сказали, в этом подъезде квартира продается. Не подскажете ее номер? — обратилась я к ней. Заплывшие глазки оценивающе оглядели меня с ног до головы — тетка размышляла, достойна ли я получить от нее ответ. — На первом этаже двухкомнатная продавалась, но ее уже купили. Новые хозяева вчера только въехали. — А мне говорили про трехкомнатную, — нагло врала я. — Кроме этой «двушки», больше никакого жилья не продается? Тетка пожала плечами. — Насколько я знаю, нет. А вам что, трехкомнатная нужна? — попыталась она раздобыть новую почву для разговоров на лавочке с соседями. — Вообще-то, мне нужен бывший хозяин этой квартиры, — заявила я, глядя на ловкие действия пожарного, который с помощью вышки проник через окно в квартиру, выбив стекло. — Ой, неужели мальчонка в квартире? — всплеснула руками стоящая рядом худощавая горбоносая женщина. Выбранная мной тетка почитала священным долгом высказывать свое мнение по каждому поднимаемому вопросу. Я удостоилась ее взгляда, подозревающего меня во всех смертных грехах. — Про Пашку Логинова спросите у его дружков. Вон они плетутся. Она махнула рукой влево и тут же переключилась на женщину, задавшую вопрос про мальчика. — Конечно, в квартире! Сонька его сегодня одного оставляла. Такую мамашу давно пора лишить родительских прав! — Это точно! — поддакнула горбоносая. Я смотрела на подошедших друзей Пашки-алкоголика, а думала о том, что мне жалко эту Соню. Недобрые соседки вынесли ей приговор, которого она, может, и не заслуживает. Народец, с которым мне предстояло общаться, был тот еще — один колоритнее другого: гражданка с опухшим синюшным лицом, засаленными волосами и обалделыми, в красных прожилках глазами, и с ней два гражданина, чьи лица цветом гармонировали с подружкиным. Один из этих, с позволения сказать, мужчин, отсвечивал огромным, в пол-лица, «бланшем» и еле ворочал языком, объясняя что-то своей красноглазке. Второй имел более «благородную» наружность. Вероятно, когда-то он имел счастье принадлежать прослойке общества, называемой интеллигенцией, так что его с полным правом можно было именовать бичом. Несмотря на то, что повсюду стоял устойчивый запах дыма и гари, от этой троицы веяло характерным отвратным душком. Морально подготовив себя к эстетическим лишениям, я подошла к пьянчужкам и задала первый вопрос: — Где я могу найти Павла? Окинув меня косящим нетрезвым взглядом, красноглазка пробормотала: — Зачем он вам? — Мне нужно с ним поговорить, — сдержанно ответила я, делая усилие, чтобы не скривить в брезгливой мине лицо. — Мы не знаем, где он. — «Интеллигент» лучше других связывал слова. Видимо, сказывалась сила привычки. — Да грохнули, наверное! — с чувством, которое зачастую переполняет всех алкоголиков, заявил отсвечивающий бланшем гражданин. — Не болтай лишнего! — оборвал его «интеллигент». Уяснив, что дружки интересующего меня Пашки что-то знают, я предложила продолжить нашу беседу в более спокойной обстановке, вдали от чрезвычайных ситуаций и посторонних ушей. — Поговорить — это хорошо, — с трудом подыскивая слова, осклабилась пьянчужка, обнаружив при этом практически полное отсутствие жевательных составляющих рта. — Только сушняк что-то душит. Намекать два раза не было необходимости. Женский алкоголизм неизлечим, как известно, так что не жалко. Совесть меня мучить не будет, а мужиков, вернее, то, что от них осталось, и подавно. Пообещав быстро вернуться, я скрылась за углом дома. Когда же, вооруженная бутылкой водки и копченой мойвой, я вновь смогла лицезреть сцену пожара, то увидела, как сильно обгоревшего мальчика лет пяти укладывают на носилки подъехавшей «Скорой помощи». Квартиру, из которой валил дым, в это время пожарные поливали из брандспойта. Жаждущая «принять на грудь» троица предложила мне посетить их жилище, находящееся в подвале соседнего дома. Я вежливо отказалась и предложила пройти на пустынную в данный момент детскую площадку. Поймав напоследок испепеляюще-осуждающий взгляд тетки с «мушкой», я в сопровождении сомнительного окружения прошествовала мимо любопытствующей на пожаре толпы. Усевшись на красиво выложенный из камня выступ детского бассейна, «отсвечивающий» гражданин потер руки. — Хороший выбор. Давно уже не пил «Столичную». Синюшная гражданка удивилась, увидев, что мною куплено всего три одноразовых стаканчика. Кажется, она даже представить себе не могла, что кто-то не дрожит от вожделения при виде водки. Для затравки я налила троице по пятьдесят граммов. Теперь нужно быстренько все выяснить, пока мои собеседники не совсем еще утратили способность соображать. — Когда вы в последний раз видели Павла? — обратилась я прямо к «интеллигенту», рассчитывая услышать от него наиболее внятный ответ. Медленно пережевывая рыбу, он заговорил, оправдав мои ожидания: — Мы пили в субботу вечером у него дома. Потом он пожаловался на боли в животе, и мы ушли. В последующие два дня мы к нему приходили, но нам никто не открывал. А вчера мы застали там новых хозяев. — Хозяйка, налей еще, — заканючила беззубая «красотка». Отцедив каждому еще по пятьдесят граммов, я опять обратилась к самому вменяемому из пьяниц: — В котором часу в субботу вы ушли от него? Этот совершенно обычный для нормальных людей вопрос вызвал у моих собеседников замешательство. Часов у них, естественно, не было — все, что можно, они уже пропили. И вообще следить за временем они давно перестали. — Слышь, Академик, — обратилась красноглазка к «интеллигенту», — по телику футбол ведь был: из открытой форточки первого этажа, помнишь, слышно было, как мужик орал: «Гол, гол!» Ты нам еще долго потом надоедал своими воспоминаниями, как ты в детстве в футбол гонял. — Она права, — важно кивнул Академик. — Было такое. Уже что-то. А этой потасканной гражданке не откажешь в сообразительности. Значит, остатки разума иногда дают еще о себе знать. — Я ж говорю, его прикончили, — не унимался второй. — Говорил ты ему: не связывайся с этим патлатым. — Что ты каркаешь! — разозлился Академик и закинул голову от мойвы в бассейн. — Так о чем вы предупреждали Павла? «Интеллигент» нахмурился. — Вы из милиции? — Так точно. — Знал я, что плохо все закончится. Павла уже нет в живых? — Вполне возможно. Поэтому мне нужна ваша помощь. Кто это, патлатый? — Был тут один… Предлагал Пашке одну комнату под склад отдать. Мол, тут недалеко на рынке он торгует бананами, а у Пашки первый этаж, квартира как раз под склад подходит. Дал этот тип ему задаток и предложил кое-какие бумаги подписать. Пашка, молодец, сообразил сказать, что подумает. Мойва закончилась, и вся троица обтерла о свою верхнюю, и без того грязную, одежду жирные руки. — Я сказал тогда Пашке, чтоб не вздумал ничего подписывать. Подсунут генеральную доверенность, и прощай, квартира. Когда мужик еще раз пришел, Пашка ему отказал. Патлатый стал требовать деньги назад, угрожая расправой. Денег у Пашки уже не было — мы их пропили. Мужик обещал вернуться. Что стало с Павлом — не знаем. Жаль только, что квартиру потерял. — Ой, только не строй из себя благодетеля, — вмешалась красноглазка и обратилась ко мне: — У него на Пашкину квартиру свои виды были. Сколько раз ему предлагал поменяться на однокомнатную, а доплату пробухать. Академик зло сверкнул глазами на женщину: — Молчи лучше! Если б он меня послушал, то хоть в однокомнатной на выселках жил. А так — где он теперь? Никто не знает. С такой квартирой в центре его все равно в покое бы не оставили. Красноглазка решила выдать свою версию: — Ой, да небось продал втихую квартиру и пропивает где-нибудь деньги, сука. С друзьями даже не поделился! А вы уж страху нагнали! — Были ли у Павла какие-нибудь родственники? — задала я новый вопрос, пытаясь направить собеседников в нужное мне русло разговора. Ответил Академик, которого не переставала терзать злость, ведь его планы в отношении квартиры собутыльника Пашки были с такой легкостью открыты постороннему человеку, да еще сотруднику милиции. — Жена развелась с ним три года назад и уехала с сыном в Прибалтику, к матери. Больше он ни о каких родственниках не упоминал. Задав еще несколько вопросов порядком осоловевшей троице, я вернулась к машине. Сюжет требовал дальнейшего развития событий, причем незамедлительно. Мини-компьютер, служивший мне записной книжкой, послушно выдал телефонный номер городского морга. Может быть, труп Павла Логинова уже обнаружили? Трудно поверить в такое везение, но все же… На прикосновения моих пальцев мобильник ответил тональными переливами. Когда мне ответили, продиктовала приметы: мужчина лет сорока — сорока пяти, алкоголик, со жгуче-черными волосами, невысокого роста, худой, со следами насильственной или естественной смерти, наступившей либо двадцать четвертого октября, либо немного позже. — Есть похожий, — хриплым голосом сразу же сообщил служитель морга и добавил: — С воскресенья лежит, вас ждет. Смешок, раздавшийся после этого в трубке, засвидетельствовал своеобразное чувство юмора у работника печального заведения. Значит, я не ткнула пальцем в небо. Есть надежда, что напала на верный след. Если в морге меня «ждет» действительно Павел Логинов, то цепочка событий обретает законченность. * * * Морг встретил меня устойчивым специфическим запахом, отдающим формалином и сыростью. Я прошла мимо столов с мертвецами в конец помещения, надеясь встретить хоть кого-нибудь живого. За перегородкой я наткнулась на сотрудника, державшего в руке большой шприц. Услышав мой кощунственный вопрос о том, кто здесь командует парадом, медик усмехнулся. — Он вышел, скоро придет. Это не вы насчет Везунчика звонили? — Насчет кого? — переспросила я. Но сотрудник со шприцем, видимо, и ставил своей целью привести меня в недоумение. Молодой, сильно загорелый и крепкий, он совершенно не обращал внимания на окружающую обстановку и завлекательно улыбался. — Это я так убитого бомжа прозвал. Ну сама посуди, — резко перешел он на «ты», — удар ножом в самое сердце, смерть мгновенная, человек не мучился… Везунчик, одним словом. — Что медэксперты говорят? Когда смерть наступила? Загорелый медик, с любопытством сверля меня лукавыми глазами, поинтересовался: — Ты, как я понимаю, не родственница? Выдавать себя за родственницу убитого я не собиралась, а известие, что у трупа, похожего на погибшего Пашку, зафиксирован удар в сердце, вселило уверенность в правильности моих предположений. — Я здесь по поручению матери пропавшего без вести Павла Логинова. Она очень плохо себя чувствует и попросила меня приехать вместо нее. По описанию ваш Везунчик очень похож на Павла. Медик сделал вид, что поверил, кивнул головой, не переставая улыбаться, но на мои вопросы отвечать не стал. Он отложил шприц, вытер о сомнительной чистоты тряпку руки и указал в сторону стены: — Пойдем покажу. Петляя между столами, он подвел меня к самому крайнему, находящемуся в углу. Моему взору предстало бледное лицо, говорившее о беспорядочной жизни убиенного. Сине-желтые губы, раздувшийся от бальзамирования нос произвели бы неизгладимое впечатление на какую-нибудь нежную особу, но во мне ничего не дрогнуло. Я давно научилась относиться к таким вещам как к издержкам профессии. Быстро вынув из сумочки фотоаппарат, я навела объектив на лицо убитого и щелкнула два раза. — Это еще зачем? — удивленно вскинул бровь медик. Его улыбка, как у чеширского кота в сказке про Алису в Стране Чудес, не исчезала с лица, наверное, никогда. — Я плохо помню Павла, а последнее время он к тому же много пил и сильно изменился. Фотографию я покажу матери. Парень подошел ко мне вплотную и небрежно облокотился рукой на стену, как бы преградив мне тем самым путь к выходу. — Кто ты, прекрасное создание, может, назначишь мне свидание? Кажется, он всерьез рассчитывал тронуть меня подобными поэтическими изысками. Бывает же такое… — Обязательно позвоню тебе сюда, в морг, и назначу здесь свидание, — пообещала я медику, решительно отодвинув нехилый торс медика в сторону. На то, что он поймет всю нелепость сочетания слов «морг» и «свидание», я и не рассчитывала. * * * Прошло полтора часа с того времени, как я покинула городской морг. Мой старинный знакомый, работающий в одном из центральных фотоателье, уже успел отпечатать мне фотографии, и теперь я возвращалась к дому, где когда-то жил Логинов. Тьма уже сгустилась над городом, и порывистый ветер, гонявший по небу тучи, не предвещал хорошей погоды на завтра. Кривая дверь подвала, которую местные власти пытались неоднократно закрывать на замок, хранила следы многочисленных взломов. Если бомжам негде переночевать, то навесной замок для них не преграда. Слегка приоткрыв дверь, я попыталась разглядеть очертания людей в кромешной тьме, но безуспешно. Меня в который раз выручил «дальнобойный» фонарик, который давно был причислен ко всякой необходимой мелочи в моей сумке. Помимо многочисленных труб и большого количества мусора, где-то между этими неутилизированными останками когда-то нужных вещей, я разглядела жалкие клочья того, что осталось от матраца, и на нем едва распознаваемую человеческую фигуру, которую легко можно было спутать с грудой тряпок. По всем признакам это был Академик. Он спал. Задыхаясь от жуткой вони и подолгу размышляя куда ступить, чтобы не испачкать свои кроссовки, я подобралась к бомжу. Дотронуться до его плеча и потрясти за него стоило больших усилий — я и не предполагала, что настолько брезглива. Академик сначала вздрогнул, затем принялся махать в мою сторону руками, давая этими жестами понять, чтобы от него отстали. Наконец, обуреваемый негодованием, он выстроил многоэтажную матерную конструкцию и сел, обхватив голову руками. Долго же ему пришлось соображать, кто и зачем его потревожил. Наконец, до него дошло. — А… — протянул он, вспомнив меня, как будто последний раз мы разговаривали с ним не меньше недели назад. — Что там у вас? Фотография? Взяв снимок в руки и поднеся его вплотную к фонарику, академик не затруднил себя долгим разглядыванием покойника. — Да, это он. — Голос его звучал обреченно, как будто и для себя в дальнейшем он усматривал подобную участь. — Его убили? Объяснив Академику, от чего скончался его бывший собутыльник, я поинтересовалась, где находятся двое других жителей этой «ночлежки». — За горячительным пошли, еще светло было. Теперь шляются где-то, могут и поздно ночью прийти… — Вы точно уверены, что это Павел Логинов? Не проспавшись до конца, при свете одного фонаря бомжу могло и померещиться… Надо будет показать фотографию еще и соседям убитого. — Ну что ты! Я хоть и опустился «на дно», но с памятью пока дружу. «Беляк» меня тоже пока ни разу не посещал, что тоже показатель. И что ты на меня так смотришь? — вдруг ни с того ни с сего завелся «интеллигент». — Да, я не моюсь, у меня вши и блохи, но не это же главное в жизни, в конце концов! Не важно, где я живу и на чем сплю, главное — какой я человек! Главное — что я из себя представляю как личность! Бомж в раздражении сплюнул. — И что же вы из себя представляете как личность? — с налетом жалости в голосе эхом повторила я. Давно, видно, не приходилось этому утомленному жизнью образованному человеку исследовать глубину подобного вопроса. Он замолчал. Решив, что мой собеседник ушел в себя, я сочла нужным ретироваться, как вдруг услышала: — Вы правы. Я сам втоптал себя в это дерьмо, и мой дух почти разложился. Несмотря на то, что я никем не был понят, мне не следовало этого делать. Понуро опустив голову, бомж скорбел над разбитым корытом своей жизни. Я почувствовала себя священником, на чью совесть легла тайна исповеди. У выхода я задержалась на несколько секунд. — Я не психоаналитик, но скажу, что в вашей жизни не хватает цели. Без нее вам не подняться. Быстро шагая по дорожке под начавшимся дождем, я вспомнила слова своего отца: «Северный ветер создал викингов». Сколько же ветров должно обрушиться на человека, чтобы он мог стать подобным викингу? Жаль, что под жестким напором северных ветров вот этот конкретный человек не удержался на ногах. Очень жаль. * * * Мы ехали по трассе навстречу солнцу, которое наконец обласкало своими лучами землю, и небо приятно радовало глаз глубокой синевой. Степанида Михайловна первой нарушила молчание. — После того, как сына увезли в морг, я так и не решилась переступить порог его квартиры. В тот день, когда мы с вами впервые встретились, я ездила туда, открыла дверь и… Запах одеколона, которым он пользовался, до сих пор стоит в воздухе. На обувной полке лежат его ботинки, возле зеркала — его расческа. Мне стало плохо. Я просто захлопнула дверь и убежала оттуда. Когда вы меня подобрали, я как раз пыталась дойти до остановки. Хорошо, что теперь я войду туда не одна. Запах дорогого французского одеколона действительно ощущался при входе в квартиру — как говорится, качество гарантировано. На полу повсюду грязные следы. В тот день, когда работали оперативники, на улице была слякоть, с тех пор никто здесь не убирал. Я незаметно покосилась на Коврину, исподволь наблюдая за ее реакцией и действиями. — Делайте все, что считаете нужным, я буду в комнате, — сообщила она нетвердым голосом и прошла в зал. Первым делом меня, конечно, интересовала кухня, где и произошло убийство, хотя я понимала: после оперов здесь делать нечего. Так и оказалось. Я прошла вслед за Ковриной в зал. Скрестив руки на впалой груди, она смотрела невидящим взглядом в окно. — Двадцать второго октября я поздравляла его с днем рождения, а двадцать четвертого его отравили… Обстановка как на кухне, так и в комнате была новой, современной и дорогой, что составляло резкий контраст с убогостью квартиры Степаниды Михайловны. Словно прочитав мои мысли, Коврина сказала: — Когда Леня покупал себе мебель, то долго меня уговаривал сменить обстановку и в моей квартире. Мне же не хотелось, чтобы он так сильно на меня тратился. Я немолода, зачем мне это? Он очень сердился. Наконец решил открыть на меня счет в банке, с которого я в любой момент могу снять деньги. Он был очень заботливый. Милиция оставила следы не только на дорогом паласе в комнате, но и повсюду — обыск производили серьезно, только толку от этого… Коврина поймала на себе мой напряженный взгляд и нахмурила брови. — Почему вы на меня так смотрите? — Скажите, зачем вы сочиняете небылицы и вводите меня в заблуждение относительно ваших отношений с сыном? Степанида вздрогнула и растерянно посмотрела вокруг. — Я вас не понимаю, — плотно сжав губы, процедила она. — Конечно. Раз вы так упрямы, я попробую выдвинуть свою версию. Сын ваш действительно был болен. Я справлялась, он стоял на учете у психиатра. Но в Москву вы с ним не ездили, вместо этого вы запихнули мальчика в специнтернат для детей с умственными отклонениями. Лене повезло. Там им занялся талантливый врач-психиатр, который в то время писал диссертацию. Он хотел доказать общественности, что такое заболевание, как у Леонида, не фатально, что можно многое поправить, главное — не упустить время. Врач действительно сотворил чудо — Леня стал обычным мальчиком. Вы немедленно изобразили раскаяние и взяли сына обратно, но сын все хорошо запомнил и вас не простил. Предательство вообще простить очень сложно, а предательство матери — вдвойне. Лицо Ковриной сделалось прозрачно-бледным, руки затряслись. — Я не знала, что с ним делать! — выкрикнула она. — Никто не может ставить этот поступок мне в вину! А я в этот момент подумала: не зря Гай Юлий Цезарь предпочитал воинов, которые в критических ситуациях краснели, а не бледнели. Бледность — это страх. Банальный, липкий страх. — Но многие родители боролись сами за своих детей, — не удержалась я заметить. — Леня это знал и видел, как на консультацию к его лечащему врачу приходили любящие мамы и папы за ручку со своими чадами. Вы представляете себе, что должен был чувствовать мальчик, имевший все задатки быть здоровым, среди полных неизлечимых дураков? В конце концов, вы действительно могли поехать в Москву и показать сына светилам в области психиатрии. Но в столицу ездили другие, а вы только слушали их рассказы и ничего не делали. После смерти Леонида, впрочем, как, наверное, и при его жизни, вам хотелось, чтобы хоть кто-нибудь поверил в этот миф о вашей взаимной любви с сыном. Теперь некому стало опровергнуть тот факт, что сын всю свою взрослую жизнь вас отвергал. Я высказалась совершенно искренне, но сразу же после этого мне показалось, что я слишком жестока по отношению к старой и, наверное, не очень здоровой женщине. Не все же могут быть сильными. Не каждый может устоять под напором северных ветров. — Ладно, — смягчилась я, — меня это мало касается. Скажите лучше, зачем двадцать пятого октября вы пришли к сыну домой? Вы ведь не виделись несколько лет, почему же именно в тот день вы решили его посетить? — Я видела его все время, — возразила мне женщина. — Караулила возле подъезда, в местах, где он обедал, проводил время. Иногда даже подходила к нему. Но его реакция всегда была одинаковой — произносил всего два слова: «Иди домой». Коврина долго молчала, пытаясь справиться с собой. А после паузы с трудом заговорила снова: — Накануне смерти сына я видела ужасный сон. Леня с совершенно черным лицом, в черной одежде звал меня, протягивая ко мне руки. Его глаза были такими умоляющими. Проснулась я в холодном поту, меня колотило от ужаса. Весь последующий день я раздумывала, ехать к нему или нет, и под вечер все же решилась. Пусть он лучше опять выставит меня за дверь, но зато я смогу узнать, что он жив и здоров, и успокоиться. Так я решила. Сон оказался в руку. Теперь все слова, сказанные Ковриной, я ставила под сомнение, но этот ее рассказ сопровождался таким безграничным ужасом в глазах, что невольно пришлось поверить. Теперь Коврину ждало еще одно разочарование — от раскрытия очередной ее тайны. И я произнесла четко и твердо: — Вам придется вернуть деньги, которые вы взяли в тайнике сына. У них есть хозяин. Ее серые глаза медленно округлялись. Ну конечно, подумалось мне, сейчас начнет изображать из себя только что распустившийся одуванчик. Как это мне знакомо. Пока не ударишь фактами, не сознается ведь, упрямая старуха. — Как вы можете меня в этом обвинять? — с придыханием, патетически воскликнула Степанида Михайловна. Ах, сколько негодования в голосе! Если бы она знала, как много раз я это уже проходила… Придется разложить все по полочкам, как говорится. — Хорошо. Раз так, тогда по порядку. В тот день, когда я посадила вас на улице в свою машину, вы действительно были в квартире сына. Только ваши слова о том, что, постояв на пороге, вы не смогли преодолеть себя и войти, — легенда. Вы не только вошли, но и залезли в тайник, находящийся под полом, откуда извлекли две тысячи долларов. О существовании тайника вы знали благодаря своей подруге, продавшей квартиру вашему сыну. Мне же вы мило поведали о счете в банке, который сын якобы открыл на ваше имя. От меня не ускользнуло, как крепко при нашей первой встрече вы прижимали к себе сумку, боялись за ее сохранность, и все это несмотря на ваше предобморочное состояние. А сумма в банке, названная вами, поразительно совпадает с суммой, занятой перед смертью вашим сыном у одного не очень хорошего человека. — Ваши домыслы не имеют ничего общего с действительностью, — резко вскинулась Коврина. Подозреваю, что в этот момент на моем лице появилось выражение обреченности. Обреченности не на провал, а на бесполезную трату времени. Все равно будет по-моему, но старуха этого до конца не осознала и еще не оставляла надежду на то, что выкрутится. — Слушайте внимательно, — начала я убеждать ее. — Существует некий человек — бандит! — у которого Леонид занял деньги. Если вы не отдадите денег мне, то он придет за ними сам. Вам этого хочется? На моих глазах Степаниде Михайловне становилось все хуже и хуже. От ее уверенности и апломба не осталось и следа. — Эти деньги… Я не для себя их взяла, хотела следователю дать, чтобы быстрее убийцу нашли, а потом вот вас встретила… — Я все понимаю, но деньги необходимо вернуть. Находясь в полной растерянности, Коврина, запинаясь, произнесла: — Как же… Мне ведь нечем будет вам заплатить, и значит, убийца не будет найден… Она прикрыла глаза и, тяжело дыша, сидела так несколько минут. Потом, четко выговаривая каждое слово, сказала: — Это моя последняя возможность сделать что-либо для Леонида: пусть хотя бы после его смерти. Больше такой возможности у меня не будет. — Что ж, у вас есть эта квартира. После смерти сына она ваша, — ответила я. — Продадите — будут у вас деньги. — А вы не откажетесь от расследования, ведь по закону я смогу продать квартиру не раньше чем через полгода? — с недоверием обратилась ко мне Степанида Михайловна. — Нет, — отчеканила я. — А сейчас мы поедем к вам домой и возьмем деньги. — Да, хорошо. Женщина поднялась с дивана и подошла к репродукции картины Левитана «Над вечным покоем», висевшей на стене. — Это его любимый художник, — пояснила она. — Еще с детства. Возьму себе на память. Коврина приподняла массивную рамку, и в тот же момент какой-то предмет, высвободившись, скользнул на пол. — Что это? — растерянно пробормотала она, не выпуская картины из рук. Я нагнулась и подняла небольшую книжку в кожаной обложке. — Паспорт на имя Коврина Леонида Викторовича. — Не может быть! Паспорт сына в милиции… — Как видите, у запасливых людей всегда можно найти дубликат документа, — невесело пошутила я, листая паспорт. Дойдя до графы «семейное положение», я округлила глаза. На листке была оттиснута печать ЗАГСа города Краснодара, из которой следовало, что 11 января 1995 года гражданин Коврин Л.В. зарегистрировал брак с гражданкой Белоярченко С.