Роузлинд (Хмельная мечта)

Аннотация

Дамы и кавалеры, любовь и война, мужичье и короли, жизнь и история… Конец XII века, Англия. Смелая и богатая, молодая и волевая Элинор, хозяйка поместья Роузлинд, сведена судьбой и своей августейшей тезкой – матерью Ричарда Львиное Сердце – с Саймоном Леманем. Этого покрытого шрамами рыцаря королева Элинор назначила опекуном красивой и гордой девушки. Придворные интриги, нахальные ухажеры, воинский долг, путешествия на континент и в Святую землю, разлады, разлуки…– сколько преград и приключений на пути у настоящей любви!

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: Имена даны в последовательности появления героев в романе, а не по значимости их титулов и званий. Леди Элинор Дево – богатая наследница 16-ти лет, которой по возрасту давно полагалось бы выйти замуж; своенравная красавица. Сэр Андрэ Фортескью – сенешаль леди Элинор. Элинор Аквитанская – вдовствующая королева Англии, могущественная, властная, умная правительница. Сэр Джон д'Элберин – вассал леди Элинор. Сэр Саймон Лемань – преданный вассал королевы до встречи с леди Элинор. Гертруда – служанка леди Элинор. Брат Филипп – священник и писарь замка Роузлинд. Леди Гризель – жена управляющего поместьем Кингслер. Иэн де Випон – сквайр сэра Саймона. Изабель де Клер – графиня Пемброкская и Стригулская; богатая невеста под опекой короля. Изабель Глостерская – герцогиня Глостерская, также подопечная короля: обручена с принцем Джоном, братом короля. Сэр Вильям Маршал – лорд-маршал Англии, близкий друг сэра Саймона. Роджер Бигод, Мило де Боуэн – поклонники леди Элинор, которых привлекает ее богатство и немного ее красота. Их цель – любыми средствами добиться богатых поместий леди Элинор. Бьорн Фишерман – начальник отряда оруженосцев, преданный вассал леди Элинор. Король Ричард I – прозванный Ричард Львиное Сердце, ставший королем Англии; собирается отправиться в крестовый поход, пренебрегая заботами о судьбе трона. Принц Джон – младший брат Ричарда, надеется воспользоваться отсутствием Ричарда для достижения своих целей. Лорд Ллевелин – внук Оуэна Гвинедда, принца Уэльского (не сын Ричарда). Вильям Лонгкемп — архиепископ Илийский, канцлер и верховный судья Англии; фаворит короля Ричарда, властолюбец и развратник, имеющий репутацию гомосексуалиста. Принцесса Беренгария – леди, на которой женился Ричард. Женитьба принесла обоим несчастье. Леди Джоанна – вдова короля Сицилии, сестра короля Ричарда, сопровождавшая Беренгарию и Ричарда в крестовом походе. Роберт Лестерский – граф Лестерский, один из участников крестового похода короля Ричарда в Святую землю. Гюи де Лузиньян – свергнутый король Иерусалима. Сэр Джайлс – управляющий поместьем Айфорд, один из людей леди Элинор. ГЛАВА ПЕРВАЯ Леди Элинор слегка наклонилась вперед, чтобы потрепать шею лошади, беспокойно гарцевавшей под ней – одной из самых богатых невест Англии, наследницей и хозяйкой Роузлинда, Мерси, Кингслера, Айфорда и других поместий. Лошадь нервно перебирала ногами, пряла ушами, дрожь пробегала по холке. Девушка удерживалась от окрика, ласково поглаживала грациозную шею животного, нашептывала ласковые слова. Юная леди понимала: благородное животное чутко реагирует на беспокойство и затаенный страх хозяйки. Вдобавок юная леди Роузлинда услышала тихое посвистывание – ее сенешаль, сэр Андрэ, всегда свистел сквозь зубы, когда волновался или чувствовал смертельную опасность. Сэр Андрэ умел почти мгновенно собирать других вассалов, чтобы защитить владения своей госпожи от жадных соседей-баронов. Ведь находилось немало охотников насильно привести Элинор под венец, чтобы вместе с красавицей-женой отхватить такой лакомый кусок, как ее приданое… За прошедший год сэр Андрэ не раз побеждал в пограничных стычках, даже выиграл две небольшие войны, защищая честь и имущество своей госпожи. Но сегодня он не позволил Элинор закрыть ворота замка, поднять на башнях родовые штандарты и сражаться. Хозяйка Роузлинда понимала, почему. Лорд Ричард, будущий король Англии, все еще воевал в Нормандии. А до его коронации страной правила могущественная и коварная Элинор Аквитанская. Шестнадцать лет провела в темнице нынешняя регентша. Это была расплата за ее бунт против мужа – короля Генриха. Но после смерти мужа королева покинула место своего заключения и приняла бразды правления. Она была в курсе всех важнейших событий, которые происходили в стране и в соседней Франции. Не прошла мимо ее внимания и весть о смерти лорда Рэннальфа, дедушки Элинор из Роузлинда. Эта смерть внезапно сделала незамужнюю шестнадцатилетнюю девушку главой воинственных вассалов и полноправной хозяйкой процветающих поместий. Одним из первых указов, которые подписала Элинор Аквитанская, был указ, определяющий судьбу Элинор из Роузлинда. Королева-мать снизошла до того, чтобы лично объявить ей о своей воле. Для этого, она по пути из Лондона в Винчестер соизволила отклониться от маршрута, чтобы посетить Роузлинд. Юная хозяйка Роузлинда прекрасно понимала, что это посещение вовсе не было знаком королевской милости. Понимала она и то, что ей следует всячески изъявлять покорность – возможно, только так удастся спасти и преданных ей вассалов, и собственные владения. Положение Элинор из Роузлинда было бы лучше, если бы лорд Рэннальф вовремя выдал ее замуж. Предложений хватало: к ней сватались безденежные светские шалопаи, у которых, кроме хорошо подвешенного языка, ничего не было за душой; добивались руки наследницы Роузлинда чахлые отпрыски семей самых родовитых лордов и баронов; искали ее благосклонности и сами перезревшие сеньоры. Элинор беспристрастно рассматривала каждое предложение. Увы! Ни один из претендентов не затронул ее сердца, ни один не смог бы завоевать уважение ее вассалов, подчинить их, да и… ее тоже! Утешало одно. Ее выводы и оценки совпадали с мнением сэра Андрэ и сэра Джона д'Элберина, управляющего вторым по значению крупным поместьем – Мерси. И вот сейчас Элинор из Роузлинда окажется под опекой королевы. Королева-мать или сам король выберут ей жениха. Если же она не будет действовать с умом, то станет вдовой, не успев стать женой. Лошадь, наконец, перестала гарцевать. Успокоилась и Элинор. Глупо было так волноваться. Сэр Андрэ и сэр Джон любят ее и так преданы семье Дево, что никому не позволят помыкать внучкой лорда Рэннальфа – даже самой королеве. Но в ближайшие часы Элинор из Роузлинда должна быть предельно осторожной. Что ж! Сегодня она на каждом шагу будет демонстрировать верноподданнические чувства, чтобы, в конце концов, поступить по-своему и сохранить родовые владения и жизни своих вассалов. С вершины холма, на котором неподвижно замер отряд закованных в броню всадников, Элинор увидела, как вдали заклубилась пыль на дороге. Отряд, значительно больший, чем ее собственный, приближался быстрым аллюром. Сквозь пыль уже были видны трепетные солнечные блики на доспехах и оружии рыцарей. Сэр Андрэ перестал свистеть. Резкая команда – и Элинор услышала за своей спиной знакомые звуки: лязг мечей, выхватываемых из ножен, звон щитов, перебрасываемых от плеча к груди. Вероятнее всего, отряд на дороге и был кортежем королевы. Но сэр Андрэ предпочитал быть готовым ко всему. Ведь не исключалась возможность, что какой-нибудь авантюрист-барон предпримет последнюю попытку захватить столь богатую добычу, как наследницу Роузлинда, прежде чем она попадет в королевские руки. Еще команда – и всадник отделился от отряда на холме и во весь опор поскакал навстречу кортежу королевы. Люди сэра Андрэ увидели, как от кортежа королевы также отделился всадник и помчался навстречу их посланцу. Поравнявшись, всадники приостановились, видимо, переговорили, и посланец сэра Андрэ направился к кортежу. Он слишком хорошо знал своего хозяина, чтобы поверить чужаку на слово. Он обязан был лично увидеть королеву-мать! И пока люди сэра Андрэ держали оружие наготове, опытный воин хотел избежать любой случайности. Наконец все разглядели белоснежную лошадь под первым всадником приближающегося отряда. Боевой кольчуги на всаднике не было. Снова раздалась команда сэра Андрэ, и Элинор услышала лязг и звон оружия, возвращаемого на место, шорох плащей и ропот спешивающихся воинов. Сэр Андрэ снял свою госпожу с лошади. Элинор разгладила юбки, поправила головной убор и, покорно склонив голову, присела в дорожной пыли в глубоком реверансе. Сзади раздалось поскрипывание амуниции и бряцание оружия – шеренга за шеренгой преклоняли колени ее вассалы. Подъехав, вдовствующая королева опытной рукой вздыбила коня и бросила резкий, как удар бича, взгляд на свою тезку. – Поднимись, дитя мое! – Голос не был молодым, но в нем не было и намека на старческое дребезжание. Это не был голос 68-летней женщины. Нет! Это был голос, привыкший повелевать и требующий мгновенного повиновения. Элинор из Роузлинда робко подняла глаза на Элинор Аквитанскую. Да, королева-мать была действительно стара. Глубокие морщины пролегли вдоль губ и вокруг глаз, а прядь волос, выбившаяся из-под мягкого голубого платка, была белой, как снег. Но в седле королева держалась прямо, ее фигура не утратила девичьей стройности и гибкости. Привлекали глаза – темные, но яркие, светившиеся живым умом и интересом ко всему окружающему. – Да ты прелестна, дитя мое, – голос старой королевы