С Диной контакта не было.

Мессия дернул головой, отгоняя мысль, которая обычно приходила вслед: если Дину не убили, и если она не сбежала сама, значит, она все так же живет в Ир-Ганим, по-прежнему ходит по утрам убирать в банке, отводит Хаима в детский сад… Это он, Илья Кремер, решительно свихнулся в тот проклятый день, и все, что он видит, ощущает и думает, — плод его больного воображения, а на самом деле нет ничего. В любую минуту навязчивый бред может исчезнуть, и он поймет, что лежит на койке в психушке… Вот тогда все объяснится. Куда пропал его злой гений И.Д.К., почему из реальности оказалась вычеркнута Дина, и противоречие с появлением Камня разъяснится в полном соответствии с наукой. Все станет ясно. И эти хасиды, которые тянутся за ним, и этот русский священник, вкушающий его слово, слово еврея, — самое нелепое видение за всю историю христианства. И арабы, братающиеся с поселенцами и призывающие к созданию Великой Родины от моря до моря… Бред, бред, бред.

Он продолжил путь, думая о том, что сегодня же вечером нужно обратиться с посланием к Пын Дар Вэю, конфуцианскому бонзе, перебаламутившему всю Юго-Восточную Азию своими антимессианскими идеями. В послание непременно вставить один из кодов Торы. Вряд ли подействует. Но что-то делать нужно. Не на ООН же надеяться, в самом деле.

А на кого?

На Бога. Только на Бога. Он выводил Мессию из странных и непонятных ситуаций вот уже полгода. Он дал ему счастье забвения и горе власти. Он изменил мир. Только Он поможет. Подскажет. Поведет. Барух ата, Адонай, элохейну мелех а— олам…

— Если придет просить аудиенцию женщина, — сказал Мессия в пространство, и слова его были записаны тремя диктофонами, — и с ней будет мальчик десяти лет… Они прилетели вчера из России… Женщину зовут Людмила Купревич, мальчика — Андрей. Пропустите их ко мне, хорошо?

Очередная подсознательная идея. Откуда и почему? Мессия пожал плечами

— подсознательные идеи его еще ни разу не подвели. Он обратился к Богу, и Бог дал ответ. А суть он поймет потом.

Барух ата, Адонай…

На фотографии Мессия выглядел молодо — лет на тридцать. Рисованные портреты изображали его в возрасте сорока лет или даже старше. Один из таких портретов — пятиметровой высоты — стоял у въезда в палаточный городок, и Людмила в первый же вечер после прибытия, прогуливаясь с сыном вдоль палаток, обратила внимание на то, что у Мессии глаза вовсе не пророка и освободителя человечества, а скорее — грустного и доброго дядюшки из детской сказки. Конечно, это могло быть фантазией художника. Во всяком случае, на известных всему миру фотографиях Мессия не выглядел ни грустным, ни даже добреньким — чем-то его фотографии напоминали Людмиле изображения Сталина в его кремлевском кабинете. Особенно после того, как под утро ей приснился сон…

Стоя перед портретом (Андрюша сбежал от нее к ребятам, игравшим в футбол), Людмила пыталась разобраться в себе, и ей казалось, что это удастся только тогда, когда она вспомнит, что же ей приснилось. Очень важное.

Дышалось в Израиле легко — не то, что в загаженной бензиновым угаром Москве. Даже несмотря на огромное скопление всякого народа, на разноязыкость и даже разноцветность, в палаточном городке ощущалась атмосфера тихой и ждущей глубинки. Патриархальное спокойствие. Ощущение было внутренним и никак не вязалось с гомоном перевалочного лагеря, грохотом проносившихся по шоссе тяжелых грузовиков, уличной суетой и разноголосыми хорами молящихся в импровизированных синагогах, церквах, мечетях и даже, видимо, пагодах.

Привезенных с собой денег, по расчетам Людмилы, должно было хватить на месяц-полтора, если не платить за жилье. Слава Богу, палатка была бесплатной. За месяц она, конечно, найдет своего бывшего мужа, и финансовые проблемы решатся сами собой. Пойдет работать — с явлением Мессии проблема безработицы попросту исчезла, по крайней мере, если верить газетам. Каждая из стран считала своим долгом хоть что-то вложить в экономику Земли обетованной. Негев за три месяца обзавелся сотней строительных площадок, Людмила еще в Москве читала, что там возводят и огромный химический комбинат; нет, без работы она не останется.

— Андрей! — позвала она. — В футбол еще наиграешься, пойдем поищем, где здесь православная церковь.

Андрей с неохотой оставил игру, матери он не перечил, он даже не представлял, что такое возможно. Воспитание сына Людмила считала своей жизненной удачей. Согласие с детьми — признак здоровой семьи. Ее семья была здоровой. Уход Ильи к здоровью отношения не имел — она всего лишь обрезала засохший стебель. Если бы Илья остался, вот тогда семья неминуемо начала бы болеть — нудно, изнутри, без надежд на выздоровление. И тогда ей не удалось бы сделать сына таким, нет, не послушным, она не любила это слово, подсознательно ощущая его ущербность, не послушным, а понимающим все, часто даже не высказанные вслух, желания матери.

Православный храм возводили на восточной окраине городка. Поставить успели только стены, здание было огорожено легким пластиковым заборчиком, и люди молились в большой палатке, куда с трудом помещалось человек пятьдесят. Остальные стояли снаружи, держали в руках свечи, слушали проповедь по трансляции.

— …И вот вы здесь, потому что Он позвал вас, — говорил мягкий баритон, — и здесь, на земле Господа нашего, мы снова и снова вспоминаем слова, сказанные апостолом Петром: «Итак, возлюбленные, ожидая сего, потщитесь явиться пред Ним неоскверненными и непорочными в мире». Об этом мы поговорим с вами сегодня…