А там беседа все продолжалась.

— Кстати, как прошло совещание капитанов? Ведь ваша работа обсуждалась в пароходстве, — посмотрев на часы, спросил секретарь обкома,

— Капитаны приняли её благожелательно. Все прекрасно понимают, что значит ледовый атлас для зимнего плавания.

— Решено, товарищ Арсеньев, я поддержу вас. — Квашнин ещё раз мельком взглянул на часы. — В пять собираются рыбаки. Меня очень заинтересовал ваш доклад, — сказал он. — Течения, выходит, мешают.

— И в то же время они-то и создают возможности зимнего плавания, — продолжал волноваться Арсеньев. — Я, Андрей Александрович, пришёл к выводу…

— Пять часов, Андрей Александрович. Рыбаки собрались, — с некоторой торжественностью доложила появившаяся в дверях секретарша.

— Зовите, — сказал Квашнин, закашлявшись. — Извините, но больше у меня нет ни минуты. — Он вышел из-за стола, пожал Арсеньеву руку и уже раскладывал какие-то карты и планы.

«Все ли я сказал Квашнину? — подумал Арсеньев, медленно спускаясь по лестнице. — Как будто да».

Зарывшись в воспоминаниях, он не заметил, как подошёл к торговому порту. У проходной Арсеньев внезапно остановился. «Мне ведь в пароходство, — вспомнил он. — Надо решить, что делать с Глушковым. Черт побери, не люблю возвращаться, однако ничего не поделаешь!»

Шумная толпа кончивших работу грузчиков вырвалась из ворот. На какой-то миг она окружила стоявшего на дороге Арсеньева.

— Черти! — отряхиваясь, беззлобно ругался капитан. — Сами как мельники и меня одарили. Наверно, с «Брянска». У него во всех трюмах мука.

Не вставая с кресла, начальник отдела кадров пароходства товарищ Подсебякин, седовласый, с лицом английского джентльмена, торопливо подал маленькую костлявую руку капитану Арсеньеву.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Вы ещё здесь? А я-то думал, давно в море. — Он прищурил блеклые глаза, напыжился.

С подчинёнными Подсебякин всегда пыжился. Поправив небрежно накинутое на плечи синее пальто и склонив голову к плечу, он вынул из ящика стола пачку сигарет, чёрный мундштук с антиникотиновым патроном и принялся вставлять короткую сигарету.

«Сейчас начнётся забота о людях», — подумал Сергей Алексеевич. Он, как и большинство моряков пароходства, был неважного мнения о начальнике отдела кадров.

— Как поживает ваша жена, товарищ Арсеньев? — услышал капитан. — Как здоровье дочери? Все ли здоровы в семье?

Подсебякин никогда не утруждал себя размышлениями о чьих-то жёнах и детях. Дежурная фраза и безразличное выражение лица никого не обманывали. Он произносил их, как монахи в начале разговора: «во имя отца, и сына, и святого духа». Но считал это обязательным вступлением, так сказать, признаком хорошего тона. Он держал всегда наготове ещё несколько внушительных изречений. «Мы с вами люди государственные», — часто говаривал Подсебякин. «С культом личности у нас покончено», «Не нам обсуждать, он номенклатурный работник».

Одевался Подсебякин по особой моде: синий шевиотовый костюм, синее пальто, синяя шляпа и обязательно белое шёлковое кашне.

— Спасибо, все нормально, — нехотя ответил Арсеньев, рассматривая диаграммы.

В кабинете начальника отдела кадров всем бросалась в глаза знаменитая подсебякинская статистика. На стене за спиной начальника красовались многоцветные чертежи. Тут и столбики, и квадраты, и разные кривые. Взглянув, можно было узнать все достижения отдела кадров за прошлый год. Особенно грандиозно выглядел раздел взысканий — от «на вид» и простого выговора до понижения в должности и увольнения. Тут фигурировали и всякие проценты и просто цифровые показатели, поквартально и помесячно — отдельно комсостав и отдельно рядовые. У Подсебякина эти статистические выверты назывались «работой с людьми».

Арсеньев вздохнул: назначение подсебякинского художества было ему непонятно.

— Пожалуйста, угощайтесь, — спохватился Подсебякин, подвинув сигареты. — С выходом в море не опоздаете? — Он улыбнулся, показав Арсеньеву подозрительно белые и ровные зубы.

— Спасибо, я курю только папиросы. На весенний промысел пока ещё рано, обычно мы выходим в середине апреля, — сказал капитан. — Но вот запоздать мы все же можем: к тому, пожалуй, идёт дело.

— Надеюсь, опоздание будет не по моей вине? — спросил Подсебякин, продолжая улыбаться.

— Нет, не по вашей. Однако и к вам есть претензии.

— Выкладывайте, товарищ Арсеньев, что ж, мы люди государственные…

В словах начальника отдела кадров как будто не было ничего обидного. Но тон, которым они произносились, задевал Арсеньева. «Удивительно, — думал он, — откуда взялась у советского человека эдакая вельможность! Индюк, настоящий индюк! Доверили тебе большое дело — кадры. Это обязывает: прежде всего ты должен быть скромным и внимательным к каждому человеку, а не демонстрировать своё превосходство. Хвалиться-то ведь тебе, по сути дела, нечем. А с должностью у нас не венчают».