После нескольких расставаний-схождений мы все же порвали друг с другом и пошли разными дорожками. Пол взмыл ввысь по служебной лестнице… а я все еще на плаву, что для вольного художника уже достижение.

– Вон он, в комнате для отдыха. Просто помаши ему и держи себя в руках, – посоветовал Эрик.

Пола легко было заметить за стойкой бара у дальней стенки. До тошноты процветающего вида блондин атлетического сложения, он обладал каким-то природным магнетизмом, производя впечатление важной персоны. Это видно и по высокомерно вздернутому подбородку, и по выражению красивого лица, и по небрежным жестам, и по дорогому, самолично выбранному костюму, обтягивающему натренированные упругие мышцы, а главное, по той уверенности, с которой он разговаривает с людьми, не важно, с кем именно, будь то главы корпораций, финансисты или политики.

Когда он оторвал взгляд от барной стойки и посмотрел на меня, помахав рукой, то у меня в желудке образовалась пустота, как будто едешь в лифте и вдруг ухнула вниз на двадцать этажей. Я помахала в ответ, как я надеялась, небрежно и весело. Его тут же отвлекла официантка, которая принесла, без сомнения, его любимый скотч. Затем Пол переключился на важного вида бизнесменов, что сидели за соседним столиком.

Эрик сочувственно похлопал меня по плечу.

– Видишь, это предзнаменование, – сказал он. – Тебя зовут в Лондон как раз вовремя, чтобы увильнуть от мистера Плохие Новости. Пойдем поднимемся ко мне и поговорим, чтобы ты могла уехать до того, как Пол тебя хватится.

Мы пошли к лифту. Несмотря на то что Эрику дали представительский полулюкс в отличие от каморок, на которые разорилась компания для нас, атмосфера там была такой же унылой.

– Налетай, ребята, – сказал Эрик, открывая пластиковый контейнер с бутербродом и подозрительно осматривая его. – Боже, зачем они наняли этого шеф-повара? У них здесь все соусы французские.

Тимоти опустился на диван, поставил на столик чашку с кофе и сказал:

– Пенни, ты сейчас среди друзей, так что рассказывай. Сорвала куш?

– Это вряд ли, – сказала я спокойно и ткнула вилкой в салат. – У меня никогда не было иллюзий по поводу богатства английских родственников, – объяснила я. – Кроме того, претендентов на наследство много, некоторых я и не видела никогда. Даже страшновато.

– Повеселишься! Запоминай все, что будут говорить, потом расскажешь, – инструктировал меня Эрик. – Видела бы ты мою тетушку Агнес, когда ей не оставили в наследство шубу матери. Бог ты мой, она оторвала у шубы рукава, лишь бы та не досталась золовке. – Он бросил остатки бутерброда на тарелку. – Ладно, Пенни, милая, рассказывай, что ты нашла о нашей необузданной и прекрасной Борджиа?

Мы посплетничали о Лукреции, пересказав все, что слышали, словно она была живой кинозвездой. Я открыла портфель и разложила все эскизы, которые успела сделать, а также заметки о драгоценностях и мебели, одежде и прическах того времени.

– Конечно, все это только наброски, – сказала я.

– О-ча-ро-вательно! – воскликнул Тимоти, разглядывая образцы золотой тесьмы, которые я им принесла.

Это самые счастливые моменты в моей работе, когда люди, с которыми я работаю, восхищаются тем, что я сделала. Тим, который занимается реквизитом, передаст мои чертежи и записи костюмеру и постижеру. [1] Эрик пробежится по «блошиным рынкам» в Италии и Испании до отъезда. Затем они засядут за работу в мастерской, в рабочем квартале Бруклина, с бригадой плотников, портных и прочего мастерового люда, которые будут пилить, строгать, обивать, кроить, шить… ваять, одним словом. Мы называем это созиданием подложной достоверности.

Для работы с Наполеоном я на самом деле занималась подделкой произведений искусства. Я сделала копии картин и портретов, которые принадлежали Наполеону и Жозефине. Эрик сказал, что мне может пригодиться это в будущем – если компания разорится, то я всегда смогу зарабатывать на жизнь незаконной подделкой картин.

– Отлично поработала, Пенни! – восхищенно воскликнул Эрик, изучая копию, которую я сделала с фотоснимка гравюры Лукреции Борджиа, написанной в пятнадцатом веке.

– Я постараюсь найти настоящий портрет или гравюру. Трудно уловить детали, когда оцениваешь по фотографии или копии, – сказала я им. – Тут еще путаница с портретами, которые считаются копиями утерянных оригиналов.

– Что ж, с «Жозефиной» мы практически закончили, так что можешь не возвращаться на съемочную площадку, когда разберешься с делами в Лондоне. Отдохни немного и приступай вплотную к работе над Борджиа.

– Что наденешь на оглашение завещания? – спросил Тим.

– Черный шелковый костюм. Но я еще не начала укладывать вещи, – призналась я.

Они оба поцокали языками и покачали головами.

– Мой тебе совет, не сильно рассчитывай на Шери, – предупредил Эрик, – не исключено, что она не сможет подбросить тебя в аэропорт вовремя. Все, детка, езжай с Богом.

Жизнь так или иначе постоянно напоминает мне, почему я разлюбила реальный мир и упрямо пытаюсь жить в своем параллельном пространстве. Общественный транспорт наглядный тому пример. Самолет был полон, сиденья поставлены так близко друг к другу, что условия противоречили анатомии человека, а когда мы взлетели, то парень впереди меня откинул спинку сиденья прямо мне на колени. Я старалась не думать о сгустках крови, которые образуются, когда путешествуешь в таких условиях, – сгустках, которые потом тебя убивают. Женщина рядом со мной у окна так загрузила верхнюю полку для ручной клади багажом, что в процессе смяла мой плащ. В ногах она поставила огромную холщовую сумку синего цвета с многочисленными карманами, заполненными бутылками и одеялами. Женщина открыла сумку, и из нее высунулась голова обезьянки. Обезьянка выглядела спокойной и послушной, но тут она увидела меня. Я по ошибке приняла ее оскал за улыбку и потому испугалась, когда обезьянка вдруг зашипела и плюнула. Ее хозяйка улыбнулась мне с притворной добротой.