смягчился, губы тронула улыбка. На лице Элинор, белизна которого резко контрастировала с черными, как вороново крыло, волосами и темно-карими глазами, мгновенно заиграл румянец. Девушка, конечно, понимала, что слова королевы были, скорее всего, данью приличиям. Но прозвучали они с неподдельной теплотой, и Элинор не смогла удержать ответной улыбки. – О, благодарю Вас, Ваше Величество, – чуть слышно прошептала она. – Саймон, – королева обернулась к одетому в боевые доспехи рыцарю, ехавшему за ней, – подними леди Элинор в седло! В своей серебристо-серой кольчуге рыцарь выглядел огромной гранитной глыбой. Да и сдвинулся он с места не больше, чем каменная статуя в церкви, – левая рука покоилась на бедре, а правая с такой силой натягивала поводья, что жеребец, не в состоянии даже шевельнуть шеей, оставался таким же неподвижным, как и сам всадник. У Элинор перехватило дыхание от смешанного чувства обиды и удивления. Кто этот рыцарь, который даже по приказу королевы не торопится спешиться, чтобы помочь леди? Когда же Элинор внимательно взглянула на всадника, ее обида почти прошла. Лицо рыцаря слегка закрывал наносник старомодного шлема, но было ясно видно, что это не лицо гордеца, а лицо человека, застывшего от величайшего изумления. Королева не могла видеть лица Саймона, так как ей было неудобно оборачиваться, сидя в седле, но и она поняла, что он не сдвинулся с места. – Саймон, – в голосе королевы появились властные нотки. – В чем дело? Луч солнца, скользнув по кольчуге, казалось, вернул неподвижную статую к жизни! Поводья судорожно натянулись, лошадь дернулась назад и взбрыкнула. Элинор закусила губу, чтобы не рассмеяться. – Простите, мадам. Вы что-то сказали? При этих словах королева, обернувшись, внимательно посмотрела на Саймона. Однако теперь на лице рыцаря было лишь хмурое выражение досады. – В чем дело? Тебя что-то беспокоит? – повторила королева. В ее голосе было больше участия, чем гнева. – Нет, ничего, – пророкотал густой бас. На лице великана вновь появилась маска безразличия.– Извините, мадам. Я… я позволил себе немного помечтать… Элинор была поражена. Позволил себе помечтать! О чем? Да разве этот рыцарь с квадратным и тяжелым лицом норманнского завоевателя, твердым, упрямым ртом и резко очерченным подбородком способен о чем-то мечтать?! Удивление девушки возросло, когда сэр Саймон спрыгнул с лошади и поднял Элинор сначала с колен, а затем в седло, и она посмотрела ему в лицо. Взгляд серо-голубых, подернутых дымкой, глаз выдавал чистую, невинную и мечтательную душу. «Возможно, более невинную, чем мою», – подумала Элинор и обворожительно улыбнулась. Ее улыбка не нашла ответа. Лицо Саймона оставалось непроницаемым, хотя хмурый взгляд задержался на Элинор несколько дольше, чем надлежало. Однако объяснение этому оказалось достаточно прозаичным. – Ваши люди, – напомнил ей Саймон. – Ах, да, – с еле заметным вздохом раздражения Элинор вспомнила о своих обязанностях. Сэр Андрэ, сэр Джон и весь отряд все еще стояли в дорожной пыли, преклонив колени. – Ваше Величество, – начала Элинор, одновременно благодарная и раздосадованная подсказкой, – позвольте мне представить Вам моих вассалов: сэр Андрэ Фортескью и сэр Джон д'Элберин. Королева милостиво наклонила голову: – Можете подняться и сесть на лошадей, джентльмены! И она улыбнулась не менее обворожительно, чем Элинор, несмотря на разницу между ними в 50 лет. – Вы, должно быть, плавитесь от жары в своих доспехах, да и я, признаться, была бы не прочь отдохнуть. Давайте поскорее отправимся в замок! Королева проехала вперед, знаком давая понять Элинор, чтобы та следовала за ней. Сэр Саймон, в свою очередь, вскочил в седло, жестом пригласил сэра Андрэ и сэра Джона присоединиться к нему. – Подъедь поближе, дитя, – приказала королева.– Я не смогу разговаривать с тобой, если ты будешь ехать сзади. Ты знаешь, что мы тезки? – Конечно, Ваше Величество. Моей матери дали это имя в Вашу честь. Мне тоже. – И тебе тоже? Сколько же тебе лет? – Шестнадцать. Отвечая так, Элинор немного помедлила. Она прекрасно знала, что 16 лет назад королева Элинор Аквитанская возглавила восстание против своего мужа, короля Англии. Ее вассалы сражались с английскими баронами на юге Франции. Английская казна значительно оскудела в результате той кампании, после которой даже одно упоминание имени мятежной королевы считалось в Англии небезопасным. В Элинор из Роузлинда боролись два чувства. Она не хотела лишний раз королеве напоминать о неудачном восстании, о годах заточения, последовавших за разгромом ее сторонников. С другой стороны, ей хотелось дать понять царственной гостье, что знает о тех событиях не понаслышке, что ее дед и отец всегда были сторонниками королевы и, как могли, подчеркивали это. Вот почему, в конце концов, Элинор решила, что все-таки будет уместным напомнить королеве о старых связях. – В тот печальный год немного детей было названо именем Элинор, – смело продолжала она, – но мой отец всегда чувствовал себя в долгу перед Вами, и поэтому я – Элинор. В Вашу честь, Ваше Величество. – Твой отец… – Адам Дево, – быстро ответила Элинор, – владелец Роузлинда. Называя имя отца, она и не рассчитывала на то, что королева может помнить события почти двадцатилетней давности и имя человека, связанное с ними. И опять она была приятно удивлена. – Адам Дево…– задумчиво протянула королева, и губы ее дрогнули улыбкой, в глазах заплясали веселые огоньки. – Адам Дево, владелец Роузлинда. О да, я помню. Он был подлинным шевалье – рыцарем и кавалером. Какая же судьба его постигла? – Корабль, на котором он и моя мать возвращались домой из Ирландии, попал в шторм, и они погибли, – тихо ответила Элинор.– Я признательна Вам за то, что Вы помните его, Ваше Величество. Увы, я совсем не помню своих родителей – ведь мне было тогда всего лишь два года. А растили и воспитывали меня дедушка и бабушка. – Я хорошо знала и лорда Рэннальфа. Он тоже был достойным человеком. Рада, что в твоих жилах течет благородная кровь, дитя мое! И о чем только думал этот старый опытный воин, размышляла королева, оставив такое дитя незамужней и беззащитной, если он уже знал, что конец его близок! Она повернулась, устремив взгляд вперед так, чтобы Элинор не могла разглядеть жесткого блеска в ее глазах и не догадалась о намерениях и сомнениях властительницы Англии. Да нет, пожалуй, не такая уж робкая овечка эта юная Элинор. Лорд Рэннальф умер около года назад, а его незамужняя и беззащитная внучка все еще никому не уступила ни пяди своих земель, мечом отстояла свое право на независимость. А с какой уверенностью – как у опытной, поднаторевшей в политических интригах гранд-дамы – она называла сэра Андрэ и сэра Джона «моими вассалами»! Конечно, видно, что они – преданные вассалы, более того, ясно, что оба сильно привязаны к своей госпоже. Да и она далеко не так проста и наивна, как может показаться на первый взгляд. Девушка увлеченно рассказывала о своем дедушке, королева делала вид, что слушает ее, поддерживая разговор ободряющими фразами, а сама пыталась расслышать, о чем говорят мужчины за ее спиной. И если бы ей это удалось, то она лишний раз убедилась бы в правильности своих опасений. Сэр Саймон расспрашивал сэра Андрэ об отряде, которым предводительствовали оба рыцаря. Его удивило количество воинов, их боевое вооружение и сама выучка. Сэр Андрэ рассмеялся: – Это еще не все воины, сэр Саймон. Другие расставлены на постах, чтобы поднять тревогу в замке, в случае внезапного нападения. Ведь такой трофей, как моя госпожа, – большое искушение. И надо сказать, что меня не особенно обрадовал королевский указ о будущем Элинор. Сейчас, когда известно, что Элинор будет находиться под опекой короля, у меня, возможно, будет меньше дел, но не меньше тревог и забот. – Вас не обрадовал королевский указ? Вы что, допускали возможность не подчиниться воле короля? – поразился Саймон. – Я не такой глупец, – поспешил ответить сэр Андрэ. Он подавил улыбку, вспомнив первый порыв ярости Элинор при получении известия о цели визита королевы. От сэра Саймона не ускользнула легкая тень, пробежавшая по лицу сэра Андрэ. Но старый воин, умеющий быть дипломатом, продолжал осторожничать, взвешивая и обдумывая каждое слово: – Меня волнует то, как именно король думает исполнить свою волю. Видите ли, я очень привязан к своей госпоже, и это больше, чем просто чувство долга. Я ведь знал ее еще ребенком. И поэтому для нас, ее вассалов, недостаточно знать, что король найдет Элинор достойного жениха. Нам необходимо знать, что этот человек будет ей по душе, что с ним она будет счастлива. – Королева умна, – заверил рыцарей сэр Саймон. – Вне всяких сомнений! – холодно заметил сэр Джон, один из тех баронов, которые сражались в Аквитании.– Но королями управляют обстоятельства. Наступило долгое молчание. Сэр Андрэ и сэр Джон пытались по лицу сэра Саймона определить его реакцию на такие крамольные речи. А она была явно не в их пользу: мимолетное оцепенение мгновенно сменилось железной решимостью. – Если королевой управляют обстоятельства, – в голосе сэра Саймона отчетливо звучали гнев и затаенная угроза, – то и наш долг – действовать в соответствии с этими обстоятельствами. – О да, – сказал сэр Джон непринужденно.– Воля короля указом королевы должна быть исполнена, но…– он чуть помедлил, – если она принесет пользу и обеспечит спокойствие государству. А раннее вдовство леди Элинор вряд ли послужит этим целям… Сэр Саймон перевел взгляд с одного лица на другое, его губы иронически скривились: – А вы, действительно, преданные вассалы! – Леди Элинор была всем для лорда Рэннальфа: и солнцем, и луной, – заметил сэр Андрэ.– Для меня же она нечто большее, так как мы в некотором смысле родственники. Дело в том, что моя жена была внебрачной дочерью лорда Рэннальфа. Это не такое уж близкое родство, чтобы кричать о нем на каждом перекрестке, но оно есть! Внезапно сэр Джон рассмеялся. – Когда Вы узнаете ее получше, сэр Саймон, я уверен, Вы будете вместе с нами защищать ее! – А у вас, как я понял, уже есть некоторый опыт в этом деле? – уклонился от прямого ответа сэр Саймон. – Да уж, пришлось потрудиться! – воскликнул сэр Андрэ.– Не прошло и двух недель после смерти лорда Рэннальфа, как мне пришлось закрыть ворота замка перед первым претендентом на руку и владения Элинор. Это было еще ничего – так, молокосос со сбродом вооруженных подонков. Но дважды нам пришлось попотеть – кандидаты были посерьезнее. – Последний раз они были из Льюиса, – сердито продолжил сэр Джон.– И мне пришлось срочно вызвать своих людей из Мерси на помощь, чтобы снять осаду. Оказалось, что управляющий поместьем Льюис был до смерти напуган предстоящими переменами, связанными с переходом власти от короля Генриха к лорду Ричарду. Решив, что он может лишиться своего замка, он бросил жену, собрал все силы графства и пошел на нас, пытаясь захватить мою госпожу. – В таком случае вас должен был обрадовать указ королевы, – сказал, улыбаясь Саймон.– Сейчас нет смысла идти на Роузлинд войной, чтобы пленить вашу госпожу, – все равно только у короля можно будет получить разрешение на брак! Сэр Андрэ пожал плечами: – Да, это поможет, если не будет междоусобных войн. Но я по своей собственной воле все-таки буду продолжать заботиться о ней. Ведь если мою девочку захватят, упрячут куда-нибудь, насильно выдадут замуж, и если у нее (прости, господь, мои грешные мысли!) появится ребенок – королю будет намного проще получить с виновного любой выкуп и дать свое согласие на брак, чем расстроить его. Сэр Саймон поднял руку в латной рукавице и потер нос под переносьем шлема. – Вы имеете на это право. Если она в скором времени не выйдет замуж, не завидую я любому, кого назначат ее опекуном! К удивлению сэра Саймона, оба рыцаря громко рассмеялись. – Вы не завидуете его работенке, не говоря уже о тех, кто попытается жениться на ней без разрешения короля? – ликовал сэр Андрэ. Легкий ветерок донес до королевы смех всадников вместе с запахом роз. Она отвлеклась от своих мыслей, с интересом оглянулась и увидела у дороги полосу невспаханной земли, покрытую ковром густо сплетенных между собой диких розовых кустов. Они не были так красивы, как садовые цветы, но аромат издавали сильный и дурманящий. А за кустами, резко контрастируя с нежно-розовыми лепестками и зелеными листьями, возвышались величественные, темные и мрачные стены замка. Королева обернулась, чтобы посмотреть на Элинор. Внешне она была сама покорность, но преданность вассалов и намеки сэра Андрэ давали понять, что под напускным смирением, как шипы под розами, таятся горячее сердце и сильная воля. Заметив, что королева задумалась, Элинор замолчала, но ненадолго. Вскоре она указала рукой на замок впереди: – Вот и Роузлинд, Ваше Величество. По ее лицу пробежала тень волнения. – Я надеюсь, что все готово к Вашему приезду. Мои люди, даже те, кто постарше и опытнее, так возбуждены Вашим визитом, что способны все перепутать и постелить белье на пол. – А ты? – королева решила поддразнить Элинор.– Ты, несомненно, оставалась спокойной, как монахиня в келье, читающая молитву и перебирающая четки? Элинор рассмеялась. Ее восхитительный журчащий смех никого не мог оставить равнодушным. – Боюсь, не совсем спокойной. Я даже распорядилась сварить лепестки роз вместо того, чтобы их настоять. Умоляю Вас, Ваше Величество, простите нас, если что-то Вам не понравится. Это правда, что я – хозяйка Роузлинда с тех пор, как мне доверены ключи, но мы живем мирно и уединенно. Мой дедушка был стар, а король – я имею в виду короля Генриха…– ее голос задрожал. – Не бойся говорить о нем в моем присутствии, – печально произнесла королева.– У меня были разногласия с мужем, но я простила ему все зло, которое он причинил мне, и горячо молюсь за то, чтобы и он простил меня. Так что ты хотела сказать? – Только то, что Ваш супруг не призывал вассалов моего дедушки на войну. Короля вполне устраивало то, что дедушка оплачивал содержание наемников. Королева сухо улыбнулась: – О! Я очень хорошо понимаю эту маленькую хитрость лорда Рэннальфа, – мстительно прошептала она.– А Генри, мой бедный супруг! Он был в трудном положении, и ему не надоедала эта видимость поддержки! – Я только хотела сказать, – смутилась Элинор из Роузлинда, – что у нас было мало приемов и выездов, да и гостей-то почти не было, за исключением старых друзей, которым не важно, как я веду хозяйство, и какой у нас стол. Поэтому я заранее прошу милостивого снисхождения, если во время Вашего пребывания у нас что-то будет не так. Но пока все было в порядке. Как только стражники на башнях замка различили королевский герб на флаге приближающегося отряда всадников, подъемный мост на цепях со скрипом опустился, железная решетка в воротах поднялась, и королева въехала во двор замка. Элинор, которая ехала справа от королевы, быстро огляделась. Все было в идеальном порядке: надворные постройки закрыты, двор чисто выметен, скот – в загоне в дальнем углу. Массивные каменные стены замка хмуро смотрели на них, но они давали Элинор ощущение защищенности, безопасности, покоя и даже… счастья! Так она чувствовала себя всегда в замке Роузлинд. Массивный и грубый, надежный и мощный, он был воздвигнут ее далекими предками для отражения атак врага. И еще ни одна вражеская нога не ступала по замшелым камням его двора. Но сегодня девушку не покидало чувство, что враг уже находится внутри замка – пусть не в грубых солдатских ботфортах, а в изящных туфельках. Но как ни странно, Элинор ощущала не только враждебность и силу, исходившие от королевы, но и затаенную доброту и тепло. Приглашающим жестом Элинор показала направо, где открылись ворота к другому мосту, и всадницы въехали во внутренний двор. За ними последовали только три рыцаря. Воинов королевы разместят в самой башне, вассалам Элинор придется довольствоваться навесами и палатками, но погода стояла хорошая, и вряд ли это будет для них тяжелым испытанием. На внутреннем дворе уже собралась челядь, которая прислуживала в замке. При виде королевы волна движения прошла по толпе. Все преклонили колени. Сэр Саймон, сэр Андрэ и сэр Джон, спрыгнув с лошадей, помогли дамам спешиться и также преклонили колени. Элинор приготовилась сделать реверанс, но королева жестом остановила ее: – Довольно, дитя мое. У меня кружится голова от твоих приседаний. Да и вообще, я бы предпочла сейчас более прохладное место. Королева обратилась к коленопреклоненной толпе: – Можете подняться и приступить к своим обязанностям. Да смотрите, перед хозяйкой будьте так же быстры и проворны, как упали передо мной на колени. Когда обе Элинор прошли в караульное помещение главного здания, трое дюжих стражников поспешили вперед, к стоявшему в центре зала креслу с высокой спинкой и подлокотниками, на сиденье лежали красиво расшитые подушки. Один встал за спинкой, а двое других держали шесты, прикрепленные так, чтобы кресло можно было нести. Все трое опустились на колени и застыли в ожидании. Королева уставилась на это кресло широко раскрытыми от удивления глазами. Элинор покраснела, а сэр Саймон разразился оглушительным хохотом, который гулким эхом прокатился по огромной зале. – Это еще что такое, позвольте спросить? – Простите, Ваше Величество! – задыхаясь от волнения, произнесла Элинор, вновь приседая в реверансе.– Это – о, боже! Моя бабушка – когда она поднималась по лестнице, то задыхалась и чувствовала боль в груди. А она была моложе вас, и я подумала… Господи! Что за чушь я несу! Я прошу прощения у Вашего Величества. Я ведь не знала, что Вы так… так молоды! Негодующее выражение сошло с лица королевы. Она протянула руку, подняла Элинор с колен, приблизила к себе и поцеловала. – Ты девушка добрая и очень предусмотрительная. Конечно, я прощаю тебя. Но ведь доброта и не требует прощения. Всё еще не отпуская зардевшуюся девушку от себя, королева повернулась к Саймону: – А ты над чем смеешься, старый вояка? Если бы такая предупредительность исходила от тебя, я была бы сражена наповал. Но, к счастью, я знаю, что от тебя этого не дождешься. Некоторое время Саймон не мог ничего сказать, давясь от смеха. Наконец он вытер глаза внутренней поверхностью своей латной рукавицы и поклонился Элинор: – Я смеялся не над Вашей заботливостью, – начал он серьезно, но вновь расхохотался, обратившись к королеве.– Она не знает Вас, мадам. А для меня, который знает, как бывает трудно угнаться за Вами, Вы… и это кресло… Все выглядит ужасно смешным! Королева загадочно взглянула на него. В ее лице уже не было гнева. И хотя она была достаточно серьезной, в глазах заплясали озорные огоньки. – Смешно, да? – спросила она и тихо добавила: – Ну, подожди, мой Саймон. Ты хорошо посмеялся надо мной и этой бедной юной леди. Я, кажется, тоже придумала отличную шутку. Посмотрим, будешь ли ты так же искренне смеяться над ней! ГЛАВА ВТОРАЯ Хотя королева довольно легко поднялась по крутой лестнице в парадный зал и даже преодолела второй пролет ступеней, ведущий на женскую половину, годы все-таки взяли свое. Войдя в залитую солнцем гостиную, она почувствовала настоящее наслаждение, опустившись в кресло возле огромного камина и выпив кубок сладкого вина, который Элинор поспешила принести ей. Королева горько улыбнулась: – Возможно, я слишком горда. И лучше для меня было бы принять твой добрый жест, Элинор, разрешив твоим людям поднять меня в кресле по лестнице. Я устала, ужасно устала. – В таком случае позвольте все-таки проводить Вас в спальные покои, Ваше Величество, – настойчиво предложила Элинор.– Боюсь, что обед немного запоздает, ведь мы не знали точно, когда Вы приедете. Все держалось в полу готовности, чтобы было подано, как положено: горячим, прямо с огня. Королева рассеянно кивнула и последовала за Элинор в ее спальню, которая была прибрана и украшена. Огромная кровать – брачное ложе ее бабушки и дедушки, на котором маленькое, хрупкое тело Элинор практически терялось, – была застлана новыми льняными простынями, источавшими аромат роз и лаванды. В небольшом камине горел огонь: стены в боковых покоях, выложенные булыжником, были всегда холодными и влажными, даже сейчас, в разгар лета. – Сюда, пожалуйста, мадам, – пригласила Элинор. – Как красиво! – воскликнула королева, очнувшись от своих мыслей.– Я никогда бы не подумала, что лорд Рэннальф так любит роскошь. – О нет, что Вы! Это все бабушка. Мой дедушка был равнодушен к комфорту и роскоши. Его спальня находится этажом ниже. Он переселился туда после смерти бабушки, а эту комнату отдал мне. И Вы совершенно правы в отношении моего дедушки. Нам пришлось долго его уговаривать, чтобы он позволил поставить в его спальне простую кровать и удобное кресло. Он очень любил бабушку – любил так, как рыцари в романах любят свою даму сердца. И если бы она захотела иметь луну, чтобы украсить свою спальню, у него бы выросли крылья, и он достал бы ее с неба! – Любовь? – с какой-то непонятной тоской произнесла королева, чем немало озадачила и удивила Элинор.– Знаешь ли ты, дитя, что меня когда-то звали королевой любви и что – о, много, много лет назад – во Франции, в чистом воздухе Пуатье, я председательствовала при дворе любви. Дитя, их любовь – это для рыцарских романов, а не для знатных дам. Их задача – укреплять кровные узы и расширять границы владений. Сердце Элинор сжалось, в горле застрял комок, взгляд застыл. Но она быстро овладела собой, и упрямо встряхнув головой, заявила: – Тогда я никогда не стану знатной дамой! – Все дело в том, что знатными рождаются. Тут уж тебе не приходится выбирать! Волна страха вновь поднялась в сердце Элинор, но девушка тут же подавила его. Полная отчаянной решимости, она крепко сжала губы, которые уже начинали предательски дрожать. Ее маленький круглый подбородок внезапно заострился. Юная леди присела в глубоком, почтительном реверансе, но голова ее была гордо поднята, глаза сверкали: – Мне уже поздно учиться Вашему опыту в этом деле. С того времени, как я начала что-то понимать, я жила рядом с рыцарем и его возлюбленной, и их любовь долгими зимними вечерами освещала и согревала темные залы нашего замка. Мадам, мне дали пример не рыцарские романы, а сама жизнь. Мои дедушка и бабушка жили и дышали, как одно существо. Скажите, какая женщина не мечтает о подобном?! И если мой муж окажется недостоин моей любви, я не побоюсь вонзить кинжал в его сердце! Элинор ожидала от королевы взрыва ярости, даже приказа заточить ее в темницу, но вместо этого королева-мать рассмеялась. – А знаешь ли ты, глупышка, что лорд Рэннальф и его возлюбленная поженились не по большой любви и не по своей воле? Лорд Рэннальф во всеуслышание заявил при дворе, что никогда не возьмет в жены эту пигалицу. Поэтому его несколько запоздалая страсть к твоей бабушке вначале была постоянным предметом шуток придворных. Королева вновь посерьезнела, немного помедлила, затем властно продолжила: – Тебе не придется, девочка, выходить замуж, пока это не потребуется короне. Это я могу тебе обещать. Но… если обстоятельства потребуют твоего замужества, то твой жених будет достоин твоей любви, конечно, если ты умеришь свою гордыню, и не будешь вечно искать золотоволосого Ланселота. А теперь поднимись с колен и покажи мне свои покои. Элинор вздохнула с облегчением. Она не обманывала себя тем, что королеву тронут её мольбы и просьбы, но последнее обещание Элинор Аквитанской означало, что у королевы не было планов тотчас выдать ее замуж. Более того, вероятно, королева еще не раз подумает, взвесит всё, прежде чем решить судьбу хозяйки Роузлинда – самого неприступного замка. Если же она примет решение, которое сочтет отвечающим интересам короны, ничто уже не заставит королеву-мать изменить это решение, разве только сила. Но есть ли у Элинор эта сила? Хвала Господу, что у нее еще есть хоть какой-то запас времени… Вспышка Элинор оказала на королеву неожиданное действие, всколыхнула в ней, казалось, давно забытые чувства. С того момента, как она впервые увидела Элинор, что-то сильно привлекало ее в этой темноволосой, кареглазой девушке с ослепительно белой кожей и быстро проступающим румянцем застенчивости, который, однако, не мешал ей быть острой на язычок, гордой в словах и поступках. И только тогда, когда Элинор преклонила колени, но не склонила гордую головку, открыто бросив вызов своей королеве, та поняла, в чем причина этого неожиданного притяжения. В Элинор, как в зеркале, королева увидела себя в свои юные годы… Внешне они были несхожи. У Элинор были слегка раскосые глаза, а нос, в отличие от классического римского носа королевы-матери, был немного коротковат, рот больше, а губы – полнее. Но тем не менее форма лица, манера держаться и жесты – все напоминало саму королеву в молодости. «А ведь это у нее от природы, – размышляла королева.– У нее нет причины льстить мне и подражать в манерах, ведь я провела столько же лет взаперти, сколько ей сейчас от роду». Так текли мысли королевы, когда она шла за Элинор через анфиладу комнат, минуя помещения, где хранились одежды, и обитала прислуга. «Но если Элинор так похожа на меня по характеру, – продолжала она размышлять, – я не удивлюсь, если она окажется похожей на меня и в поступках. Меня нелегко было сломить. Вероятно, нелегко будет сломить и ее волю, а принуждение силой приведет ее вассалов в ярость». Королева улыбнулась и кивнула, как бы соглашаясь со своими мыслями и одновременно принимая приглашение Элинор пройти за ней в другое крыло замка. Она размышляла о судьбе Элинор. Девушка понравилась ей, и ее позабавила идея найти Элинор действительно хорошего жениха. Что, если сделать это быстрее, до возвращения лорда Ричарда в Англию? Если все будет складываться благополучно, Ричард станет королем и… сразу же отправится в крестовый поход! Для этого ему потребуются деньги, много денег. И, как только Ричард выяснит положение казны, он поймет, что Элинор никак не следует выходить замуж. Тогда все доходы от ее необъятных владений, за исключением скромных сумм, необходимых на ее собственные нужды, потекут в королевскую казну. Поэтому королева не будет торопиться стать сватьей. Любопытно, что интересы Англии, Ричарда, ее собственное желание и желание Элинор неожиданно совпали. А за право остаться незамужней и независимой Элинор придется платить, и платить дорогой ценой. Ричард останется доволен. Важно и то, что можно будет использовать Элинор как пешку в политической игре против любых группировок самодовольных лордов и баронов, стравливая их друг с другом. Тем временем они еще раз пересекли зал с глубокой оконной нишей, который соединял крылья замка. Ближе к окну, там, где было светлее, стояли два кресла. Перед одним из них была рамка с вышиванием, а на маленьком столике рядом лежали клубки ярких шелковых ниток. Оконные ставни были широко распахнуты, и королева услышала шум волн, бьющихся о камни. Однако даже отсюда, из окна третьего этажа, вид на море закрывали высокие каменные стены, надежно опоясывающие Роузлинд, и, только вдали, на самом горизонте, бесконечной чередой бежали белые барашки бурунов. Сводчатый проход привел их в длинную комнату. В камине горел огонь. Стояли кресла с подушками. В высоких подсвечниках – незажженные свечи толщиной не менее шести дюймов. Высокое окно пока пропускало достаточно дневного света, однако в пасмурный день, если кто-то хотел шить или почитать у камина, свечи приходилось зажигать. Комната поражала простором и уютом, но отсутствие кровати несколько разочаровало королеву – она устала больше, чем сама признавалась себе в этом. Миновав комнату со свечами, они очутились в другой, которую, казалось, всю заполняла огромная кровать, застеленная ярко-голубым покрывалом с вышитыми золотом и серебром изображениями зверей и птиц. Элинор поспешила вперед, чтобы откинуть покрывало. Простыни благоухали сладким ароматом роз и лаванды, заглушающим затхлый запах плесени, исходивший от влажных стен. Стены были сплошь увешаны красивыми гобеленами ручной работы, которые впитывали влагу, но не могли заглушить запах сырости так, как розы и лаванда. – Позволите ли мне помочь Вам раздеться, Ваше Величество? – промолвила Элинор.