Здесь можно искать новые идеалы. Нельзя позволить принимать решение относительно своей жизни в состоянии влюбленности и под влиянием сильной прихоти определять характер своего общества раз и навсегда. Надобно позволить влюбленным отказаться от своих клятв и дать им возможность свободы и именно потому, что на брак надобно смотреть несравненно серьезнее! Не такого ли рода большинство теперешних браков, что не желают иметь третье лицо, могущее быть свидетелем. А между тем, в этом третьем лице – ребенке – почти никогда не бывает недостатка, и ему приходится играть здесь роль более чем свидетеля: он – козел отпущения.

Клятва. «Если я лгу, то я нечестный человек, и пусть каждый скажет это мне в глаза». Такую формулу я рекомендую вместо присяги: она сильнее. Даже благочестивый человек не сможет ничего возразить на это: тогда было бы меньше случаев нарушения заповеди «Не произноси имени Господа Бога твоего всуе».

Недовольный. Это один из тех древних храбрецов, который сердится на цивилизацию, думая, что она имеет целью сделать доступными всем, в том числе и трусам, все хорошие вещи – честь, богатство, красивых женщин…

Утешение находящихся в опасности. В жизни, подверженной большим опасностям и превратностям, греки искали опоры и последнего refugium в размышлении и познании. Мы, живя в несравненно более безопасном состоянии, перенесли опасность на размышление и познание и отдыхаем и успокаиваемся от них в жизни.

Скепсис древних и новых народов. Решимость встречается теперь реже, чем в древние и средние века, очевидно потому, что новое время не имеет более веры в предзнаменования, оракулы, звезды, предсказания, т. е. мы сделались не способны к тому, чтобы верить в определенную нам будущность, как верили древние, которые, в противоположность нам, были гораздо меньшими скептиками относительно того, что предстоит, чем относительно того, что есть.

Культ естественных выражений чувства. На что указывает то, что наша культура не только терпит выражение печали, слезы, жалобы, упреки, негодование и смирение и считает их хорошими и более благородными неизбежностями, между тем как дух античной философии смотрел на все это с презрением и не признавал за ними необходимости существования? Вспомните только, как Платон – один из самых человечных философов – говорит о Филоктете трагической сцены. Может быть, нашей современной культуре недостает «философии»? Может быть, отвергнувши тех древних философов, мы все вместе и каждый порознь принадлежим к «черни?»

Климат шута. Шуты не водятся теперь около королей: короли любят теперь военных. Но вокруг банкиров и теперь еще растут эти цветы.

Воскресители мертвых. Суетные люди оценивают прошлое выше с той минуты, с какой они могут воспроизводить в себе ощущения его; они хотели бы даже, если возможно, снова воскресить его. Но так как суетных постоянно бывает бесчисленное множество, то опасность исторических занятий, как скоро им посвящается все время, нельзя считать незначительной. Слишком много силы тратится на всевозможные воскресения мертвецов. С этой точки зрения, может быть, легко понять все движение романтики.

Красота соответственно веку. Если бы наши скульпторы, художники, музыканты захотели воспроизвести дух времени, они должны были бы представить красоту одутловатой, громадной и нервной: так греки, под влиянием своей морали меры, создали красоту

Аполлона Бельведерского. Мы должны были бы назвать его собственно безобразным! Но проклятые «классицисты» лишили нас всякой честности!

Ирония настоящего. Сейчас у европейцев существует прием: обо всех великих интересах говорить с иронией, – потому что, вечно служа им, они не имеют времени принимать их серьезно.

Против Руссо. Если правда, что наша цивилизация имеет в себе что-то достойное сожаления, то перед вами стоит альтернатива или делать дальнейшее заключение вместе с Руссо: «эта жалкая цивилизация виновна в нашей дурной нравственности», – или делать обратное заключение против Руссо: «наша хорошая нравственность виновна в этой жалкой цивилизации. Наши слабые, неустойчивые общественные понятия о добре и зле и чудовищное господство их над телом и душой сделали, наконец, все тела и души слабыми и сломили самостоятельных, независимых, беспристрастных людей, эти столпы сильной цивилизации; где встречаются еще теперь с дурною нравственностью, там можно видеть последние обломки этих столпов». Так стоит парадокс перед парадоксом! Правды не может быть на той и другой стороне; а есть ли она вообще на одной из них? Пусть докажут.

Может быть, слишком рано. Теперь кажется так, что под всякими ложными, вводящими в заблуждение именами, и главным образом в большой тайне, делаются со стороны лиц, не считающих себя связанными существующими обычаями и законами, первые попытки организоваться и создать себе право. Меж тем до сих пор они считались преступниками, свободомыслящими, безнравственными, вредными; жили под опалой, с клеймом нечистой совести; развращенные и развращающие. Эта борьба указывает на то, что нет морали, делающей моральными всех, а что каждая исключительно саму себя утверждающая нравственность тратит слишком много хороших сил и стоит человечеству дорого. Не следует приносить в жертву отступников от обычаев, людей часто изобретательных и плодотворных; не следует считать безусловно вредным хотя бы малейшее отступление от морали, – надобно делать новые попытки улучшения жизни, надобно изгнать из мира чудовищное бремя злой совести, – вот общие цели, которые признаются всеми честными, ищущими правды людьми, и к которым эти люди стремятся.