Г., 1968 года рождения. Я перелистнула страничку. Графа «дети» тоже не пустовала. В ней было вписано имя — Коврина Полина Леонидовна, родившаяся 30 декабря 1995 года. Вот это новости! Теперь понятно, почему этот документ лежал так далеко от посторонних глаз. Да… Сказав, что Коврина является теперь хозяйкой этой квартиры, я явно погорячилась. Степанида Михайловна взяла из моих рук паспорт, прочла все то, что так меня удивило, и принялась судорожно искать рукой опору. Я усадила ее на диван и, дав ей время, чтобы прийти в себя, спросила: — Леонид жил в Краснодаре? — Да, — выдавила она. — Когда? — Он уехал туда сразу после окончания техникума. У его друга в Краснодаре жили родители, отец работал прорабом на стройке, он обещал хорошо их обоих устроить, дать высокий заработок, обучить всему, что нужно. Леня и поехал. Прожил там три года, потом вернулся. Я и знать ни о чем не знала. Он ни единым словом не обмолвился… Такому взаимному «доверию» можно было только позавидовать. Коврина пустыми стеклянными глазами уставилась в пол и сделалась неподвижной, как скульптурное изваяние. Выждав немного, я задала женщине последний интересующий меня вопрос: — Скажите, кем могла быть в жизни Леонида женщина в возрасте пятидесяти пяти — шестидесяти лет, с коротко стриженными седыми волосами, в сером плаще, черных туфлях… Длинная пауза и страх — море страха! — в глазах Ковриной. — Почему вы спрашиваете? — еле слышно произнесла она. — Не исключено, что описанная мной женщина находилась в квартире Леонида незадолго до его смерти. Коврина тряхнула головой, пытаясь отогнать мысли, посетившие ее. Она сумела справиться с собой, и в ее голосе снова появились металлические нотки. Железная старуха. — Ничего нового не могу вам сказать. Кто эта женщина, не знаю и не имею никаких предположений, — отрубила она, четко давая понять, что все последующие вопросы на эту тему бесполезны. — Вы могли бы мне рассказать о вашей прошлой жизни? Где и кем вы работали? Опять полное неприятие. — К делу это не имеет никакого отношения. Что-то она скрывает. И чего-то очень сильно боится. Что за фобии терзают эту «железную леди»? Стоит хорошенько разобраться, почему она ведет себя так странно. Глава 4 Часы фирмы «Омега», служившие мне верой и правдой несколько лет, показывали уже пять минут третьего. В три часа у меня самолет на Краснодар, а мужчина, которому я назначила свидание, никак не хотел осчастливить меня своим появлением. Все, что ему скажу, я знала до малейших деталей. Главное сейчас — убедить собеседника в своей правоте. Пусть поверит мне хотя бы на короткий срок, иначе весь мой план может сорваться. Когда дверь моей «девятки» приоткрылась, я медитировала с закрытыми глазами под неспешный вальс, который выдавал радиоприемник. Николай Свитягин, как всегда, попытался оправдаться за опоздание, ссылаясь на неотложные дела. Затем, поймав мою снисходительную улыбку и последовав моему примеру, опер откинул голову на подголовник и многозначительно на меня посмотрел. — И что у тебя за привычка, Иванова, вечно на трупы натыкаться, — со вздохом произнес он. — Надо с этим завязывать. Сам-то он прекрасно понимал, что уголовное дело, заведенное на Павла Логинова, имеет все шансы с моей помощью перейти из разряда безнадежных в раскрытое. Подыгрывая ему, я ответила: — Трупы меня так любят, что сами находят. Капитан ничего не ответил, только уголки его губ тронула легкая улыбка. — Логинов твой был убит ударом ножа в сердце двадцать четвертого октября между десятью и одиннадцатью вечера. Смерть наступила мгновенно. Труп нашли утром следующего дня на городской свалке. Упакован он был в большую спортивную сумку. — Свитягин проводил взглядом длинноногую большегрудую блондинку. Лихо виляя бедрами, она прошла совсем близко от машины. — Что ты мне скажешь интересного? В который раз посмотрев на часы, я постаралась изложить липовую версию как можно короче. — Подружка Коврина, Фречинская, показала, что Леонид за день до смерти сильно поругался со своим дядей Егором Столяровым. Пьяница Павел Логинов, которого они обрабатывали на предмет подписания доверенности на квартиру, отказался что-либо подписывать. Столяров предложил его убрать, но Коврин отказался и даже пригрозил сообщить куда следует, если тот на это решится. Таким образом, мотив для убийства у Столярова был налицо. — Так, — кивнул головой Свитягин. — Согласно твоей версии, Коврин и Логинов были убиты Столяровым друг за другом в промежутке между десятью и одиннадцатью вечера? — Сначала был убит Логинов, после того, как под страхом смерти все-таки поставил подпись на генеральной доверенности. От его дома до дома Коврина двадцать минут неспешной езды. Вероятно, предлогом для встречи с племянником стало предложение Столярова заключить перемирие. Вдвоем они распивают бутылку вина от Пиччини. В один из бокалов дядюшка незаметно подсыпает яд. Убедившись, что племянник мертв, он заметает следы: для того, чтобы запутать следствие, подсыпает яд также и в бутылку. Калигула, овчарка Коврина, кроме хозяина признавала только Столярова. Тот факт, что собака не была заперта на балконе, как делалось в присутствии других гостей, а находилась в помещении, подтверждает мою версию. Кроме Столярова и хозяина, никто не мог не быть покусанным Калигулой. — Стройно, — подметил Николай. — Как-то уж очень даже. «Мне и самой нравится, — думала я, пока он размышлял над предложенной версией. — Только Столяров в убийстве Коврина не принимал никакого участия, дорогой мой капитан. Футбол, который шел тем вечером, закончился в 22.30, единственный гол был забит на последней минуте матча. Отсюда следует, что в половине одиннадцатого Логинов был еще жив. Значит, Коврина отравили первым. Нелогично это, очень нелогично. Конечно, Логинова убрал Столяров, но за смерть Коврина должен ответить кто-то другой. Однако тебе, капитан, лучше пока об этом не знать». — Ладно, — Николай хлопнул себя руками по коленкам. — Столярова я объявлю в розыск, пусть сам нам расскажет кого убивал, а кого — нет. — Да, и еще, — как бы невзначай заметила я. — Деньги, которые Коврин занял у Жиги и которые последний в свою очередь пытался выколотить из Фречинской, наверняка тоже присвоил дядя Егор. Опер согласно кивнул и выставил правую ногу на асфальт. — Ладно, отдыхай пока. Новости будут, я сообщу. Болванчик, висевший в роли украшения в салоне моей «девятки», от хлопка двери смешно закачал головой. — Осуждаешь? — улыбнулась я и щелкнула его по носу, спровоцировав тем самым еще более бурную реакцию со стороны игрушки. А меня совесть, в общем-то, не мучила. Пусть теперь Жига выколачивает свои денежки из Столярова. Вот и будут и волки сыты, и овцы целы. Меня же на данный момент ждал город Краснодар. * * * Как и в любом городе, таксисты, припарковавшие свои машины около аэропорта, ломили тройную цену. Поторговавшись и проявив в этом вопросе знание дела, которое наглый водитель тут же оценил, я назвала районное отделение ЗАГСа, куда меня нужно было доставить. Лихач с большим стажем, пренебрегая дорожными знаками и сигналами светофоров, быстро домчал меня по указанному адресу. Серое унылое здание ЗАГСа больше напоминало казарму, нежели дворец бракосочетаний, где в радостном порыве соединяют свои судьбы влюбленные люди. После некоторого препирательства с сотрудницей этого заведения, всей своей дюжей массой придавившей ветхий скрипучий стул, мне удалось выудить то, что хотела узнать, а именно: брак Коврина и Белоярченко не расторгался. Двухэтажное строение, в котором должна была, судя по прописке, проживать жена Коврина, выглядел гораздо привлекательнее здания ЗАГСа — розовый домик, находившийся в самом центре города, на тихой уютной улочке, с резными балконами и буйной растительностью вокруг. На мои настойчивые звонки никто не отвечал, пришлось потревожить соседей. Прыщавый юноша, открывший дверь, скользнул по мне безразличным взглядом и крикнул куда-то в сторону: — Мам, иди сюда, проконсультируй. Появившаяся на пороге дородная женщина в засаленном зеленом халате сообщила, что ее соседка Светочка в данный момент находится не на работе, как я предполагала, а в больнице. — Несчастье у нее — дочка тяжело больна. Она уже вторую неделю дома практически не живет. Я спросила координаты больницы и получила подробные объяснения. До городской клиники доехала за пятнадцать минут. Отделение онкологии располагалось в левом крыле, отдельно от остальных. Выяснив номер палаты, я собралась подняться на третий этаж, но не тут-то было. Два омоновца в камуфляжной форме, приняв грозную стойку, давали проход только посетителям в белых халатах, со сменной обувью и без лишней поклажи в руках. Мой умоляющий взгляд и разглагольствования о необходимости посещения больного ребенка не пошевелили ни один мускул на их каменных, равнодушных лицах. Мне в двух скупых фразах объяснили, в каком виде можно являться в палату. Все дальнейшие переговоры с контингентом без обязательной униформы, к каковому относилась я, закамуфлированные стражи свели к нулю. Был самый разгар посещений: в холле находились больные со своими друзьями и родственниками, из-за чего в помещении стоял непрерывный гул. Мое внимание привлекла пожилая санитарка, безуспешно пытавшаяся втиснуть каталку с лежачим больным в узкие двери служебного лифта. — Давайте я вам помогу, — небескорыстно предложила я. Прежде чем створки лифта сомкнулись, я проскользнула в кабину и мило улыбнулась бабульке-санитарке. — Что, первый раз, что ли? — с напускной строгостью спросила она. Я покосилась на больного с совершенно бледным, лишенным всякого выражения лицом. — Самый первый. Но мне очень надо. — Ладно уж… — в голосе бабульки сквозили снисходительные нотки. — Ну давай, выкатывай. Оказав ей помощь, я спустилась на лифте с пятого этажа на третий. Прошла по коридору, глядя на нумерацию на дверях, нашла нужную мне десятую палату и заглянула. Запах лекарств, стоявший и в коридоре, в маленьком помещении, чувствовался намного сильнее. Из трех коек в палате были заняты только две. Подходящей по возрасту оказалась одна девочка — как раз лет шести. Она спала, повернув голову набок и широко раскинув руки. У окна спиной ко мне стояла белокурая женщина. — Здравствуйте. Коврина Светлана — это вы? — стараясь говорить потише, спросила я. Женщина резко повернула голову в мою сторону. — Да, я, — еле слышно произнесла она. — Мы могли бы поговорить? Светлана бросила тревожный взгляд на спавшую дочь и молча вышла, бесшумно прикрыв дверь. — Пойдемте туда, — она указала рукой на специально отведенное место для посетителей, где стояли два мягких дивана и на стене висела картина неизвестного, потому что абсолютно бездарного художника, довольно нелепо изобразившего морской пейзаж. Мы расположились на одном из свободных диванов, и я поспешила объясниться. — Леонид Викторович Коврин, 1973 года рождения, проживавший в городе Тарасове, являлся вашим мужем? — Почему вы говорите в прошедшем времени? — встревожилась Светлана. — Он что, переехал в другой город или с ним что-то случилось? Я сделала многозначительную паузу. — Его убили. Производить предварительную подготовку в данном случае я посчитала излишним. Даже если эта женщина не замешана в убийстве своего мужа и мое сообщение будет для нее новостью, пусть узнает обо всем сразу, без длительных томлений и предчувствий. Светлана так сильно стиснула пальцы, что они издали неприятный хруст. Лицо выразило непереносимую боль и смирение одновременно. Было видно, что эта женщина подготовила себя ко всему в этой жизни. Вскоре оцепенение сменилось всплеском естественных в таком случае эмоций. Губы ее задрожали, ресницы часто заморгали, и из глаз полились слезы. — Кто? За что? — выдавила Светлана, еле шевеля губами. — Следствие еще не закончено, поэтому ничего определенного сказать пока не могу. От вас требуется помощь. Я буду задавать вопросы, а вы с максимальной точностью и откровенностью попытайтесь на них ответить. Договорились? Светлана молчала. Ее взгляд застыл, остановившись на одной точке. Мне пришлось тронуть женщину за плечо, от чего она вздрогнула. — Да, спрашивайте. — Почему вы с Леонидом жили отдельно друг от друга? Вопрос был для нее неожиданным, и она долго собиралась с мыслями. — В двух словах этого не объяснишь… Леня на самом деле неплохой человек… был… Но иногда им овладевали какие-то навязчивые состояния, которые доходили до мании. Сначала, до рождения дочери, ему мерещилось, что у меня есть кто-то на стороне. Он следил за мной, приходил домой с работы раньше обычного, думая застать меня с другим, устраивал сцены. Такая необоснованная ревность была неприятна, но постепенно он успокоился. Потом родилась дочь, и в поведении Леонида появилась другая странность. Малышка еще не умела говорить, но муж обвинял меня в том, что я настраиваю ее против него. Полина дичилась отца, что вполне объяснимо: Леня работал, приходил поздно, девочка видела его редко, поэтому ко мне относилась с гораздо большей привязанностью. Так и должно было быть, но Леня думал иначе. Когда и это прошло, ему стало мерещиться, будто я собираюсь его бросить. В конце концов после трех лет совместной жизни я действительно решила уйти от него. Сил не хватало терпеть все эти странности. — Муж ничего не говорил вам о болезни, которой переболел в отрочестве? Светлана в изумлении посмотрела на меня. — Нет. Вы говорите о чем-то серьезном? — Вам никогда не приходилось слышать, что навязчивые состояния часто возникают у шизофреников или у людей, склонных к этому заболеванию? — У Лени был такой диагноз?! — вскрикнула Светлана с ужасом в голосе. — Его отменили. Но насколько я могу судить из ваших слов, болезнь не оставила его в покое. Почему вы не подали на развод? Ошарашенная моим заявлением, Светлана долго не отвечала. Все три года, прожитые с мужем, предстали для нее теперь в новом свете. Наверняка женщина начнет думать о том, что была недостаточно чуткой к мужу. Но вскоре и это пройдет, появится другое — страх за будущее дочери. Если девочке удастся освободиться от пут одной страшной болезни, не приобретет ли она другую, не менее страшную? — Не до этого мне было. После того, как я сообщила Лене о принятом решении, он в течение дня, пока я находилась на работе, собрал вещи и уехал. По жизни он был максималистом, замечал только черное и белое. К тому же ему очень мешала жить крайняя обидчивость. Светлана вдруг встала. — Извините, мне нужно посмотреть, не проснулась ли дочь. Вернулась она скоро, с красным, опухшим от слез лицом. — Полину Леня очень любил, — продолжила Света, — поэтому часто к нам приезжал, всегда помогал материально. Но в этот раз, видимо, не успел. — Вы просили у мужа денег? — спросила я, чувствуя, что одним неизвестным в этой истории станет сейчас меньше. — У дочери лейкемия. Дорогостоящие препараты, переливание крови, химиотерапия… Через все это нам придется пройти, и стоит все это недешево. Как только врачи поставили диагноз, я тут же принялась названивать Лене, но он ни разу не взял трубку. Тогда я послала телеграмму, в которой сообщила, что Полина тяжело больна и чтобы он срочно приехал. Опять никакого ответа. Я подумала: может, он сменил адрес и не успел сообщить мне об этом? Положение было отчаянным, ведь я не могла бросить дочь и ехать разыскивать мужа. Когда появилась Антонина, у меня камень с души свалился… — Кто эта женщина? — тут же насторожилась я. — Она представилась подругой Лениной матери. Сказала, что любит Леню с детства, что он для нее как сын. А в данный момент Леня сломал ногу и лежит в больнице. Телеграмму он получил, очень сожалеет, что сам не может приехать. Просил ее все выяснить на месте. — Опишите, как выглядела Антонина. Я уже знала, что скажет Светлана. — Невысокая женщина, с виду под шестьдесят лет, коротко стриженные седые волосы, лицо обыкновенное, не запоминающееся… — Во что она была одета? — В тот день, когда Антонина пришла ко мне домой, стояла теплая погода. В руке она держала серый плащ, а из одежды на ней был темно-синий шерстяной костюм: пиджак и юбка, а на ногах черные туфли. Это все, что я запомнила. Итак, как говорят французы, «шерше ля фам» — ищите женщину. — Значит, общались вы с ней у вас дома? Какого это было числа? Бесцветные брови Светланы сдвинулись на переносице. — Это было двадцать третьего, на следующий день после того, как я отправила телеграмму. Вырвалась тогда домой на пару часов из больницы, чтобы постирать и помыться, поэтому Антонине и удалось застать меня дома. — Вспомните, пожалуйста, все, о чем вы говорили. Это очень важно. Светлана пожала плечами. — Я подробно рассказала ей течение болезни Полины и попросила передать побыстрее Леониду, что для лечения девочки нужны деньги. Антонина с сочувствием отнеслась к моему горю, она показалась мне отзывчивой женщиной. Сказала, что непременно привезет денег, убеждала не волноваться… Теперь я понимаю, почему целую неделю от Лени нет никаких известий. — Женщина с тревогой посмотрела мне в лицо. — Что, эта Антонина как-то замешана в убийстве Леонида? Я как всегда ответила осторожно: — Вполне может быть. За два часа до смерти Коврина ее видели у него дома. Тревога в глазах Светланы переросла в какое-то паническое беспокойство. — Скажите, а как был убит мой муж? — Он был отравлен. Яд подмешали в бутылку вина. С удивлением я наблюдала, как после моих слов Светлана судорожно обхватила голову руками и несколько раз произнесла: — Не может быть… — Вам плохо? — пыталась я выяснить столь странную реакцию женщины на мои слова. — Или вы что-то вспомнили? Пожилая пара, чинно сидевшая на соседнем диване, прервала свой неторопливый разговор и с сочувственно-любопытными лицами уставилась на Светлану. — Вино… дорогое, марочное… от Пиччини… Это так? — Да, — подтвердила я. — Откуда вы знаете? Светлана задыхалась. Она знала что-то такое, о чем мне приходилось только догадываться, и это «что-то» приводило ее в исступление. — Когда родилась Полина, Леонид купил эту бутылку, и мы решили, что разопьем ее в день совершеннолетия нашей дочери. Бутылка так и пылилась на шкафу. С заботами о дочери я и не вспоминала о ней, пока Антонина, увидев ее, не заинтересовалась. И я рассказала историю, связанную с этим дорогим вином. Пока женщина, рассматривая, крутила бутылку, мне вдруг пришло в голову, что Полина может не дожить до своего совершеннолетия… Светлана прервала свою речь, собираясь с силами. Пожилая чета, сидевшая рядом, окончательно завершила свою беседу и жадно вслушивалась в слова, произносимые Светланой. Мне пришлось бросить на них гневный взгляд, после чего старички торопливо встали и оставили нас наедине. Моя же собеседница была так взволнована и увлечена ходом собственных мыслей, что не замечала ничего вокруг. Наконец она, судорожно вздохнув, снова заговорила. — Двадцать второго октября у Лени был день рождения, я хорошо это помнила. Когда безуспешно пыталась дозвониться до него по телефону, хотела заодно и поздравить, отправляя телеграмму, в конце я поместила поздравительную строчку. Ну вот… А бутылку я вручила тогда Антонине с просьбой отдать ее Леониду, чтобы он выпил за свое и за дочкино здоровье. Поверьте, я не знала, что все так получится. Это вино стало для нас неким символом. Я надеялась, что, увидев бутылку, Леня поймет, насколько серьезно и трагично положение его дочери. — Скажите, — я старалась говорить как можно мягче, — бутылка была запечатана? Светлана согласно кивнула. — Она стояла на шкафу, и я ее не трогала с тех самых пор, как мы с Леней приняли решение распить вино на Полинино восемнадцатилетие. Разве что пыль с нее иногда стирала. Светлана опять порывисто встала и, пообещав скоро вернуться, ушла в палату к дочери. Если бы кто-то сейчас наблюдал за мной, то мой задумчивый взгляд, устремленный на заоконный лесной пейзаж — больница находилась на краю города, — мог породить обманчивое представление о том, что девушка залюбовалась природой. На самом деле мои мысли компоновали разрозненные детали, укладывая отдельные кусочки мозаики в единое целое. Теперь становилось понятным, почему Леонид распил вино почти сразу после того, как получил бутылку, и почему сделал это в гордом одиночестве. Понятно, по какой причине он был мрачен в тот вечер и для какой цели занимал деньги. Что касалось Антонины, то на ее счет у меня нашлось три версии. Первая, самая, на мой взгляд, нереальная, заключалась в том, что Фречинская и Белоярченко были в сговоре. Именно поэтому они обе давали одинаковое описание некой мифической женщины, которой на самом деле не существовало вовсе. Вторая — Антонина являлась соучастницей Белоярченко. И, наконец, третья — женщина с незапоминающимися чертами лица действовала самостоятельно. Больше всего я склонялась именно к последней версии. Заняв свое прежнее место, Светлана тяжело вздохнула. — По ночам Полину одолевает бессонница, а днем она отсыпается… — и тут же резко перевела разговор. — Если бы я только знала, что та женщина имеет злой умысел против Лени… Может, он был бы жив… Я осторожно накрыла ее горячую руку своей ладонью. — Вы ни в чем не должны себя винить. Если женщина, назвавшаяся Антониной, задалась целью убить вашего мужа, она все равно сделала бы это рано или поздно. С вашей помощью или без. Просто эта злосчастная бутылка как нельзя лучше вписалась в ее план. Сейчас же вам нужно думать только о дочери. Светлана опять погрузилась в себя, из оцепенения ее вывело мое сообщение о том, что отец Полины все же был озабочен судьбой дочери и незамедлительно занял для ее лечения денег. Правда, эти деньги пришлось вернуть. Мне было искренне жаль Светлану, а еще больше жаль ту маленькую девочку, что так крепко спала на больничной койке, не осознавая до конца, какая страшная болезнь обрушилась на ее слабые плечи. — Если это все, то я пойду к дочери, — произнесла Светлана, чувствуя, что разговор иссяк. — Да, конечно, — ответила я, размышляя уже о том, застану ли сейчас на рабочем месте лечащего врача Полины. * * * Плавно оторвавшись от земли, самолет взмыл в воздух, покидая пределы города Краснодара. Место у иллюминатора очень меня устраивало: глядя сверху, приятно осознавать, что паришь над всем земным. Именно за это чувство кратковременного отрыва от всего сущего я люблю авиаперелеты. Мой сосед слева, которому на вид едва перевалило за двадцать, счел своим долгом развлечь меня беседой, но я быстро втолковала молодому человеку, что совершенно не расположена флиртовать с ним, и с милой улыбкой на лице попросила не будить во мне зверя. Вчера, прежде чем покинуть больницу, я разыскала-таки лечащего врача Полины Ковриной: как мне ни хотелось верить словам матери этой девочки, девиз «доверяй, но проверяй» был для меня первостепенным. Мне повезло: доктор задержался из-за срочной операции. Правда, выглядел он сильно усталым и не желал никаких разговоров даже после предъявления мной удостоверения сотрудника прокуратуры. Только после того, как я клятвенно пообещала не занимать больше пяти минут его времени, он с большой неохотой пригласил меня в кабинет. И я выяснила, что мать Полины никуда не отлучалась, тем более на два дня, с тех пор как ее дочь положили в больницу, то есть с восемнадцатого октября. Целыми днями мать находится рядом с дочерью, так как ее некому подменить. За субботу двадцать четвертого врач просто ручался — в этот день у него было дежурство. — Послушайте, девушка, — раздраженно произнес немолодой доктор, прикрыв глаза рукой. — Все родители разные, среди них бывают матери, так сказать, с большой буквы. Поверьте моему большому опыту: эта женщина именно из этой категории. …Мимо прошла стюардесса, предлагая напитки. Держа в руке стаканчик с минеральной водой, я все думала о загадочной женщине, назвавшейся Антониной. То, что она не случайно оказалась замешанной в эту историю, было очевидно. В противном случае на роковой бутылке вина, обнаруженной в доме Коврина, были бы найдены отпечатки ее пальцев. Так кто же она? И чем же так досадил ей бедняга Коврин, что она решилась на столь тяжкое преступление закона, каким является убийство? Глава 5 Шагавший мне навстречу парнишка с большой сумкой на плече, находясь в приподнятом настроении, насвистывал мотив популярной у тинейджеров песни группы «Руки вверх». Когда я его окликнула, он подошел и принялся с интересом изучать золотой кулон, изображавший голову свирепого льва, висевший у меня на груди. Я тем временем втолковывала ему суть дела. — Да, — подтвердил он, — по этому адресу я двадцать второго доставлял телеграмму, отлично помню. Когда я входил в подъезд, какой-то мужчина как раз выводил гулять жутко агрессивного бульдога. Пес чуть не прокусил мне лодыжку. Наверное, это и помогло мне запомнить адрес. Хотя у меня и так неплохая память. — Кому ты вручил телеграмму? — По указанному адресу дома никого не оказалось. Я уже собрался уходить, но тут подошла какая-то женщина. Она следом за мной поднималась по лестнице. Эта женщина назвалась матерью адресата и попросила отдать телеграмму ей. — И ты так сразу ей поверил? — Почему нет? — удивился юноша. — Она назвала фамилию, имя и отчество, указанные в телеграмме. И вообще выглядела прилично. К тому же телеграмма была срочной, там говорилось что-то о больном ребенке… Вы же сами понимаете, чем быстрее такое сообщение дойдет до человека, тем лучше. На этом его аргументы в свою пользу закончились. — Как выглядела та женщина? Ответ почтальона в точности совпадал с описаниями Антонины, которые дали Лариса Фречинская и Светлана Белоярченко. Так. Значит, эта загадочная женщина не являлась ничьей соучастницей, а действовала самостоятельно. Я сама не заметила, как с облегчением вздохнула. Почему-то для меня было важным, чтобы подозрения, касавшиеся Светланы Белоярченко, не оправдались. Итак, благодаря телеграмме Антонина разыскала Светлану, и так у нее появился повод, чтобы пообщаться с Ковриным и вручить ему бутылку, сдобренную щедрой порцией яда. Вино стало доказательством того, что Антонина действительно была посланницей жены Коврина. И получилось, что тот самый фужер, который Леонид, ничего не подозревая, выпил за здоровье своей дочери, был одновременно выпит им и за упокой собственной души. Выйдя из задумчивости, я задала парнишке-почтальону последний вопрос: — Во сколько это было? — Что-то около четырех. Может быть, объясните, почему вы все это спрашиваете? — К сожалению, данная информация находится под грифом «Совершенно секретно». И спасибо за помощь. Прояснив часть истории, связанную