Среди залитого водой леса, в шалашах, выстроенных для жилья летчиков, было мокро и неуютно. Под нарами хлюпала жидкая грязь, в лужах плавали окурки, а ночами у самого изголовья звучали дикие лягушечьи какофонии. Больше всего одолевали комары. Нигде еще не приходилось встречать таких огромных полчищ этих тварей. Весь воздух буквально кишел ими. Все испробованные средства защиты оказались перед ними бессильны. Не помогали ни нашатырный спирт, ни махорка, ни дикий чеснок, которым люди натирали себе тело. Достаточно было минуту-другую остаться неподвижным, а затем провести платком по незащищенной одеждой коже, как платок делался красным от крови. На рассвете, когда летчиков поднимали, со всех сторон неслись проклятия по адресу этого гнуса. Искусанные за ночь уши Зандарова приняли ежевичный оттенок и неестественно топырились по сторонам, напоминая два огромных вареника. Доведенный до отчаяния, Зандаров восклицал, ощупывая лицо:

– «Мессершмитт», ей богу, это невинный барашек по сравнению с этими кровожадными драконами!

– Подумаешь, какое дело! Не обращайте внимания… – бодро советовал Грабов, хотя у самого глаза заплыли, а нос стал такого необыкновенного сизого цвета, какой изредка лишь можно встретить у старых броварников, глотнувших за свою жизнь не одно ведро горячащих напитков. Вечерами, перед тем как лечь спать, летчики хлопотливо развешивали свои сырые портянки для просушки. Но ночью снова припускал дождь, и портянки оставались мокрыми.

Как-то на рассвете Аверин долго шарил под нарами, разыскивая в темноте свой чемодан.

– Куда он запропастился – ума не приложу… – ворчал он.

– Кто запропастился? – спрашивали товарищи.

– Да чемодан… Ночью исчез мой чемодан…

– Не волнуйся, найдется, – успокаивали его летчики.

Чемодан был обнаружен в противоположном конце шалаша, плавающим в луже под нарами первой эскадрильи. Подступившая за ночь вода пронесла его туда через все помещение. Обрадованный Аверин выудил его из воды, заглянул внутрь и, выругавшись, злобно стукнул крышкой.

– Все промокло.

– А ты, Аверин, к следующему плаванию проконопать и просмоли свое судно… Иначе весь груз махорки и портянок пойдет на дно… – подтрунивал Остап, встряхивая собственные сапоги и выливая из них воду.

Аверин только пыхтел.

Спустя час после завтрака экипажи второй эскадрильи лежали на мокрой траве вокруг тлеющего костра. Ежась, они усердно попыхивали цигарками и обмахивались ветками. До первого вылета оставалось немногим больше часа. На свежеумытом, розовом, как щеки ребенка, небе всходило солнце. Под косыми лучами его на глянцевых крыльях самолетов вспыхивали и играли дрожащие капли. Воздух был напоен ароматом цветов, смешанным с кислым запахом мокрых бревен. В густой листве развесистых дубов весело пировали птицы. Стрелок Черенка – сержант Горянин, прикрыв голову воротником, преспокойно досыпал у костра. Чуть заметный ветерок прошел по земле. Дым потянул в сторону сержанта, и он неожиданно начал выводить носом такие рулады, что дремавший тут же Остап с удивлением приоткрыл глаза.

– Эка его забрало! Гм… И как это он умудряется штопоры такие закручивать!

Однако дым мешал спать. Горянин чихнул, надсадно закашлялся и, переворачиваясь на другой бок, задел каблуком сапога по лежащему у его ног шлемофону. Стекла очков брызнули осколками. Остап с неудовольствием покосился на стрелка и хотел было призвать его к порядку, но зазуммерил телефон, проведенный с командного пункта. Летчики приподняли головы. Черенок взял трубку, послушал и, вдруг обернувшись ко всем, быстро завертел перед собой рукой.

– Мо-о-то-ры к запуску! – пронеслось тут же по стоянке. В небе ярким разноцветным букетом вспыхнула ракета. Группы штурмовиков улетали на Днепр.

21 июня 1944 года войска Второго Белорусского фронта прорвали немецкие укрепленные позиции на реке Проне.

Мокрые от беспрерывных дождей, утопающие в грязи советские части, оседлав стратегические шоссейные магистрали, двинулись к Днепру. По черному асфальту дорог, покрытых выбоинами, расплескивая колесами жидкую грязь, мчались грузовики, лязгали гусеницами танки и тягачи. Земля дрожала под тяжестью многотонных пушек, обвешанных гроздьями бойцов. Сброшенные с дорог, разметанные, загнанные в леса, немцы пытались организовать оборону, остановить наступающих. Катастрофа нарастала. Увязшая артиллерия, брошенные на лесных просеках грузовики стояли, похожие на серых промокших волков, пойманных в капкан смелым и умным охотником. В небе сутками не смолкал рокот моторов.

Эскадрильи полка Хазарова, прилетая на базу, еле успевали заправиться бомбами и горючим, как их снова и снова поднимали в воздух. Сплошной линии фронта не существовало, а те сомнительные обрывки извилистой черты, которые появлялись на карте начальника штаба Гудова, так быстро изменяли свое положение, что летчики, опасаясь, как бы не ударить по своим, вынуждены были летать очень низко над землей и чуть ли не высматривать, какие отличительные знаки на головных уборах солдат: красные звездочки или фашистские эмблемы.

Наконец погода установилась.

25 июня группа из эскадрильи Черенка – восемь «илов» в сопровождении четырех «лавочкиных» – подлетала к деревне с весьма замысловатым названием Бординичи-Болдиничи. Позади ведущего Черенка впервые после ранения летел Остап со своим звеном. День кончался. Солнце приближалось к закату. Тонкая струйка облаков, разлитая высоко в зените, с каждой минутой меняла свою окраску: из золотистой превращалась в ярко-оранжевую, затем постепенно краснела, багровела, делалась все гуще и темнее. Солнечные лучи, резавшие глаза, заставляли пилотов опускать очки со светофильтрами. Слегка побалтывало. Вокруг, насколько хватало глаз, синели леса. Река с ее береговыми склонами, поросшими старыми березами, стальной лентой уходила на север, все. больше суживалась, терялась в вечерней дымке. Перелетев речку, где по предположениям должен был находиться передний край, эскадрилья изменила строй. Взгляды летчиков заскользили по земле, выискивая цели. В это время навстречу им показалась другая, более многочисленная группа самолетов. Стрелок Черенка – Горянин, провожая ее взглядом, с удовлетворением заметил: