Галеран разделся и улегся в постель.

И тут же ему захотелось вскочить, столь знакомо оказалось прикосновение к телу прохладных простыней. Пахло травами и чистым бельем, и эти запахи влекли за собою воспоминания. Его супружеское ложе осталось таким же, как три года назад.

Галеран со стоном перевернулся на живот, закрыл лицо руками. Когда-то он заставил себя верить, что отправляется в далекий поход по божьей воле, что по Его велению надолго оставляет Англию, дом и жену. Но если все его несчастья свершились по божьей воле, то определенно на небесах шутки были жестокими.

Он проснулся отдохнувшим, но с тяжелой от слишком долгого сна головой. Яркий свет слепил глаза даже сквозь сомкнутые веки, за окошком слышался скрип колес, разговоры — звуки наступившего дня. Давно пора вставать, но Галеран не спешил открыть глаза, не спешил потянуться, прогоняя сон. День нес с собою лишь новые тревоги и заботы.

Но снова засыпать тоже не хотелось, ибо сны — хотя он едва мог вспомнить, что ему снилось, — тоже были безрадостны. То ему виделся Иерусалим, реки крови, то Джеанна, то плач ребенка. Младенец рыдал так далеко, что невозможно было подоспеть вовремя и спасти его от германских рыцарей.

Самая мысль об этих снах разрывала голову, и Галеран открыл глаза…

…И увидел, что на его постели, скрестив ноги, сидит Джеанна и пристально смотрит на него.

На ней была только тонкая шелковая рубашка; распущенные волосы ниспадали на плечи, и летний ветерок играл тонкими светлыми прядками.

Сердце у Галерана забилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди, мускулы окаменели от напряжения.

— Ты околдовала стражу?

— Я их убедила, что здесь мне будет так же безопасно, как и в соседнем покое. Стража стоит за твоей дверью.

— Могли бы они подумать и о моей безопасности.

На щеках Джеанны некрасивыми пятнами выступил румянец. Он редко видел ее такой робкой и смущенной.

— Но ты позволил побрить тебя: они должны знать, что ты меня не боишься.

— Тогда я не спал.

— Галеран, я никогда не желала тебе зла.

— А, так ты это нечаянно?

Она вздрогнула, будто ее ударили, и потупилась. Гадко и стыдно было Галерану видеть жену столь приниженной и тихой. Уж лучше бы она огрызнулась или даже ударила его.

— Чего ты хочешь? — вздохнул он.

Джеанна не подняла глаз, только пальцы ее нервно мяли тонкий кремовый шелк рубахи.

— Рауль де Журэ… Он рассказал мне про твой обет.

Галеран молча ругнул заботливого друга.

Не получив ответа, Джеанна взглянула на мужа, гордо подняла подбородок и стала почти похожа на себя прежнюю.

— Верно, ты бы предпочел, чтобы я прислала к тебе служанку?

Гордость велела Галерану выгнать жену.

Благоразумие вторило гордости.

Но его закружили чувства, исключающие и благоразумие, и гордость. Он молча откинул простыню.

Джеанна затаила дыхание, и в ее глазах мелькнул непонятный огонек. Холодный рассудок говорил Галерану, что умная женщина в подобных обстоятельствах не стала бы терять времени даром и воспользовалась бы возможностью заново привязать к себе мужа, а если на то будет божья воля, забеременеть.

Джеанна была очень умна.

Галерану казалось, что холодный рассудок — лишь одна из трех враждующих ипостасей его души. Второй была его любовь к Джеанне из Хейвуда; любовь слишком глубокая, чтобы доводы благоразумия могли как-то повлиять на нее. Третьей ипостасью был зверь, снедаемый еле сдерживаемой страстью к этой женщине.

Джеанна скользнула под простыню, в последний миг скинув рубашку. Она хотела укрыться, но Галеран удержал простыню.

И она покорно предстала его взору нагой.

Он легко провел ладонью по ее животу — чуть более округлому, чем ему помнилось.

— Это после беременности.

— Ничего. — Но ему было неприятно само напоминание.

Его рука медленно двигалась по телу Джеанны от живота вверх, к немного пополневшим грудям с набухшими, темными сосками. Он тихонько нажал на сосок, и появилась капля молока — молока для ребенка, чью головенку он должен был бы размозжить о ближайшую стену.

Нечто мелкое, злое, недалекое в его душе требовало чтобы так он и поступил.

Убить выродка, отделаться от него.

Отделаться от единственного живого ребенка Джеанны?..

Галеран прогнал гадкие мысли и сосредоточился на том, что происходило. Кожа Джеанны была столь же бела и так же отливала жемчугом, как и капля молока, и эта белизна резко оттеняла смуглость его собственной кожи, насквозь пропеченной жарким солнцем Палестины. Единственным темным пятном на теле Джеанны был синяк на щеке — след от вчерашнего удара. Галеран дотронулся до синяка кончиками пальцев, и Джеанна взглянула на него — взглянула без упрека, да и не было у нее права упрекать мужа.