с телеграммой, я занялась другим «темным» моментом. И мне удалось выяснить, что номер телефона, по которому звонила в Тарасов Белоярченко, действительно принадлежал Коврину, но буквально за неделю до того, как Светлана начала названивать своему мужу, номер сменили. Как объяснили мне в абонентском бюро, связано это было со сменой оборудования на станции. Именно по этой причине она и не смогла дозвониться. Теперь передо мной вставал большой вопрос: где искать загадочную пожилую женщину по имени Антонина? С какого конца начать и за что зацепиться? Как ни крути, но на данный момент у меня была всего одна зацепка, и нужно ее срочно использовать. * * * Позвякивая связкой квартирных ключей, я вошла в свой подъезд. Мне навстречу, небрежно перебирая лапами, трусил… бульдог. Глянув на него, я поняла, что могло напугать юношу-почтальона. Вид пса был крайне недоброжелательный. Впрочем, экстерьер его хозяина выглядел ничуть не лучше: заплывшая дряблая физиономия, по максимуму заросшая щетиной, в сочетании с невообразимо большой «трудовой мозолью» ниже уровня груди. Все это создавало весьма отталкивающее впечатление. Пес вдруг «окрысился» на меня, продемонстрировав весь комплект устрашающих зубов. Хозяин животины не счел нужным одернуть своего питомца, и тот щелкнул челюстями буквально в сантиметре от моей ноги. Подавив желание осадить агрессию пулей в квадратный лоб псины, я, бросив беглый взгляд на свой почтовый ящик, обнаружила там нечто. К рекламе это не имело никакого отношения, так как соседние ящики демонстрировали сквозь дырочки пустоту. Давно мне не приходило никакой корреспонденции, тем более писем, которые скоро станут вообще анахронизмом в нашей жизни. Письмо не прошло через почтовое отделение — на конверте не было даже адреса, лишь моя фамилия и имя, наклеенные в виде квадратиков печатных букв, взятых из заголовков газет. Интригующе. Как в классическом детективе. Конверт я решила вскрыть дома, но здесь меня подстерегал неприятный сюрприз. Замок, который я настойчиво пыталась повернуть, почему-то упрямо не хотел поддаваться. Я теребила ключ в замке до тех пор, пока не поняла, что дверь моей квартиры попросту открыта. Первый признак чужого присутствия, настороживший меня при входе в квартиру, — запах. Как гончая я водила носом, улавливая мужские флюиды, витавшие в воздухе и состоявшие из смеси туалетной воды, пота и дорогого табака. Заглянула в комнату и оценила обстановку — все вещи на своих местах, в таком же положении, в каком я их оставила, уходя сегодня утром из дома. Услышав знакомый, приторно-сладкий голос, я вздрогнула. — Деточка, пройди на кухню, я тебя жду. Когда я возникла в кухонном проеме, вид у меня был совершенно дикий от злости, овладевшей всем моим существом. Именно на такой благодатной почве и зиждется очень часто преступление. Жига собственной персоной сидел вразвалку за моим кухонным столом, отхлебывал чаек из моей любимой чашки со слонами, жевал мой крекер и слащаво улыбался. Он был один. По правую руку от себя на столе Жига держал наготове сотовый телефон. Это было верхом всякой наглости. — Ничего, что я тут без тебя похозяйничал немного? Решил сюрприз сделать. Видишь, даже чаю заварил. Его снисходительно-покровительственный тон завел меня еще больше. Ну уж нет! Я не позволю ему вывести меня из себя, не доставлю такого удовольствия! Основным моим союзником сейчас должно быть хладнокровие. — Решил удивить меня прохождением сквозь закрытую дверь? Не получилось, к сожалению. Я старалась говорить как можно спокойней. — Просто хотел к тебе в гости, а ты не пригласила. Пришлось проявить самостоятельность. Жига смачно хрустнул крекером, обнажив свои на редкость белые зубы. — Что тебе нужно? — я подперла плечом косяк и приняла, как говорят психологи, закрытую позу, скрестив руки на груди. — Всю интересную для тебя информацию я передала Свитягину. — О! Ты и это знаешь! — Его удивила моя осведомленность о тесном сотрудничестве опера Николая Свитягина с его персоной. — Столярова этого мы ищем. Я так думаю, что в результате затрат на его поиски этот резвый уголовник будет должен мне побольше, чем две тысячи баксов. Про себя я мысленно вздохнула. Значит, клюнул все-таки. Еще тогда, сидя у толстяка в машине, я поняла — он говорит далеко не все, что знает. Но, к счастью, известно ему было не так уж много. Прояви Жига чуть большую расторопность в деле, ему ничего не стоило бы выяснить, что его деньги присвоила Степанида Коврина, мать убитого. Но зачем этому ленивому ростовщику «чесаться», когда всю работу за него может выполнить некая Таня Иванова? Мой расчет оказался верным. Вот так. Иногда и за свой кровный гонорар приходится бороться. Но было одно «но». Если моя липовая версия о том, что родной дядюшка укокошил племянника, прокатила, то было совершенно непонятно, что заставило этого наглого толстяка появиться у меня дома. Я намеренно молчала, заняв выжидательную позицию, и со скучающим видом рассматривала его узорчатую рубашку из тонкого шелка. Светлый пиджак был им аккуратно повешен на спинку стула, а вот свои черные лакированные ботинки он не удосужился снять в прихожей. — Танюш, ты садись. Поговорим как люди. Нужно растопить лед в наших отношениях. Определенные актерские способности у него безусловно наличествовали. Но тот период, когда я была наивной доверчивой девочкой, минул лет пятнадцать назад. Поэтому все попытки Жиги изобразить из себя рубаху-парня произвели на меня не больше впечатления, чем жалкие потуги бездарного абитуриента на опытную комиссию. Но стоя перед ним, в то время как он сидел, я лишалась психологического преимущества. Поэтому, отодвинув стул, я устроилась напротив. Больше всего я сейчас опасалась, что Жига заговорит о помощи, которую ему необходимо получить от меня в поисках Столярова. — Я давал обещание, помнишь? При нашем расставании сказал, что увидимся через два дня. А обещания свои нужно выполнять. — Если это единственная причина твоего посещения, то теперь, после того, как ты сдержал обещание, я хотела бы остаться одна. Жига поморщился так, будто в рот ему засунули лимон. — Одиночество — это же патология, деточка. К чему сохнуть одной, когда рядом может быть достойный мужчина? Поток воздуха, вызванный смехом, чуть не вырвался у меня на свободу. Он что, и правда возомнил себя моим очередным героем-любовником? Я как бы невзначай прикрыла неудержимую улыбку ладонью, пытаясь одновременно сделать верхнюю часть лица крайне серьезной. Для большей убедительности даже нахмурила брови. Ну, Татьяна! Ты же актриса похлеще этого жирного плейбоя. Сказать, что я не интересуюсь мужчинами? Не поверит. К тому же наверняка уже многое обо мне знает. Как отказать, чтобы обойтись без разборок и мести со стороны незадачливого поклонника? Как объяснить этому недогадливому борову, что меня интересуют только сильные мужчины? Сильные не в смысле их денежных тылов и безразмерной весовой категории, а как личность. — В данный момент я лечусь от не очень хорошей болезни, — на полном серьезе сделала я заявление. — Поэтому все мужчины, а в особенности достойные, мне сейчас противопоказаны. Не хочу неприятностей. Так, теперь главное до конца продержать на лице постную мину. С физиономии ростовщика слетела слащавая ухмылочка. Вид он принял явно озабоченный. Был бы немного поумнее, сообразил бы, что о таких вещах малознакомым мужчинам женщины говорят только в одном случае — если это неправда. Но для подобных умозаключений мозг должен быть не столь примитивным, как у моего сегодняшнего ухажера. — Да-а… — тягуче пропел несостоявшийся кандидат в мои избранники, — очень жаль… Я не стала делать вид, будто моя душа надрывается от одной только мысли о том, что мне не быть с ним рядом. А то еще возьмется меня лечить. Длинная пауза повисла в воздухе — биопроцессор моего незваного гостя с почти слышимым скрипом переваривал полученную информацию и просчитывал дальнейшие ходы. С отвлеченным видом я наблюдала за воронами, которые устраивали себе гнездо на ветвистом высоком тополе, росшем под моим окном. — Ладно, — Жига решительно встал. — Будут какие проблемы, обращайся. «Быстрее Луна упадет на Землю, чем я воспользуюсь твоей помощью, — подумала я. — Потом устанешь с тобой расплачиваться». А вслух выдала со всей возможной видимостью искренности: — Непременно! Я вложила в это слово столько чувства, сколько способна была изобразить. Настроение ростовщика, конечно, подпортилось, но оно упало бы еще ниже, если бы я дала ему время — до слов о моей якобы болезни — и он успел рассказать мне, как я ему нравлюсь с добавлением сопутствующих подробностей. В данном же случае его мужское достоинство пострадало минимально. Что ж, худой мир несомненно лучше доброй ссоры. Я и не подумала провожать гостя и встала только тогда, когда дверь, выдавая раздраженность уходящего, с треском захлопнулась. Что только не приходится на себя наговаривать, лишь бы отделаться от таких вот назойливых поклонников. «Свежа, свежа, — сделала я себе комплимент, посмотревшись в зеркало, висевшее в прихожей, и спросила, хитро прищурившись: — А какую, интересно, не очень хорошую болезнь имела ты в виду?» Мое отражение хихикнуло в ответ. Но уже можно было расслабиться, и я наконец-то позволила себе рассмеяться в полный голос. Через пять минут, сидя в кресле и разорвав полученный конверт, я держала в руках белый, плохого качества, лист бумаги формата А4. Текст, составленный из таких же печатных букв, что и наклеенные на конверте, гласил: «Темное, страшное место, где зло, одно лишь зло. Нет никакой возможности вырваться и заглянуть в любимые глаза. Пустота в душе и одиночество. Образ любимых глаз и ярость, которой нет границ, — это помогает жить. Виновный должен быть наказан». Чей-то крик души. Преступника? Вполне может быть. Кто бы ни был этот человек, определенно, что он хочет поиграть со мной в кошки-мышки. Дело становится все загадочнее. Что ж, так даже интересней. И кое-какие выводы можно уже сделать. Протянув руку, я взяла с журнального столика ксерокопию трудовой книжки Степаниды Михайловны Ковриной, которую успела сегодня раздобыть. Судя по записям, на протяжении своей жизни Коврина осчастливила своим присутствием всего два места работы: детский дом города Омска и детский дом города Тарасова. Из последнего она благополучно ушла на пенсию. Меня заинтересовало одно обстоятельство. Сразу после окончания педагогического института Коврина устроилась в омский детский дом воспитателем. Проработала там девятнадцать лет и уволилась по собственному желанию, находясь в должности директора этого самого детского дома. После чего она переехала в Тарасов и устроилась в местный детский дом, но в качестве… старшего воспитателя. К чему было бросать город, в котором родилась и училась, в котором достигла определенного уровня? В Тарасове у Ковриной родственников не было. Ее единственный брат прибыл сюда значительно позже, уже после того, как отмотал срок. Поближе к деньгам племянника. Ради чего стоило идти на значительное понижение в должности? А если это бегство, то от кого и зачем? И еще одно: меня сразу сильно насторожила — а сейчас все больше волновала и интересовала — странная реакция Ковриной на мой вопрос о загадочной женщине, бывшей у ее сына в квартире незадолго до его смерти. Мог ли этот визит быть связан с убийством Леонида? И каковы причины именно такой реакции его матери? * * * Город Омск встретил меня жгуче-холодным пронзительным ветром. Время года, когда заканчивается осень и начинается зима, всегда вызывает во мне щемящую тоску, которую я безуспешно пытаюсь в себе заглушить. Когда я уезжала из родного Тарасова, солнце щедро озарило меня на прощание своими еще теплыми осенними лучами, а в Омске меня встретила уже абсолютно зимняя, жесткая погода, и плохое настроение накатило с неудержимой силой. Из здания аэропорта я позвонила в справочное бюро, чтобы узнать нужный адрес. Вскоре, шагая по унылым коридорам казенного учреждения, где брошенные дети вынуждены проводить все свое детство, я размышляла о том, какие порядки завела в детском доме Коврина, когда была здесь начальницей. Я представила, как дети, вверенные ее опеке, ходили строем на цыпочках вдоль плинтуса и под ее неумолимым взором боялись даже слово вымолвить. Кабинет нынешней начальницы пустовал. Нянечка, мывшая грязные полы в коридоре, заверила меня, что глава детского дома подойдет через несколько минут. И когда я увидела женщину средних лет, хозяйским взором окидывающую территорию справа и слева от себя, то безошибочно угадала в ней руководящего работника. — Вы ко мне? — осведомилась она, увидев постороннего человека рядом со своим кабинетом. — Да. Мне нужно с вами поговорить. Сколько раз в своей не столь уж долгой жизни я произносила эти слова… — Проходите. Хозяйка распахнула дверь и пропустила меня вперед. Кабинет поражал минимальным количеством мебели и отсутствием посторонних предметов. Женщина уселась за стол, на котором не было ни одной ручки, бумажки… Ничего такого, что обычно лежит на письменном или рабочем столе. Такое ощущение, что кабинетом до моего посещения вообще не пользовались. Я присела на одинокий стул, находившийся по другую сторону стола. — Я вас слушаю, — мягким голосом проговорила хозяйка этого нерабочего по виду кабинета, скрестив пальцы рук и устремив на меня свой ясный взор. Объяснив ей, кто я такая, и показав документы, спросила, что ей известно о бывшей директрисе детского дома, Степаниде Михайловне Ковриной. — Когда она уволилась? — спросила начальница. Я назвала число, месяц и год увольнения Ковриной. — Это было задолго до того, как я пришла работать в это учреждение, поэтому никакой информации дать вам не могу, — вздохнула моя собеседница, отягощенная заботами, которые налагала на нее ее должность. — Тогда назовите мне, пожалуйста, старейших работников детского дома, которые помнили бы Коврину? — Последняя из «старожилов» у нас — воспитатель младшей группы Марья Трофимовна. Но сейчас ее нет на работе — она болеет гриппом. Весь остальной кадровый состав работает сравнительно недавно. Мизерная зарплата порождает большую текучку. Получив адрес старой воспитательницы, я с радостью поспешила покинуть унылое здание, от которого за версту «тянуло» бедностью и казенщиной. * * * Марья Трофимовна Парамонова пригласила меня в комнату, прошла вслед за мной и, извинившись, прилегла на ветхий диван, на котором было расстелено белоснежное белье. Старомодные часы с кукушкой, висевшие на стене, четко отсчитывали стремительный бег времени. Вся обстановка, несмотря на сильную изношенность, дышала чистотой и свежестью. У изголовья дивана на табуретке лежали градусник и лекарства. Женщина показалась мне милой и, как выяснилось, была очень разговорчивой. Выглядела она лет на шестьдесят, не больше. — Будет хоть с кем поговорить, — удовлетворенно заключила она, зябко поежившись и накрывшись пуховым одеялом. — Племянница меня навещает, но она такая молчунья, просто беда. Да и некогда ей все время. А я привыкла к шуму, к детям, и за время болезни уже устала от тишины. Значит, вас интересует Степанида Коврина? Я согласно кивнула. Стул, на который предложила мне сесть Марья Трофимовна, скрипел от каждого малейшего движения. — Расскажите все, что знаете о ней. Как она вела себя в роли заведующей? Хозяйка загадочно улыбнулась и в предвкушении длинного рассказа устроилась поудобней. — Знаете, как ее за глаза называли? — спросила она и, не дожидаясь моего ответа, сама ответила: — Солдафон. Я не слишком удивилась такому прозвищу и просто кивнула, а Марья Трофимовна продолжала: — Во-первых, у нее была стальная выправка — осанка такая, что любой военный мог бы позавидовать. Ее чеканный шаг был слышен за версту. Мы с девчонками смеялись, что ее муж майор вымуштровал жену по своему образу и подобию. Характер Степанида имела аналогичный: ничем невозможно было пронять эту женщину. Метод работы, который она применяла и к детям, и к подчиненным, сводился к одному — беспрекословное подчинение. Все ее жутко боялись. Из прихожей в комнату вразвалку зашел рыжий кот преогромных размеров. Выгнулся в дугу, зевнул, запрыгнул к хозяйке на диван и устроился рядом. Марья Трофимовна любовно взглянула на кота и, поглаживая его, продолжила: — Однажды был такой случай. Детдомовский мальчик, как сейчас помню, Юрий его звали, в знак протеста против несправедливого наказания забрался на огромный каштан, росший во дворе. Забраться-то забрался, а обратно слезть не может. Степанида вышла, приказала ему спуститься. Юра этот уже и сам не рад своему поступку. Перепугался, кричит, что боится слезать. Степанида тут и заявила перед всей собравшейся толпой детдомовцев и воспитателей: раз ты сам спуститься не хочешь, то и сиди там, сколько заблагорассудится. После этого всех нас разогнала по комнатам и запретила близко приближаться к дереву. Три часа бедный мальчик рыдал, сидя на ветке, пока наш дворник не сжалился над ним и, под страхом попасть в немилость директрисе, не помог ему спуститься. Представляете, что было бы со Степанидой, если бы мальчик упал и разбился? Тем более присутствовало столько свидетелей того, что она не пришла ему на помощь! В этом была вся Степанида. Мы помолчали с минуту. — Один раз, правда, мне показалось, что чувство сострадания все же не чуждо этой женщине, — продолжила моя собеседница. — Как-то раз привела она ко мне в группу мальчика трех лет, объяснила, что у его матери неприятности и что ребенок пока поживет в детдоме. Может, мать мальчика и заплатила Ковриной за проживание своего сына в детдоме, но мне показалось, что она приютила ребенка из жалости. — Что было дальше? — зацепилась я за эту историю. — Мать пару раз навестила сына, но вскоре ее посадили. Так мне сказала Степанида, а ребенок через месяц умер от порока сердца. — В каком году это было? — В каком году, я не могу сказать. Помню только, что сразу после этого Коврина уволилась и уехала. — Как звали мальчика? — Имя он носил армянское — Вреж, что в переводе означает «мститель». Об этом мне рассказала его мать. Отец Врежика был армянином, мать — русская. Мальчик отличался редкой красотой, на армянина не был похож. — А фамилию вы помните? — Нет, моя хорошая. Фамилию мне не говорили, а я и не спрашивала. — Скажите, — скрипнула я стулом, подавшись вперед, — были ли у вашей бывшей начальницы враги? Меня в основном интересуют лица женского пола. Моя собеседница грустно усмехнулась. — Ну, мужиков-то в нашем заведении работало, к слову сказать, смехотворное количество. Что же касается женщин… Конечно, Коврину никто не любил, но и открытой ненависти я ни в ком не замечала. Хотя постойте… Была одна неприятная история, связанная с бывшей женой майора Коврина, Лидочкой. Разводился он с ней со скандалом. За год до их развода у женщины обнаружили сахарный диабет, который в дальнейшем прогрессировал. Совместная жизнь у них и до этого не ладилась, а после поставленного диагноза и вовсе испортилась. Все осложнялось тем, что майор хотел иметь детей, которых Лидочка, к сожалению, не могла ему родить. Она выставила все таким образом, что муж бросил ее исключительно из-за болезни, в самый тяжелый период жизни. Она ходила к его военному начальству с жалобами, но майор оставался непреклонен, несмотря на то, что эта скандальная история могла помешать его дальнейшей карьере. Марья Трофимовна шлепнула кота по рыжей морде, когда он попытался погрызть ее мизинец. — Я почему все знаю в таких подробностях… — пояснила она. — Наша повариха Клара жила в одном доме с матерью его жены. Поэтому сотрудники детского дома были в курсе событий. Так вот. После того как майор женился на Степаниде, он и его новая жена «благодаря» Лидочке вообще забыли, что такое покой и сон. Дошло до того наконец, что в один «прекрасный» день Лидочка села в «Жигули» майора и сбила его возле его же дома. У того было сотрясение мозга и перелом нескольких ребер, но великодушный бывший муж пытался дело замять. Правда, Лидочка вроде бы успокоилась… на какое-то время. Когда Степанида родила сына, ходили слухи, что экс-жена поставила в церкви свечку, чтобы кто-то из новой семьи ее бывшего мужа умер. А через полгода майор бросился с железнодорожного моста. Такая вот мистика. — Вы замечательная рассказчица, — сделала я женщине комплимент, от чего она довольно заулыбалась. Я еще порасспрашивала ее немного, пытаясь в деталях нарисовать для себя образ Степаниды Михайловны Ковриной в бытность ее главой детского дома, выяснить ее связи. Во время прощания у порога рыжий кот доверительно потерся о мои ноги и громко мяукнул. Один, два, три раза… Марья Трофимовна нахмурила брови. — У вас со здоровьем все в порядке? — почему-то спросила она. — Пока не жалуюсь, — пожала я плечами. — Васька что-то чувствует. Он диагностирует лучше любого врача. Погодите-ка… Женщина скрылась в кухне, появилась оттуда, держа в руках табуретку, и коротко приказала: — Сядьте. С улыбкой на лице я повиновалась. Васька как будто только этого и ждал. Моментально забравшись ко мне на колени, он принялся лизать мои руки. — Да он просто ласкается, — не сомневаясь нисколько, что это так, сказала я. — Не-ет, — протянула Марья Трофимовна, качая головой. — Берегите свои руки и на всякий случай покажитесь врачу. Пообещав исполнить ее рекомендации, я попрощалась и вышла из квартиры. Рыжий Васька, конечно, тут же вылетел у меня из головы. Очень скоро я смогла по достоинству оценить кошачью прозорливость… когда уже ничего изменить было нельзя. Ну что ж, теперь, после беседы с Марьей Трофимовной, в моем плане действий появился новый и очень важный, как мне казалось, пункт — встреча с Лидочкой. И после недолгих поисков я раздобыла ее адрес. Поднимаясь по грязным ступенькам подъезда, я подумала: вдруг сейчас мне откроет дверь невысокая женщина с короткими седыми волосами и совершенно заурядными чертами лица, и тогда все, моя миссия на этом завершится. Но здравый смысл твердил свое: до конца расследования еще далеко. Действительно, мне уже многое стало ясно, но кое-что было как будто скрыто в тумане. И прежде всего непонятна мне была слишком длинная пауза между смертью майора и его сына. Я остановилась перед квартирой. После второго звонка дверь медленно отворилась, и в проеме возникла круглая бритая голова. — Проходи, — прозвучал хриплый голос, и короткий кивок пригласил меня войти. После того, как дверь за мной закрыли, раздался глухой стук… и мимо меня замелькали предметы — их засасывало в зияющую пустоту… Глава 6 Первым, что я осознала, была дикая головная боль. Виски пульсировали с такой страшной силой, будто орудовали молотом по наковальне. Приоткрыв отяжелевшие веки, я осознала, что совсем не чувствую рук. Когда же я обнаружила себя привязанной к отопительному стояку в кухне, поняла, что влипла в очередную переделку. На мое счастье, отопление в этом доме еще не включили. Руки затекли и онемели — слишком туго были стянуты бельевой веревкой. Попытка взглянуть на часы и определить, сколько прошло времени, не удалась. Не потому, что я не могла повернуть шею, а потому, что моих верных часов фирмы «Омега» на руке просто не было. Соображать в таком паршивом состоянии затруднительно, но для того чтобы установить причину отсутствия моей куртки и догадаться, почему я сижу в одних носках без кожаных фирменных ботинок, большого ума и не требуется. Бумажник с деньгами и документами, лежавший в куртке, также отчалил в неизвестном направлении. В квартире стояла тишина, если опустить, конечно, непрерывный гул, накрывавший мои уши. Или я чего-то не слышу? По-моему, я «загорала» здесь одна. За окном сгущалась темнота, скоро к тому же не будет ничего видно. Мое тело сковала изнурительная слабость, и когда меня посетила мысль посидеть спокойно до прихода хозяев, я с облегчением с ней согласилась. Откинув голову назад, попыталась расслабиться. Но что это? У меня слуховые галлюцинации или кто-то действительно стонет? Сквозь завывание метели, нудно скулившей в моих ушах, прорезывался чей-то голос на высоких тонах. Я повернула голову влево, и на непродолжительное время шум в ушах прекратился. Да. Теперь четко различим чей-то стон. С моего места заточения хорошо была видна прихожая. Между входной дверью и кухней могла находиться только кладовая, для санузла слишком мало места. Звуки раздавались именно оттуда. Так. Кажется, на хозяйку дома рассчитывать бесполезно, выбраться из кладовки ей точно не удастся — дверь заперта снаружи. Да никаких попыток открыть дверь и не наблюдалось — видимо, хозяйка находилась в полубессознательном состоянии. Что они с ней сделали? Сложившаяся ситуация предполагала лишь два выхода из положения: либо помирать нам с ней вдвоем болезненной смертью, либо мне необходимо что-то предпринять. Первый вариант меня лично совсем не устраивал, и я для начала попыталась подергать руками, чтобы хоть чуть-чуть ослабить веревку. Результатом этих действий стали дикие боли в руках и ничего больше. По правую сторону от меня стоял стол, рядом две табуретки. Ногами я оттолкнула ту, что стояла ближе ко мне, затем без особого труда, если не считать преодоления различных болей в моем организме, подвинула стул к стояку, развернув его сиденьем к трубе. Для этого мне пришлось встать. Благо, что я смогла протащить узел вверх по трубе. После этого у меня неожиданно открылось второе дыхание, и я принялась со всей силы колотить ногой по сиденью табуретки. Придется проверить, насколько крепка нервная система здешних соседей. Грохота было достаточно, чтобы даже самых терпеливых вывести из себя. Но время шло, а никакой ощутимой реакции в виде звонка в дверь не следовало. Я ругала соседей, стоически терпящих это безобразие, последними словами. Каждый удар сопровождался страшным грохотом, отдававшимся в моей больной голове. Мне хотелось только одного: сесть и тихонечко посидеть. Ну почему я приняла решение вначале посетить эту злосчастную квартиру, а не сходить еще раз в детский дом, чтобы узнать фамилию мальчика по имени Врежик? Знать бы, где