– Полагаю, что повозка с Вашим багажом все еще в пути. Осмелюсь предложить Вам одно из моих платьев, совершенно новых, которые я еще ни разу не надевала. Вы, Ваше Величество, такая стройная, что оно будет Вам как раз впору! Королева подумала, затем ответила со вздохом: – Благодарю тебя, дитя мое, но я останусь в своем, пусть и пыльном. Мне ведь еще нужно будет выйти к обеду. – Совсем необязательно, – возразила Элинор.– Вам могут подать обед и сюда! В полумраке этой глубоко запрятанной в недрах старого замка комнаты, напомнившей королеве ее недавнюю темницу, Элинор Аквитанская выглядела гораздо старше, чем в седле. А Элинор из Роузлинда не покидало горестное чувство, что в своем споре с английской короной она заранее обречена на поражение. Одно дело – высказать свой протест женщине, которая по собственному опыту хорошо знает, как себя чувствуешь, когда тебя продают и покупают, как вещь; Можно даже намекнуть ей, что ты не потерпишь такого обращения. Но как сказать об этом королю! В свои шестнадцать лет Элинор уже знала, что с мужчинами надо вести себя совсем иначе, чем с женщинами, даже королевского сана. Бабушка научила ее некоторым приемам, открыв ту истину, что женщине для достижения своих целей может служить не столько ум, сколько внешность. Некоторые методы укрощения, казалось бы, неукротимых, Элинор подсмотрела сама, наблюдая, как бабушка дурачит дедушку, незаметно, неизменно добиваясь своего. После смерти бабушки и дедушки у Элинор появились богатейшие возможности для применения теории на практике, и она изобрела немало своих индивидуальных приемов для управления мужчинами. Эти приемы позволяли ей легко обводить вассалов вокруг своего изящного пальчика. И все же она ясно сознавала, что мужчины опасны и непредсказуемы, тем более короли. Вот почему Элинор стремилась расположить к себе королеву-мать, заручиться ее поддержкой. С волнением и надеждой она ждала продолжения откровенного разговора, но ее ожидания оказались напрасными. – У меня сегодня еще немало дел, – вздохнула старая женщина.– Я ведь собираюсь завтра отправиться в путь… Глаза Элинор округлились от удивления: – Завтра, мадам? Я надеялась, что Вы погостите хотя бы несколько дней… Я еще и не собирала вещи… Ведь если я поеду с Вами… Королева отрицательно покачала головой. – Не скрою, у меня было такое намерение. Но поскольку ты против замужества, тебе необходимо назначить опекуна. Он должен получить точные сведения о твоих владениях, вассалах и доходах… – Опекуна?! – яростно воскликнула Элинор, сверкнув глазами. В гневе она, казалось, забыла, с кем разговаривает.– Я сама, слышите, мадам, сама управилась со своими владениями в этом году. Мои вассалы послушны мне, живут в мире друг с другом… – Ты забываешься! – оборвала ее королева.– Ты молода, и я была, боюсь, чересчур к тебе снисходительна. Конечно, поведение твоих вассалов и вид твоего замка говорят о том, что ты неплохо управлялась с хозяйством… – Тогда зачем за мной нужно присматривать? – с вызовом спросила Элинор. Королева внимательно посмотрела на девушку. Даже в тусклом свете комнаты было видно, как пылало огнем возмущения лицо хозяйки Роузлинда. Элинор Аквитанская не могла понять, что же так разгневало девушку. Она отнюдь не казалась жадной или нечестной по отношению к своим верховным сюзеренам. Ах, вот в чем дело! Она была горда. И ей, шестнадцатилетней, казалась невыносимо оскорбительной мысль о том, что ее сочтут неспособной управлять своими собственными владениями. В таком случае будет лучше открыть ей суровую правду. – Я объясню тебе. Опекуна назначают для пользы короля. Весь прошлый год ты управляла своими землями ради пользы своей и своих вассалов. Это в высшей степени разумно. Если ты выйдешь замуж, твой муж будет управлять твоими землями с такой же целью. Однако, пока у тебя нет мужа, доходы от твоих земель по закону должны поступать в казну короля! Королева сделала паузу, затем строго произнесла, акцентируя каждое слово: – Опекун необходим для того, чтобы быть уверенным в том, что каждая гинея, за исключением той, что идет на твое содержание или на ремонт замка, или на оплату полевых работ, каждая, слышишь – каждая! – осядет в сундуках короля, а не застрянет в чьих-то кошельках. Ты меня поняла? Наступило тяжелое молчание. Элинор застыла, как изваяние, и только прерывистое дыхание выдавало её волнение. Королева присела на кровать, Элинор, как бы изъявляя покорность, опустилась на колени и сняла туфли с ног уставшей женщины. Когда королева легла, Элинор поднялась. В её глазах блестели слезы: – Так значит, Вы выбрали такой способ, чтобы заставить меня выйти замуж, мадам? Вы назначите опекуна, который пустит меня по миру, разорит моих вассалов, вызовет их ненависть, а меня превратит в покорную нищенку?! – Элинор! – воскликнула изумленная королева.– Никому не позволено так разговаривать с королевой, тем более обвинять ее! Слова девушки вызвали раздражение королевы и одновременно поразили ее столь бурным взрывом наивности и безрассудной отваги. – Ты не права. Короля, конечно, лучше всего устроит, если ты останешься незамужней. Пока ты не найдешь суженого и не соединишь с ним свою судьбу узами брака, Ричард будет богатеть за твой счет. Это дает тебе некоторую надежду и защиту. Если же король решит, что опекунство продлится несколько лет, то ему не будет смысла обстригать овцу так, чтобы на ней не выросла новая шерсть. Нет резона выжать за год из твоих подданных все до последнего шиллинга, чтобы ни пенса не получить на следующий. Когда же король решит выдать тебя замуж, мудрость не позволит ему, чтобы его вассал чувствовал себя обманутым. Однако предупреждаю тебя: короля далеко не так легко будет уговорить согласиться на твой брак, как сейчас меня на то, чтобы не выдавать тебя замуж. – Да, я поняла, – медленно ответила Элинор с видимой покорностью.– И благодарю Вас за Вашу беспредельную милость ко мне… Вряд ли королева-мать догадывалась, что в прелестной головке уже роились мысли, как сделать так, чтобы она быстрее любого опекуна находила каждую гинею. Ее вассалы помогут ей в этом. Надо сделать так, чтобы опекун не нашел слишком много… Дело казалось ей не слишком сложным. Оно не требует открытого неповиновения, а нужно только строго следовать принципу – чем больше угождаешь и плачешься опекуну в жилетку, тем легче скрыть размеры своих истинных доходов. Одно беспокоило Элинор – ее вассалы были чрезмерно честны. Лорд Рэннальф также славился кристальной честностью и благородством, что было, пожалуй, единственным поводом для конфликтов с бабушкой. Та часто твердила супругу, что он не понимает своей выгоды. За свою долгую жизнь он так и не научился хорошо разбираться в людях. Многие клялись ему в преданности, многим он помогал деньгами и своей властью. Большинство остались верными ему, но были и такие, что быстро забывали о своих обещаниях. Элинор казалось, что за год она лучше узнала своих вассалов, чем ее дедушка за всю свою жизнь. Если не считать нескольких мелких сквайров, все были подлинными рыцарями, все поклялись защищать ее и, если потребуется, пойти на смерть, чтобы сдержать свою клятву. Их рыцарская прямота сейчас могла оказаться совсем не на руку Элинор. Возможно, они по своей воле не станут докладывать опекуну об истинных доходах, но лица и поведение сразу их выдадут. Элинор давно уже научилась разбираться, когда кто-нибудь из вассалов пытался что-то скрыть от нее, полагая, что делает это для ее же блага… Ну что ж, пусть себе говорят правду. Элинор уже несколько лет сама вела отчеты по хозяйству. Это была идея бабушки. Дедушка, наоборот, считал, что женщине незачем учиться. Как истинному рыцарю, ему была ненавистна мысль о каких-то там подсчетах. Дедушка был милым и мягким, а бабушка – умной. Поэтому для Элинор не составит большого труда немного изменить эти отчеты сейчас. Элинор улыбнулась про себя, присела в реверансе перед королевой, собираясь уйти. Нет, она не собирается обманывать короля. Он получит все, что причитается по закону. Но она не позволит королевскому опекуну ободрать себя, как липку. – Если позволите, мадам, я пойду. В голосе звучало почтение, но что-то настораживало королеву. Если бы Элинор разразилась слезами, если бы продолжала яростно отстаивать свое право быть хозяйкой на своих землях – это было бы понятно. Но это неожиданное смирение и послушание! Девушка была явно не из тех, кто легко покоряется обстоятельствам! Королеве хотелось поговорить еще немного с юной тезкой, чья хитрость пока шита белыми нитками, но она не могла удерживать девушку подле себя: сказывалась усталость после долгой и утомительной поездки верхом. – Ну, хорошо, моя дорогая, можешь идти. Элинор поспешила в маленькую комнату, где хранились одежды. Она быстро сняла головной убор, который защищал шею и волосы от солнца и дорожной пыли, сбросила платье для верховой езды. К обеду все равно придется надеть парадное платье, чтобы не обидеть королеву. А пока она надела поверх туники верхнее платье серого цвета, в котором ее трудно было отличить от служанок замка. Разве что при близком