– До вечера, крошка, – тихо произнес ирландец, проходя мимо девушки и приветливо ей улыбаясь.

– Да, если только я успею все закончить к тому времени, – проговорила Эмма сквозь зубы, но увидев, как сразу помрачнело лицо Блэки, тут же улыбнулась, добавив. – Успею, успею. Не беспокойтесь. – И она быстро помчалась вверх по лестнице.

Блэки открыл дверь и шагнул в холодный утренний воздух, напряженно размышляя о странном доме, куда его занесло, и о тех людях, которых он тут встретил, в особенности об Эмме, такой хрупкой и беззащитной.

В это время сама Эмма поставила свою корзину в небольшой прихожей на верхнем этаже возле ведущей на кухню лестницы. Опершись о стену, она предалась горестным мыслям. Лицо ее сморщилось, как только она вспомнила о нанесенной обиде. К тому же у нее болела от ушиба голова и в сердце кипело негодование. Дворецкий и раньше никогда не упускал случая вымещать на ней свою злобу и придираться ко всякой мелочи. „Ему просто нравится распускать свои руки, когда я попадаюсь на его пути, – решила она. – К Полли он тоже цепляется, конечно, но все-таки никогда не бывает так груб, как со мной. Если бы не миссис Тернер, он бы наверняка ударил меня и второй раз, для него это обычное дело. Ну ничего, если он не прекратит, я ему покажу!”

Подняв тяжелую корзину, Эмма медленно пошла по коридору, настороженно прислушиваясь к звукам в доме, – ведь всякий непривычный звук таил в себе опасность. Но все было тихо – в доме еще спали. В полутемном коридоре слабо пахло воском, сухой пылью и той специфической затхлостью, которая свидетельствует о том, что окна тут наглухо закрыты ставнями, а комнаты не открываются и не проветриваются. Сердце девушки сжалось: ей захотелось вернуться обратно на кухню – единственное место в Фарли-Холл, где было приятно находиться.

Несмотря на весь свой импозантный вид и богатую обстановку, особняк вызывал в ее душе неизъяснимое чувство ужаса, от которого ей всегда хотелось бежать сломя голову. Чем-то холодным и гнетущим веяло от его больших темных комнат с высокими потолками и тяжеловесной мебелью, огромных холлов и бесконечных извилистых коридоров, тянувшихся через весь дом, в углах которого пряталась тишина, а под ее покровом – многочисленные и страшные тайны. Таким был этот мрачный дом, где царили несчастье и тлен. Несмотря на кажущуюся тишину и заброшенность всюду ощущалось какое-то подспудное движение – зловещее, готовое вот-вот вырваться наружу.

Неудивительно, что Эмму била дрожь, когда она шла по ворсистому турецкому ковру в огромной прихожей, направляясь к двойной двери, ведущей в малую гостиную. Остановившись на пороге, Эмма с беспокойством огляделась: через высокие закрытые окна в комнату пробивались скудные лучики солнечного света, с трудом находившего лазейки в белых тяжелых шелковых занавесях с большими толстыми кистями голубого бархата. Со стен на нее печально глядели потемневшие от времени старинные портреты; с обтянутых бледно-голубым сукном стен глаза всех этих людей как бы следили – так ей во всяком случае почудилось – за тем, как она идет к камину, обходя встречавшуюся на пути тяжелую мебель викторианской эпохи – красное дерево, из которого она была сделана, так потемнело с годами, что мебель выглядела черной. Единственным звуком в комнате было монотонное тиканье каминных часов, стоявших на полке резного мрамора.

Поставив корзину на пол, Эмма опустилась на колени перед камином, чтобы стереть с его поверхности следы золы и положить внутрь бумажные жгуты и щепу для растопки, лежавшие рядом небольшой горкой, – сюда их положил вместе со спичками Мергатройд. Когда бумага загорелась и огонь охватил находившиеся сверху щепки, Эмма открыла медный ящик и достала оттуда уголь помельче, чтобы подложить в камин. Класть надо было осторожно, чтобы не загасить только начавшее разгораться пламя: уголь долго не накалялся, и ей пришлось поднять фартук и начать им трясти, пока наконец дело не пошло на лад и огонь занялся как положено.

Ровное тиканье каминных часов напомнило ей, что времени у нее в обрез. Быстро убравшись в комнате и стерев пыль с мебели, которой было забито помещение, она вынула из ящика буфета тонкую льняную скатерть ирландской выделки и умело накрыла ею большой круглый стол. Разложив серебряные приборы на четверых, она снова пошла к буфету, чтобы взять оттуда четыре тарелки. Доставая фарфор краун-дерби, она страшно боялась его разбить, и поэтому руки у нее нервно подрагивали, а по спине бегали отвратительные мурашки. В эту минуту она почувствовала, что в комнате еще кто-то есть: оглянувшись, она увидела стоящего в дверях сквайра Фарли, смотревшего на нее во все глаза.

Распрямившись, она отвесила ему поклон и пожелала доброго здоровья, продолжая крепко прижимать к груди фарфоровую посуду, чтобы хозяин не услышал, как она дрожит в ее трясшихся от страха руках. Ноги у нее тоже дрожали – правда, больше от неожиданности, чем от страха.

– Доброе утро. А где Полли?

– Плохо себя чувствует, сквайр.

– Понятно, – отозвался он лаконично.

Глаза хозяина так и буравили ее, пока она стояла перед ним с тарелками в руках. Но вот он нахмурился, и на его лице появилось озадаченное выражение. Оба молчали, и Эмма чувствовала себя словно загипнотизированной. Но тут сквайр быстро кивнул, резко развернулся на каблуках и вышел из комнаты. Звук захлопнувшейся за ним в библиотеке двери заставил Эмму вздрогнуть. Только убедившись, что хозяин больше здесь не появится, она с облегчением вздохнула и быстро закончила сервировку стола для предстоявшего семейного завтрака.