упадешь… Рыжий кот Васька оказался прав в своем предчувствии: еще немного, и мои руки не вынесут такого издевательства. Наконец раздался долгожданный звонок в дверь. Вторя ему, в прихожей затренькал телефон. — Войдите! — как можно громче крикнула я. Таким надтреснутым, севшим голосом хорошо озвучивать Франкенштейна или Дракулу. Телефон замолк, зато за входной дверью настойчивый сосед (хорошо, что таковой нашелся!) без устали давил на кнопку звонка. Откашлявшись, я повторила свое приглашение. Не знаю, услышали меня или нет, но снаружи принялись толкать в дверь. Нет, все бесполезно. Английский замок. Наш потенциальный спаситель дубасил в закрытую дверь. — Ломайте ее! — просипела я, но ноги подкосились, веревочный узел опять сполз вниз, увлекая за собой хозяйку в черную пустоту… * * * Когда я очнулась, вокруг меня опять сгустилась тишина. Полная луна заглядывала в незашторенное окно и освещала кухню. Итак, моя последняя реплика, впрочем, как и все другие, улетела в никуда. По ту сторону входной двери ничего не было слышно, сломать дверь никому не пришло в голову. Забвение, из которого я только что вынырнула, пошло мне на пользу — стало полегче. По крайней мере, молот в голове теперь не с такой бешеной силой бил по наковальне. Пришло время делать второй дубль. Но что толку привлекать соседей, если меня все равно никто не услышит? Можно, конечно, подождать. Рано или поздно кто-нибудь, конечно, забьет тревогу, но когда это будет? К тому времени кровь в моих верхних конечностях окончательно перестанет циркулировать. Нужно пробовать что-то еще, ведь безвыходных ситуаций не бывает. Но тут мне совсем некстати вспомнились ученые-исследователи, замерзшие во льдах Антарктиды и, возможно, рассуждавшие так же, как и я сейчас. В общем, мне опять поплохело. Правда, не надолго. Потому что такой уж я человек — не умею раскисать и отчаиваться, а сразу начинаю искать выход, в какую бы передрягу ни попадала. Вот и теперь я еще раз окинула внимательным взглядом место своего заточения. На кухонном столе стоял заварочный чайник, рядом лежала пачка чая, название которого из-за минимального освещения разглядеть было невозможно. Ну да бог с ним, с чаем, не он мне нужен. Обхватив обеими ногами ножку стола, я принялась подтягивать его к себе. Стол был небольшим и легким, так что подтащить его удалось без особого труда. Для того, чтобы осуществить задуманное мной, пришлось встать. Занеся ногу над столом, я опрокинула чайник на пол с таким расчетом, чтобы он разбился как можно ближе от меня. Тонкий фарфоровый чайник просто обязан был разбиться о бетонный пол с первого раза. Но, к моему сожалению, производитель этой посуды делал ставку на качество, поэтому, несмотря на то, что чайник совершил падение по выгодной для меня траектории и приземлился возле моей правой ноги, он не разбился, откололся один лишь носик. Это меня совсем не устраивало. Вставив палец ноги в горлышко чайника, я замахнулась и ударила им о стену, находившуюся справа от меня. До стены я спокойно могла достать ногой. На этот раз чайник разбился на осколки различной величины. Облюбовав себе кусок с наиболее усеченным краем, я пододвинула его к трубе и села. Изворачиваясь, как угорь, захватила осколок руками и принялась за выполнение самой сложной части своего предприятия: онемевшими, почти неподвижными верхними конечностями стала пытаться перерезать бельевую веревку. Вспомнились почему-то слова Паниковского: «Пилите, Шура, она золотая». Но свобода сейчас для меня была дороже золота. Сколько времени прошло — не знаю. Помню только, что одержимо подгоняла себя: давай, Танечка, давай, еще немного, еще чуть-чуть… Когда, наконец, последняя веревочная нитка была перерезана, я нетвердым шагом направилась вперед — искать выключатель. Вспышка света ослепила так, что пришлось прикрыть глаза рукой. И тут я заметила — мои руки испещрены мелкими ссадинами и кровоподтеками. Еще я увидела, как полчища тараканов побежали врассыпную, от чего у меня сразу зарябило в глазах. М-да… На редкость грязное местечко. Когда глаза немного свыклись с освещением, которое вызвало новый приступ головной боли, я направилась в кладовую, мимоходом заметив, что часы, стоявшие на холодильнике, показывают половину четвертого. Щелкнула задвижка, и дверь уперлась во что-то мягкое. Заглянув за нее, увидела распростертую на полу до безобразия тучную женщину, которая не пошевелилась даже от удара двери. В кладовке воняло кислятиной и давно немытым телом. Нет. Эта женщина совсем не то, что я надеялась, найти. Я пощупала у Лидочки пульс, который оказался вполне ритмичным. Реакция зрачков почти соответствовала норме. И я разозлилась: надо же, эта квашня готова была умереть только потому, что очутилась на полу в запертой кладовке! Охаживая ее ладонями по щекам, я заодно возвращала к жизни свои невыносимо болевшие руки. Раздался слабый стон, после чего писклявый голос жалобно произнес: — Что со мной? У Лидочки во рту, похоже, наблюдался крайний дефицит зубов, отчего нужно было приложить усилие, чтобы разобрать то, что она говорила. Длинные, до пояса волосы, выкрашенные в какой-то жуткий малиновый цвет, лоснились от грязи. Как можно так запустить себя еще не старой женщине? Подчинившись моим приказам встать, она с большим трудом оторвалась от пола. Я прошла от кладовки дальше по коридору с целью разведать, где в этой квартире можно занять горизонтальное положение. Почти у самого порога обнаружила на полу собственный паспорт, удостоверение сотрудника прокуратуры и пустой бумажник. Подобрав свое имущество, я зажгла свет в комнате. Крайняя запущенность помещения в сочетании с разбросанными повсюду вещами производила удручающее впечатление. В квартире была еще комната, но в нее я заходить не стала. Моих сил осталось совсем немного, и я в изнеможении опустилась на диван. Следом за мной в комнату вошла хозяйка и с криками бросилась к старому коричневому пальто, валявшемуся посредине. Обшарив его карманы, она принялась выть, в буквальном смысле этого слова, раскачиваясь из стороны в сторону. Время от времени к вою примешивались крики: — Украли!.. Все деньги взяли, сволочи!.. — Сколько их было? — отстраненно спросила я. — Одиннадцать тысяч рублей! — продолжала стонать хозяйка. — Всю жизнь копила! «На что? — мелькнуло у меня в голове. — На мраморный обелиск, который поставят на твою могилу?» Мне нестерпимо хотелось спать, моя больная голова требовала покоя. Я молча встала и перешла в другую комнату, где меня приняла в свои объятия грязная кровать. Забыв о своей повышенной брезгливости и несмотря на отвратный запах, исходивший от жесткого покрывала, я тут же отключилась. …Кажется, я больна. Меня трясет, как в лихорадке, и какой-то могильный холод вокруг… — Гражданка, предъявите ваши документы! Меня трясли, как спелую грушу, но не так-то просто было вырвать меня из небытия, в которое я провалилась. Наконец я села на кровати и поняла, что сильно замерзла. Потом я долго соображала, где нахожусь и почему надо мной возвышается довольно пожилой старлей в милицейской форме. Когда вспомнила про вчерашнее, снова ощутила себя разбитой и невыспавшейся. — Что надо? — неласково спросила я у представителя закона, взявшись руками за свою больную голову. — Документы, — настойчиво повторил он, не сводя с меня изучающего взгляда. В дверях маячила бесформенная масса Лидочки. Я протянула милиционеру паспорт и на редкость терпеливо для моего теперешнего состояния выждала, пока он скрупулезно все изучит. Удостоверение я предпочла оставить при себе — «корочки» из моего арсенала не предназначены для демонстрации представителям правоохранительных органов. — Как вы здесь оказались? — все тем же тоном спросил старлей, возвращая мне документы. — Завелась. Как домовой. Участковый никак не отреагировал на мою шутку. Бедный, усталый мент. У него, наверное, внуки уже в школу ходят, а он все в старлеях числится. — Пройдемте в участок для дачи показаний. — Послушайте, уважаемый, — я начала заводиться, — вчера в этом доме меня стукнули по голове, отобрали все деньги, куртку и ботинки. Неужели вы думаете, что я буду в ноябре месяце разгуливать по улицам босиком и в одном джемпере? Старлей задумался. — Поехать все равно придется. Хозяйка одолжит вам какую-нибудь одежду, — он бросил многозначительный взгляд на Лидочку. Та взвилась, как от укуса. — Хорошенькое дело! Мало того, что она проникла в мой дом, спит на моей кровати, мне же еще и одевать ее! Вы проверьте, товарищ милиционер, может, это она мои деньги присвоила… Старлей и моргнуть не успел, как я уже держала эту рыхлую тетку за шиворот. Я спасла ей жизнь, а она смеет обвинять меня в воровстве! — Запомни, кусок несвежего мяса, если бы не я, ты разложилась бы в запертой кладовке! Лидочка от страха закатила глаза и застонала: — Инсулин… Мне нужно вколоть инсулин… А старлей пытался ослабить мою хватку, угрожая ответственностью за противоправные действия. Но даже мужчине затруднительно было разнять мои руки, так я разозлилась. Я разжала их сама, когда сочла инцидент исчерпанным. — Займитесь больной, — скомандовала я участковому, — а мне нужно позвонить. Длинные гудки долго били в мою барабанную перепонку, но в конце концов в трубке послышался знакомый голос. — Гриша, ты должен мне помочь, — как ни странно, довольно твердо произнесла я. — Танюх, это ты, что ли? Опять у тебя разногласия со спокойной жизнью? — Слушай внимательно. Сейчас я перешлю тебе факсом на главпочтамт копию своего паспорта. Ты сразу же мчишься туда и забираешь ее. Затем так же быстро едешь в аэропорт и покупаешь мне билет на сегодняшний самолет Омск — Тарасов. Положи его в конверт и вручи стюардессе, которая будет лететь сегодня самолетом в Омск. Жди меня в аэропорту с рейсом, указанным в билете. — Я посмотрела на часы, стоявшие на холодильнике в кухне: они показывали десять минут десятого. — Самолет из Тарасова в Омск вылетает в двенадцать, ты успеешь. — Погоди, — медленно соображал Григорий, — ты что, в Омске? — Гриша, радость моя, я в Омске. И не нужно больше вопросов. Как прилечу, все расскажу. Ты сделай только, как я прошу. Ладно? — Хорошо. С тобой все в порядке? — Ну, если я еще помню тебя и твои координаты, то жить буду. Услышав в ответ довольное урчание, я положила трубку. Обернувшись, наткнулась на старлея, стоявшего за моей спиной. Он считал своим долгом проконтролировать мой звонок. Участковый уже открыл было рот, чтобы дать очередное распоряжение, но я его перебила: — Вначале вы отвезете меня в больницу, где мне сделают рентген. У меня жутко болит голова, вам понятно? Стоны, раздававшиеся из зала, становились все сильней. Мы вошли и увидели Лидочку, лежащую на диване. Грудь ее высоко вздымалась, голос хрипел. — Мне плохо, вызовите «Скорую», — еле слышно попросила она. — Диабетический приступ, — предположила я и вновь подняла телефонную трубку. * * * Спустя полчаса наша троица уже тряслась в старом «рафике» по дорожным рытвинам. — Вы что, теперь будете меня все время конвоировать? — задала я старлею вопрос, глядя на свои ноги в грязных дырявых тапках, которые мне пришлось надеть. Вся Лидочкина обувь была меньше моей стопы размера на два, поэтому тапки — единственное, что хоть как-то держалось на моих ногах. — Работа такая, — пробубнил мент. — Вы же удерете в свой Тарасов, и дело с ограблением повиснет… — Не волнуйтесь. Оно все равно повиснет, даже и с моими показаниями, — пообещала я ему. Лидочка лежала на носилках. Ей сделали укол, и теперь она молчала, только дышать продолжала все так же тяжело. Рентген моей головы показал, что обошлось без сотрясения, и я облегченно вздохнула. Но если бы кто-нибудь узнал, что я пекусь о своем здоровье не ради себя, а только из-за боязни, что может приостановиться расследование, то выразительно покрутил бы у виска. Да, я одержимая. И знаю это. Сейчас мне необходимо найти Антонину и выяснить причину, по которой она отравила Коврина. В данный момент это волнует меня гораздо больше собственного здоровья. Всю свою жизнь я относилась к своей одежде с пиететом, поэтому, когда от больницы до участка мы со старлеем ехали в общественном транспорте, я чувствовала себя скверно. Мало того что обута я была в ужасные тапки двадцатилетней давности, так мне еще пришлось облачиться в линялый черный балахон размера этак пятидесятого с «хвостиком», который когда-то, в незапамятные времена, именовался плащом. Рассказ о случившемся, ответы на вопросы, протоколирование отняли уйму времени. Но я заранее смирилась с этим, как с неизбежностью, и вела себя достаточно спокойно, несмотря на плохо преодолимое желание спать, опухшие после сегодняшней ночи руки и все еще не утихшую головную боль. Потом, в аэропорту, встречая насмешливые, иногда сочувствующие взгляды людей, я мысленно обзывала свою любимую работу непечатными словами. Говорил мне Григорий: найди себе занятие поспокойнее! Я подошла к телефону-автомату и набрала номер детского дома. После того, как в трубке сообщили, что меня слушают, я назвалась и постаралась как можно короче изложить свою просьбу. — Мне необходимо узнать фамилию мальчика по имени Вреж, который жил какое-то время в детдоме и умер от порока сердца в 1976 году. Просмотрите, пожалуйста, архивные документы, а я на днях вам перезвоню. Последовала пауза. — Хорошо, я все записала, — усталым голосом проговорила начальница. — Постараюсь вам помочь. Вам удалось поговорить с Марьей Тро… — на этом связь вдруг прервалась. Меня беспокоило одно: Коврина могла не «проводить» мальчика по документам, не оформлять его как детдомовца. Тогда в архивах нет никаких записей, следовательно, узнать фамилию Врежика не удастся. Опять тупик… Зайдя в туалетную комнату, я впервые увидела в зеркале себя в «новом» прикиде. Хороша, ничего не скажешь. В таком виде полы мыть или по помойкам лазить только. Мне стало ужасно смешно, настолько отражение в зеркале не было похоже на всегда аккуратную и модную Таню Иванову. Женщины, проходившие мимо, шарахались от чудачки в странном одеянии, а она улыбалась во весь рот, разглядывая себя в зеркале. «Нет, — сказала я себе, — хоть моя профессия и имеет некоторые издержки, заняться вязанием носков я всегда успею. К тому же, как ни крути, жизнь комнатного растения вовсе не для моей бурной натуры». Наконец объявили посадку. Город Омск, встретивший меня так неприветливо, оставался позади. * * * Войдя в здание тарасовского аэропорта, я сразу увидела Григория: подтянутый, широкоплечий, он выискивал меня в толпе прибывших. Но если бы я не подошла к нему вплотную и не окликнула, он не обратил бы на странную женщину в черном балахоне и рваных тапках ровно никакого внимания. — Что это за маскарад?! — ошарашенный Гриша осмотрел меня с ног до головы. — У тебя на самом деле так плохо с деньгами? Наивный Гриша! Чтобы я дошла до такой «ручки»… Взяв его под руку и посмеиваясь, я увлекла моего давнего друга к выходу, подальше от любопытных взглядов. Только когда мы оказались в салоне «сорок первого» «Москвича», принадлежащего Григорию, я ответила на его вопросы. Мы ехали по мокрому городу, мой спутник время от времени округлял свои карие глаза, реагируя на мой рассказ, повествовавший о похождениях Татьяны Ивановой в городе Омске. — Ты — моя палочка-выручалочка, — резюмировала я свой монолог. — Я у тебя в неоплатном долгу. Последняя просьба: давай зайдем в «Макдоналдс» и положим в рот что-нибудь съедобное. У меня пост со вчерашнего вечера, и этот гастрономический терроризм отнял у меня последние силы. — Предлагаю вариант получше, — произнес Гриша, переключив скорость. — У меня дома есть голубцы с мясом, салат с крабами и торт. Это лучше, чем гамбургеры в этой забегаловке. К тому же у твоей палочки-выручалочки сегодня день рождения. — Да ты что? Ой, Гришенька, прости, совсем забыла! — Мне действительно было досадно. Близкий мне человек, не раз выручавший экстремального детектива из затруднительных положений, выдернут мною из дома в день рождения, а я даже не поздравила моего спасителя. — Прощаю, — великодушно отозвался Григорий. Вышло это у него как-то невесело. Что ж, Татьяна, придется заглаживать свою вину. Нельзя обижать хороших людей… * * * На утро следующего дня, бодрая, отъевшаяся, хорошо выспавшаяся, я вошла в свой подъезд. Вчерашний вечер, проведенный с друзьями Григория, а после наедине с хозяином, значительно прибавил мне сил. Готовит Гриша вообще великолепно. В холодильнике оказалось множество различной вкуснятины, которую я принялась жадно поглощать, как только скинула с себя чужеродное тряпье и помыла руки. Ну а после того, как мне удалось утихомирить колики в желудке, я утопила свое разомлевшее от сытости тело в ванной. Потом состоялась исповедь, во время которой я в очередной раз покаялась в своем недостойном поведении по отношению к Григорию. Но за него я зря опасалась, он давно уже принимал наши отношения такими, какими они сложились, поэтому долго говорить мне не дал. — Танюша, успокойся. Ты никогда не клялась мне в любви и никогда ничего не обещала. Твои угрызения совести излишни, и не будем больше об этом. Как хорошо, что есть хотя бы один человек, который меня понимает и принимает такой, какая я есть! Сейчас, поднимаясь по лестнице, я с радостным чувством вспомнила вчерашний вечер и удовлетворенно думала о том, что, несмотря на мою забывчивость и несносный характер, наши с Григорием отношения не испортились. В моем почтовом ящике опять лежало письмо. Опять тот же конверт, те же наклеенные буквы. В квартире, в которую я вошла с некоторым опасением, все выглядело на своих местах. Пройдясь по комнатам и не обнаружив никаких пришельцев, скинула теперь уже Гришины тапки, выглядевшие вполне достойно. Лидочкино одеяние было с большой радостью спущено мной в мусоропровод. До дома я доехала на такси — Григорий утром отправился на работу, когда я досматривала еще предпоследний сон. Испытывая легкое нетерпение, вскрыла послание. «Кара за содеянное. Если бы я не совершила тогда преступления, мой мальчик непременно был бы жив. Я просто не позволила бы ему умереть. Он умирал с мыслью, которую я не смогла простить обидчику: моя мать бросила меня. Спи спокойно, мой мальчик. Возмездие настигло виновного». Женщина. Вероятно, та самая, поиски которой не давали мне покоя. Зачем она пишет мне письма? Уверена в своей неуловимости и издевается? Если нет, то неужели, кроме детектива, расследующего ею же совершенное убийство, не нашлось никого, кому можно излить душу? Мне-то хорошо известно, что очень часто такого рода исповеди устраивают с целью запутать следствие. Но бывает и по-другому, ведь понятие «совесть» не для красного словца существует. В любом случае, мотивы ее поступка оставались для меня пока загадкой. Ну а если все же принять сообщение, которое я держала сейчас в руках, за чистую монету, то что мы имеем? Когда-то женщина совершила преступление, косвенным или прямым следствием которого стала смерть ее сына. В результате обидчик наказан. Кто этот обидчик и что он совершил? Если эта женщина — убийца Коврина, значит, обидчик — Леонид Коврин. Что же он такого совершил? Если «темное, страшное место», упоминавшееся в предыдущем письме, не что иное, как тюрьма, куда пришлось отправиться этой женщине после совершенного ею когда-то преступления, то все это очень тесно перекликается с историей, рассказанной мне Марьей Трофимовной. Посаженная в тюрьму мать Врежика, сам мальчик, умерший вскоре после этого от порока сердца… Одно непонятно: при чем здесь сын Ковриной Леонид? Когда умер Врежик, Леонид сам находился в очень нежном детском возрасте, каким образом он мог стать обидчиком? В тот факт, что Степанида Михайловна может являться обидчицей, я тоже плохо верила: ведь она приютила Врежика в детском доме, когда у его матери были проблемы. Это обстоятельство должно породить одну лишь благодарность со стороны этой женщины, назвавшейся при встрече со Светланой Белоярченко Антониной. Я вспомнила страх в глазах Ковриной, когда задала ей вопрос про незнакомку, которая побывала у ее сына незадолго до его смерти. Чего она боится? Над этим уравнением со многими неизвестными мне еще предстоит поработать. Я села к телефону. После пятого гнусавого гудка трубку наконец взяли. — Да, Татьяна, я нашла интересующую вас информацию, — раздался в трубке все такой же усталый голос начальницы детского дома. — Мальчик по имени Вреж носил фамилию Шегирян, согласно записям, он прожил в детдоме два месяца и умер 23 мая 1976 года в больнице от порока сердца. — Скажите, про его мать что-нибудь известно? Она ведь должна была написать отказ от ребенка? — Да, — подтвердила моя собеседница, — отказная прилагается. Шегирян Вера Ефимовна — так звали мать мальчика, 1951 года рождения. — Каким числом датирован отказ? — Здесь стоит дата — 2 мая 1976 года. — Вы мне очень помогли, — поблагодарила я директрису, делая тем временем заметки на настольном календаре. На кухне щелкнул электрический чайник, призывая меня утолить жажду, а заодно и чувство голода. С удовольствием поглощая хрустящие вафли с любимой лимонной начинкой, я задумалась так, что не сразу подошла к трезвонящему телефону. — Где тебя черти носят? — было первое, что я услышала. — Звоню тебе уже второй день! — Я человек недомашний, к тому же дел по горло, — спокойно ответила я, дожевывая вафлю. Терпеть не могу оправдываться! — Хм, дела… Я звонил даже в двенадцать ночи! — не унимался Свитягин. — Ты случайно не в фирме по организации досуга подрабатываешь? Его пошлый грубый юмор я пропустила мимо ушей. — Какие-то новости? — Собственно, я не обязан тебе о них докладывать. Но раз уж обещал… — напрашивался на благодарность опер. — В общем, Столярова мы поймали, и он сейчас дает показания. Как, однако, оперативно иногда работает наша милиция, просто диву даешься! — Лихо сработано, — откликнулась я, а про себя подумала, что поиски Столярова увенчались успехом наверняка лишь благодаря какой-нибудь случайности. — Спешу тебя обрадовать — Столяров признался и в убийстве алкаша Логинова, и в убийстве своего племянника Коврина. — Как!.. — мой голос звучал ошарашенно. — Столяров признался в убийстве Коврина? — Совершенно верно. А чему ты так удивляешься? — не понял моей реакции Николай. — Но этого не может быть! — безапелляционно заявила я и тут же поспешила объясниться: — Мне стали известны некоторые дополнительные детали. Есть свидетели, показания которых опровергают факт убийства Столяровым Коврина. Давай встретимся сегодня и поговорим. — О чем можно разговаривать, когда человек чистосердечно признался в содеянном? — Крайне возмущенный опер явно не желал свидания с моей персоной, зная, что я начну портить такую сейчас ясную и выгодную для милиции картину преступления. — Столяров сказал хотя бы, как он совершил убийство? — Естественно. Ты что, нас тут за мальчиков держишь? Каким «гуманным» способом в милиции добиваются подобных признаний, я была наслышана. — Ты должен меня выслушать! — настаивала я на своем. — Во сколько сегодня мы можем встретиться? — Послушай, я загружен по горло, даже этот телефонный разговор с тобой отнял у меня слишком много времени. Всего хорошего. В трубке раздались короткие гудки. Ну нет, Свитягин, так просто ты от меня не отделаешься! Существует не один свидетель того, что убийство Коврина совершила женщина. И эти письма от женского имени… Тут в мою голову закрались коварные сомнения. Что, если я пошла по ложному пути? Может быть, Антонина, не имея никаких дурных намерений, передала бутылку вина, а яд в нее подсыпал кто-то другой? Хоть тот же Столяров! Но как же быть с футбольным матчем? Нет. Столяров не убивал Коврина, пусть мне говорят что угодно! Глава 7 Теплый безветренный вечер выманил на улицу детвору. Несмотря на то, что уже стемнело и двор освещали лишь редкие фонари, мальчишки продолжали гонять в футбол. Я сидела в машине возле дома Свитягина, и меня одолевали невеселые размышления. Что я могу предложить следствию взамен кандидатуры Столярова? Весьма туманную перспективу найти Антонину и вырвать у нее чистосердечное признание? Все доказательства, что именно она совершила преступление, косвенные. На их основании посадить виновницу не удастся. В случае ее поимки можно рассчитывать лишь на покаяние, но надеяться на это с моей стороны крайне глупо. В итоге шансов убедить Свитягина пересмотреть дело и привлечь к нему новых свидетелей чрезвычайно мало. Синяя «шестерка» Свитягина проехала мимо меня в темноте, гремя глушителем, который давно созрел для того, чтобы оторваться. Несомненно, опер заметил мою машину, но на всякий случай, после того как он закрыл дверь машины на ключ, я ему посигналила. Засунув руки в карманы длинного черного пальто, которое довольно нелепо смотрелось на его маленькой кряжистой фигуре, он направился к моей «девятке». Шумно опустившись на сиденье рядом со мной, Николай недовольно произнес: — Ну что ты никак не уймешься! — Однако его тон был более примирительным, чем до этого по телефону. — Женская логика иногда напоминает мне бред сумасшедшего. Пару дней назад ты утверждала, что именно Столяров грохнул своего племянника, а сегодня пытаешься убедить меня совсем в другом. Удивляюсь, как при таком сумбурном ведении дел ты вообще получаешь какие-либо гонорары! Я не мешала ему высказываться. При его прямоугольном мышлении очень трудно докопаться до тех тонкостей, благодаря которым я в нужный момент обвела и его, и Жигу вокруг пальца. — Я уже говорила тебе: обнаружились новые свидетели. Далее последовал мой рассказ о показаниях бомжей, собутыльников Логинова, о свидетельствах Фречинской и Белоярченко, из которых следовало, с большой долей вероятности, что убийцей является женщина. В заключение я показала недоверчивому оперу два письма, полученных мною. Свитягин принялся рассуждать так, как я и предполагала. — Все это детский лепет, — заявил он тоном, не терпящим возражений. — Может, эта Антонина и имела место быть, но доказательств, что именно она убийца, у тебя нет никаких. А эти письма тебе шлет какой-нибудь одержимый придурок из