рассмотрении можно было увидеть вышивку да ткань лучшего качества. Но на этот счет Элинор была спокойна. Ни один из ее вассалов не сдвинется с места, если она только не закричит им в лицо или не дунет в медную трубу им на ухо. Мужчины тем временем находились в парадной зале. Как только сэр Саймон снял свой шлем и откинул капюшон, сэр Андрэ и сэр Джон узнали его. Они бы узнали его и раньше, но, во-первых, его оруженосец вез флаг с гербом королевы, а не его родовой, и, во-вторых, все внимание было приковано к знатной даме. Но сейчас, когда они узнали Саймона, рыцарь полностью завладел их вниманием. В отличие от них, Саймон не был простым владельцем замка, которому от случая к случаю приказывают сопровождать королеву. Он не был богат, у него не было титула, он даже не был отпрыском богатого рода. Но он обладал властью и влиянием в королевстве, высоко ценился во влиятельных кругах. Рожденный в не очень знатной норманнской семье, Саймон пажом попал на службу к королеве вскоре после того, как она рассталась с Людовиком и вышла замуж за Генриха. Саймон, естественно, получил военную подготовку и проявил такую доблесть, что с 16-летнего возраста сражался на всех королевских турнирах под знаменами королевы. И редки, конечно, были случаи, когда он не приносил ей победы. Два раза на турнирах призы были присуждены двум рыцарям сразу. Это были бои, когда Саймон и тот Вильям, который, сейчас стал Главным Маршалом Англии, сражались без передышки, до смертельного исхода. Не желая потерять ни одного из них, король и королева останавливали поединок. Один раз Вильям одержал победу над ним, один раз (самое дорогое воспоминание) он обезоружил Вильяма, хотя сам уже был на грани изнеможения и не думал, что может рассчитывать на победу в этой схватке. На самом деле Вильям Маршал был близким другом Саймона. Их разные судьбы, то, что один стал Главным Маршалом Англии, а другой – простым наместником короля, объяснялись их симпатиями и связями. Вильям всегда был человеком короля; Саймон же, хотя и служил королю, был по-настоящему предан королеве, которую обожал. Саймону повезло в том, что, когда королева подняла бунт против короля и была схвачена, он находился с миссией в Германии. Он не одобрял королеву, но это не меняло дела. Он бы все равно последовал за ней, сражался за нее и закончил бы свой путь в темнице или на плахе. Королю Генриху была известна эта слабость Саймона. Не давая ему слишком много власти и не особенно доверяя ему, король знал, что Саймон и предательство – две несовместимые вещи. Правда, там, где дело касалось королевы, которой рыцарь был беззаветно предан, Саймону мог отказать здравый смысл… Кто знает, как бы он поступил в случае приказа королевы повести вверенное ему войско на штурм тюрьмы? Поэтому Генрих сделал Саймона наставником Ричарда, который еще не оперился, и послал его в отдаленные районы королевства, чтобы усмирять бунты мелких баронов, вершить правосудие в продажных графствах и добиваться исполнения воли короля везде, где готовность подданных к повиновению вызывала сомнение. Во всем, что не касалось королевы, Генрих полностью доверял Саймону; он высоко ценил его мнение, а иногда и следовал его совету. И во всем, что не касалось королевы, Саймон верой и правдой служил королю, сражаясь с его врагами по всем уголкам необъятного королевства. Непобедимый воин и неподкупный судья – вот кто сейчас сидел здесь, в парадной зале. Именно из-за своей неподкупности Саймон и потерял благосклонность короля. Когда проблемы навалились на плечи Генриха тяжким грузом, и король увидел, как двое наследников готовы разорвать его на части, желая его смерти, чтобы быстрее получить наследство, он ожесточился, стал более деспотичным. Он требовал штрафов там, где не было совершено преступлений, конфискации собственности там, где не было причин отбирать землю. Конечно, король имел право лишать человека земли. Но Генрих редко прибегал к этому праву. Может быть, давняя традиция, может, чувство справедливости или здравого смысла мешали королю прибегнуть к этому ужасному наказанию, которое было страшнее, чем смерть. Лишение земли не только разрушает личность самого человека, но и лишает его потомков наследства и средств к существованию. Измена – вот преступление, за которое можно было лишиться и головы, и земель. Многие наместники уступали требованиям Генриха, закрывая глаза на несоответствие тяжести наказаний прегрешениям его вассалов. Многие, но только не Саймон. Он всегда поступал по-своему, штрафуя лишь там, где считал нужным и справедливым, конфискуя лишь там, где на то была причина. Сначала Генрих выразил свое недовольство, затем предупредил, а потом и вовсе освободил Саймона от всех постов и отправил его под домашний арест в его небольшое поместье. Вот почему опытный воин не участвовал в последнем сражении короля с сыновьями, что избавило его от излишних душевных колебаний и мук. Как и Вильям Маршал, он бы преданно сражался на стороне короля, даже если бы знал, что Генрих обречен на поражение. Но, в отличие от Вильяма, Саймон выполнял бы свой долг с горечью в сердце, понимая, что королева была неправа, подняв восстание, а также, что победа лорда Ричарда и поражение короля означало бы освобождение Элинор Аквитанской. Вскоре после смерти короля Генриха обстоятельства сложились крайне благоприятно для Саймона, и после нескольких лет опалы он вновь стал пользоваться благосклонностью при дворе. Дело обстояло так. Удачливый воин Ричард послал сэра Вильяма Маршала в Англию, чтобы сообщить королеве о ее освобождении и о передаче власти в ее руки. Англия срочно нуждалась в опытном и умелом правителе, пока весть о смерти короля не вызвала в стране волну насилия и беззакония. Вильям так торопился выполнить приказ лорда Ричарда, что не придал особого значения предупреждению о надвигающемся шторме в Ла-Манше. Его корабль попал в шторм и разбился о скалы. Сам сэр Вильям остался жив, но получил тяжелые ранения. Он пересел на другой корабль, но, когда достиг берегов Англии, у него началась сильнейшая лихорадка. Меньше всего, беспокоясь о своем самочувствии, а больше о том, что может умереть до того, как выполнит свою миссию, Маршал послал гонца за Саймоном. Его письмо было лаконичным: «Приезжай. Ты мне нужен». Саймон быстро собрал всех воинов, оставшихся в его распоряжении, и помчался в ночь. Он решил, что его призывают послужить королю в его последней схватке. Это скорее печалило, чем радовало сердце воина. Но он не медлил ни минуты, не оставил в имении ни одного мужчины, способного владеть оружием. И наградой за это было неожиданное поручение сообщить королеве Элинор об ее освобождении, о том, что она переступит порог своей темницы уже не пленницей, а правительницей. Теперь Саймон сидел здесь, в этом зале, перед сэром Андрэ и сэром Джоном. Они внимательно слушали его и смотрели так, будто с его губ падали жемчужины. Дело в том, что для сэра Андрэ и сэра Джона было важнее всего узнать о намерениях нового короля, тем более что слухи долетали быстрее, чем правдивая информация, а сэр Саймон был источником такой правдивой информации, человеком, близким к королеве, которому высшие королевские подданные поверяли свои мысли. Да и Саймон не скупился на слова. Он хорошо разбирался в людях и видел, что этим двоим можно доверять. Во-первых, уже сам выбор лорда Рэннальфа говорил в их пользу, а во-вторых, то, что они защищали свою госпожу, тогда как им было бы выгоднее оставить ее, говорило об их благородстве. Сняв доспехи и чувствуя себя непринужденно, Саймон передавал им хорошие и плохие новости. Хорошие новости – то, что лорд Ричард был благородным человеком и не собирался наказывать тех лордов, которые были преданы его отцу. Рассказ Саймона подтверждал слухи, ходившие в стране, о политике Ричарда как политике примирения – ведь даже такие до конца верные Генриху подданные, как Вильям Маршал, не оказались в опале. Скорее, их ожидали награды и почести за верность королю. После хороших новостей шли плохие. Лорд Ричард целовал крест и поклялся вызволить Святую землю места от нечестивцев. Он полон решимости сдержать эту клятву и не собирается отказываться от намерения отправиться в крестовый поход в Палестину. Но в это смутное время король больше нужен здесь, в Англии. Конечно, он вернется в страну, как только сможет. Он намерен навсегда покончить с дворянскими вольностями времен правления Генриха. Ему также необходимо собрать побольше людей и денег, особенно денег – как можно больше звонкой золотой монеты, которая привлечет в ряды крестоносцев рыцарей из всех европейских стран. – Скажу вам прямо, – говорил Саймон мрачно, в его серо-голубых глазах застыла печаль, – наше королевство просто будет дойной коровой для римских святош. – А что думает на этот счет королева? – спросил сэр Андрэ. – Как она может одобрять то, что ее любимого сына подталкивают на верную смерть, а страну оставляют беззащитной на разграбление нашим врагам?! – Тогда…– начал сэр Андрэ. – Тогда – ничего! – резко перебил сэр Саймон.