Б о р ц о в. Голос, движения… Мари, это я! Сейчас я перестану… быть пьян… Голова кружится… Боже мой! Постой, постой… я ничего не понимаю. (Кричит.) Жена! (Падает к ее ногам, и рыдает.)

Около супругов собирается группа.

М а р ь я Е г о р о в н а. Отойдите прочь! (Кучеру.) Денис, едем! Я не могу здесь долее оставаться!

М е р и к (вскакивает и пристально вглядывается ей в лицо). Партрет! (Хватает ее за руку.) Она самая! Уй, народ! Жена баринова!

М а р ь я Е г о р о в н а. Пошел прочь, мужик! (Старается вырвать у него свою руку.) Денис, что же ты смотришь? (Денис и Тихон подбегают к ней и хватают Мерика под руки.) Это разбойничий вертеп! Пусти же руку! Не боюсь я!.. Подите прочь!

М е р и к. Постой, сейчас отпущу… Дай мне сказать тебе одно только слово… Одно слово, чтоб ты поняла… Постой… (Оборачивается к Тихону и Денису.) Прочь вы, хамы, не держите! Не выпущу, покеда слова не скажу! Постой… сейчас. (Бьет себя кулаком по лбу.) Нет, не дал бог разума! Не могу я тебе этого слова придумать!

М а р ь я Е г о р о в н а (вырывает руку). Поди ты прочь! Пьяницы… Едем, Денис! (Хочет идти к двери.)

М е р и к (загораживает ей дорогу). Ну, погляди ты на него хоть одним глазом! Приголубь ты его хоть одним словечком ласковым. Богом молю!

М а р ь я Е г о р о в н а. Возьмите от меня этого… юродивого.

М е р и к. Так пропадай же ты, проклятая, пропадом! (Взмахивает топором.)

Страшное волнение. Все вскакивают с шумом и криком ужаса. Савва становится между Мериком и Марьей Егоровной… Денис с силой отталкивает в сторону Мерика и выносит свою барыню из кабака. После этого все стоят как вкопанные. Продолжительная пауза.

Б о р ц о в (ловит в воздухе руками). Мари… Где же ты, Мари!

Н а з а р о в н а. Боже мой, боже мой… Душеньку мою надорвали вы, убивцы! И что за ночь окаянная!

М е р и к (опуская руку с топором). Убил я ее, аль нет?..

Т и х о н. Благодари бога, цела твоя голова…

М е р и к. Не убил, стало быть… (Пошатываясь, идет к своей постели.) Не привела судьба помереть от краденого топора… (Падает на постель и рыдает.) Тоска! Злая моя тоска! Пожалейте меня, люди православные!

Занавес

(КАЛХАС)

В а с и л и й В а с и л ь и ч С в е т л о в и д о в, комик, старик 68-ми лет.

Н и к и т а И в а н ы ч, суфлер, старик.

Действие происходит на сцене провинциального театра, ночью, после спектакля.

Пустая сцена провинциального театра средней руки. Направо ряд некрашеных, грубо сколоченных дверей, ведущих в уборные; левый план и глубина сцены завалены хламом. Посреди сцены опрокинутый табурет.
– Ночь.

Темно.

С в е т л о в и д о в в костюме Калхаса, со свечой в руке, выходит из уборной и хохочет.

С в е т л о в и д о в. Вот так фунт! Вот так штука. В уборной уснул! Спектакль давно уже кончился, все из театра ушли, а я преспокойнейшим манером храповицкого задаю. Ах, старый хрен, старый хрен! Старая ты собака! Так, значит, налимонился, что сидя уснул! Умница! Хвалю, мамочка. (Кричит.) Егорка! Егорка, черт! Петрушка! Заснули, черти, в рот вам дышло, сто чертей и одна ведьма! Егорка! (Поднимает табурет, садится на него и ставит свечу на пол.) Ничего не слышно… Только эхо и отвечает… Егорка и Петрушка получили с меня сегодня за усердие по трешнице, - их теперь и с собаками не сыщешь… Ушли и, должно быть, подлецы, театр заперли… (Крутит головой.) Пьян! Уф! Сколько я сегодня ради бенефиса влил в себя этого винища и пивища, боже мой! Во всем теле перегар стоит, а во рту двунадесять языков ночуют… Противно…

Пауза. Глупо… Напился старый дуралей и сам не знает, с какой радости… Уф, боже мой!.. И поясницу ломит, и башка трещит, и знобит всего, а на душе холодно и темно, как в погребе. Если здоровья не жаль, то хоть бы старость-то свою пощадил, Шут Иваныч…

Пауза. Старость… Как ни финти, как ни храбрись и ни ломай дурака, а уж жизнь прожита… шестьдесят восемь лет уже тю-тю, мое почтение! Не воротишь… Всё уж выпито из бутылки и осталось чуть-чуть на донышке… Осталась одна гуща… Так-то… Такие-то дела, Васюша… Хочешь - не хочешь, а роль мертвеца пора уже репетировать. Смерть-матушка не за горами… (Глядит вперед себя.) Однако служил я на сцене 45 лет, а театр вижу ночью, кажется, только в первый раз… Да, в первый раз… А ведь курьезно, волк его заешь… (Подходит к рампе.) Ничего не видать… Ну, суфлерскую будку немножко видно… вот эту литерную ложу, пюпитр… а всё остальное - тьма! Черная бездонная яма, точно могила, в которой прячется сама смерть… Брр!.. холодно! Из залы дует, как из каминной трубы… Вот где самое настоящее место духов вызывать! Жутко, черт подери… По спине мурашки забегали… (Кричит.) Егорка! Петрушка! Где вы, черти? Господи, что ж это я нечистого поминаю? Ах, боже мой, брось ты эти слова, брось ты пить, ведь уж стар, помирать пора… В 68 лет люди к заутрене ходят, к смерти готовятся, а ты… О, господи! Нечистые слова, пьяная рожа, этот шутовской костюм… Просто не глядел бы! Пойду скорее одеваться… Жутко! Ведь этак ежели всю ночь здесь просидеть, то со страху помереть можно… (Идет к своей уборной.)

В это время из самой крайней уборной в глубине сцены показывается Н и к и т а И в а н ы ч в белом халате.

С в е т л о в и д о в и Н и к и т а И в а н ы ч.

С в е т л о в и д о в (увидев Никиту Иваныча, вскрикивает от ужаса и пятится назад). Кто ты? Зачем? Кого ты? (Топочет ногами.) Кто ты?

Н и к и т а И в а н ы ч. Это я-с!

С в е т л о в и д о в. Кто ты?

Н и к и т а И в а н ы ч (медленно приближаясь к нему). Это я-с… Суфлер, Никита Иваныч… Василь Васильич, это я-с!..