соседнего подъезда, которому нечем заняться. Что же касается футбольного матча, то какое доверие может быть показаниям спившихся бомжей, которые свое имя и то не всегда помнят. Согласись, все это и яйца выеденного не стоит. «Если бы вашей братии не удалось найти легкую добычу в лице Столярова, ты, Свитягин, пел бы по-другому! — подумала я. — Цеплялся бы тогда за любую возможность отыскать преступника. Сейчас же эта весомая совокупность показаний свидетелей для тебя ничто! Конечно, гораздо проще посадить Столярова и закрыть дело, чем утруждать себя поисками неизвестной женщины и раскопками улик, доказывающих ее вину». А вслух я сказала другое: — Не верю, что Столяров признался в отравлении Коврина без давления на него твоих коллег. В ответ я ожидала бурной реакции со стороны Свитягина, волну негодования и возмущения. Но выражение лица опера, несмотря на мой натиск, внезапно смягчилось. — Все гораздо проще, чем ты думаешь. Еще на зоне Столяров подсел на иглу. Теперь же, чтобы снять болевой синдром, ему ничего не оставалось делать, как быстренько признаться в совершенных убийствах. В итоге каждая из сторон по обоюдному согласию получила то, что хотела. — Скажи — только честно! — после того, что я тебе сейчас рассказала, ты на самом деле веришь в виновность Столярова? Веришь, что именно он убил Коврина? Николай посмотрел на меня снисходительно. — Дело в следующем, Татьяна. Интересоваться, верю я в это или нет, пришло только в твою беспокойную голову. Моему начальству на мое мнение наплевать. Не буду читать тебе лекции о низкой раскрываемости преступлений и о том, как мы стараемся эту раскрываемость повысить. Думаю, ты и сама все понимаешь. Если есть признание человека в совершенном преступлении, то выискивать мифических женщин, которых где-то когда-то видели, никто не будет, — произнеся все это менторским тоном, опер снизошел даже до натянутой улыбки в мой адрес. — Одного не пойму: тебе-то зачем лишняя волокита? Столяров — убийца. Сообщи об этом своей заказчице, получи заработанные «баксы» и успокойся. «Бесполезно, — поняла я окончательно. — Что бы я сейчас ни сказала — все бесполезно. Конечно, можно сделать и так, как говорит Свитягин. Загвоздка лишь в том, что Степанида Коврина заказала мне найти настоящего убийцу, а не того, кто за дозу героина готов подписаться даже под признанием в убийстве Кеннеди. Столяров — убийца алкаша Логинова, но он не травил своего племянника. И я докажу это». * * * Даниил Сергеевич Елец, следователь областной прокуратуры города Омска, давно вышел на пенсию и устроил свою жизнь на старости лет в уютном деревянном домике на окраине города. Об этом он доверительно сообщил мне по телефону. А так как меня устраивал разговор лишь с глазу на глаз, пришлось вторично посетить негостеприимный город Омск, чтобы обстоятельно побеседовать с бывшим следователем, ведь это именно он вел дело Веры Ефимовны Шегирян в далекие семидесятые. Договариваясь с ним о встрече, я заранее попросила пожилого человека вспомнить как можно больше по интересующему меня делу. А в ответ услышала неожиданное. — Не волнуйтесь, — подбодрил меня приятный тенор в трубке, — это дело я очень хорошо помню. А почему, объясню при встрече. Заинтригованная после этого разговора, я купила билет на самолет и уже во второй половине дня стояла возле голубой металлической калитки дома, принадлежавшего Даниилу Сергеевичу. Перегнувшись через невысокий забор, я разглядела чистенький асфальтированный дворик, за которым простирался сад, состоявший из множества ухоженных деревьев. Хозяином оказался невысокий сухонький мужчина, явно выглядевший моложе своих лет. Цепкий профессиональный взгляд разложил меня на составляющие, после чего Даниил Сергеевич удовлетворенно хмыкнул и пригласил меня в дом. Как оказалось, жил он один — жена умерла три года назад. И бывший следователь на старости лет решил заняться писательским ремеслом. — Это модно сейчас, знаете ли, — рассказывал он, сидя напротив меня за круглым дубовым столом. — Многие мало-мальски причастные к органам внутренних дел пытаются писать детективы. Я вот тоже решил попробовать. Зима впереди, делать все равно нечего. А построить сюжет своего первого детектива я решил как раз на основе дела Шегирян, про которое вы спрашивали. — В этом деле есть что-то необычное? Хозяин открыл черную папку, лежавшую на столе, надел очки, но зачитывать материалы дела, лежавшего перед ним, не стал. Как видно, не один раз Даниил Сергеевич прокрутил эту историю в голове, пытаясь переложить ее в литературную форму, поэтому хорошо все помнил наизусть. — Необычного, может, ничего и нет. Больше нетипичного, я бы сказал. Шегирян работала в свое время на Гознаке, денежки печатала. Женщина отважная, доложу я вам, потому как умудрилась своровать с завода что-то около трех тысяч рублей. По тем временам, как вы понимаете, деньги немалые. — Надо же, — удивилась я. — Что ж, охрана совсем не бдила? — Голь, как известно, на выдумки хитра. Прежде чем выйти с завода, рабочие безусловно проходили жесточайший контроль и раздевались, извините, до трусов. Но Шегирян делала следующее: небольшой полиэтиленовый пакетик с сотенными купюрами, свернутыми в трубочку, засовывала… сами знаете куда. Конечно, на заводе пропажу денег заметили почти сразу. Но Шегирян догадалась таскать купюры не со своего, а с чужого конвейера. Видеокамеры только сейчас стали для нас нормой жизни, а тогда ведь их не было, поэтому вычислить воровку оказалось не так-то просто. Вначале охрана принялась проверять тех, кто, по мнению милиции, в первую очередь мог быть причастен к краже, — людей, работающих на злополучном конвейере. Но даже когда по заводу поползли слухи о неуловимом воришке, Шегирян все равно продолжала таскать купюры. Когда же подозрение непосредственно пало на Веру и ее решили взять с поличным, кто-то из охраны — небезвозмездно, конечно, — предупредил женщину, и она скрылась, прихватив маленького сына. Даниил Сергеевич кашлянул и посмотрел на меня поверх очков в тяжелой оправе. — Объявили всесоюзный розыск, — продолжал бывший следователь свой рассказ. — И вот однажды, в городе Омске, в одном из отделений милиции раздается анонимный звонок, и женский голос сообщает, по какому адресу можно найти разыскиваемую преступницу и что именно она несколько дней назад в одной из подворотен убила милиционера. Преступницу схватили, взяли отпечатки пальцев и выяснили — участкового, имевшего двоих детей, пырнула ножом в живот действительно она. Видимо, милиционер опознал Шегирян по фотографии, пытался ее задержать и получил удар ножом. Женщине пришлось признаться и в краже, и в убийстве. Осудили ее на пятнадцать лет строгого режима. Вот, собственно, и все дело. — Тот анонимный звонок… Не удалось установить, кто звонил? Бывший следователь пожал плечами. — А зачем? Фотографии Шегирян были расклеены на стендах по всему городу. Кто-то опознал ее и позвонил в милицию. — Но откуда аноним мог знать, что убийцей милиционера является Шегирян? — Возможно, звонившая женщина была невольным тому свидетелем. — Это сейчас все всего боятся, — рассуждала я. — А в те годы помощь в поимке преступника считалась гражданским долгом каждого человека. Люди гордились тем, что могли оказаться полезными милиции. Почему же звонок был анонимным? Даниил Сергеевич не понимал, почему этот вопрос так сильно меня интересует. — Может быть, женщина отличалась мнительностью, была боязливой, — предложил он. — Может… — эхом повторила я, придерживаясь, однако, совсем другого мнения. — А что стало с ее сыном? — Шегирян заявила, что от сына она отказалась. Сдала в детский дом. Мы проверили. Действительно, за три недели до того, как ее поймали, она написала отказную на своего ребенка. — Чем она объяснила этот поступок? — Она отказалась его комментировать, но догадаться нетрудно. С трехлетним ребенком на руках женщина не транспортабельна. Близких родственников, если не считать спившегося мужа, у нее не было, следовательно, ребенка доверить она могла лишь детскому дому. — Не понимаю, на что надеялась Шегирян, совершив два преступления подряд? Думаю, в семидесятые годы раскрываемость была повыше нынешней, рано или поздно ее все равно поймали бы. — Не скажите, — возразил Даниил Сергеевич. — Если бы не тот анонимный звонок, неизвестно, сколько еще времени Шегирян пробыла бы на свободе и удалось бы ее вообще поймать. Она ведь полностью изменила свою внешность. Опознавший ее милиционер обладал неплохим задатками физиономиста. До сих пор удивляюсь, как ему удалось ее узнать. Что же касается того, на что она надеялась… На что надеются все преступившие закон? Мнят себя хитрыми и умными, способными улизнуть при любых обстоятельствах. Разговор со мной наводил Даниила Сергеевича на новые размышления и позволял видеть уголовное дело двадцатипятилетней давности в новом ракурсе. Как мне кажется, это может благотворно сказаться на его книге. — Шегирян показалась мне необычной женщиной, — продолжил рассуждения бывший следователь. — Во-первых, она искренне считала, что, присваивая не принадлежащие ей деньги, не совершала тем самым ничего противоправного. Как она заявила, богатому государству не грех поделиться с малоимущими гражданами. А убийство милиционера, по ее трактовке, было вынужденной мерой — она защищала себя и своего ребенка. Вообще, женщиной она была… одержимой какой-то. Не часто таких встретишь. Так что, если бы не тот анонимный звонок… — Скажите, а Шегирян знала о нем? — Интересный вопрос. — Даниил Сергеевич снял очки и откинулся на спинку стула. — Думаю, на тот момент не знала, иначе не пришла бы ко мне спустя много лет. — Как? Шегирян посещала вас, уже выйдя на свободу? — Именно так. Это было два года назад. — Но разве она освободилась лишь два года назад? — Находясь в тюрьме, она совершила побег. Если быть точным, стала организатором побега еще трех заключенных женщин. Во время побега Шегирян ранила охранника. В результате всего этого ей пришлось сидеть вплоть до девяносто девятого года. — Что же было нужно от вас этой женщине? — Я подалась вперед, с большим вниманием слушая собеседника. — Знать, каким образом ее вычислили и чья в этом заслуга — милиции либо кого-то еще. — Как вы думаете, зачем спустя столько лет ей понадобилось знать об этом? — спросила я. — Кто ж знает? Причину своего интереса она мне не сообщила. А мне уже казалось, что я знаю это. Возможно, теперь ее согревает мысль, что, если бы не тот звонок, она наверняка перехитрила бы всех и не попалась. Вполне может быть, что Шегирян подозревала кого-то конкретного и хотела лишь подтвердить свои догадки. Когда я напоследок попросила Даниила Сергеевича описать, как выглядела Шегирян при последней их встрече два года назад, бывший следователь нарисовал давно знакомый мне портрет. Кажется, круг замкнулся. * * * Войдя в зал ожидания аэропорта, я первым делом свернула направо — здесь находилась общественная забегаловка — на предмет чего-нибудь покушать. Прошлый раз, не имея ни копейки денег в кармане, я довольствовалась лишь сдавленным глотанием слюны, когда наблюдала, как ожидающие самолета граждане набивали свои желудки. Мне принесли исхудавшего на плохом пайке жареного цыпленка с картошкой, салат и чай с бутербродами. После неспешного чревоугодия, если так можно назвать обгрызание тонких цыплячьих косточек, достала из сумки замшевый мешочек и вынула из него три двенадцатигранника. Не мешает узнать, что именно ждет меня в ближайшем будущем и каким местом повернется ко мне провидение. Магические «косточки» рассыпались по столу, обозначив на своих гранях определенное цифровое сочетание: «30+16+7 — Никто не делается злодеем без расчета и ожидаемой выгоды». Ну вот, опять вокруг меня кишат злодеи. Мне уже порядком надоело с ними сражаться. Но — се ля ви. Такова уж жизнь частного детектива. Сама же решила посвятить себя благородному делу восстановления справедливости, а в этом случае столкновение добра со злом неизбежно. Так что точи, Танюша, саблю — и в бой! Покой нам только снится. Чрезвычайно довольная ощущением сытости, все-таки появившимся, несмотря на худобу аэропортовского цыпленка, в моем организме, а также успехами в порученном мне деле об убийстве, я вышла из здания аэровокзала подышать свежим воздухом. До посадки оставалось ждать еще сорок минут. Мое внимание привлек книжный киоск, пестревший бестселлерами различных авторов и разных форматов. Задрав голову, я разглядывала последние достижения книжного рынка, когда ремешок моей сумки, висевший на плече, сильно дернулся. Повернув голову влево, я стала свидетелем того, как коричневого окраса собака породы доберман, повторно дернув мою сумку и на этот раз заполучив ее в зубы, бросилась бежать. Все произошло так быстро, что я опомнилась только тогда, когда собака отбежала от меня на несколько метров. Ну уж нет! На этот раз я не позволю оставить себя без документов, авиабилета и средств к существованию. «Снаряд не падает дважды в одну и ту же воронку», — вспоминала я известную фронтовую поговорку, преследуя собаку. Без сомнения, воришка-доберман бежит сейчас к хозяину, и то, как скоро он остановится, зависит от одного — насколько далеко этот хозяин находится. Главное — не отставать. В школе, а впоследствии и в университете я имела по физкультуре сплошные пятерки. Бег на короткие и длинные дистанции не представлял для меня особого труда. Конечно, моя физическая форма, особенно в сравнении с прытью добермана, уже не та. Но безграничное чувство праведной злости, овладевшее мной в данный момент, прибавляло сил. Доберман бежал дворами, цепко держа в зубах мою кожаную сумку. Путь к хозяину он преодолевал уверенно, и мне стоило больших усилий не отставать от него. Наконец собака забежала в какой-то подъезд, и я, притормозив, смогла немного перевести дыхание. Стараясь ступать и дышать как можно тише, я поднималась по ступенькам вслед за четвероногим похитителем дамских сумок. — Умница, — услышала я сильный голос, звучавший с площадки лестничной клетки между третьим и четвертым этажом. — Отлично сработано. Я увидела, как бритый молодой человек одобрительно хлопает собаку по морде. Как только доберман освободился от моей сумки, перекочевавшей в руки хозяина, он принялся истошно лаять в мою сторону. — Молчи! — приказал ему бритый. — Не привлекай внимания. Но пес будто не слышал хозяина. Он продолжал упрямо намекать на присутствие чужого человека. Если бы хозяин не держал его за ошейник, доберман рванул бы мне навстречу. Имея фотографическую память на лица, бритоголового я узнала сразу. Так, так. Значит, денег, добытых с квартирных краж, нам не хватает, и в свободное время мы подрабатываем на большой дороге: совершаем изъятие денег у женской части населения весьма экзотическим способом. Однако мой жизненный опыт подсказывает — небескорыстная любовь к животным не приводит ни к чему хорошему. Забыл ты, мерзавец бритый, натаскать свою собаку на то, чтобы она не трогала имущество девушек спортивного вида, а довольствовалась лишь тетеньками, которые и ходят-то с трудом, не то что бегают. Придется тебе, родной, расплачиваться и за мои до сих пор опухшие руки, и за мою головную боль, и за дырявые тапки с безразмерным балахоном, которые я вынуждена была носить, и просто за то, что ты родился. Пытаясь утихомирить собаку, бритый стал торопливо спускаться по лестнице. Я преградила ему дорогу, держа руки в карманах куртки и глядя на него, как на обреченного, которому суждено наиболее продуктивную часть своей жизни просидеть за решеткой. Бритый тоже узнал меня сразу и остановился на середине лестничного пролета. Я стояла внизу, на площадке, нас разделяла пара метров. Правая рука вора медленно разжалась, выпустив ошейник, и он негромко скомандовал собаке: — Фас! Доберман давно уже мечтал покусать женщину, которая посмела его преследовать и представляла опасность для хозяина. В два прыжка собака оказалась рядом со мной, но я успела выкинуть вперед левую руку, как приманку, за рукав которой пес и уцепился. Пока его челюсти были заняты, я приложила к собачьей голове вытащенный из правого кармана шокер. Получив неслабый разряд тока, доберман перестал трясти мою руку, разжал челюсти и, громко скуля, кинулся вниз по лестнице. С одним грабителем я разделалась, пора браться за второго. Бритый в растерянности стоял не двигаясь, соображая, что ему делать. — Ну, иди сюда, — поманила я его рукой. — Никогда не совал пальцы в розетку? Пойдем, я добавлю ощущений в твою однообразную жизнь. А хочешь, можно обойтись и без этой штуки… — Я убрала шокер обратно в карман. — Уделаю тебя голыми руками, сопляк. По его глазам я видела, что он в этом нисколько не сомневается. Внизу щелкнул замок, дверь одной из квартир приоткрылась, и в образовавшейся щели возникла голова любопытного дедка. Воспользовавшись тем, что я на секунду отвлеклась, бритый перемахнул через перила, приземлился ниже меня на лестнице и дал деру. О, нет… Опять догонялки! Мои ноги хоть и были обуты в туфли на низком каблуке, но все же в кроссовках я чувствовала бы себя более полноценным спринтером. Выбежав из подъезда, я увидела, как собачник прытко мчался в противоположную от аэропорта сторону. Худенький жареный цыпленок барахтался в моем желудке, причиняя мне массу неудобств. После трапезы такого рода спортивные демарши — последнее, о чем я мечтала. И все же расстояние между мной и грабителем медленно, но уверенно сокращалось. Впереди виднелась дорога с интенсивным движением. Не желая становиться жертвой какого-нибудь многотонного грузовика, а может быть, просто следуя к намеченной цели, преследуемый свернул налево и продолжил свой бег по парку, лавируя между играющими детьми и их родителями. Но пытаясь удрать от меня, бритый изначально переоценил свои силы: последний раз он, наверное, бегал в начальных классах средней школы. Обернувшись и увидев, что дистанция между нами стала совсем небольшой, вор решил отделаться от меня и бросил на землю пакет, в который предварительно засунул мою сумку. Но этот омский ворюга-собачник плохо думал о тарасовской женщине-детективе. Как там говорил Глеб Жеглов? «Вор должен сидеть». Вот и я так считаю: пора тебе, парень, отдохнуть, а то вон как уморился бегаючи, аж лицо приобрело цвет спелой вишни. Я подхватила пакет и, прежде чем сделать последний рывок, решила применить тактику биатлониста — замедлить движение на последнем круге, для того чтобы потом попасть точно в цель. Бритый клюнул на мой обманный трюк, радуясь, что теперь можно сбавить темп. Парк закончился, и мы опять бежали вдоль домов, по асфальтированной дорожке. Грабитель даже не успел заметить, как я быстро приблизилась к нему и схватила за шиворот. Я заранее решила догнать его в тот момент, когда мы будем пробегать вдоль бетонного забора, ограждавшего стройку. Вот об этот бетон я и ударила его побагровевшую рожу. И не один раз. После того как из носа парня потянулась струйка крови, я развернула своего обидчика к себе лицом и для профилактики саданула ему ногой в пах. Бритый скрючился, как пересохший стручок фасоли. Пока он стонал и ломался от боли, я вытянула из его брюк ремень и принялась перетягивать ему руки. Эту операцию я произвела с особым, каким-то даже садистским удовольствием. — Сейчас я покажу тебе, что такое колющие, одеревеневшие руки, в которые не поступает кровь, — прокомментировала я. — Больно же, пусти, — сквозь зубы процедил пойманный. — Ах, какие мы нежные! — издевалась я, еще туже затягивая ремень. После того как узел был закреплен, я взяла его в левую руку, держа, как ошейник, а в правой зажала шокер. — Учти, шаг вправо, шаг влево — побег. Рыпнешься — догоню, и будешь ты у меня дымиться, словно куча сухих листьев, — предупредила я на всякий случай. Скорчившись, он шел за мной, как за поводырем: голова его с окровавленным лицом была опущена, и он практически не видел дороги. Сначала мне показалось, что он симулирует боль, а потом подумала: для человека, не привыкшего «держать удар», это нормальная реакция. Я вела вора в ближайшее отделение милиции, мимо которого незадолго до того мы как раз пробежали. Узник и не думал сопротивляться, только изредка косился на мою руку, державшую шокер. Когда же перед его глазами ближайшей перспективой замаячил пункт охраны и порядка, он все-таки сделал еще одну попытку уйти от ответственности. Рванул обеими руками из последних запыхавшихся сил. Но хватка у меня была мертвая — выскользнуть оказалось бы под силу лишь закаленному в боях мужчине, но никак не этому, изнемогшему от быстрого бега и побоев горе-воришке. Дабы окончательно его успокоить, я все же приложилась ненадолго к его ненатруженным ручкам своим токовыдающим прибором. В результате мой пленник осел на ступеньки, ведущие в милицейское отделение, и уронил голову на грудь. В окне показалась фигура лейтенанта. Я кивнула ему на сидящего без движения молодого человека, намекая на то, что требуется помощь. Через минуту он с сержантом уже затаскивал пойманного внутрь. Мне предстоял длинный монолог-объяснение, но во мне, как ни странно, это не вызвало неудовольствия, так как чувство глубокого удовлетворения от грядущего преступнику возмездия, особенно за мои собственные муки, вытеснило все остальное. * * * После всех милицейских условностей, которые длились нескончаемо долго, мне пришлось сдать билет и взять другой, на следующий рейс. И вот я, снова глядя на землю с высоты, наслаждалась полетом и покоем, а все произошедшее вчера мне казалось совершенно нереальным. На этот раз моей попутчицей стала женщина в годах, с печатью глубокой печали на осунувшемся лице. Она как-то странно посмотрела на меня, будто я напоминала ей кого-то, и отвернулась. Я всегда рада ненавязчивым попутчикам, так как люблю в полете не только смотреть вниз, но и спокойно поразмышлять. В салоне самолета тишина — понятие относительное, но все же под монотонный гул двигателей думается гораздо легче, чем под назойливую болтовню чересчур разговорчивого попутчика. Мысленно вернувшись к разговору с бывшим следователем Даниилом Сергеевичем, я не могла решить для себя один вопрос: почему Степанида Коврина — а в том, что это была она, я не сомневалась — не назвалась, сообщая о Шегирян в милицию? Узнать о том, что женщина, оставившая в детдоме ребенка, убила милиционера, Коврина могла только от нее самой. В этом я была уверена. Иначе пришлось бы допустить, что Степанида проходила мимо какой-то подворотни в тот момент, когда был убит милиционер, и тем самым стала свидетелем убийства. Значит, Шегирян почему-то сильно доверяла Ковриной, раз решила рассказать про такое. Степанида же не побоялась нарушить оказанное ей доверие, но во имя чего? Что ею двигало в тот момент? Думаю, Шегирян после ареста догадалась, что в ее поимке не последнюю роль сыграла директриса детдома. Но если за подтверждением этой догадки она приехала к своему бывшему следователю, значит, сомневалась до последнего. После того как Елец рассказал, как все было на самом деле, Шегирян обозначила для себя основного виновника несчастий своей жизни: Коврина виновата в том, что ее поймали и посадили, в том, что ребенка разлучили с матерью и он умер. Желание Шегирян совершить акт возмездия мне понятно, но почему жертвой пала не сама Коврина, а ее сын? У меня возникло только одно разумное объяснение — косвенным образом Коврина отняла у доверившейся ей женщины сына, и та в свою очередь, выйдя на свободу, сделала то же самое. Только в первом случае не было никакого нарушения закона, во втором — грубое его попрание. Логика преступницы, напавшей не на мать, а на сына, проста: на кой ляд убивать старуху, ведь гораздо интереснее сделать так, чтобы виновница ее мучений расплатилась за содеянное еще на этом свете. Коврина потеряла родного человека, и теперь муки и страдания прочно войдут в тот остаток ее жизни, что ей предназначен судьбой, а душевные терзания поспособствуют сокращению этого срока вдвое, а то и втрое. Но как же это все-таки жестоко! Дети не должны расплачиваться за грехи своих родителей… От моих невеселых дум меня оторвала соседка. — Хотите, я вам погадаю? — вдруг спросила она. До этого женщина смотрела прямо перед собой. Теперь, когда она повернулась, я увидела горькую улыбку на ее лице. Мне стало не по себе от ее пронзительного взгляда, и я поспешила задать встречный вопрос: — Вы что, профессиональная гадалка? Женщина отрицательно покачала головой, от чего прядь каштановых волос упала ей на лицо. — Нет, любитель. Но я чувствую, что в вашей жизни должно произойти что-то необыкновенное. У меня обостренная интуиция. — Знаете, — добродушно ответила я ей, — моя жизнь — сплошные приключения. Так что вы не сообщите мне новости. Ничего не ответив, попутчица достала из кармана пиджака колоду карт и перетасовала ее. — Снимите, — как водится в таких случаях, попросила она меня. Я улыбнулась и сдвинула часть колоды. Женщина принялась ловко вытаскивать одну карту за другой и, переворачивая, бросала их на колени. Передо мной замелькали шестерки, семерки, тузы… «Странный способ гадания», — подумалось мне. Выбросив несколько карт, гадалка произнесла: — В вашей жизни есть мужчина, на котором все последнее время сосредоточено ваше внимание. «Коврин», — тут же подобрав под определение нужную фамилию, подумала я. — Карты показывают также дорогу, которая для вас не прекращается. На колени гадалке легла пиковая дама. — Вы преследуете ее, — женщина взяла карту в руки и поднесла к моему лицу. «Шегирян», — дала я фамилию пиковой даме. После этого гадалка вынула из колоды еще одну карту и положила на пиковую даму. Черная дама накрылась светлой, червонной. — Вы будете вместе, — пообещала мне попутчица и положила сверху карту, которая оказалась крестовым тузом. — Но для кого-то из вас эта встреча очень плохо закончится. Затем из колоды вышел трефовый валет с холодным надменным лицом. — В вашей жизни есть еще один мужчина, который вас добивается. Кто бы это мог быть? Григорий? — С ним будут связаны неприятности. Стюардесса прошла по салону и вежливо