– После перенесенных страданий королева обрела мудрость. Она не будет биться головой о каменные стены, чтобы проломить их. Она хорошо знает Ричарда, и не станет открыто высказывать свое неодобрение. Лучше сохранить его доверие и распоряжаться королевством, чем протестовать против того, против чего протестовать бесполезно. – Вы, я думаю, не примете крест? – отважился спросить сэр Андрэ. – Я сделаю все, что прикажет королева, или вернее, король. Если вы спросите, что я чувствую, вот что я вам скажу – Господу не следовало бы вверять святое дело освобождения Святой земли этой толпе тупых и жадных грабителей. – Но Папа Римский… – Папа Римский, – начал Саймон ехидно, – избавится от трех королей, и от нескольких десятков князей, а их землями будут управлять попы-ханжи, которым плевать на интересы королевств, а важнее всего поддержка и благословение Папы Римского, и которые продадут мать родную за кардинальскую мантию. – Но если король пожелает, то все рыцарство Англии будет обязано принять крест или платить, а, может, и то, и другое, – медленно произнес сэр Андрэ. Саймон сжал кулак и ударил им в ладонь другой руки: – Все мы будем должны, потому что неповиновение сеньору обернется для нас большими осложнениями, чем пустые кошельки или опасности крестового похода. – Ваша правда! – искренне согласился сэр Андрэ.– Я пережил конец правления Стефана, но никогда не думал, что вновь увижу страну в таком бедственном положении! – Плохой король все-таки лучше, чем никакого, – в раздумье протянул сэр Джон. Сэр Саймон покачал головой: – Лорд Ричард не будет плохим королем. Он справедлив, не нарушает клятв, не жаден. Плохо то, что король не любит Англию: он мало здесь жил и не знает обычаев нашей страны. Если бы не этот проклятый крестовый поход, у Ричарда было бы время проверить верность и доблесть английского рыцарства, понять и оценить наши обычаи, да и королевство было бы в надежных руках. – Но ведь королева нас хорошо знает, – высказался сэр Андрэ. – И более мудра, чем многие короли, – добавил сэр Джон. – Не отрицаю ни того, ни другого, – как-то безрадостно согласился сэр Саймон.– Но у короля есть один недостаток – он не любит женщин. Боюсь, исключением не станет и королева-мать… Наступила напряженная тишина. Оба вассала Элинор поняли, что им вряд ли удастся вытянуть из гостя больше сведений. – Но… это же его мать! – сдавленно воскликнул сэр Андрэ, думая явно о другом. – О да, он выказывает ей всевозможные знаки сыновнего почтения, уважает, кажется, любит, возможно, немного побаивается… Может быть, поэтому… Внезапно Саймон замолчал. Он устремил задумчивый взгляд в зал, слегка привстал. Сэр Андрэ и сэр Джон тоже хотели подняться, но Саймон вдруг улыбнулся и жестом показал, чтобы они оставались на месте, сам тоже опустился на сиденье. – Старею, – сказал он с легким сожалением.– Иногда вижу тени прошлого яснее, чем настоящее. Вот и сейчас, служанка прошла в боковую комнату, а мне на мгновение показалось, что это королева… Вновь молодая! «Служанкой» была Элинор. Для осуществления своих планов ей было на руку то, что ее вассалов больше интересовала политика и взаимоотношения королевы с сыном, чем какие-то тени прошлого, привидевшиеся Саймону. Ей не хотелось никому объяснять, почему она идет в комнату, где хранились расходные книги. К счастью, сэр Андрэ отвлек Саймона, возобновив прерванный разговор. – Ричард вряд ли даст ей управлять королевством как следует, – продолжал Саймон, – хотя бы потому, что твердо верит: правитель обязан, прежде всего, быть готовым и способным возглавить армию. – Пусть королева-мать и в преклонном возрасте, но более способна управлять страной, чем многие мужчины, если то, что я о ней слышал, правда. Не так ли? – спросил сэр Андрэ. – Это правда, – согласился Саймон, – но лорд Ричард так не думает. Возможно, – он пожал плечами, – король опасается разговоров о том, что до сих пор держится за юбку матери. Поэтому вероятнее всего, что он доверит регентство мужчине. Но он никого не знает здесь, в Англии, и, не дай Бог, назначит престолоблюстителем одного из своих протеже! Вновь наступило молчание. Сэр Джон провел рукой по лицу: – Когда я буду свободен от обязанностей здесь, – сказал он, – то вернусь в Мерси. Буду следить за своими расчетными книгами, укреплять стены замка, заботиться о внутреннем убранстве покоев. Я дам присягу верности королю. Но если он покинет нас, для Англии наступят трудные времена… – Для нас они, кажется, наступят быстрее, – обронил сэр Андрэ. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Хотя обед был подан намного позже обычного, парадный зал еще заливали солнечные лучи. Они отражались от позолоченных и посеребренных кубков, украшенных драгоценными камнями, сверкали на золотых блюдах центрального стола, накрытого на пять персон. Разумеется, беднее смотрелись длинные боковые столы, установленные под прямым углом к центральному по всей длине зала. На них ломти белого хлеба, пышные и мягкие, должны были служить тарелками, а блюда с чечевицей и зеленью стояли так плотно, что вряд ли кому-либо понадобилось бы просить передать какое-нибудь блюдо. Однако никому не пришло бы в голову утверждать, что в Роузлинде кормят чечевицей. На столы челядь подавала жареных барашков и отварную баранину, мясо дикого кабана, зажаренного на вертеле, оленину и говядину, отваренные со специями. Подавали пироги и пирожки, одни – сильно приправленные перцем, другие – сладкие, с медовой начинкой. И, чтобы запить все это, подавали эль и игристый сидр, крепкий и ароматный. На центральный стол, кроме того, подавали особые блюда – лебедя, фаршированного гусятиной, цыплятами, голубятиной и жаворонками; фазана, украшенного перьями и сидящего в корзине из полосок румяного, с корочкой, теста. Дворяне, приглашенные на обед, пили, разумеется, вино – белое и красное, сладкое и кислое, остуженное в глубоких колодцах замка и поданное в охлажденных кубках. За центральным столом было попросторнее – там по праву могли занимать место только королева и сама Элинор. Сэр Андрэ, сэр Джон и сэр Саймон, как особо приближенные, также могли разделить с ними трапезу за одним столом, остальные же помещики-сквайры, хотя и достаточно благородного происхождения, нарезали мясо и обслуживали господ, а не сидели рядом с ними. Таков был обычай. Кресло королевы, с высокой спинкой и подушками, специально принесенное вместо обычной скамейки без спинки, стояло в центре. Сэр Андрэ, как старший по возрасту и по званию среди вассалов Элинор, занимал место справа от королевы, сэр Джон – слева. Места слева от сэра Джона пустовали из-за отсутствия гостей, достойных занимать их. Справа от сэра Андрэ сидела Элинор, а за ней – сэр Саймон. Если не считать комплиментов, которыми королева одарила ее, с Элинор почти никто не разговаривал. Все внимание сэра Андрэ, естественно, было отдано царственной гостье, которая к тому же оказалась интересной собеседницей. Элинор попыталась вызвать сэра Саймона на разговор, но это оказалось нелегкой задачей. Он отвечал безупречно вежливо, не было ни малейшего намека на то, что он пренебрегает ее вниманием или не считает нужным снисходить до серьезной беседы со столь юной девушкой. Саймон был просто погружен в свои мысли настолько, что дважды не ответил на ее вопросы, хотя, казалось, не отрывал от нее взгляда. Элинор вынуждена была признаться себе, что вряд ли она привлекла внимание сэра Саймона. Улыбнувшись в душе, девушка подумала, что он-то уж точно не ловит каждое ее слово. В то же время рыцарь рассматривал ее так пристально, как будто находил какие-то погрешности в наряде или прическе. В первые минуты она решила, что сэр Саймон просто шокирован ее старомодной одеждой. Элинор прекрасно сознавала, что одета далеко не по последней моде. За исключением выездов верхом, например, когда апостольник служил своей цели, то есть укрывал волосы и часть лица от пыли и ветра, она не носила его. Ее дедушка пренебрежительно называл апостольник «подвязкой для подбородка», чтобы поддерживать челюсти и скрывать двойные подбородки старых дам. Уступая вкусам деда, Элинор носила головной убор, но из простой воздушной вуали. И сегодня на ней была дымчато-розовая вуаль, закрепленная обручем с драгоценными камнями. Надо сказать, что Элинор прекрасно сознавала, что старомодный фасон ее туалета позволял ей демонстрировать свою белоснежную шейку, аккуратные маленькие ушки и бархатистую кожу в открытом вырезе платья, что, без сомнения, было бы невозможно, надень она апостольник, оставлявший открытым только глаза, нос и губы. И фасон ее платья, хотя и сшитого из модной, изумительно расшитой ткани, был довольно старомодным. Такие фасоны предпочитали, пожалуй, только пожилые дамы. Платье было сшито в виде туники цвета старого золота, отделанное золотым шитьем по вырезу и низу рукавов. Сами рукава были оригинального покроя: Элинор знала, что ей идет, – облегающие, с пуговицами от запястья почти до локтя. Верхнее платье из ткани пунцового цвета, затканное золотистой нитью, было с глубоким вырезом и без рукавов, чтобы продемонстрировать богато расшитую тунику под ним. В отличие от модных верхних платьев, просторных и с напуском над широким поясом, верхнее платье Элинор было туго зашнуровано по фигуре от груди до бедер, спадая изящными складками до самого пола. Нельзя исключить и того, что удивление при виде юной женщины, хозяйки грозного замка, охраняющего оживленный порт, откуда путь лежал во Францию, женщины, одетой без претензии на стиль, заставило глазеть на нее царедворца, вызвав у него