— Мы же все-таки выбирали президента, демократический строй ради того, чтобы был защищен человек, особенно маленький человек…

— Ну и что дальше? Что изменилось?

— Что?

— Да ничего не изменилось! Еще хуже становится!

— Почему?

— Да потому, что мы выбираем людей недееспособных, мы еще политически недальновидные люди. Да и нету пока еще людей, которые… Мы, к сожалению, не выпестовали политиков, которые были бы, допустим, способны управлять по-настоящему нашим государством. Если раньше коммунистическая партия делала это все, она брала числом, а не умением, было много людей, коллективные решения принимались более-менее верные, пусть они были формальные — партийная местная организация, райком, горком, обком, ЦК, — но все равно, все равно они снизу, сверху смотрели, как люди реагируют, идеологическую подоплеку подсовывали, была масса информации, все было. А сейчас ничего нет! Какая программа? О чем нам говорят? Вот у Бориса Николаевича главный лозунг был таков: если останусь, пойдут инвестиции зарубежные… Тьфу, как посмотришь на них… Никакого понятия не имеют, даже руководители. Ни в банковском деле, ни в политическом устройстве государства, ни в других профессиональных вещах понятия не имеют. Никакого! Я убедился на сто процентов в этом.

— Общались с ним?

— Ну, в общем, я не общался совсем уж так долго, но по деньгам сужу. Раз — загорелся — и опустился, загорелся и опустился. Мизеры какие-то, невозможно так жить. Я даже пошел на выборы, думал — уже потух, Его уже нет. А Он взбунтовался и все нам карты перепутал. Ну, потух, уходи, помните, в январе месяце — никто, ничто не работает. Его нету? Я поэтому и пошел. Что там делать? Я вижу — пустые места, нету людей, да и не с кем бороться, по сути дела, по-настоящему. Нет, вдруг поднялся, засуетился…

— Как же не с кем? Команда же там огромная была.

— У Ельцина — все люди, которые потерять места могли, спохватились, увидев нас, спасать все это дело, спохватились и вытащили. Так вот Он и смог, а Он и не знал… Ему Коржаков говорит: «Не будем бороться». А Чубайс: «Давай, мы задавим, давай!» И вот все они так. Страшно, когда нет идеи…

И — все. И вроде бы не ссорились, но внезапно Владимир Алексеевич сказал:

— На следующей неделе у меня времени не будет.

То есть договоренность лопнула… А ведь я только начала вроде что-то понимать… Только-только притерпелась к неустойчивому «ты — вы»… Но вопросов-то в блокноте еще ого-го сколько! Как быть? Что делать?

— Ждать, — посоветовал мне Александр.

Единственное, что несколько утешило спустя время, — это разговоры в журналистско-писательских кулуарах, где мне рассказывали:

— Ребят вызвали в офис, вроде сам товарищ миллиардер захотел какой-то интерьер обнародовать — они пришли как люди, а он им: «Убирайтесь! От вас потом пахнет!»

Верить? Не верить? Черт его знает. Но чтоб времени даром не терять, я решила покопаться в газетах. Ведь в период президентских гонок имя «скандального» миллиардера было на устах многих периодических изданий.

Вот Владимир Алексеевич открывает тайну своей удачливости, подробно рассказывает, что все началось с «Пчелки», с легендарной «Пчелки», кооператива, который он организовал в городе Джибуте Ставропольского края. И тут — цифры. А цифры — это уже кое-что…

« — Был у нас вощинный цех, я реализовал мечту отца Федора — свечной заводик. Кондитерский цех был, 15 тысяч пчелосемей на пасеках… Тысячу тонн сахара за лето выдавал на подкормку, орава людей за ним приезжала. В первый год — кто на мотоцикле, кто на велосипеде, одежда вся в дырах… А через год — уже на „Запорожцах“, „Москвичах“, детей в джинсы одели. И все у нас шло хорошо. О прогулах и речь не заходила: по 80 тысяч в год у меня рабочие получали — по тем деньгам очень неплохо. Но и мне выгодно. Маточное молочко стоило 1000 рублей, а в конечном итоге 20 тысяч дохода. От налогов я не прятался, отчет давал полный. Конечно, подоходный платил большой. В 88-м году, например, я заплатил налог, вдвое больший, чем весь бюджет района! Налог — 300 тысяч, а районный бюджет — 150.

Вот сейчас презрительно вспоминают о кооператорах. А мы, между прочим, имели серьезную подготовку, системное образование получили, на руководящих должностях побывали. И когда мы поняли, что прибавочную стоимость можно присваивать, когда почувствовали, что значит работать на себя, а не впустую, на государство… желание работать больше и больше развивалось огромное. В то время я думал и дальше сельским хозяйством заниматься. Но потом порыв потух — сейчас никто не хочет работать физически, все норовят иначе устроиться. А какое сельское хозяйство без работящих рук?

Да, хорошая тогда жизнь была, спокойная. Дневную выручку получишь, в банке вечером отвезешь и ходишь по городу — на равных со всеми. Секретари горкома, и все другие начальники — за руку здороваются, первыми подходят. Деньги, они как и власть, дают определенный партбилет.

— Газета «Сегодня» сообщила, что ваше личное состояние оценивается в 2 миллиарда долларов. Это верная цифра? — интересуется корреспондент.

— Наша фирма, возможно, стоит и больше. Но вы же, наверное, хотите услышать, как эти деньги работают на страну и как они же работают на меня? Я вам скажу: утром к нам на расчетный счет приходит 10 — 12 миллиардов — вечером уже ничего нет. А это мы зарплату заплатили, поставщикам, налоги, купили что-то, со строителями рассчитались. Если я, как некоторые подозревают, захочу удрать с деньгами за границу, то вечером не смогу — нет денег! И вообще, вот они, мои цеха — стоят тут со всем оборудованием. И когда шум вокруг меня газеты поднимают, налоговые службы и так далее, то напугать они меня, конечно, могут. Как наседку, по которой мелкой дробью из ружья шарахнут, она мечется туда-сюда, а из двора — никак. Так и я — весь тут. Поэтому думаю, что если я де-юре и де-факто имею здесь собственность, то это полезно всем.

— Почему?

— А потому, что вокруг богатого и бедным хорошо».

Или вот какими словами рассказывает о том же Владимир Алексеевич корреспонденту «Вечерней Москвы»:

«В 1969 году я окончил институт по специальности горный инженер. Работал в городе Черкесске преподавателем техникума. Затем мне предложили место начальника строительного управления. И снова начались беды, связанные с моим казачьим происхождением. Я же был беспартийным. А в то время никто без партбилета не мог пройти на должность начальника. Мне говорят: „Вступай срочно в партию!“ Спрашиваю: „А как? Я же меченый!“ А они мне: „Подпиши бумагу такую, что ты, мол, от своей семьи отрекаешься и знать ее не знаешь“.