попросила всех пристегнуть ремни. Моя попутчица сложила карты, убрала их обратно в карман и последовала совету бортпроводницы. Самолет летел над моим родным городом, и я с невесть откуда взявшейся — наверное, после гадания — щемящей радостью всматривалась в знакомые очертания кварталов, площадей, парков. Возвращение домой приобретало статус маленького праздника. Моя попутчица в последний раз посмотрела на меня долгим испытующим взглядом и опять грустно улыбнулась. Мы приземлились. Пассажиры начали собираться на выход. — Всего доброго, — попрощалась со мной загадочная женщина и в числе первых спустилась по трапу. Если бы, как бывает обычно в сказках, она растворилась в воздухе, я бы не удивилась. Глава 8 Спустя час, вальяжно, с удовольствием развалившись на диване, я смотрела криминальные новости. Журналист с энтузиазмом рассказывал о том, что несколько преподавателей одного из вузов Тарасова были пойманы при получении взятки и теперь они должны будут ответить по всей строгости закона. Журналист рассказывал о случившемся с таким злорадством, будто сам когда-то отстегнул немалую сумму, чтобы попасть на факультет этого вуза. Я нажала кнопку на пульте, после чего надоедливый многоговорящий юноша исчез с экрана, и вернулась к своим баранам. То есть решила подвести некоторые итоги расследования. Шегирян сейчас здесь, в Тарасове. По одной, только ей известной, причине она занята сочинением писем моей особе. Необходимо устроить ей ловушку. Но как? Устанавливать круглосуточное наблюдение за своим подъездом? Ведь рано или поздно она должна прийти, чтобы опустить в мой почтовый ящик очередное письмо. Честно говоря, я вообще не понимала, почему она так рискует с этими посланиями. Даже если ей так уж хочется писать мне письма, гораздо проще было бы отправлять их по почте. Такое ощущение, что Шегирян сама напрашивается на то, чтобы ее быстрее изловили. Да, эти письма-подсказки… Что же делать? Мне ужасно не хотелось терять уйму времени, просиживая вблизи собственного подъезда и карауля преступника. Но другого выхода у меня, похоже, не было. Одно утешало: если верить гадалке из самолета, то рано или поздно, но мы с Шегирян встретимся. Это радовало. Из раздумья меня вывел пропиликавший телефон. — Здравствуй, радость. Очень трудно застать тебя дома, — раздался в трубке неприятно знакомый елейный голос. — Хочу тебя обрадовать. «Сейчас скажет какую-нибудь гадость», — тут же подумала я. — Мои мальчишки проделали кропотливую работу, — продолжал Жига, переливая сахарный сироп голосовыми связками. — Они проверили все лаборатории города, в которых исследуют анализы больных с венерическими заболеваниями. А также заглянули во все анонимные центры, где стоят на учете больные СПИДом. Ни в тех, ни в других списках ты, Танюша, не значишься. От такой неожиданности я грохнулась в кресло и принялась хватать ртом воздух, не зная, что ответить. Да уж, моя судьба щедра на крутые повороты. Однако я не привыкла жаловаться. Не дождавшись ответа, Жига продолжил: — Я мог бы на тебя обидеться. Не люблю, когда мне так нагло врут. Но так и быть, ослепленный чувствами, я тебя прощаю. Сегодня вечером мои ребята заедут за тобой и отвезут в один из ресторанов города. Я буду тебя там ждать. Желаю видеть на тебе суперсексуальное открытое платье. И не забудь: я не люблю неприятных неожиданностей. В трубке раздались короткие гудки, и я оторопело уставилась на свое отражение в зеркале открытого бара. Так вот кто тот мужчина, который меня добивается! Вот на кого указали карты! Допрыгалась. «Ослепленный чувством»… Надо же, какая поэзия… Шекспир отдыхает! Залетев в кухню и уцепив большое стеклянное блюдо, стоявшее на холодильнике, я, обуреваемая отрицательной энергией, которая буквально придавила меня своим грузом, грохнула его об пол. Жаль, конечно, посуду, а также пожилую семейную пару, жившую подо мной, но зато мне явно полегчало. Массивное блюдо раскололось на две половины, и я, в злобном порыве, решила не останавливаться. С бешеной энергией колотя осколки блюда, я умудрилась даже напевать под нос песню героини одного мультфильма, в котором она так же беспощадно расправлялась с посудой: «А я не хочу, не хочу по расчету; а я по любви, по любви хочу…» Мое безумство остановил звонок в дверь. — Танечка, что случилось? — Испуганное лицо соседки снизу в недоумении зафиксировалось на моих чересчур румяных щеках. — Блюдо на пол упало, — ответила я, глядя сквозь старушку. — И так шестнадцать раз… — Может, врача вызвать? — оценив мое состояние, предложила она. — А если я здорова, кто в этом случае мне сможет помочь? — задала я бабуле непростой вопрос. Она еще больше распахнула испуганные глаза, и по ним я увидела — меня уже поставили в один ряд с несчастными, у которых помутился рассудок. — Правильно, — ответила я за нее. — Только я сама смогу себе помочь. Спасибо за участие. И я довольно невежливо захлопнула дверь перед носом соседки. Упав в кресло, я заставила себя приступить к продуктивному детализированному анализу ситуации. Неужели нет никакого выхода и мне придется теперь ублажать этого жирного борова? От одной только мысли об этом на меня накатил приступ дурноты. Нет, каков, а? Додуматься проверить все клиники города, это ж надо! Всерьез запал на меня ростовщик, если пошел на такое. Эх, Жига, твои бы усилия да на созидание… Тщательно взвесив каждую идею, пришедшую мне в голову, я подвела итог. Что ж, Жига, я согласна играть по твоим правилам и на твоей территории. Только не уверена, что конечный счет будет в твою пользу. * * * Когда вечером знакомый уже мне детина по имени Лешик позвонил в дверь, я предстала перед ним во всем своем блеске. От удивления его нижняя челюсть выдвинулась вперед, а глаза медленно заскользили по мне сверху вниз, туда-сюда, пока наконец не зафиксировались на моем глубоком декольте. По его похотливым глазкам я поняла: он не против был туда нырнуть. Прежде чем накинуть классического покроя черное пальто, я оглядела себя напоследок в высоком зеркале, висевшем в прихожей. Действительно, впечатляющее действие. Длинные пепельные волосы уложены в замысловатую прическу, составленную из переплетающихся прядей. Убранные наверх, они выгодно демонстрировали мою лебединую шею. Макияж был наложен мной с расчетом вычленить из своей натуры женщину-вамп, которая где-то глубоко сидела во мне. Густо накрашенные ресницы, черные стрелки, ярко-алые губы. В ушах — бриллиантовые сережки, игриво переливающиеся на свету. Короткое декольтированное платье черного цвета, плюс черные узорчатые колготки, плюс черные туфли с узким носом на двенадцатисантиметровом каблуке — все это составляло сейчас мой облик. У Тани Ивановой траур. Я с удовольствием повесила бы на плечо траурную ленту. Разумеется, не на свое — на Жигино. Чтобы не возбуждать ненужных подозрений, я предпочла не брать сумку, а идти на встречу с пустыми руками. Лешик не выдавил из себя ни слова. Ограниченный лексикон и так не позволял ему свободно манипулировать словами, теперь же, ошарашенный, он тем более не знал, что сказать. А может быть, шеф запретил ему открывать рот? Впрочем, мне-то какая разница… У подъезда нас ждал все тот же черный джип. Ну точно — траурная процессия, не иначе! Усаживаясь на заднее сиденье, я даже вспомнила страшилку из детства: в одном черном-черном городе, на одной черной-черной улице… За рулем сидел водитель, а Лешик приземлил свою внушительную фигуру со мною рядом. До ресторана «Тройка» мы доехали очень быстро, обгоняя по дороге самых лихих «наездников». Мой конвой проводил меня к столику, за которым восседал пыхтевший в предвкушении удовольствий Жига, и удалился. Ненавистный мне ростовщик был очень доволен, увидев меня в платье того типа, который заказывал. — Ты должна в срочном порядке освободиться от всех брюк и джинсов, имеющихся в твоем гардеробе. Они уродуют твою красивую фигуру, — приказал он мне, пристально глядя в глаза, когда я села напротив него. Очень скоро взгляда моих бездонных зеленых глаз ему оказалось мало, и он, порабощенный плотскими желаниями, так же, как и его телохранитель, уставился на вырез моего платья. Я заставила себя расслабиться и улыбнуться. На столе в изобилии были расставлены тарелки с экзотическими блюдами, вина и коньяки. Не дождавшись меня, Жига уже набивал свой необъятный живот всякой снедью. — Надеюсь, мне тоже можно поесть? — задала я вопрос и в то же время, особо не интересуясь ответом, начала накладывать себе в тарелку устрицы, а затем взяла со стола специальный прибор. — Разумеется, радость моя, — милостиво разрешил Жига. И, так как сам он ковырял устриц обычной вилкой, уставился на меня, анализируя мой профессиональный подход к поеданию морских моллюсков. Пока я расправлялась с содержимым тарелки, он налил мне вина под ласкающим слух названием «Клико» и заявил: — Если ты сейчас скажешь, что у тебя больная печень, — учти, я не поверю. Жига не знал, что на этот вечер я отвела для себя роль пай-девочки, погремушки, которая умело строит глазки мужчинам и готова на все, чтобы оказаться с «валютным кошельком» в постели. Этой роли я должна была строго придерживаться. Пока. И я прекрасно знаю, что азарт завоевания подстегивают недоступные барышни, а доступность нередко охлаждает пыл. Сделав два глотка, я поинтересовалась: — Как обстоят твои дела с возвращением денег? Жига растянул рот в широкой улыбке. — Я взял свое, — коротко ответил он, но по довольному выражению его лица я поняла, что речь шла не только о «своем», но и о прибыли. — Видишь, я решил отблагодарить тебя роскошным ужином. Ах, какие мы благородные! Можно подумать, что после того как накормит меня, он отвезет меня домой и на этом все закончится. — Ты пей, пей, — подливал мне вина Жига. Ну уж нет! Пьяной и безвольной Тани Ивановой тебе не видать, как своих оттопыренных свинячьих ушей. — Ты не мог бы заказать для нас танец? — спросила я Жигу, когда перепробовала все блюда, стоявшие на столе. — Ты хочешь танцевать? — удивился он. — Конечно. Особенно с таким достойным мужчиной, — не удержалась я от подковырки, но Жига не заметил скрытого сарказма. — Какой танец заказать? Своим ответом я почему-то ввергла его в замешательство. — Блюз. Подумав над чем-то несколько секунд, он направился к музыкантам. Как только он скрылся из виду, я ловким движением рук вынула маленькую капсулу, которая скрывалась в браслете часов, откупорила ее и высыпала содержимое в Жигин бокал с коньяком. Затем, вставив капсулу на место, откинулась на спинку стула и принялась ждать. Зачаровывающая мелодия блюза коснулась моих ушей. Как бы я хотела станцевать под эту музыку с другим! Но в наличии имелся только малоповоротливый ростовщик Жига. Подойдя ко мне, он предложил свою руку. Ради того, чтобы получить возможность подсыпать ему в бокал порошка, я придумала трюк с танцами и попалась в собственную ловушку — теперь я вынуждена терпеть его жаркие объятия, слушать учащенное сопенье и пыхтенье над своим ухом. Еле-еле справляясь с желанием отшвырнуть подальше любвеобильного жирного ухажера, я дотанцевала до конца. — Выпьем за обоюдные чувства, — предложила я Жиге тост, как только мы уселись за столик. Довольный моей раскрепощенностью, Жига поднял бокал: — За продолжение нашего вечера! Весь остаток ужина Жига старательно пытался меня споить. Наполнял мой бокал доверху, произносил избитые тосты, предлагал выпить то за тесную дружбу между мужчиной и женщиной, то за любовь, а то и за доверие и полное взаимопонимание. Мысленно я плевалась, делала по одному глотку за каждый тост, что выводило Жигу из себя, хотя он старательно, но неумело пытался это скрыть. Сам он неумеренно опрокидывал бокал за бокалом, но поразительным образом не пьянел. Особое удовольствие, как я поняла, он испытал, танцуя со мной медленный танец, поэтому еще три или четыре раза он заказывал блюз. На большее его фантазии не хватило. Когда мне уже начало казаться, что я до конца своей жизни возненавижу лирические песни американских негров, Жига расплатился с официантом. Я покидала ресторан, исполненная решимости выдержать битву до конца. Уже в машине, когда мы уселись на заднее сиденье, со стороны моего спутника начались приставания. Без особых церемоний он положил мне руку сначала на талию, затем скользнул ниже. Тяжелое дыхание, наполненное винными парами, в совокупности со всем остальным вызывало такое отвращение, что меня так и подмывало выйти из роли послушной овечки и показать острые коготки. Но, по понятной только мне причине, домогательства вскоре прекратились. Жига решил подождать более удобной обстановки. Люксовый двухместный номер в гостинице, обставленный в бежевых тонах, выглядел гостеприимно. Мягкий приглушенный свет над кроватью-аэродромом, под ногами — пушистый ковер. На столе — фрукты и две бутылки вина. Тихо звучала музыка: ненавязчивая мелодия, которую вел саксофон, должна была настраивать на определенный лад. Но для меня близился самый неприятный момент. Собрав остатки мужества и стиснув почти до боли зубы, я проследовала за Жигой. «Ну, еще немного, еще чуть-чуть…» — уговаривала я себя так же, как в квартире Лидочки, когда резала осколком чайника бельевую веревку. Жига повалил меня на кровать и принялся стягивать платье. Под стокилограммовой тяжестью мои кости захрустели. Для себя я решила: потерплю еще минуту, затем начну действовать. Но предпринимать решительные действия мне не пришлось. Жига вдруг резко остановился и сел на кровати. — Не могу, — зло процедил он, швырнув подушкой в телевизор. Спокойный, флегматичный Жига на моих глазах превратился в разъяренного тигра. А я поправила на себе платье, прическу и села рядом, протянув разочарованно: — А я думала, что тебе нравлюсь. Жига ничего не ответил, только тяжело дышал, а руки так сильно сжал в кулаки, что мне показалось: кожа вот-вот лопнет. — Ну, ничего, — подливала я масла в огонь, — полечишься у сексопатолога, пройдет. Может, у тебя простатит? Так этим страдают многие мужчины, не ты первый, не ты последний. Я рисковала. За такие слова от разъяренного бандита вообще можно и пулю в лоб схлопотать. Но уж лучше пулю, чем… — Уйди! — в бешенстве выкрикнул он. — Пошла, пошла! Поджав губы и недоуменно пожав плечами, я вышла за дверь. Постояв несколько секунд за дверью, услышала, как в номере что-то со звоном грохнулось на пол, затем раздался звук тонального набора сотового телефона. Не желая больше испытывать судьбу, я пулей вылетела из гостиницы. Черный джип красовался невдалеке. Увидев меня, Лешик, к счастью, не вышел из машины. Замечательно. Значит, получил указание меня не трогать. Я на удивление быстро поймала машину, несмотря на то, что движения на улице в этот час практически не было. Пока «Нива», водитель которой согласился меня подбросить, отъезжала, я, выкрутив голову, буравила взглядом джип, но он не тронулся с места. Неужели отделалась? Возле моего дома рыжий водитель с интересом покосился на пассажирку, которая для того, чтобы с ним расплатиться, сняла левую туфлю и из ее носка достала десятидолларовую купюру. — У меня нет сдачи, — заявил водитель. — Не нужно, — бросила я и хлопнула дверью. Лежа в ванной, я громко пропела мелодию марша. Не знаю, что будет завтра, но сегодня — моя взяла. Действие порошка, конечно, кратковременно. Вскоре Жига опять сможет почувствовать себя мужчиной, если боязнь перед следующей неудачей не закрепится в его подсознании. Случись последнее — для ростовщика начнется «занимательный» период в его жизни, именуемый половой старостью или импотенцией. Жига наймет лучших специалистов, которые будут ему внушать, что он должен избавиться от страха потерпеть в очередной раз фиаско. Но перед его затуманенным злостью взором будет стоять Таня Иванова, которую он так сильно добивался и хотел, и когда цель была совсем близка, он так опростоволосился. Я рассчитывала на то, что мой образ в сознании Жиги будет теперь неразрывно связан с негативом. Собрав в ладошки пену, я принялась дурачиться, пуская пузырьки. Напряжение, которое за последние часы так измучило меня, сменилось релаксацией, и я довольно бултыхала в воде ногами. Что и говорить, с отрицательным героем, так некстати встретившимся на моем пути, я поступила жестоко. Но, как говорится, за что боролся, на то и нарвался. «Желаю счастья в личной жизни!» — мысленно отправила я послание Жиге и, подождав, пока надутый мною огромный пузырь лопнет, весело рассмеялась. * * * Почему-то в этот раз я решила спуститься пешком. Наверное, потому, что настроение было хорошее. Погода стояла замечательная. На улице ласково пригревало солнце — редкий гость в такое время года. Чувствовала я себя прекрасно: головная боль, которая последнее время так мучила меня, отступила. Спокойное, умиротворенное состояние овладело мной сегодня. Я была полна решимости как можно быстрее приблизить начатое дело к концу. Легко и неслышно сбежав по ступенькам до самого низа, я вышла из-за угла нижней площадки, и моему взору предстала странная картина: около почтовых ящиков отиралась какая-то женщина. Если быть конкретнее, то в тот момент, когда я ее увидела, она пыталась то ли вложить, то ли достать что-то из моего почтового ящика. Внешность она имела вполне подходящую, чтобы представлять для меня непосредственный интерес: на вид за пятьдесят, невысокий рост и средней упитанности телосложение. Все это соответствовало описанию Шегирян. Правда, волосы у незнакомки спускались до плеч и были черного цвета, но это не имело большого значения. Уж кто-кто, а я-то знаю: внешний антураж, а тем более волосы, можно изменить как угодно. Я постоянно успешно пользуюсь всеми достижениями в сфере перевоплощения, одних париков в моем арсенале насчитывается больше десятка. Решение я приняла молниеносно. Не слышавшая моих шагов женщина спохватилась только тогда, когда я возникла прямо перед ней, преградив путь к отступлению. — Что вы тут делаете? — Мой вопрос был задан буквально в лоб. Я уже заметила в прорезях моего почтового ящика письмо со знакомыми наклеенными печатными буквами. — Ничего особенного, — встрепенулась брюнетка. — Просто проверила свою почту. — В какой квартире вы живете? — задала я следующий вопрос, уверенная в том, что ни в одной из квартир моего подъезда эта гражданка не проживает. Ну, подумала я, сейчас начнутся байки о том, как она помогает следить за почтой какой-нибудь ветхой старушке. Предположив таким образом, я попала в точку. Взяв за основу тактику «лучшая защита — нападение», брюнетка принялась напирать на меня. С возмущением она бросила мне в лицо: — Послушайте, уважаемая. Я — социальный работник, навещаю Евдокию Семеновну из сорок второй квартиры. В данный момент я проверяла ее почту. Что вы ко мне прицепились? Действительно, на втором этаже проживает Евдокия Семеновна, старушка — божий одуванчик. Я знала, что ее навещают соцработники. Вот только почтовый ящик под номером сорок два находился довольно далеко от моего, а в моем ящике опять лежало анонимное письмо. Собственно говоря, на поиск его отправительницы я и отправилась сегодня. Неужели мне так повезло, и Вера Ефимовна Шегирян стоит передо мной собственной персоной? — Если вы, как говорите, проверяли почту Евдокии Семеновны, тогда зачем вы лезли в мой ящик? Хлопнув по одному из ящиков рукой, я обозначила тем самым тот, про который говорю. — Вам показалось. — Ее наглые, немигающие глаза вцепились в меня, демонстрируя, что их хозяйке все нипочем. — Хорошо, — процедила я. — Поднимемся к вашей подопечной и выясним, кто вы такая и зачем здесь находитесь. Глаза брюнетки забегали, засуетились. — Мне некогда расхаживать, так как я ограничена во времени. Меня ждут другие пожилые люди. — Пять минут вам погоды не сделают, — заявила я упрямо и весьма бесцеремонно зацепила тетеньку за локоть. — Пойдемте со мной. Но прежде чем тащить ее наверх, я достала связку ключей, открыла свой почтовый ящик, вынула письмо и сунула его в карман. Брюнетка, воспользовавшись моментом, попыталась вырваться, что только усилило мои подозрения. Когда же она уяснила для себя, насколько крепка моя хватка, то перестала совершать бесполезные телодвижения. Силком я дотащила незнакомку до сорок второй квартиры и нажала на кнопку звонка. Евдокия Семеновна была инвалидом. Пару лет назад ей ампутировали одну ногу. Пока она, на самодельном табурете, к которому ее сын приделал колеса, добралась до прихожей, прошло около пяти минут. Кое-как справившись со всеми замками, хозяйка наконец возникла перед нами. — Здравствуйте, Евдокия Семеновна, — вежливо поздоровалась я, стараясь не ослабить хватку левой руки. — Вы знаете эту женщину? Старушка в растерянности перевела взгляд с меня на мою пленницу. Раздраженное лицо последней вызвало у Евдокии Семеновны особенное недоумение. — Знаю, — еле слышно произнесла старушка и поправила плед, прикрывавший ее единственную ногу. — Это Верочка. Она ухаживала за мной год назад. «Значит, все-таки Верочка, — удовлетворенно подумала я. — Наконец-то». Сама Вера молчала, как партизанка на допросе. — Евдокия Семеновна, вы не вспомните фамилию Верочки? — попросила я, натянув дежурную улыбку. Старушка изумилась еще больше. — Нет, голубушка. С памятью у меня совсем плохо. А что случилось? — она бросила тревожный взгляд на мою руку, крепко державшую предплечье самозванки. — Эта гражданка утверждает, что до сих пор вас навещает, — как-то вдруг заговорила я стихами. — Зачем вам это, Верочка? — с искренним удивлением воззрилась на мою пленницу Евдокия Семеновна. — Вы же уволились тогда, насколько я помню? Женщина тупым взглядом елозила по стене, а после последних слов своей бывшей подопечной только глубоко вздохнула. — Большое спасибо. Извините, что потревожили, — сказала я за двоих. Попрощавшись со старушкой, я подошла к лифту и нажала на кнопку. Евдокия Семеновна ошарашенно смотрела на нашу странную парочку. Ее дверь хлопнула только тогда, когда дверцы лифта сомкнулись и мы поехали. Моя пленница, наверное, рассчитывала, что я спущу лифт на первый этаж, но я нажала совсем другую кнопку. Увидев это, Вера взбрыкнула: — Куда вы меня везете? Что вам от меня нужно? Я сейчас начну кричать! Лю-ди! Она завопила так громко, что у меня заложило уши. Схватив обеими руками орущую тетку за шею, я надавила на болевые точки, отчего крики сразу прекратились и начались стоны. — Соплячка! Что ты себе позволяешь! — уже ныла брюнетка, высоко задрав плечи и уронив голову на одно из них. — Ведите себя тихо, — предупредила я ее, — а то будет еще больнее. — Ты что, маньячка? — с ужасом в глазах спрашивала она, пока я поворачивала ключом сначала в одном замке, потом в другом. — Обязательно. Я втолкнула женщину в свою квартиру и изнутри закрыла дверь на ключ. Все. Пока не выколочу из этой самозванки все необходимые сведения, не выпущу. — Разувайтесь, — приказала я. — Еще чего! — тут же фыркнула брюнетка, но, поймав мой тяжелый взгляд, остыла и скинула туфли. — Вон туда, — указала я Вере на кресло, а сама села в другое напротив. Достав письмо и повертев его в руках, спросила: — Ну что? Будем читать или обойдемся без лирики? Может, к обоюдной радости сократим наше общение до минимума? Вера положила ногу на ногу и состроила непроницаемое лицо. — Я вас не понимаю, — ледяным тоном отчеканила она. Ага, так я и поверила. Очень даже хорошо она все понимает. И если бы ее рыльце не было в пушку, она не врала бы мне про визиты к ветхим старушкам и не занимала бы сейчас глухую оборону. — Ну что ж, давайте прочтем, — вздохнула я, не дождавшись от женщины больше ни слова. Вскрыв конверт, я воззрилась на знакомый до оскомины печатный шрифт. «Прошло много времени, прежде чем я поняла, в чем смысл жизни. Оказалось, все очень просто: быть кому-то нужной. А кому теперь нужна я? Только злобной мести, которая требует от меня еще одну жертву на свой алтарь. Я сопротивляюсь, как могу, но кто победит? Всепожирающая месть, так долго живущая в моей душе, или благоразумие? Не знаю». — Та-ак, — протянула я. — Кого еще вы захотели отправить на тот свет? Саму Коврину? Отвечайте! Последнее слово звучало как приказ. Но ничто не пошевелилось во взгляде моей пленницы. «Действительно, бесстрашная женщина», — повторила я слова бывшего следователя Даниила Сергеевича. — Вы никогда не обращались к психиатру? — задала вдруг вопрос женщина. — Обращалась, — в тон ей ответила я. — Только совсем не по тому поводу, который вам представляется. Конечно, процесс чистосердечного признания можно значительно ускорить. Положи я, например, сейчас рядом с собой пистолет Макарова, глядишь, дело веселее бы стало продвигаться. Но мне гораздо интересней было выжать из Шегирян признание без насилия, лишь при помощи своего интеллектуального потенциала. — Послушайте, Шегирян. У меня нет никаких сомнений, что в результате вы все равно опять попадете за решетку. У меня достаточно улик, чтобы вам впаяли пожизненное заключение, — блефовала я. — Так не лучше ли облегчить свою участь чистосердечным признанием? — Почему вы называете меня этой странной армянской фамилией? — попыталась уточнить сидевшая напротив брюнетка. — И за что я должна попасть за решетку? Что за ахинею вы вообще несете? Этот бестолковый словесный поединок начал меня утомлять. — Поступим по-другому. Я быстро встала с кресла и резким движением вырвала из рук пленницы маленькую дамскую сумочку. И тут она, как раненая львица, накинулась на меня сзади. Пришлось, не щадя позвоночника моей «гостьи», скинуть ее на пол. Пока она охала и стонала, я высыпала на журнальный столик содержимое сумки. Связка ключей, губная помада, зеркало и прочие мелочи — обычный набор для женской сумки. Документов, удостоверяющих личность, к сожалению, не нашлось. Мое внимание привлекли какие-то бланки, в беспорядке рассыпавшиеся по столу. Я собрала их в стопку и просмотрела. Это оказались квитанции телефонной станции с указанием сумм за международные переговоры. Причем, судя по адресам, квитанции предназначались не только жильцам нашего подъезда, но и остальным жителям этого дома. Мне попалось также несколько