— Так куда вам все-таки? – Я взглянула в зеркало заднего обзора. Старая дама глядела в окно с детской заинтересованностью, будто ей было абсолютно все равно, куда ее везут, лишь бы ехать.

— Мне все равно, – тут же и подтвердила она мое впечатление. – А у вас русский акцент. Вы из России?

— Да… Но все же я не могу бесконечно кружить по улицам! Я сегодня впервые за рулем одна.

— Я вижу. – Она перешла на русский. – Вы ужасно водите, но очень отважно… Не знаю, наверное, мне надо вернуться в отель, ничего другого не остается. Это недалеко, на площади Сиона…

У нее тоже был небольшой акцент, я не могла понять, какой — похоже, американский.

— Но вы для чего-то же выехали в город?

— Да… но встреча сорвалась… Меня должен был забрать отсюда в Реховот сын моего мужа… Он хотел показать мне его могилу…

Я чуть не клюнула и без того помятую «шкоду», резко надавив на тормоз.

— Могилу… чью могилу? – И опять взглянула на нее в зеркало. Все то же отрешенное лицо старухи и тот же при этом молодо-цепкий взгляд в окно.

— Мужа моего… Повисла пауза. Ну что ж, возраст у нее почтенный…

Всяко может произойти с памятью…

— А вы… вы что, забыли, где он похоронен? – осторожно спросила я.

— Я никогда не была на его могиле, – сказала она просто. – Ну и, выходит, не суждено… Завтра уезжать… Неважно, все это неинтересно… – Она досадливо поморщилась. – Но мне сегодня абсолютно нечего делать.

Дали зеленый… поехали… Странная старуха, подумалось мне. Явно заговаривается… Хотя ей не шло это слово — старуха. Все-таки она оставалась именно дамой, старой элегантной дамой…

Между тем я приняла некое решение:

— Вы завтракали?

— Я не ем так рано…

— Но сейчас уже двенадцать. Послушайте… День у вас насмарку, вы промокли, зонтик явно сломан, в отеле скучно… А у Мананы и Васо подают отличный грибной супец в глиняном горшке.

Мы находились уже в пяти минутах ходьбы от харчевни, следовало куда-нибудь приткнуться. Я только начала осваивать эту смешную привязанность к своей машине, которую невозможно бросить абы где… И вдруг увидела отличное место для парковки! Это дождь сделал мне подарок. Отыскать среди дня в центре Иерусалима клочок асфальта с муниципальным прожорливым счетчиком — нужна невероятная везучесть.

Я алчно устремилась к добыче, сигналя впрок и распугивая всех вокруг, дабы никто не покусился… Сосредоточилась и стала совершать выученные на уроках вождения эти хитроумные штуки с реверсом. Переключала, крутила руль на полоборота… потом на полный оборот в другую сторону… Ничего не выходило! Машина вкатывалась задом в тесноватое пространство и в ровном ряду автомобилей вставала, как кривой зуб в челюсти. Я выезжала вновь, загоняла ее носом к тротуару, и тогда на дорогу высовывалась ее пухлая задница, словно ожидая и даже упрашивая, чтобы кто-то поблагородней дал ей хорошего пенделя.

— Хотите, я? – предложила вдруг моя пассажирка. Она с любопытством следила за этими беспомощными выкрутасами.

— Давайте! Я вышла, она пересела на водительское место, и — как во сне, я не поверила своим глазам! – тремя поворотами руля, совершенными одной рукой, вернее, одной ладонью, вогнала машину точнехонько в тесное гнездо между серой «даятсу-апплауз» и синим «фордом».

— Черт побери! – ахнула я, забирая ключ. – Вот это да. Сколько же лет вы за рулем?

Она засмеялась, поднимая воротник пальто:

— Совсем немножко. Сорок пять…

Я раскрыла над нами зонт и взяла ее под руку; мы тесно прижались, набычились против хлеставших струй, и за три минуты — по мокрым плитам тротуара, через знакомую подворотню и цепочку проходных дворов, то поднимаясь, то спускаясь на несколько ступеней, – добрались до нужного переулка. Мне даже не пришлось сбавить шага — старая дама довольно легко поспешала на немаленьких каблуках, излишних, на мой взгляд, в этой гористой местности.

Я опасалась, что мои грузины еще отсыпаются после какого-нибудь вчерашнего пиршества, но железная калитка во двор была отворена.

— Сюда… – Пропустила ее вперед. Придерживая на затылке свою легкомысленную шляпку, она задрала голову и стала рассматривать типично иерусалимский дворик, мощеный ноздреватыми плитами все того же местного камня. От калитки до двери в полуподвал арками шли над головой металлические перекрытия, оплетенные черными от дождя виноградными сухожилиями. На одной из ветвей скукожилась забытая гроздь, какую у нас в Ташкенте называли «заизюмленной».

Весь этот старый двухэтажный дом, настоящий иерусалимский дом мощной каменной кладки, с арочными сводами притолок и тяжелыми деревянными дверьми, с огромной плоской крышей — летними вечерами живой и заполненной до отказа, – Васо и Манана уже много лет снимали под ресторан.