– Ты о чем-то подумал? Ты называешь это думать? Это, Ален, все твои амбиции? Быть крестьянином?

– А почему нет? Если это слово тебя коробит, можешь с тем же успехом говорить «землевладелец». Чтобы ты позволил мне жить в Валлонге, я должен объяснить, каким образом хочу извлекать пользу из земель! Они нам ничего не будут стоить и даже принесут доход.

– Ты бредишь! – взорвался Шарль. – Ничего более нелепого не слышал!

Он резко поднялся, решив, что их дискуссия становится гротескной. Походив туда-сюда, он остановился перед Аленом, возвышаясь над ним всем своим ростом.

– Бог мой, и что же нам с тобой делать?

– Мне нечего делать в лицее и в университете, клянусь тебе! – ответил Ален. – И, кроме того, Валлонг не тебе принадлежит, поэтому решать будет бабушка.

Не исключено, что Клара найдет идею интересной: никакая фантазия не могла застать ее врасплох. Для членов семьи она была готова на все, в том числе пренебречь условностями. Иначе Ален очень скоро превратится в неуправляемого юношу, и Шарль это понимал.

– У тебя в самом деле страсть к земле? – медленно спросил он.

– Да! К просторам, к солнцу… Здесь я умираю со скуки, я ненавижу Париж. Дай мне уехать.

– Но сейчас это невозможно, ты сам прекрасно понимаешь. Ты еще слишком молод.

– А когда же? До какого возраста ты будешь тиранить меня?

– Будь добр, не употребляй слов, смысл которых тебе неизвестен, – невозмутимо ответил Шарль. – Ты всегда был избалованным ребенком. Привилегированным. Ты, наверное, заметил, что люди до сих пор стоят в очереди у хлебных магазинов? Что везде забастовки, хроническая правительственная нестабильность и ежедневное повышение цен? Что мы переходим из одного кризиса в другой, что курс франка падает? И, кроме того, мы воюем в Индокитае? Так что твои оливки подождут, пока в твою голову не попадет хоть что-то!

Произнеся последнюю фразу, он почувствовал ее двусмысленность. Эдуарда похоронили всего лишь три года назад, и Ален, может быть, до сих пор страдает.

– Сделай разумное предложение, – сказал Шарль. – Что-нибудь, на что я соглашусь, и чего не будут стыдиться мать и бабушка.

– Хочешь, чтобы я предложил пристойную судьбу? Да? Не могу, Шарль. Я никогда не буду истинным Морваном на ваш лад, пойми это. Ты мне говоришь об экономическом кризисе, но он не касается семьи. Мы то как раз ни в чем не нуждаемся, а вот таких привилегий я и не хочу.

Сила характера была поразительна в мальчике его возраста, тем более что он не плакал, не кричал и даже не угрожал. Он заявлял, как очевидность, свое право быть другим и вполне зрело требовал свободы.

– Дай мне уехать, – снова, уже тише, попросил он.

Шарль внезапно прекратил ходить туда-сюда по гостиной. Что тут еще можно было сделать или сказать? Послать его в пансион не значило решить проблему – теперь он в этом убедился; кроме того, будущее племянника не так уж интересовало его, чтобы продолжать борьбу. Были гораздо более животрепещущие судебные дела и люди, которые нуждались в нем. А подросток, сидевший в кресле, только невыносимо напоминал ему Эдуарда. Нет, не внешним сходством, а этим раздражающим упрямством, нескрываемой неприязнью. «Если бы мой отец был здесь…» Бог уберег их от этого!

– Возможно, – произнес он сквозь зубы. – Возможно, это единственное, чего ты заслуживаешь.

Вдруг почувствовав усталость, он резко повернулся и задумчиво посмотрел на Алена. Мальчик ждал, побледневший и пораженный только что услышанным, и не смел верить своему счастью.

Сильви отступила на шаг, чтобы оценить эффект. Ни одна модель не обретала первозданного шика на женщине такой полноты, но любая клиентка всегда была королевой и у Жака Фата, и во всех других домах высокой моды, поэтому Сильви выдала восторженную улыбку.

– Оно вам удивительно подходит!

– Больше примерок не будет?

– Нет, это последняя, платье будет готово в пятницу, как и было обговорено. Вам его доставят в семнадцать часов.

– Это будет прекрасно.

Две швеи начали осторожно вынимать булавки, и Сильви вышла из примерочной. Она пошла в свой кабинет – маленькую комнатку, зато предназначенную ей одной, а это была редкая привилегия. Около окна, на чертежной доске, вперемешку с образцами тканей валялись эскизы патрона.

Три года назад Жак Фат обосновался в этом особняке на авеню Петра Сербского, его жена Женевьева полностью обставила дом. Сильви была с ней в хороших отношениях еще с тех пор, как обе были моделями – коллегами, но не соперницами.

Стоя перед восхитительным венецианским зеркалом, украшавшим одну из стен, она осматривала себя без снисхождения. Работа обязывала ее всегда быть безупречно одетой, причесанной и подкрашенной. И она следила за фигурой, чтобы в случае необходимости всегда можно было надеть и продемонстрировать модель. Она была немного близорука и приблизилась к зеркалу, чтобы рассмотреть следы усталости на лице. Чуть заметные синяки под глазами, несколько мелких морщинок, пока они незаметны, но надолго ли? Совсем близко тридцатилетие – волнующий итог для молодой незамужней женщины.