бланков, предназначенных жителям соседних домов. Я обернулась к Вере, сидевшей на полу и потиравшей ушибленный бок. — Что это? — спросила я у нее, тряся в воздухе листками. — Меня просили разложить квитанции по ящикам. Час от часу не легче. — Кто просил? — спросила я уставшим голосом. Наш диалог начал напоминать мне жевание жвачки. Во всяком случае, выглядел он так же нудно и бесконечно. — На телефонной станции, разумеется. — Кто просил? Конкретно, фамилию, пожалуйста. Брюнетка замялась. — Я не знаю, как ее зовут… — мямлила она. — Так, ладно. Сейчас мы едем на телефонную станцию, и вы показываете мне этого человека. Только учтите: если ваши слова не подтвердятся, оттуда я доставлю вас в ближайший отдел милиции. Помня о неудачном эксперименте, касающемся Евдокии Семеновны, Вера категорично заявила: — Я никуда не поеду. — Кто бы вас спрашивал… Закинув вещи обратно в сумку и бросив ее владелице, я прошла к входной двери. — Поторапливайтесь. Мне не хотелось бы еще раз делать вам больно. — Девушка, подождите, — вдруг вырвалось у моей пленницы. — Давайте поговорим. О! Кажется, в наших отношениях наметился прогресс. Я вернулась на прежнее место, снисходительно приготовившись выслушать упрямую женщину, к которой возвратился здравый смысл. — Объясните мне только одно, — попросила она. — Зачем вам нужно все это? Какую цель вы преследуете? — Слишком долго объяснять, — шумно выдохнув, ответила я. — Не тяните резину. Либо вы рассказываете правду, либо я применяю репрессивные меры. Немного помолчав, Вера произнесла: — Вы не похожи на тех нервных одержимых людей, которые при малейшем подозрении хватают первого попавшегося несчастного и тащат в милицию. — Это расценивать как комплимент? Не увиливайте. Даю вам последнюю попытку. Вера теребила ремень своей сумочки, кусала нижнюю губу и никак не могла решиться. Наконец она откинулась на спинку кресла и, тряхнув головой, сказала: — Все очень просто. Насобирав по почтовым ящикам квитанции, я хожу по квартирам, указанным в бумажке. Представляясь работником телефонной станции, объясняю людям, что в данный момент представляемая мной организация испытывает финансовые трудности, поэтому заплатить необходимо как можно скорее, лучше всего сейчас. Конечно, я слышала про подобный «честный» способ отъема денег у населения. Не думала только, что меня это как-то коснется. Мысль о том, что эта женщина вовсе не Шегирян, билась в мозгу все с большей настойчивостью. Мое настроение тут же изменилось кардинальным образом. В отделении милиции, конечно, выяснится ее фамилия, но было уже ясно, что Вера — вовсе не та женщина, которую я ищу. — Я все поняла, — кивнула я рассказчице. — Русский народ неисправим в своей доверчивости. И как ваш «бизнес», процветает? Вера обожгла меня злым взглядом. — Занимаюсь я этим совсем недавно и вовсе не от хорошей жизни. Поверьте, больших денег на этом не сколотишь. Пожалуйста, давайте обойдемся без милиции. Мы ведь можем договориться, правда? Последний вопрос мошенницы я оставила без внимания. — Некоторые от плохой жизни даже людей убивать начинают. Может, вам тоже стоит попробовать? — невозмутимо предложила я, перебирая пальцами кнопки телефона. — Милиция? Горю желанием внести свой вклад в раскрываемость преступлений. Приезжайте. Может быть, попадись она мне в иной жизненный момент, я бы ее и отпустила. Но сейчас во мне все кипело. Мало того, что эта женщина оказалась тезкой Шегирян, она также имела схожую с ней внешность и возраст. Неудивительно, что, когда я увидела ее около своего почтового ящика, в котором лежало очередное анонимное письмо, я приняла ее за ту, поисками которой занималась все последнее время. Да. В жизни иногда случаются досадные совпадения. Вид у пленницы был достаточно обреченный. Как выяснилось потом, в милиции, Вера уже имела условный срок за мошенничество. По жалобам доверчивых граждан, у которых она экспроприировала деньги, милиция объявила бывшего соцработника Веру Скотикову в розыск. Что же, с моей помощью был пойман еще один представитель нашего общества, преступивший закон, а я осталась несолоно хлебавши, так и не продвинувшись в своем расследовании. Как только я отделалась от Веры Скотиковой, знакомство с которой не принесло лично мне ничего полезного, и вернулась домой, на глаза попалось анонимное письмо, пришедшее сегодня. Кого Шегирян наметила своей следующей жертвой? Вдруг это ее последнее письмо? Ведь тогда поиск значительно осложнится. Но что-то же надо делать, как-то сдвинуться с «мертвой» точки… В некоторой растерянности я набрала номер телефона Ковриной. — Да, я слушаю, — раздался в трубке ее запыхавшийся голос. Назвавшись, я поинтересовалась, все ли у нее в порядке. — Если можно назвать порядком те неожиданности, что подбрасывает мне судьба, то да, у меня все в порядке. — Что вы имеете в виду? — Сегодня получила извещение о посылке, пришедшей на мое имя. Только что вернулась с почты в полном недоумении: посылка пришла из города Краснодара, от Светланы Геннадиевны Белоярченко. Насколько я понимаю, это моя новоявленная сноха. Что именно ей понадобилось мне переслать — ума не приложу. Я напряглась. Во-первых, Светлана носила фамилию мужа и своей девичьей фамилией не подписывалась. Во-вторых, навряд ли она знала адрес Степаниды Михайловны. — Слушайте внимательно, — как можно спокойнее произнесла я в трубку. — Вы не будете трогать посылку до моего приезда. Я уже выезжаю. Если вам хочется еще пожить, не вздумайте открывать крышку, вы поняли? Молчание длилось долго. — Вы думаете… — Повторяю: не прикасаться к посылке под страхом смерти. Все ясно? — Да… — Ждите меня, — бросив трубку, я быстро накинула куртку и пулей вылетела из квартиры. Путь до дома Ковриной, как на этот раз мне показалось, занял целую вечность. Машины, ехавшие впереди, как назло ползли, будто мореные тараканы, и я постоянно шла на обгон. Всю дорогу я уговаривала себя не нервничать. Коврина ведь не ребенок, не будет лезть на рожон. Но подобные мысли успокоения не приносили — нога почему-то еще сильнее давила на газ. Коврина встретила меня с широко распахнутыми глазами. Она по-прежнему находилась в трауре и, как всегда, выглядела строго и подтянуто. — Объясните мне, что все это значит? — потребовала она. Я ничего не ответила и первым делом осмотрела совершенно обычный посылочный ящик, который стоял рядом с дверью. Эх, рентген бы сюда. Но, к сожалению, даже это не всегда помогает в определении. Подойдя к телефону, я набрала номер больницы, в которой находилась Светлана Белоярченко-Коврина вместе с дочерью. Ее долго подзывали к телефону. Степанида Михайловна в это время терпеливо ждала, сидя на табуретке в кухне. — Нет, что вы, — услышала я от Светланы тот самый ответ, который и предполагала. — Какие посылки? Мне нечего и незачем ей посылать. Собственно говоря, я даже адреса ее не знаю. Я поинтересовалась самочувствием Полины. — Пока все так же, никаких изменений. Но вы ведь знаете, лечение предстоит долгое. И у меня уже есть, чем заплатить за него. — Было понятно, что Светлана не расположена об этом говорить. Положив трубку, я присела рядом с Ковриной. — Кажется, вас хотят убить, — сказала я так буднично, как будто речь шла о приглашении в гости. Коврина вскинула голову еще выше. — Кто? — севшим голосом поинтересовалась она. — Вера Ефимовна Шегирян, — совершенно спокойно ответила я. Нужно было видеть выражение ее лица. Она тут же обратила на меня растерянные глаза, и я подумала, что подтвердила все ее страхи. Но следующий вопрос, заданный ею, дал мне понять, что обнародовать свои тайные мысли она не собирается. — Кто она такая? — спросила Коврина. Я тяжко вздохнула и посмотрела в окно. — Вам не надоело играть в кошки-мышки? — Не понимаю, о чем вы. Стеклянные, без всякого выражения глаза и плотно сжатые губы. Повезло мне с заказчицей, ничего не скажешь. И тут меня, что называется, понесло. — На кой леший я пытаюсь сохранить вам жизнь, когда вы не хотите даже пальцем пошевелить, чтобы помочь мне найти убийцу вашего сына и предотвратить тем самым новые возможные убийства! Если вам так многое нужно от меня скрывать, то зачем вы вообще затеяли это расследование? — Я не думала, что… — начала Коврина и осеклась. — Вы не думали, что вашего сына могла убить Шегирян, не так ли? Степанида молчала. Дав ей еще пару минут на то, чтобы она могла ответить, и ничего не дождавшись, я махнула рукой. — Ладно. Посылку я забираю с собой, — бросила я Степаниде, взяла груз под мышку и вышла из квартиры, хлопнув дверью. Очень тоскливо становится, когда тот, кто обязан помогать тебе в первую очередь, вовсе не собирается этого делать. Стоя в потоке машин на перекрестке, я прикидывала, насколько реальны скрытые угрозы, содержащиеся в последнем письме Шегирян. Раздраженно посигналив водителю стоявшей впереди иномарки, который прозевал зеленый сигнал светофора, я тронула свою «девятку» и чуть не поцеловала машину нерасторопного водилы в бампер. Мне только аварии не хватало! Путь мой сейчас лежал к заброшенному корпусу одного из тарасовских заводов. Его начали строить лет пять назад, но потом бросили это «вредное» занятие. По дороге я заехала в хозяйственный магазин и приобрела несколько нужных вещей. Глава 9 Недостроенный заводской корпус напоминал карточный домик. Строители заложили фундамент, возвели каркас и нашлепали блочные перекрытия. На этом их творчество закончилось. Найдя прореху в заборе, я без труда проникла на территорию заброшенной стройки. Зайдя за угол недостроенного корпуса, поставила посылку на землю и положила поверх крышки молоток, завалявшийся у меня в багажнике. Груз был мною положен для страховки, чтобы крышка ненароком не приподнялась. После этого, взвешивая каждое свое движение, я с осторожностью принялась вытаскивать плоскогубцами гвозди. Можно сказать, в этот момент я почти не дышала. Вот будет потеха, если в ящике находится совсем не то, о чем я думаю. Но, безусловно, лучше перестраховаться. Убедившись, что выдернуты все гвозди, я достала из кармана веревку и ее конец прикрепила скотчем к крышке фанерного ящика. Разматывая веревку, помедлила секунду. Интересно, права я в своих опасениях или нет? Может, Шегирян просто решила посмеяться и внутри ящика лежит что-то вполне безобидное? Связка бананов, например. Зайдя за угол, дернула, как в сказке про Красную Шапочку, за веревочку. Когда раздался взрыв, я оставила свои прежние мысли. Шегирян ты моя, Шегирян… Ты еще и пиротехник к тому же. Значит, все же в твоей душе победу одержало чувство мести. Если бы не я, то последний объект, на который было направлено это злое чувство, — Степанида Михайловна Коврина — уже отошла бы к праотцам. Бросив конец веревки на землю, я зашагала к машине. Мы обязательно с тобой встретимся, Вера. Я тебе обещаю. * * * — Девушка, не подскажете, на каком этаже находится шестьдесят шестая квартира? Передо мной стояла пожилая женщина с неискаженными старостью приятными чертами лица. Руки она держала в карманах пальто, которое сидело точно по фигуре. От облика женщины веяло элегантностью и интеллигентностью. Так внимательно я ее разглядывала потому, что она назвала номер моей квартиры. — Восьмой этаж, — ответила я, следом за ней вошла в лифт и нажала кнопку своего этажа. Ехали мы молча. Я продолжала разглядывать свою новоиспеченную посетительницу, гадая, кем бы она могла быть. Женщина, смутившись от пристального взгляда моих зеленых глаз, смотрела в сторону. Лифт доехал до нужного этажа, и я пропустила незнакомку вперед. После того, как она нажала кнопку моего звонка, я предложила: — Разрешите, я открою дверь. Она посторонилась и бросила на меня удивленный, по-новому, не как в лифте, оценивающий взгляд. Я щелкнула замками и распахнула дверь. — Прошу. Прежде чем войти, женщина вежливо поинтересовалась: — Вы Татьяна Иванова? — Она самая. Предложив незнакомке кресло, я села напротив, на свое излюбленное место. Свет из окна падал на женщину. В это кресло я сажала всех своих посетителей, что давало мне возможность улавливать малейшие изменения на их лицах. Я же оставалась в тени, спокойно наблюдала за происходящим. — Представьтесь, пожалуйста, — предложила я ей, когда поняла, что, увлеченная разглядыванием моей персоны, женщина совершенно забыла об этом. — Меня зовут Леонадия Вячеславовна, — спохватилась она. — Я бывшая подруга Степаниды Михайловны Ковриной. — Ваши родители были большими оригиналами, — сказала я. — Вы о моем имени? Да, действительно, мои родители не очень хорошо подумали, прежде чем дать мне имя. Никто с первого раза запомнить его не в состоянии, к тому же путают все время. Но, знаете, я уже привыкла. — Я вас слушаю, — вернула я свою посетительницу к цели ее визита. Честно говоря, я боялась того, о чем она станет говорить. Почему-то мне показалось, что в результате этого посещения дело, которое я с таким трудом распутала, вновь может запутаться, сведя на нет мои титанические усилия. — Понимаете, вчера я случайно встретила Ларису Фречинскую. Она рассказала мне о смерти Лени, это так ужасно… — Леонадия Вячеславовна в расстройстве покачала головой. — Лариса также сказала, что Степанида наняла детектива, чтобы найти убийцу Лени. Я подумала, что, может быть, смогу вам чем-то помочь. Мы с Леней находились в очень хороших отношениях. Я знала его с самого детства, а за последние несколько лет, после его окончательного разрыва с матерью, мы стали особенно близки. Пару раз он приходил ко мне вместе с Ларисой. Они, кажется, хотели пожениться. Думаю, не стоит разочаровывать эту милую женщину сообщением, что Леонид формально уже был женат. — Обо всем этом я знаю, — равнодушно ответила я, решив, что поторопилась с опасениями и разговор окажется бесполезным. Мне сразу стало скучно, но из уважения к благим намерениям Леонадии Вячеславовны я предоставила ей самой завершить беседу. Моя собеседница, однако, вовсе и не думала закругляться, а наоборот, заговорила на весьма интересную тему. — Думаю, то, о чем я хочу вам рассказать, вы не знаете. Мы познакомились со Степанидой благодаря нашим мужьям — они сначала учились вместе, затем вместе работали. Вскоре после того, как Виктора, мужа Степаниды, перевели в Омск, моему мужу дали назначение в Тарасов. Спустя три года, после смерти Виктора, Степанида с сыном приехала сюда. Вы сейчас поймете, к чему я все это рассказываю. — Заметив мое нетерпение, Леонадия Вячеславовна из далекого прошлого перенеслась в недавнее настоящее. — Года два назад Леня пришел ко мне со странным, как мне тогда показалось, вопросом. Он спросил, не знаю ли я, какая группа крови была у его отца. Виктор с моим мужем были большими друзьями, и я помнила, как они часто, подтрунивая друг над другом, говорили: мы с тобой одной крови, ты и я. Таким образом я знала точно, что у них была одна и та же группа крови. И я сказала об этом Лене. Он как-то не очень хорошо улыбнулся и выдавил из себя: «Я так и знал». Вначале я не поняла, зачем он вообще этим интересуется и почему за моим ответом последовала такая реакция. Начала его расспрашивать, и он сообщил, что у него вторая группа крови. Тут для меня все стало ясно. У Степаниды тоже была первая группа, как и у ее мужа. Согласно законам наследственности, их родной сын никак не мог иметь вторую группу крови. Меня дернуло, как от удара током. Не это ли главная тайна гражданки Ковриной? И не ее ли она так рьяно пыталась скрыть от мужа? Но, видно, поговорка про шило, которого в мешке не утаишь, сочинялась народом не на пустом месте. Рано или поздно правда все равно всплывает на поверхность. — Леня давно уже твердил, что Степанида ему не мать, — продолжала моя гостья. — Еще с тех самых пор, как побывал в специнтернате. Теперь же ему предоставлялась возможность это доказать. Я тогда возразила ему, сказала, что различие в группе крове говорит лишь о том, что его отцом был не Виктор. Хотя для меня самой, честно говоря, собственное предположение явилось шоком. Слишком правильно и открыто шла по жизни Степанида, чтобы допустить, что она, как говориться, наставляла мужу рога. — Не могло получиться так, что Виктор женился на Степаниде, когда она уже была беременной? — начала я перебирать другие варианты. — Исключается. Их сын родился спустя полтора года после свадьбы. Оставалась еще одна возможность объяснения — случайная или намеренная подмена детей в роддоме. Я поморщилась. Такое случается в основном в мыльных операх и плохих детективах. — Леня тогда уперся, как баран, — рассказывала тем временем дальше Леонадия Вячеславовна. — Ему почему-то казалось, что теперь он доказал, что не сын своей матери. Я кинулась к Степаниде с вопросом: как такое может быть? Она пыталась мне внушить, будто я ничего не помню и на самом деле Виктор имел вторую группу крови. Но я еще не выжила из ума и отлично помнила группу крови своего мужа, а значит, и Виктора. В конце концов, правоту моих слов можно было проверить, о чем я и заявила Степаниде. Она жутко оскорбилась. Обвинила меня в том, что я разрушаю их семью, хотя никакой семьи уже давно не существовало. У Лени была своя жизнь, которую он не хотел пересекать с жизнью матери. Когда Леня выяснил, что его группа крови не совпадает ни с материнской, ни с отцовской, их плохие отношения только усугубились. — Леонид так и не смог выбить правду из Степаниды? — вмешалась я в монолог Леонадии Вячеславовны. — Нет. Она все отрицала и сваливала все произошедшее на мою, якобы плохую, память. Но с памятью у меня все в порядке! Страшная догадка пронеслась у меня в голове. Что, если… Нет. Не может быть. Слишком невозможным показалось такое предположение… Коврина просто-напросто наставила мужу рога. И все, точка. Но возникшая мысль, словно надоедливая муха, возвращалась вновь и вновь. Я начала сама себя уговаривать. Вспомни, вопрошала я в этом внутреннем диалоге, за что тебе платят деньги? Правильно. За то, чтобы ты нашла убийцу. Так какое тебе дело до того, чьим сыном является Коврин, когда и сам убийца, и мотив его убийства уже определен? Вместо того чтобы усиленными темпами искать Шегирян, ты забиваешь себе голову ненужной чепухой. — Не представляю, как рассказанное мною сможет вам помочь, но я сочла нужным довести эту информацию до вашего сведения, — прорвался сквозь мои мысли голос Леонадии Вячеславовны. А может, и не нужно было доводить? Мне без ее информации было бы намного спокойнее. Теперь же невероятное предположение, возникшее у меня в голове, не даст мне спокойно ни есть, ни спать и будет подзуживать меня вести раскопки в новом направлении. «От тебя, одержимая, одни убытки», — мысленно выговорила я самой себе, уже зная, что в третий раз полечу в Омск. * * * Выйдя из теплого здания больницы на свежий, тронутый первым морозцем воздух, я поежилась. Неплохо бы горячего чайку с бутербродами в нагрузку… Решив, как и в прошлый приезд, перекусить в кафе аэропорта, я ступила на дорогу для того, чтобы поймать машину. Сделать мне это удалось не так скоро, как хотелось. Да, в Тарасове, пожалуй, побольше желающих подзаработать. Наконец меня подобрала белая «Волга». Предпочтя заднее сиденье переднему, чтобы водитель не вздумал отвлекать меня пустой болтовней, я принялась стыковать полученные только что сведения с теми фактами, которые были известны раньше. В результате долгих раскопок, произведенных в статистическом отделе больницы, мне удалось найти медицинскую карту сына Шегирян. Я, собственно, слабо надеялась на такую удачу, но, видно, судьбе было угодно, чтобы правда, наконец, восторжествовала. У Врежика в больничном документе была вписана первая группа крови. Прямо это ничего не доказывало, так как я не знала, какая группа крови у его родителей, но существовало кое-что еще. И это «кое-что» в совокупности с первым обстоятельством давало многое. Разрешение на операцию, как явствовало из бумаг, давала мать Врежика. А этого быть не могло! Потому что в тот момент Вера Шегирян уже сидела в тюрьме. Что же за женщина назвалась матерью мальчика? Так же, как, по известной поговорке, все пути ведут в Рим, так и все мои мысли сводились к одному: ребенок, лежавший в этой больнице с диагнозом порок сердца, не был сыном Шегирян. Он был сыном Ковриной Степаниды. Именно малышу Лене Коврину не повезло, и он скончался вскоре после операции. События развивались, наверное, так. При поступлении в больницу Степанида Михайловна записала своего сына на фамилию Шегирян. Видимо, уже знала, что ее ребенок не жилец на этом свете. А мальчика с армянским именем Вреж взяла вместо своего сына. Отныне он стал именоваться Леонидом Ковриным. Тогда все сходится. Леонид, отданный Степанидой в больницу под фамилией Шегирян, имел первую группу крови, такую, как у нее и у ее мужа Виктора. А у Врежика, которого она взяла вместо своего сына, была вторая группа крови. Группа крови, принадлежавшая одному из его родителей. Все вставало на свои места. Становилось понятно, почему Коврина «заложила» милиции Веру Шегирян. Уже тогда она планировала использовать ее ребенка как запасной вариант. И удобный случай подвернулся. Веру искала вся милиция, а ее сын, порученный «доброй» тете Степаниде, был того же возраста, что и сын Ковриной Леонид. Оставалось только под именем одного похоронить другого. Затем быстро уволиться и переехать в другой город. Именно поэтому Коврина пожертвовала своей начальственной должностью в омском детдоме, на новом месте устроившись лишь старшим воспитателем. Теперь понятен и страх в глазах Ковриной при упоминании женщины определенного возраста и внешности, которую видели с Леонидом незадолго до его смерти. Интересно, чего Степанида боялась больше: разоблачения в совершенном преступлении или смерти от руки женщины, которую она предала? Представляю разочарование Ковриной, когда обнаружились первые признаки страшного заболевания у взятого ею мальчика. Неудивительно, что она быстренько оформила его в специнтернат. Поразительная вещь: убитый чувствовал, что Коврина не его мать. У него была стойкая антипатия к лжематери, основанная на шестом чувстве… Если бы не бывшая подруга Ковриной и не моя сверхподозрительность, так бы и не пролился свет на историю с подменой мертвого ребенка на живого. Что ж, с этим все теперь ясно. Но на повестке дня остается вопрос: как найти Шегирян? Как ее вычислить? Что-то не давало мне покоя. Как будто я уже знаю ответ на эти вопросы, но не могу пока его сформулировать, так как он не перекочевал еще из подсознания в сознание. В таком вот неприятном для меня состоянии ожидания и внутренней раздвоенности я приехала в аэропорт. Войдя в зал ожидания и шагая по направлению к стойке регистрации, я в задумчивости посмотрела на электронное табло, сообщавшее о рейсах. Цифры, цифры… Стоп. Я резко остановилась, постояла с минуту памятником в центре зала, затем развернулась на каблуках на сто восемьдесят градусов и направилась к кассе. — Хочу сдать билет, — заявила я симпатичной девушке, которая улыбнулась мне профессиональной улыбкой обслуживающего персонала. * * * Дорога вела вверх. Я огляделась: посетителей, конечно, нет. Обычный будний день, тем более такая рань. Две гвоздики, которые я держала сейчас в руке, раздобыть в такое время суток было непросто. Хоть цветы и завернуты в прозрачную, блестящую бумагу, а сверху еще и в газету, все же я опасалась за их сохранность при такой холодной погоде. Тем более не известно, сколько придется ждать. Участок я нашла довольно быстро, а вот могилу пришлось поискать. Обнаружила я ее за большим деревом. Ни ограды, ни памятника. Просто холмик и небольшой крест с фамилией и датами рождения и смерти. Несмотря на скромное оформление, заметно, что могила ухожена. Крест выкрашен совсем недавно. Свежих цветов на могиле нет, лишь букет замерзших и увядших астр. Значит, я сегодня первая. Мне было грустно. Я смотрела на могилку и думала: «Ты наверняка был славным мальчиком, Леонид, только с мамой тебе не очень повезло. Не смогла она похоронить тебя достойно, под тем именем, под которым ты прожил свою коротенькую жизнь». Цветы я оставила при себе, чтобы не спугнуть ту, ради которой здесь появилась. Кладбище было старое, со множеством могучих деревьев-исполинов. Пройдя дальше и немного вперед, я спряталась за толстым стволом древнего дуба и, поглядывая на центральную дорожку, приготовилась ждать. Какая она, Вера Шегирян? Интересно, тот ее облик, который я нарисовала себе, соответствует действительности? Я немало знала об этой женщине. Моему взору представлялось мужеподобное лицо с жесткими чертами: прямой нос, волевой подбородок. Самое главное, не дать ей уйти. В моем кармане лежали наручники, шокер, газовый баллончик. Буду действовать сообразно ситуации. Убежать от меня она навряд ли сможет. Главное, чтобы у нее не оказалось никакой другой защиты, кроме ног и рук. Расчет на раннее утро оказался верным. Как только полностью рассвело, вдали показалась одинокая женская фигура. Медленным шагом забравшись в гору, женщина приблизилась к могиле Леонида. В руках она держала огромный букет алых роз. Скоро выпадет первый снег, и на его фоне цветы будут смотреться очень впечатляюще. На меня же большее впечатление произвела сама Шегирян. Каштановые волосы, печальный взгляд — это та самая гадалка, с которой я летела в самолете из Омска в Тарасов! Я быстро прокрутила в голове весь наш разговор. Она знает меня в лицо! Она прекрасно знала, кто сидел с ней рядом в самолете! Интересно, Шегирян действительно мне гадала или просто рассказывала о том, что, по ее мнению, должно со мной случиться? Похоже на первое. Не могла же она в самом деле знать про Жигу и его домогательства, произошедшие позже. Шегирян нагадала, что мы с ней встретимся. Она была уверена в том, что я ее найду, или хотела прийти с повинной сама? Но я могла и ошибаться. Ее сын, Врежик, страдал шизофренией. Кто знает, может, эту болезнь по наследству со своими генами передала ему мать? Нужно быть готовой ко всему. Я вспомнила ее слова о том, что для кого-то из нас наша встреча очень плохо закончится. Может, это была угроза? Осторожно выйдя из укрытия и держа правую