Всю эту «инквизицию» и «произвол» он от начала до конца слышал! Я оторопел было, но быстро пришел в себя и сам ему наперерез:

– Ты Дата Туташхиа?

Карпыч, как это услышал, бросил двигать свой сундук, влез на него и глаз не сводит со своего гостя.

– На каторге был?

Я кивнул.

– За что дали?

– Фальшивые деньги… – Этот человек взял меня в оборот и вертел меня, как ему хотелось. Я хотел ему сказать, что не его это дело, был я на каторге или нет, и пусть сам ответит, Туташхиа он или не Туташхиа, а вместо этого, сам видишь, какая петрушка получилась. Но все же поинтересовался, с чего это он про каторгу подумал.

– Кандалы таскал. По походке видно, – ответил он.

Значит, он не только шел за мной и смотрел, куда я сверну и куда приду, он еще понял, что я на каторге был. Теперь ему ничего не составляло расспросить меня, какие я дела обделывал и где, и, бог ведает, наверно, заставил бы меня все ему выложить. А после заставил бы еще проводить себя на поезд, внести хурджин в вагон, дал бы гривенник и отпустил…

– Я – Туташхиа. Дата Туташхиа. Тебе – зачем?

– Ты Дзобу Дзигуа помнишь?

– Помню. В духане он с тобой сидел?

– Он самый.

Туташхиа помолчал и взглянул на меня:

– Ну, дальше?

– А дальше то, что он вот-вот заявится. И знаешь, зачем? Тебя прикончить. Он человек такой, жалость ему незнакома. От своего он не отступит. Не знаю, кто из вас кого обойдет, но крови не миновать. Быть посему.

– В моем доме убийство?!! В мокрое дело хотите меня втянуть? – Карпыч забегал вокруг нас как оглашенный. – Полицию позову. Городовой!!!

– Успокойся!

– Брось фармазонить, сядь, мать твою…

Захар Карпыч опустился на сундук и притих.

– Дзоба Дзигуа хочет убить меня?.. Почему?

– Это уж вам с ним лучше знать.

– Ну и как же мне быть?

– Кончай свои дела и уходи, пока он не пришел.

– Я подумаю, – проговорил Туташхиа тихо.

Он достал из кармана три сотенные и протянул Карпычу:

– Вот то… зачем звал.

Карпыч не был бы Карпычем, если б из любого дела пользы себе не находил. Что, ты думаешь, он сказал Туташхиа?

– Тот человек велел тебе передать, что только книжка стоит четыреста, да печать – сто. Меньше пятисот не выходит! Честью своей клянусь, раз дело вот так поворачивается, мне и комиссионных не надо. Ничего не надо! Ни копейки…

Перекупщики, кто понаглее, как делают? Он тебе покажет товар, ты с ним договорился и пошел за деньгами. Приходишь, а он тебе преподносит – хозяин товара по этой цене не соглашается, а запрашивает вот сколько… Он ведь сам хозяин товара, но видит, у тебя надобность, интерес, значит, можно с тебя содрать побольше. Какой там человек, какие комиссионные и задатки… Карпыч понял, что людям минута дорога, не станут они из-за пары сотен тянуть, он и давай выжимать. Я разозлился, но у меня одна забота: лишь бы Туташхиа побыстрей удочки смотал, а там Карпыч пусть хоть тысячу с него сдерет.

Туташхиа вывернул все карманы, наскреб еще восемь червонцев.

– Бери, – говорит, а сам улыбается. – Нет у меня больше ничего, а так бы и разговаривать не стал, отдал бы.

– Не могу, голубчик. Что же мне, сто двадцать из своего кармана доплачивать? Как хочешь, не могу…

А время идет… А этот здесь канючит… Я-то понимал, на что эта тля надеется. На то, что Васо спешит больше, чем Туташхиа, он и выложит свои денежки! Да если б они у меня и были, шиш под нос он получил бы от меня. И не то что не получил – убрался б Туташхиа, я б его денежки из Карпыча все выжал, а не все, так уж пополам поделил бы. Этот прохвост и похуже чего заслуживал.

– Хорошо, – сказал Туташхиа. – Пусть эти триста восемьдесят остаются у тебя, а я пойду и принесу еще сто двадцать. – Туташхиа бросил деньги на стол. – А Дзоба пусть меня подождет, – сказал он мне. – Я быстро вернусь. – И к двери.

Этого еще, думаю, не хватало, чтоб Туташхиа вернулся и с Дзобой встретился?! А он такой, обязательно, похоже, вернется, не врет… Я вскочил, схватил палку, и никто еще рта открыть не успел, как давай охаживать Карпыча. Он – к сундуку. Я ему по шее – он ползет. Я по заднице – он с замком возится. Открывает. Открыл, паспорт вытащил, он в бумагу завернут был, – а я не отступаю, палкой по загривку, по спине, по ногам. Только когда он на стол положил, я от него отстал. И ведь что интересно: как ни драл я его, он и не крутился, и не орал, будто и не чувствовал вовсе. А все оттого, что настоящего страха попробовал, смерти в глаза заглянул, пропала охота балаганить.

– Зачем ты так? Была б нужда, думаешь, я б не смог? – сказал Туташхиа.

– А затем, что бери свой паспорт и мотай отсюда!..

Говорю, а у самого голос пропал, вижу по его глазам – никуда он отсюда не уйдет. Будто шепнул мне кто: не уйдет такой человек ни от кого, ни от чего не сбежит.

Придвинул Туташхиа стул к столу, сел и давай разглядывать Карпычеву работу.

Кто на себе испытал, тот подтвердит: долгий страх сам собой испаряется. Как? А вот настает такой момент, когда замечаешь: за тобой смерть ходит или что другое в ногах путается, вокруг тебя петли делает, а ты о чем думаешь? А о том, к примеру, что мальчишкой был у тебя биток крепкий-прекрепкий, а купался ты в Куре, и он у тебя в воду упал. Или глядишь на свои ногти и удивляешься: были крапинки – и нету, куда делись?.. Смерть там или еще что, но тебе уже все едино, придет она или не придет, случится беда или обойдет стороной… Вот так и со мной тогда было.