– Гарик, как взять интеграл де-икс, делённый на синус-икс? — спрашивает отец.

Иногда Гарик отвечает сразу, иногда берётся за карандаш, а временами и вовсе не может решить. Отец смотрит на сына, выжидающе улыбаясь: что, трудно?

За время болезни Дау Гарик сильно вытянулся.

– Гарик, какой у тебя рост? — спрашивает Дау.

– 187. На пять сантиметров выше тебя.

– Я мог бы ответить тебе словами Наполеона: «Дурак, не выше, а длиннее», — смеётся Дау.

Гуляя по дорожке, Дау часто беседовал с молодой санитаркой Таней Близнец.

– Я тут предаюсь воспоминаниям, — сказал он однажды. — Проверяю память: рассказываю Танечке о своей жизни.

– А войны никогда не будет? — спрашивает Таня.

– Нет, — убеждённо отвечает Дау. — Физики оказали человечеству огромную услугу: они изобрели оружие столь страшное, что война стала невозможной: от победителя тоже мокрое место останется.

– Какая страшная была война, — вздыхает Таня. — Мне семь лет было, а я помню, как немцы сожгли нашу деревню. Подожгли со всех сторон и стояли, смотрели, как горит. Мать взяла на руки двоих, мы с сестрой Марусей сами оделись, а Алёша остался в люльке. Ему восемь месяцев было. Вышли, я из сеней вернулась. Стенка одна полыхает, Алеша смотрит на огонь и смеётся. До этого в холоде жили, а тут жарко, он и рад. Заметил меня — и давай прыгать, чуть из люльки не выскочил. Взяла я его прямо в простынке и спрятала под шубу. Выскочила на снег, край неба красный. Увидела мать Алешу: «Что ты, — плачет, — сдурела? Ты ж его не дотащишь!». Шли долго. Потом нас партизаны подобрали. Сейчас Алёша в Горьком, учится в институте. Мать ему всегда на меня показывает и говорит: вот она — твоя мама. Из огня тебя вынесла.

Лев Давидович внимательно слушает рассказ Тани. Он любит свою сиделку, а она души в нём не чает. «Таня-квадрат» — называет её Дау: фамилия Тани — Близнец и, кроме того, — они с сестрой Марусей близнецы.

Как-то вечером Таня включила телевизор. На экране появилось холёное лицо. Прищуривая глаза, закидывая голову, безбожно растягивая слова, некий искусствовед гладкими, замусоленными, штампованными фразами вещал об искусстве. Он был тошнотворно самодоволен, его так и распирало от важности.

– Ворюга, — с презрением прошептал Дау.

– Лев Давидович, — поинтересовалась Таня, — а почему вы думаете, что это вор?

– Потому что этот искусствовед за всю свою жизнь не создал ничего полезного. А деньги народные получает, и, вероятно, немалые.

– Сколько на свете жуликов! — ужасается Таня. — А я думала, одни карманники — воры.

– Что вы! Карманники — самые безобидные.

24 июля 1965 года. Телевидение рассказывает о Николае Ивановиче Вавилове, о том, какой это был талант, как его арестовали, как из-за невежественных людей были преданы забвению его труды. Просят телезрителей прислать письма и фотографии Николая Ивановича, если они у кого-нибудь сохранились. Дау слушает с сияющими глазами.

– Замечательная передача, — говорит он.

Однажды, когда Лев Давидович сидел в саду, скрипнула калитка и на дорожке показалась тоненькая фигурка. Дау встрепенулся.

– Коруша, — сказал он жене, — к нам идёт какая-то девушка. Кажется, очень хорошенькая.

Девушка поздоровалась, назвала себя.

– Я студентка факультета журналистики, — сказала она. — Разрешите задать вам несколько вопросов.

– Пожалуйста.

Она заглянула в свой вопросник:

– Здесь о стандарте мышления…

– О чём?

– Ну, что плохо, когда все мыслят одинаково…

– Почему? Если люди мыслят одинаково, но здраво, это неплохо. А если по-разному, но глупо, ничего хорошего в этом нет. Кроме того, надо говорить «мышле?ние», от слова «мысль». Если вы говорите «мы?шление», то это от слова «мышь».

Девушка покраснела, но продолжала:

– Как вы относитесь к мыслящим машинам?

– Наличие мыслящих машин объясняется тем, что имеются люди, которые плохо мыслят. Совершенно очевидно: чего не могут машины, так это мыслить.

– Но вы знаете, сейчас многие занимаются проблемой думающих машин.

– Мало ли глупостей делается на свете. Это очередная глупость.

– Последние опыты по телепатии… — начала было корреспондентка.

– Телепатия — тоже глупость, — перебил её академик.

– Но ведь есть истины, к которым надо привыкнуть, настолько странными кажутся они вначале.

– Верно.

– Как же это объяснить?

– Видите ли, природа часто представляется нам парадоксальной потому, что в XX веке наука стала глубже. Возникли теории, опровергающие привычные понятия.

– Значит, можно сказать, что XX век — век парадоксов?

– Да, — ответил учёный.

– А вы бы могли привести пример такого парадокса?

– Частицы, которые не находятся ни в каком месте пространства.

– Ни в каком?

– Ни в каком.

– Странно…

– Вот именно. Но это факт. Он доказуем. Для вас это странно, вы представляли это иначе. Но привыкать к новым истинам обязательно.

– А если кто не хочет?

– Тот дурак, — невозмутимо ответил он. — В науке истина всегда пробивает себе путь.