руку в кармане, я направилась к женщине. Стараясь ступать как можно тише, я двигалась вдоль оград и думала: неужели я все же вычислила ее? Неужели пришел конец этой печальной истории, которая, признаться, втянула и меня, задев за сердце? Я подошла на такое расстояние, что Шегирян уже не могла не слышать моих шагов, но она, не поворачивая головы, продолжала смотреть на черный крест. Так же, не поворачивая головы, после того как я остановилась рядом с ней, произнесла: — Я же вам обещала нашу встречу. Мои карты не врут. Ее взгляд вонзился мне в самую душу. Столько мудрости и печали было в этих глазах, что я сразу все поняла. Причиндалы, отягощавшие мои карманы, мне не понадобятся. Она сознательно шла к этому логическому концу и не собиралась бежать. — Только хотела завершить все свои дела, — объясняла мне она в продолжение моей мысли, — да день рождения Врежика отпраздновать. А вообще… мне и самой топтать землю больше не хочется. Она замолчала. Скинув с цветов, которые держала в руке, бумагу, я положила гвоздики рядом с розами. — Коврина мертва? — вдруг спросила Вера. Я отрицательно покачала головой. — Когда я вышла из тюрьмы, то поклялась на этой самой могиле отомстить за нас с сыном. Но теперь мне все равно. По ее глазам я прочла — это действительно так. — Может быть, мне самой эта месть была нужна больше, чем моему сыну… — рассуждала Вера тихим голосом. — Скорее всего, так оно и было. Я думала, что, совершив возмездие, смогу успокоиться. Спокойствие — вот о чем я мечтала, лежа на казенной койке в зоне. То, что туда я попала не одними стараниями милиции, — поняла сразу. Вот тогда-то и возникло беспокойство. Беспокойство, порожденное вынужденным бездействием, невозможностью что-либо изменить. Когда же узнала про смерть сына, это чувство приняло катастрофические размеры. Но месть, приведенная наконец-то в действие, вопреки моим ожиданиям не дала долгожданного успокоения. Тогда я подумала, что ошиблась. Решив уничтожить сына Ковриной, я надеялась, что теперь она на себе прочувствует муки матери, потерявшей сына. Но я так и не почувствовала успокоения. Ведь моя обидчица по-прежнему ходила по этой земле. Я не хотела совершать второго убийства. И именно поэтому начала писать вам письма, решив тем самым свалить все на провидение. Если Ковриной суждено умереть — пусть умрет. Если нет, я давала этими письмами вам шанс меня остановить, — горькая улыбка показалась на лице Шегирян. — Видите, как судьба любит эту женщину. Почему-то я совершенно не чувствовала к ней злости. Воровка, убийца двух человек, организатор побега из тюрьмы… Мне казалось сейчас, что все это совершил кто-то другой, не она. — Врежик был светом в моей жизни, — глядя на могилу, вдруг поменяла тему Шегирян. — Ему я хотела лучшей доли, хотела, чтобы он был всем обеспечен. Тогда я и сделала первый раз ошибку. Если бы не кража этих поганых денег, отмечали бы мы сегодняшний день рождения моего сына где-нибудь в ресторане… Он был бы жив и здоров… — Скажите, какая группа крови у вас и у вашего мужа? — перебила я ее совершенно приземленным вопросом. Женщина посмотрела на меня так, будто вопрос показался ей кощунственным в этой кладбищенской обстановке, но от замечаний воздержалась, а просто ответила: — У меня редкая группа — четвертая отрицательная. А у мужа была вторая положительная. Почему вы спрашиваете? — теперь уже с тревогой воззрилась на меня Шегирян, словно предчувствуя нехорошее. Все правильно. Вот и нашлась та самая вторая положительная, что была у того человека, который прожил свою недолгую жизнь под именем Леонида Коврина. Настал переломный момент в нашем разговоре. Сейчас я обязана сказать этой женщине то, о чем предпочла бы умолчать. Я потянулась было за соломинкой, которую протягивало мне мое трусливое «я»: пусть узнает потом, от следователя, от Ковриной — от кого угодно, только не от меня. Почему обязательно я должна сообщить ей самое страшное? Говорят, словом можно убить. Кажется, это как раз тот самый случай. Мне опять вспомнилось, что Шегирян нагадала мне в самолете, и я тряхнула головой. Может, я преувеличиваю? Карты показали — для кого-то из нас эта встреча очень плохо закончится. Но так и должно быть: Шегирян сядет в тюрьму. Разве это не достаточно плохое окончание? Не надо излишне драматизировать. — Дело в том… — начала я и запнулась, язык не поворачивался. Но я все же продолжила: — В этой могиле захоронен не ваш сын. Надо рубить сплеча. Если хирург, вспоров оперируемому живот, будет долго думать, удалять аппендикс или нет, больной истечет кровью. Нужны решительные действия. — О чем вы говорите? — рассердилась Шегирян. — Не кажется вам, что вы переигрываете, выполняя роль детектива? Я решительно тряхнула головой и выпалила: — Здесь покоится сын Ковриной, Леонид, умерший от порока сердца в 1976 году. — Что вы несете? Из мудрой и покорной судьбе женщины Шегирян в считанные секунды превратилась в агрессивную бывшую заключенную. Заметно, что обид Вера не терпела. Приготовившись выдержать огонь, сознательно вызванный на себя, я сказала спокойно и внушительно: — Вы отравили не сына Ковриной, Леонида, а своего сына — Врежика. Сами, своими руками. Молчание. Долгое, как перелет птицы с севера на юг. — Она… она воспитывала моего сына?! — Да. Ужас, боль, горе, отчаяние — все это можно было прочесть на лице Веры Шегирян. Она не кинулась в порыве ярости меня душить, как я предполагала. Напротив, как-то сразу обмякла и обессилела. Не говоря больше ни слова, она прошла к соседнему памятнику, рядом с которым находилась лавочка, и грузно опустилась на нее, закрыв лицо руками. Я тихо села рядом, стараясь не мешать своим присутствием. Прошло много времени, прежде чем женщина подняла голову. Ее лицо осталось сухим. Все свои слезы она уже выплакала в прошлой жизни. — Он вырос красивым, мой мальчик. И умным, — глаза ее засияли при воспоминании о сыне. — Как же так… Я смотрела на моего Врежика, и сердце не подсказало мне, что это мой сын… Как я могла! Я рассчитывала, что сейчас на голову Ковриной посыпятся угрозы и проклятия, но ошиблась. Вера как будто и не вспомнила, из-за кого ее сын не знал настоящей матери. Все ее негодование было обращено лишь на себя. — Месть — разрушительное чувство, я это знала. Оно разрушило мою душу — остались лишь руины и пепел. С этим я давно смирилась. Но чтобы прийти к такому итогу… Тем лучше… — вдруг сделала она непонятное для меня заключение и засмеялась. Глянув в ее странное и неожиданно радостное, открытое лицо, я подумала: уж не помешалась ли она часом. Такое выражение сопровождает лишь безгранично счастливых людей или полных идиотов. — Пойдемте, — Шегирян резко встала. — Прежде чем сдать меня легавым, вы должны организовать мне очную ставку с Ковриной. Я опять видела перед собой бывшую заключенную — решительную и способную на все. Увидев мои изумленные глаза, она добавила: — Не волнуйтесь. Я хочу ее простить. И, не давая мне опомниться от столбняка, женщина зашагала вниз по дорожке. Глава 10 Все время, что мы с Шегирян провели в ожидании самолета, она вела себя совершенно спокойно и уравновешенно. Как будто шокирующее известие не затронуло ее вовсе. Как будто тот факт, что мать убила собственного сына, — повседневное в нашей жизни явление. Я ожидала другого. Истерик, прорвавшихся наружу слез, воплей отчаяния — всего, но только не этого. Ее безмятежный, светлый взгляд, направленный поверх голов, вызывал во мне недоумение. Я не хотела лишний раз тревожить странную женщину, но профессиональный зуд не давал мне покоя, и я начала потихоньку расспрашивать ее о деталях, мне неизвестных. — Как вы познакомились с Ковриной? — спросила я, не особенно надеясь на ответ. — Это было на Черноморском побережье, за год до того, как меня посадили. Мы отдыхали там всей семьей, а Коврина была с сыном. Тогда она показалась мне очень порядочной женщиной, хотя меня и отталкивала немного ее жесткость и бескомпромиссность. Вскоре после этого я пережила развод с мужем, он уехал к себе в Армению. Мне стало не хватать денег… Дальше вы знаете, — помолчав немного, она добавила: — Нельзя доверять людям, даже если они кажутся честными и порядочными. Жаль, что поняла я это уже тогда, когда невозможно было что-либо изменить. — Как вы смогли ее отыскать, выйдя из тюрьмы? Шегирян посмотрела на меня невидящим взором. — Да, это было непросто. Но если человек ставит перед собой цель — он ее обязательно добьется. Тогда, на море, Коврина вскользь упомянула про свою подругу, живущую в Тарасове. Она, конечно, не помнила об этом разговоре. Если бы помнила — не переехала бы так неосмотрительно в этот город. — Скажите, в тот день, когда вы несли ту бутылку вина… вы были в перчатках? — Да. Тот октябрьский день выдался холодным, и то, что я была в перчатках, ни у кого не вызвало подозрений. В том числе и у Коврина… — Вера запнулась, — как я думала… Дав выговориться стюардессе, делавшей объявление для пассажиров, я задала последний вопрос, интересовавший меня: — Тот рейс, когда мы летели с вами вместе в Тарасов… Что вы тогда делали в Омске? — Я продавала там квартиру. Вначале, выйдя из тюрьмы, я ее просто снимала, а потом бабушка-хозяйка, не имевшая родственников и привязавшаяся ко мне, отписала жилье на мое имя. В прошлом году она умерла. Я же решила закончить все свои дела на свободе, в том числе отделаться от квартиры. — У вас замечательные внучка и сноха, — перевела я разговор, чтобы хоть как-то сгладить впечатление, возникшее после моих вопросов. — Я знаю. Да, внучка и сноха… Бедная девочка. Надеюсь, деньги, переведенные на лечение, пойдут ей на пользу. — Я догадалась, что это вы, — покачала я головой и посмотрела на ее большие натруженные руки, лежавшие на коленях сцепленными в замок. Одно лишь не укладывалось у меня в голове: как это возможно, чтобы в одном и том же человеке так тесно сплелись мстительный убийца и сострадательный человек? Так балансировать на грани, как мне кажется, способен лишь индивидуум с не вполне нормальной психикой. А может, я ошибаюсь? Человек — такая тонкая система, поди-ка разберись, где кончается норма и начинается патология. Ступив на тарасовскую землю, я все еще надеялась уговорить свою спутницу оставить замысел с посещением Ковриной. Но нет. Она упрямо стояла на своем. — Пойми, детка, — мягко увещевала меня Шегирян. — Я хочу взглянуть в глаза этой женщине. Пусть увидит меня и умрет. — Заметив мою реакцию на свои последние слова, она поспешила добавить: — От страха. Подобная патетика несколько выбила меня из колеи. Что это? Искренние слова или просто сладкие речи для того, чтобы усыпить мою бдительность? Может, она опять что-то замышляет? А вдруг мне не удастся это «что-то» предотвратить? Сочувствие сочувствием, но всему есть границы. — Нет. Сейчас мы поедем к следователю, который ведет дело, — сказала я, чуть не добавив «об убийстве вашего сына», но вовремя сдержалась. — К вашему сведению: из-за вас может пострадать другой человек, не причастный к этому убийству. Мы стояли на аллее парка, находившегося справа от аэропорта моего родного города. Многочисленные вороны без остановки летали над нами, каркая так некстати. Последние мои слова Вера пропустила мимо ушей. — Я упрямее тебя, — заявила Шегирян, глядя в упор. — Жизненная школа у меня, знаешь ли, покруче будет. Или мы делаем, как я сказала, или ты не довезешь меня до милиции. — Вы что, броситесь под машину? — А ты хочешь проэкспериментировать? Я задумалась. То, что предлагала эта женщина, было связано для меня с большим риском. Но на самом деле концовка была бы неплохая. Являемся вдвоем к Степаниде: вот мой отчет о проделанной работе — Вера Шегирян. Мне даже объяснять ничего не будет нужно. Коврина поймет все с ходу. Если где-то в глубине души у нее и остались сомнения насчет того, кто убил ее ненастоящего сына, то появление Шегирян в качестве доказательства их быстро опровергнет. Однако у меня вызывали большие опасения резкие смены настроения, происходившие с моей спутницей. Я не врач, и мне трудно разобраться, здорова она душевно или нет. Если нет, то от нее можно ожидать чего угодно. — Хорошо, — согласилась я после кратковременной борьбы с самой собой. — Только сначала вы мне дадите на осмотр свою сумку и вывернете все свои карманы. Шегирян усмехнулась, бросила сумку на лавочку, сама села рядом. — Валяй, осматривай, — это прозвучало так грубо, что я с удивлением покосилась на нее. В этот момент она показалась мне чрезвычайно вульгарной. «А чего же ты хочешь? — спросила я сама себя. — Человек столько лет провел в тюрьме. К тому же ее явно оскорбило недоверие». Но я все равно решила довести дело до конца. Осмотр сумки и карманов не подтвердил моих опасений. Основное содержимое сумки составляли доллары, сложенные в пачки. Деньги, вырученные за квартиру. — Все в порядке? — спросила она уже мягче, решив, видимо, реабилитировать себя в моих глазах и вернуть мое расположение. — Да, в порядке. Поехали. Сидя в такси, я дозвонилась с сотового телефона до Степаниды и предупредила ее о своем скором визите. Разумеется, не уточнив, что буду не одна. И вот мы стоим вместе с Верой перед дверью, за которой живет женщина, перечеркнувшая всю ее жизнь. Шегирян встала так, чтобы, взглянув в «глазок», было невозможно ее увидеть. — Здравствуйте, — поприветствовала я возникшую в дверях Коврину и на всякий случай поставила ногу между косяком и дверью. Шегирян вышла к свету, падавшему из квартиры. Степанида долго вглядывалась в черты ее лица. Видимо, за время, прошедшее после их последней встречи, Вера сильно изменилась. Когда до Ковриной наконец дошло, кто стоит перед ней, она, как я и предполагала, попыталась захлопнуть дверь. — Не суетитесь, Степанида Михайловна, — попросила я ее дружелюбно и, распахнув дверь, впустила в квартиру свою спутницу. Коврина схватилась за сердце. — Зачем вы привели в мой дом эту женщину? — визгливым голосом воскликнула она. — Вы хотите, чтобы она меня прикончила?! — Не волнуйтесь. Пока я здесь, вам ничего не грозит. Реакцию Ковриной я предугадала, но гораздо больше меня сейчас волновала Шегирян. Я посмотрела на нее, увидела закипавшую в ее глазах ненависть и в тот миг пожалела о том, что уступила уговорам. Ох, не нужно было им встречаться… Чревато это все… Но Шегирян сумела потушить пожар в своих глазах и молча прошла в комнату. Встав у двери, чтобы предотвратить возможный побег Ковриной, я пригласила ее в зал. Итак, передо мной вступают в схватку две противоборствующие стороны, а я выступаю в роли арбитра. Шегирян подошла к окну и повернулась к нему спиной. Теперь мне было трудно сосредоточить взгляд на ее лице, а меня и Коврину она видела при максимальном освещении. Знакомый приемчик, и пользуюсь им не только я. — Что ты заерзала, Степа? — начала первой Вера, причем совершенно хладнокровно, спокойным голосом. — Ты ведь не сделала в своей жизни ничего плохого, и совесть тебя не мучит. Не так ли? Глаза Степаниды забегали. Она по-прежнему не желала общаться с женщиной, у которой украла сына, поэтому посмотрела на меня. — Избавьте меня от этого разговора, — уже более сдержанно произнесла она, смерив меня высокомерным взглядом. — Если вы не получили еще от меня денег, это не дает вам права вытворять все, что заблагорассудится. «Деньги-то я, дорогая Степанида Михайловна, получила уже давно, — ответила я ей… мысленно. — И могла бы, собственно, бросить это дело к чертям собачьим. По крайней мере, имела полное право не лезть в дебри за выяснением того, кто был отравлен, — ваш сын или нет. Все равно получить с вас денег, кроме тех двух тысяч, принадлежавших на самом деле Жиге и украденных вами, я не смогла бы. Вы неплатежеспособны, к сожалению. И тем не менее, к вашему крайнему неудовольствию, которое вы теперь демонстрируете, я выполнила ваш заказ — нашла убийцу. Пожинайте теперь, что посеяли». Вслух же я сказала коротко: — Вы заказывали мне найти настоящего убийцу вашего сына, — я сделала ударение на слова «вашего». — Чем вы теперь недовольны? Коврина опустилась на табуретку. — Убийца должен сидеть в тюрьме, — заключила она потухшим голосом, — а не гулять на свободе. — Все правильно, — подтвердила Вера. — Все дело в том, что я хочу забрать тебя с собой. Вот это поворот! Мне что, придется к Свитягину двоих конвоировать? На Коврину было страшно смотреть. Ее лицо исказила жуткая гримаса, которую не изобразить ни одному талантливому актеру. Шегирян тем временем продолжала: — Перед законом должны отвечать все, а не выборочно. Так что собирай пожитки. Пришло и твое время, Степа, в тюрьме сидеть. Коврина сделалась белее первого снега, не спеша падавшего за окном и устилавшего чистым ковром землю. — А что, — вклинилась в разговор я, — это мысль. Заодно и брата своего навестите. Он уже там давно отдыхает. — Как? Егор? — У вас есть другие братья? — ответила я вопросом на вопрос. «Какая славная уголовная семейка, — подумалось мне. — Представляю, как широко раскроется рот у Свитягина. Нужно, кстати, ему позвонить». Прикинув, что между Шегирян и Ковриной приличное расстояние и, если что, среагировать успею, я села в кресло и набрала на мобильнике знакомый номер. Теперь дар убеждения не должен мне изменить, так как придется уговаривать Свитягина прислать за нами машину. Пока я крыла козырями свитягинские тузы, пытаясь доказать ему, что звоню не из-за своей очередной прихоти, две враждующие стороны сохраняли молчание. Шегирян остановила долгий взгляд на Ковриной, а та сверлила глазами пол. Свитягин наконец сдался и обещал прислать машину. — Жди в течение дня. — Что-о? Ты не представляешь, в каком интересном положении я нахожусь. Машина нужна срочно. — Ну, дорогая, у нас тут не автопарк! К тому же и без тебя забот по горло. Он разозлил меня не на шутку. — Короче, так: если ты не появишься в течение часа, я не знаю, что с тобой сделаю! Понял? А что еще я могла сказать? Не угрожать же в самом деле Свитягину, что отпущу Шегирян на все четыре стороны. Ему на это наплевать. Опер, услышав мой своеобразный шантаж, засмеялся. — Ого! Дама в интересном положении угрожает капитану при исполнении. Это в твоем духе, Иванова. Как славно, что с чувством юмора у него все в порядке. Николай сдался: — Ладно. От тебя не отвяжешься. Диктуй адрес. Хорошо хоть так, могло быть и хуже. Положив рядом с собой трубку, я посмотрела на Шегирян. Скрестив руки на груди, она взирала на Степаниду с таким омерзением, с каким обычно смотрят на тараканов. Меня поражал диапазон противоположных чувств, которые успевали посетить ее за непродолжительный отрезок времени. Да, для ее натуры явно было характерно сильное непостоянство. В данный момент ей доставляло удовольствие смотреть, как Степаниду от всего происходящего уже начал колотить нервный озноб. Коврина опять схватилась за сердце, встала с табуретки и, дойдя до дивана, легла. Я вспомнила желание Шегирян, чтобы Коврина увидела ее и умерла от страха. Как бы и впрямь не померла… Степанида совсем затихла. Я подошла к ней и потрясла за плечо. Бывшая начальница детского дома лежала без сознания. — Вы, оказывается, страшная женщина, — по-новому посмотрев на Веру, сказала я после того, как вызвала «Скорую». — Откуда вы могли знать, что все так обернется? Вера повернулась ко мне спиной и уставилась в окно на падающий снег. — Она уже перенесла два инсульта. Это, вероятно, третий. А может быть, инфаркт. Мне без разницы. — Если бы я знала… — Но ты не знала. Поэтому не терзайся угрызениями совести! — выкрикнула она мне. — Ты же понимаешь, никакая тюрьма ей не светит! Теперь невозможно доказать, что она совершила подмену детей. Да и сколько лет прошло… Праведный гнев, обуявший Шегирян, вырвался наружу. Она продолжала: — Конечно, мне было бы спокойнее знать, что она гниет на зоне, так же, как и я. За ее внешне сильной натурой скрывается трусливая душонка, и в этом, с позволения сказать, учреждении, ей было бы не выжить. Но коль уж зона ей не светит, то пусть подохнет в больнице! Обеспокоенная состоянием Степаниды, я подошла и нащупала у нее пульс. Еле-еле различим. Где же «Скорая», черт возьми! Наверное, Шегирян имеет моральное право поступить таким образом, — пыталась убедить я себя. Но почему-то это получалось у меня не очень. Я позвонила еще раз. Диспетчер ответила, что машина уже выехала. Коря себя в совершенном поступке, хоть и обдуманном, но все же неправильном, я сидела в кресле и чувствовала нарастающее напряжение во всех своих членах. Наконец раздался долгожданный звонок в дверь. К моей радости, а может, и к неудовольствию — я не смогла сразу до конца разобраться в своих ощущениях, — первым прибыл Свитягин. Может ведь, если захочет. Вера не двинулась с места и все так же изучала пейзаж за окном. Коротко обрисовав Николаю обстановку, я сообщила, что ему необходимо сейчас забрать Шегирян с собой. — Она готова сделать признание, — заверила я Николая. — Признание в убийстве Коврина, как я понял? — Признание в убийстве своего сына, — уточнила я. — Не понял. — Мне нужно дождаться «Скорую», — торопливо сказала я. — Потом подъеду и разложу тебе все по полочкам. Свитягин недоверчиво взглянул на меня, и я открыла уж было рот, чтобы объясниться до конца, но услышала растянутое «ладно», а затем и следующее: — Посмотрим, что это за пташка. Давай ее сюда. Я подошла к Вере. — Вы должны поехать с капитаном, — обратилась я к ней, указывая в сторону коридора. Взгляд ее, брошенный на меня, был насмешливым. — Единственным человеком, которому я была что-то должна, был мой сын. Но ты не волнуйся, — она похлопала меня по плечу, — я сдержу свое слово. У меня к тебе только одна просьба. — Вера подняла с подоконника свою сумку и протянула мне. — Отдай и эти деньги моей внучке, Полине. Мне они уже ни к чему. Я кивнула головой. — Хорошо. Твердой походкой Шегирян вышла из комнаты. Когда дверь захлопнулась, я подошла к окну, чтобы посмотреть, может быть, в последний раз на ту, мысли о которой не давали мне покоя последнее время. Свитягин гостеприимно распахнул перед ней дверцу «козлика». Вера села на заднее сиденье, опер устроился рядом с ней. Машина тронулась. Ну вот и все. Перелистнута еще одна страница моей жизни. Из-за угла вывернула «Скорая» и остановилась на том месте, где только что стояла милицейская машина. До конца дня мне еще придется основательно поработать — дать полный расклад Свитягину, во всех деталях. Но зато после я вольная птица. Нужно обязательно где-нибудь отдохнуть. Съездить, например, на Золотые Пески в Болгарию на недельку. Необходимо дать отдых натруженному мозгу. Мы с врачом погрузили Коврину на носилки, и заросший щетиной эскулап сообщил мне, что кроме нас двоих, пока еще живой груз нести некому. Хотя и, добавил он, спешить в общем-то бессмысленно. Я слышала все это краем уха, так как мысленно уже грелась под теплым болгарским солнцем. * * * Пальцы ловко бегали по клавиатуре. За окном стояла пасмурная погода, и мягкий свет настольной лампы создавал уютную обстановку в комнате. Время от времени я отвлекалась, клала замерзшие ноги на горячую батарею, отхлебывала кофе и косилась на авиабилет, лежащий на видном месте на столе. Завтра меня здесь уже не будет. Завтра я буду в Болгарии. Зазвонил телефон. — Алло, это Свитягин. У меня новости. Предчувствуя нехорошее, я нахмурила брови. — Шегирян умерла. Вот так. Коротко и ясно. Был человек, а теперь нет. — Что случилось? — Отравилась, похоже, чем-то. Вскрытие еще не делали. Скорее всего, все та же синильная кислота. Вот почему Вера была так спокойна. Знала, что уйдет вслед за сыном. Уйдет к своему Врежику, ради которого жертвовала всем в этой жизни. Здесь ее уже ничто не держало. — Она призналась во всем? — Да. С этим все в порядке, — Свитягин тактично выдержал паузу. — В ее кармане было обнаружено письмо на твое имя. Можешь забрать. — Хорошо, я сейчас подъеду. — Голос мой осип — я и не ожидала, что так расстроюсь. — Меня не будет, я на выезде. Возьмешь у охранника на вахте. — Хорошо, — монотонно повторила я и повесила трубку. Села опять за компьютер и уставилась на буквы. Краткое изложение истории Шегирян. Решила отослать ее Даниилу Сергеевичу. Он не знает многих существенных деталей, а с ними его книга может получиться гораздо глубже и интересней. Как-нибудь потом, закутавшись в плед на диване, я смогу взять ее в руки и прочитать в художественном изложении рассказ о том, как мать убила собственного сына. А сейчас… Я выключила компьютер и оделась. Необходимо узнать, о чем в предсмертном письме хотела сообщить мне Вера Шегирян. Письмо было написано от руки. Мелким ровным почерком. Любой графолог дал бы заключение, что человек, писавший письмо, находился в ясном, спокойном расположении духа. Никакой паники и страха. Вера совершила хорошо просчитанный и запланированный поступок. О том, что она это сделает, Шегирян знала уже тогда, когда гадала мне в самолете. «Для кого-то эта встреча очень плохо закончится», — сказала она мне тогда. А я-то боялась за себя… «Надеюсь, — писала мне эта странная и необычная женщина, — ты не отмахнешься и прочтешь мое письмо, Таня. Не буду рассказывать тебе, что чувствую, скажу одно: я должна быть там, где он. Думаю, сказано исчерпывающе. К тебе обращаю еще одну просьбу, на сей раз, как ты понимаешь, последнюю. У меня нет никого, к кому я могла бы с ней обратиться. Найди могилу моего мальчика и закажи табличку на его имя. Хоть меня и не будет уже в живых, когда ты будешь читать это письмо, мне важно знать, что на земле отдана последняя дань моему Врежику. Заранее спасибо». В конце — вчерашнее число и витиеватая подпись. Первую ее просьбу я выполнила: деньги, которые она оставила, перешли в руки Светланы. Я уверена, она использует их с максимальной пользой для маленькой девочки Полины. Вторую просьбу я тоже выполню, как только вернусь с Золотых Песков. Живым ведь иногда нужно отдыхать, не так ли? Я вышла на улицу. Холодный северный ветер обжег мне лицо. Тот самый ветер, создавший викингов. Вот и еще одна жертва пала под натиском ледяного пришельца с севера. Очень жаль, что не последняя.