Несколько раз Арсеньев искоса посматривал на Василия Фёдоровича и, встретясь с ним взглядом, отводил глаза. Он чувствовал, о чем Фитилёв поведёт речь, и хотел этого разговора. Арсеньев уважал и любил своего тестя. Сегодня Василий Фёдорович казался ему особенно близким и нужным.

— Что с тобой, Серёга? Таким я тебя никогда не видел, — решился, наконец, Василий Фёдорович, испытующе глядя на зятя.

— Батя, не осуди, — как-то сразу задохнувшись, начал Арсеньев. Его лицо побледнело.

Рассказ о происшествии на корабле Фитилёв выслушал не перебивая и посапывал трубкой так, что летели искры.

— Не ждал от тебя такого! — с горечью произнёс он, когда Арсеньев замолк. — Ещё и в святом писании сказано: «Не упивайся вином, бо в нем есть блуд». Напился — значит, виноват, отвечай при всех обстоятельствах. Иначе нельзя — на капитанах все держится. Персона на корабле капитан, доверенное лицо государства. В чужих землях достоинство советского флага обязан беречь. Человеческие жизни доверены. Капитанское слово во всем мире на вес золота ценят.

Пока Фитилёв говорил, Арсеньев всматривался в давно знакомое лицо тестя.

Водолаз был настоящим помором. С детских лет он мечтал стать капитаном. Сколько слез он пролил когда-то, упрашивая отца отдать его в ученики на небольшой парусник. Знакомый кормщик обещал выучить мальчика морским премудростям. Но отец был твёрд и неизменно отвечал: «Если все мужики в море плавать пойдут, то и худого корабля некому будет построить». Василий Фёдорович родился на грани двух столетий. Отец его строил деревянные поморские суда — лодьи, карбасы. От отца Фитилёв кое-чему научился, и быть бы ему корабельным мастером, если бы не революция. Семнадцати лет он вступил в партию, участвовал в гражданской войне, выгонял из Архангельска интервентов. Потом попал на флот, служил водолазом, водолазным инструктором. Во время Отечественной войны награждён тремя орденами. Под конец войны поднимал затонувшие корабли. С детства у него осталась нежность к неуклюжим поморским кораблям, к родному городу Онеге, затерявшемуся между морем и дремучими лесами.

Помолчали. Арсеньев привычно принялся за бровь.

Василий Фёдорович спросил:

— Ну, а этот… Подсебякин с тобой как говорил?

— Так, беседовал для порядка. А через три дня торжественно заявил, что решением бюро обкома я освобождён от должности.

— Такое решение было?

— Соврал Подсебякин, это я потом узнал, а сначала поверил. Бесчестный человек!

— Эх, Серёга, у тебя против подлости иммунитета нет, не выработался! Подсебякин поторопился тебя сковырнуть, чтобы ты в наступление не пошёл. Ушлый, видать, человек. Ну ладно, а как вёл себя начальник пароходства?

— Он сказал, что Подсебякин переусердствовал, что можно было выговором ограничиться. Но теперь, дескать, переделать трудно. Сослался на бюро обкома, как там решат. — Арсеньев помолчал и взял новую папироску. — Вот, батя, приказ по пароходству. — Он вынул из нагрудного кармана кителя вчетверо сложенную бумажку.

— Подожди, подожди, — отвёл его руку Фитилёв, — приказ мы после посмотрим. Ты рассказывай. Все рассказывай.

— В общем не спал две ночи. Ждал решения бюро обкома. Хорошо, что в номере нас двое было, ещё старичок какой-то, инженер. Все толковал о новой гостинице, которую строит в городе. Отвлёк, спасибо ему…

Тени пробежали по лицу Арсеньева. Он сворачивал и сворачивал гармошкой приказ, пока бумага не превратилась в узкую полоску.

Фитилёв взглянул на зятя.

— На бюро ты получил выговор без занесения в учётную карточку?

— Да.

— Значит, обком поддержал обвинения пароходства не полностью?

— Все подсебякинские выдумки отвели.

— А ты расскажи, как все происходило.

И Арсеньев слово за словом вспомнил то заседание и в лицах изложил все тестю.

…Секретарь обкома Квашнин, прочитав документы, закашлялся, покраснел.

— Это для чего? — Он взял из дела бумажку, разорвал и бросил в корзинку. — В чем человек провинился, это и давайте обсуждать, а нечего археологией заниматься. А тут о пустяках каких-то расписано — короны какие-то, гербы, пошивка костюма, меню из столовой к делу подклеили, рекомендуете, что пить-есть человек за границей должен. Вы что, долго жили там? Зачем вся эта окрошка понадобилась? Расскажи-ка нам, товарищ Подсебякин.

Начальник кадров медленно поднялся и выпучил глаза.

— Капитан Арсеньев во время приёмки судна за границей купил медную тарелку, а на ней выбиты гербы и короны. Это антисоветская пропаганда. И ещё Арсеньев заказал костюм у иностранца, а уплатил меньше, чем обещал.

— Почему уплатил меньше? — спросил секретарь обкома.

— Портной испортил костюм, — объяснил Подсебякин, — Арсеньев не хотел брать. Потом согласился за меньшую плату. Но это не меняет дела. Советский человек не должен терять достоинства перед иностранцем. Стыдно вам, товарищ Арсеньев, — обернулся он, — вы, советский капитан, не должны так поступать. В столовой неправильно пищу принимали, не так, как все, по утрам требовали творог, от колбасы отказывались, жирного, говорили, не хочу. Мещанские, говорят, вопросы ставили перед директором-иностранцем. Стыд! Совсем вы потеряли достоинство советского человека, товарищ Арсеньев!