– Вам плохо? – спросил тот, что выглядел помладше, с едва пробившимися темными усиками на смуглом, востроносом лице. Кажется, это и был Вован, судя по тонкому, петушиному голосу.

Лариса покачала головой.

– А чего вы тут сидите, – вступил старший, смазливый, кудрявый блондин в бейсболке, – никуда не уезжаете и глаза закрыли? Спать охота? – Он всунулся в окно и дохнул на Ларису пивным перегаром.

– Пошел вон, – тихо сказала она и снова прикрыла глаза.

– Ну зачем так грубо? – обиделся блондин. – Мы, можно сказать, с самыми добрыми чувствами, а она… – он длинно и грязно выругался, совершенно, впрочем, без злости, сплюнул себе под ноги.

– Брось, Макс, – неуверенно произнес Вован. – Видишь, человек не в себе. Отвянь.

– Слышь, я понял. – Парень убрался из окошка. Послышался громкий, но нечленораздельный шепот, ржание. Затем голос Вована заинтригованно проговорил:

– Ври!

– Точно! Я тебе говорю, она артистка. Из этого самого… ну, где раздетыми поют. Вспомнил, «Модерн». Я ее сто раз здесь видел, как она из здания выходит, и машина знакомая. Всегда торчит под окнами.

Очевидно, Вован и Макс жили в доме по соседству с театром. Лариса, не открывая глаз, протянула руку, чтобы поднять стекло, но блондин поспешил снова просунуть голову в салон.

– Эй! – миролюбиво позвал он. – А правду говорят, у вас в театре сегодня чуть тетку не задушили во время спектакля? Она там какую-то роль играла, зашла за кулисы, и тут ее бабах! Мать мне рассказывала. Она мимо шла, а тут менты, и «скорая», и шум-гам.. Ну ты ответить-то можешь или язык проглотила?

Лариса точно очнулась от забытья, в котором пребывала. Открыла глаза. Парень в бейсболке ухмылялся прямо ей в лицо.

– Где твоя мать? – спокойно поинтересовалась она у Макса. – Которая тебе все это рассказывала?

– Дома, – недоуменно ответил тот.

– Вот и давай топай к ней. Она тебя заждалась, время позднее, девятый час, – Лариса резким движением нажала на кнопку стеклоподъемника.

Блондин неохотно убрал голову, снова выругался, скорчил презрительную гримасу. Оба пацана еще пару минут потоптались на месте, что-то обсуждая вполголоса, затем медленно, вразвалку ступая, ушли во двор.

Лариса взглянула на часы. Действительно, девятый час. Сказала просто так, наобум Лазаря, а попала в точку. Сколько же она здесь сидит? Час, а то и больше.

Она совершенно не помнила, как пришла сюда. Ей казалось, что только мгновение назад рядом было множество людей, крики, шум, переполох. Кто-то куда-то бежал, ее что-то спрашивали. Взад-вперед сновали милиционеры и люди в форме «неотложки». И лейтмотивом всей этой суеты было бледное, перекошенное лицо Лепехова, мелькающее то здесь, то там.

И вдруг она непостижимым образом осталась одна. Куда-то рассосалась, исчезла гудящая толпа, разъехались машины. И вот теперь она сидит в салоне «ауди», не то спит, не то грезит наяву. Если бы не мальчишки, заглянувшие внутрь, может быть, Лариса так бы и не пришла в себя, продолжая в оцепенении сжимать руками руль.

Она вдруг отчетливо вспомнила, что за все время, прошедшее с того момента, как Саприненко обнаружил их с Артемом в полутемном помещении под сценой рядом с трупом Богданова, она ни разу не видела Глеба. Куда он делся? Кажется, его искал оперативник и не мог найти.

Исчез, скрылся. Вполне естественно в такой ситуации.

Лариса с удивлением обнаружила, что думает о Глебе совершенно отстраненно и даже равнодушно, как о постороннем, чужом ей человеке. Не было ни боли, ни отчаяния, ни горечи. Одна пустота, холодное, тупое безразличие.

До Ларисы донесся сигнал сотового. Надо ответить, возможно, это мама. Не дай бог, кто-нибудь позвонил ей, сообщил, что произошло. Она с ума сойдет.

Лариса достала телефон, нажала на кнопку.

– Лариса Дмитриевна!

Это был Бугрименко, и Лариса впервые при звуках его голоса не ощутила ни страха, ни даже самого малого волнения. Ничего.

– Да, – равнодушно произнесла она.

– Лариса Дмитриевна, вы сейчас заняты? Скоро он будет звонить ей ночью. А впрочем, не все ли равно.

– Я свободна.

– Замечательно, – голос следователя был непривычно оживленным и даже веселым. – Тогда подъезжайте ко мне. Приедете?

– Прямо сейчас?

– А что вас удивляет? Мы работаем до одиннадцати. Сейчас половина девятого.

Что ее удивляет? Он прав, ее уже ничего не может удивить. А уж вызов в прокуратуру в девять вечера – тем более.

– Хорошо, я приеду.

Лариса отключила телефон и в раздумье уставилась на свое отражение в зеркале заднего вида. В принципе ничего такого, лицо как лицо, немного бледноватое, и взгляд какой-то дикий, затравленный. Шея болела нестерпимо, и на ней отчетливо проступали фиолетовые пятна – следы стальных богдановских пальцев. Лариса до подбородка застегнула молнию на жакете, неуверенно поставила ногу на газ. Сможет ли она вести машину в таком состоянии? Она об этом не подумала, когда договаривалась с Бугрименко.