Суд над Синявским и Даниэлем помог сделать важное открытие: что власти отказались от бессудных расправ, от пыток и избиений во время следствия, от приписывания прямых террористических намерений тем, кого они обвиняли в «антисоветской агитации», и, следовательно, от смертных приговоров за словесный «антисоветизм». Это было существенным снижением давления на общество по сравнению со сталинским временем. Однако прочтение законов властями по-прежнему определялось принципом «кто не с нами - тот против нас». Реальное осуществление гарантированной конституцией свободы слова по-прежнему считалось «антисоветской агитацией и пропагандой с целью подрыва советского общества и государства», как гласит статья 70 Уголовного кодекса РСФСР, по которой осудили Синявского и Даниэля. При своеобразных отношениях между властью и гражданами в СССР, этот суд как бы объявил «таксу» за инакомыслие - максимальный срок по статье 70 (7 лет лагеря строгого режима и 5 лет ссылки). Последующие годы показали, что нашлось немало людей, которых эта цена не остановила в их стремлении говорить правду вслух. Приговоры Синявскому и Даниэлю не прекратили распространения самиздата и практики публикаций за границей.

И еще одно важное следствие этого суда: в самиздате появилась Белая книга, включавшая запись судебного заседания, газетные статьи о «деле» писателей и - письма в их защиту.

Кампанию писем начали жены арестованных. В декабре 1965 г. жена Даниэля Лариса Богораз написала письмо генеральному прокурору - протест против ареста за художественное творчество и незаконных приемов следствия.

«Старший следователь подполковник Г.П. Кантов утверждает в беседах со мной и во время допросов, что мой муж виновен и понесет наказание… Такая предрешенность дела в процессе следствия заставляет меня сомневаться в объективности ведения дела…

Следователь позволил себе косвенные угрозы: если я буду плохо себя вести («вы понимаете, о чем я говорю», - хотя я абсолютно не понимаю, о чем идет речь), у меня могут быть неприятности по службе, «когда там узнают». Что узнают? Что мой муж под следствием? Но он ведь еще не признан виновным. А если и был бы признан, какие у меня могут быть неприятности и почему? Неужели мы возвращаемся к временам репрессий против семей осужденных, обвиняемых, подозреваемых людей?… Я… требую соблюдения норм человечности и законности". [33]

За прошедшие с тех пор годы таких писем написано несчетное число, но в 1965 г. такой тон и аргументы были новаторскими.

Лариса Богораз оказала огромное влияние на развитие событий в тот начальный период. Она стала притягательным центром для людей, сочувствовавших арестованным. Ее органичное правосознание и спокойное бесстрашие заражали, ее позиция служила примером. От Богораз и ее друзей эти новые идеи как круги по воде расходились по Москве, сказались на содержании и тоне других писем в защиту Синявского и Даниэля.

Известно 22 таких письма. [34] 20 из них написаны москвичами. Подписали эти письма 80 человек, в том числе более 60 членов Союза писателей.

Конечно, озабоченность именно писателей по поводу этого суда, как и по поводу суда над Бродским (см. стр. 220-221), в большой степени объясняется тем, что речь шла о свободе художественного творчества и судили их коллег, но и это не случайно: для русской литературы традиционен антагонизм с властями, лучшие русские писатели всегда отстаивали уважение к личности, были ее защитниками.

Письма о Синявском и Даниэле написали в основном их сверстники (т.е. люди среднего возраста), а то и пожилые. Все они были с высшим образованием, некоторые - с учеными степенями; все имели работу в соответствии со своим образованием. Это был советский образованный «средний класс», что отличало авторов писем от заводил с площади Маяковского и смогистов, начавших конфронтировать с властями смолоду и так и не вписавшихся в официальное общество.

Новый общественный круг, заявивший свои претензии власти, избрал для этого не демонстрации, а эпистолярную форму, дававшую больше возможностей для индивидуального самовыражения (интересно отметить, что никто из авторов писем в защиту Синявского и Даниэля, кроме Есенина-Вольпина, не был участником демонстрации 5 декабря 1965 г., хотя некоторые присутствовали на Пушкинской площади в качестве зрителей).

Письма в защиту несправедливо репрессированных писали и прежде, даже в годы сталинского террора. В те времена написать такое письмо были величайшей наивностью или актом величайшего мужества, так как это могло привести к аресту самого автора. Но эти письма не были правозащитными документами: их аргументация исчерпывалась уверениями, что репрессированный человек предан советской власти и арестован «по ошибке».

В 1958 г., во время травли Бориса Пастернака за опубликование за границей «Доктора Живаго», в самиздате ходила стенограмма собрания в Союзе писателей, где его коллеги «осудили» его. [35] Тогда многие сочувствовали писателю и выражали свое сочувствие вслух. Очень может быть, кто-то и писал о своем возмущении травлей, но эти письма прочли лишь чиновники, которым они были адресованы.

Так что усилия в защиту Пастернака остались неизвестными. Это можно сказать и о письмах по «делу» поэта Бродского, осужденного в Ленинграде в 1964 г. на 5 лет ссылки якобы за тунеядство: эти письма тоже не распространялись через самиздат.

Писавшие письма в защиту Синявского и Даниэля не рассчитывали, что власти прислушаются к их аргументам и откажутся от суда. Целью этих писем было заявить о неприятии официальной точки зрения на этот судебный процесс и на проблему взаимоотношений личности и государства. Эти письма были рассчитаны скорее не на чиновников, которым они были адресованы, а на читателей самиздата. Эти письма, как и вся Белая книга, сыграли огромную роль в формировании нарождавшегося независимого общественного мнения, в распространении правосознания.