искорки любопытства в глазах. Странно, что сэр Саймон выглядел несколько смущенным, хотя и вел себя безукоризненно, как любой человек, который провел многие годы при дворе. Элинор догадывалась, что чем-то озадачила рыцаря, он явно чувствовал себя не в своей тарелке, и это обстоятельство немало польстило ей в душе, давая пищу для размышлений. Когда были поданы разнообразные пикантные закуски, и каждый опробовал их, Элинор попросила у своей гостьи разрешения и распорядилась, чтобы убрали столы. Королева приказала собрать всех воинов замка в парадной зале. Элинор прикусила губу, но ей ничего не оставалось, как повиноваться. Вскоре зал заполнился воинами. Они внимательно смотрели на все еще стройную, но уже немолодую даму со сверкающими темными глазами, которая сидела на возвышении. Справа от королевы стояла их хозяйка и командиры, которых они хорошо знали и могли доверять им. Слева стоял воин, которого они не знали. Рыцарь был крупнее и выглядел более властным, чем их собственные командиры. Типичный норманн, в его рыжих волосах пробивалась седина, голубые глаза сверкали стальным блеском, лицо украшал орлиный, с горбинкой, нос. Пожилая дама подняла тонкую, с проступавшими жилками, руку. В зале воцарилась полная тишина. – Для тех, кто не знает меня, я – Элинор Аквитанская, супруга вашего покойного короля Генриха (благослови, Господь, память о нем!) и мать вашего будущего короля, лорда Ричарда (Господь спаси и сохрани его!) Признаете ли вы меня? Есть ли у вас сомнения в моей власти? – Не сомневаюсь! Признаю! – Ответ из сотен глоток прогремел в огромном зале. – Тогда, в эти времена межвластия, мой долг принять от вас присягу на верность.– Она выпрямилась, извлекла из складок платья крест внушительных размеров и подняла перед собой.– На этом кресте и святых реликвиях, заключенных в нем, каждый воин должен поклясться в верности лорду Ричарду, владыке Англии, сыну короля лорда Генриха и леди Элинор Аквитанской. Поклянитесь служить своему сеньору, не щадя себя, защищать его от всех, кто посягнет на его жизнь. И каждый из вас обязан подчиняться вышеупомянутому лорду Ричарду, и помогать ему сохранять мир и справедливость во всем. – Клянусь, признаю законным, – ответили воины на одном дыхании. – Леди Элинор! – властно призвала королева. Наследница Роузлинда выступила вперед и преклонила колени перед королевой, протягивая правую руку, чтобы коснуться креста. – Я, Элинор, законная владелица Роузлинда, Кингслера, Мерси, Айфорда, Форстала, великого Келка, Клиро Хилла и Илэнда, клянусь! Элинор поднялась, и королева поцеловала ее. Затем место Элинор заняли поочередно сэр Андрэ и сэр Джон. Королева одарила их признательной улыбкой и подняла руку, требуя внимания: – Я ценю вашу лояльность по отношению к вашей госпоже в те смутные времена, которые мы все пережили. Но леди Элинор слишком молода и не имеет мужа, который бы достойно хранил ее доброе имя и разделил с ней ее многочисленные почетные обязанности. И, не принижая вашу славу и верность, а ради дальнейшего сохранения мира на ваших землях, мой долг велит мне взять леди Элинор под опеку короля и тем самым сделать вас всех также подопечными короля. Никто не нарушил сосредоточенную тишину, но что-то неуловимо изменилось. Напряжение, витавшее в воздухе, возросло. Губы королевы на мгновение сжались: слава богу, что в ее распоряжении был человек достаточно опытный, с прекрасной репутацией, который идеально подходил для исполнения ее воли. Эти люди годами были приучены повиноваться своей госпоже. Лорд Рэннальф никогда не собирался оставить свою бесценную жемчужину Элинор на милость какого бы ни было мужчины. И королева справедливо подозревала, что в этих условиях слово Элинор будет иметь гораздо больший вес, чем клятвы вассалов. Следовательно, необходимо будет дать этим воинам время, чтобы они привыкли подчиняться опекуну и только потом как-то лишить Элинор возможности контакта с ее вассалами, хотя бы на время, пока страна не привыкнет к новому государю. – Будьте уверены, – четко произнесла королева, – что лорд Ричард желает только добра вашей госпоже и всем вам. И, чтобы подкрепить свои добрые намерения, он выбрал в качестве опекуна Элинор достославного сэра Саймона Леманя, который стоит здесь, слева от меня. Элинор, стоявшая чуть сзади королевы, не видела выражения лица Саймона. Но она не могла не заметить, как резко дернулась его голова, услышала его глубокий вздох и увидела, как напряглись его мощные плечи. Видимо, это назначение было абсолютно неожиданным для него самого. Было ли это той шуткой, на которую намекала королева? Его, воина, доверенного и любимого слугу, рыцаря, превращают в няньку и сборщика податей!? Хорошо это или плохо? По крайней мере, Элинор уловила реакцию своих вассалов, услышав вздох облегчения, который вырвался у сэра Андрэ и сэра Джона. Королева жестом пригласила сэра Саймона выйти вперед. На какую-то долю секунды их взгляды встретились, прежде чем сэр Саймон преклонил колено. Губы королевы дрогнули. Ее не покидало чувство, что Элинор вряд ли будет самой покорной подопечной. И, хотя в ее глазах плясали смешинки, она сохранила серьезный вид, а голос был тверд: – Клянешься ли ты, сэр Саймон, распоряжаться честно и справедливо вассалами и владениями леди Элинор, не запятнав имени короля, делая все, что в твоих силах, чтобы сохранить честь ее и благосостояние? – Клянусь… Лицо, которое Элинор теперь могла разглядеть, было застывшим и лишенным всякого выражения, оно напоминало стальную маску, и только под темным загаром лежала серая тень, которая выдавала волнение. Элинор вспыхнула от негодования. Неужели она такая обуза? Сэр Саймон выпрямился, и по мановению королевского перста сэр Андрэ и сэр Джон вышли вперед. – Принимаете ли вы сэра Саймона опекуном, данным вам государем вашим? – Ради сохранения чести и благосостояния нашей госпожи клянемся! – их голоса прозвучали как один. Королева неодобрительно поджала губы. Это был не тот ответ, которого она ожидала. Однако момент был упущен, и теперь было сложно заменить клятву сэра Андрэ и сэра Джона на их безоговорочное подчинение. Это вызвало бы опасное недовольство не только у дворян, но и у всех присутствующих в зале людей Элинор. Королева натянуто улыбнулась. – Ну что ж, мы исполнили свой долг. Все свободны.– Она задержала одной рукой Элинор, а другой – Саймона. Ожидая, пока все выйдут из зала, она села и взглянула на Элинор: – Я надеюсь, что теперь ты поверила: все, что я говорила в твоей комнате, – правда. – Да, я вижу, что мои вассалы довольны, Ваша милость, и я признательна Вам за справедливость и доброту. – На мгновение Элинор заколебалась, но, не удержавшись, медленно добавила: – Однако, кажется, сэр Саймон не в восторге от Вашего назначения. – А что, ты считаешь – ему следует радоваться? – спросила, улыбаясь, королева.– После долгих бесед с сэром Андрэ и сэром Джоном он, видимо, понял, что ты далеко не подарок. – Вряд ли они вообще говорили обо мне, – отважно бросилась на свою защиту Элинор, – но если и так, то я уверена, что мои вассалы не могли сказать обо мне ничего плохого. Возможно, я не всегда смиренна, но я послушна, если есть разумные причины к послушанию. – Это достойный ответ, – признала королева, принимая серьезный вид и пытаясь скрыть улыбку.– И он показывает, как полностью и трогательно ты доверяешь своим вассалам. – Тем более, что у меня есть основание доверять им! – не удержалась от ответной реплики Элинор. Она прекрасно сознавала, что королева поддразнивает ее, и в глазах у нее засверкали лукавые искорки. – Ты права, Элинор. А ты, Саймон, не будь букой, а лучше объясни, почему тебе не по душе мое поручение, – с упреком обратилась к рыцарю королева. Добродушно-дружеский тон не смягчил выражения лица Саймона, хотя он уже не был так бледен, как в тот момент, когда впервые услышал ошеломившую его весть. Ответ сэра Саймона прозвучал довольно уклончиво: – Уверяю Вас, что не леди Элинор является причиной моей растерянности. И, насколько я могу судить, она совершенно справедливо доверяет своим вассалам – мы действительно не говорили о ней. Поскольку мне и в голову не приходило, что так скоро я обязан буду близко познакомиться с состоянием ее дел, у меня и не возникало желания задавать неуместные вопросы. Обе дамы не отрывали от него взгляда: Элинор была по-настоящему рассержена, королева же озабочена. Элинор, пожалуй, была больше, чем сэр Саймон, шокирована и даже оскорблена этим назначением. Ее имения были в полном порядке, так как почти до самых своих последних дней дедушка лично инспектировал их, не пропуская даже самые мелкие деревеньки. Когда же лорд Рэннальф занемог, его заменила Элинор, всегда сопровождаемая опытным сэром Андрэ. Мелкопоместные дворяне и смотрители замков охотно подчинялись ее сенешалю: они вовремя и полностью платили полагающиеся подати. Крепостные Элинор не голодали и не могли пожаловаться на плохое обращение. Барщиной и оброком они вносили свою лепту в процветание хозяйства, пусть даже и не всегда с охотой. Они не сбегали, по примеру сервов других господ, в города, которые, как грибы, вырастали в округе. Взвесив все «за» и «против», Элинор согласилась с доводами королевы. Сама она могла сколько угодно заявлять о своей честности и уверять, что непременно будет выплачивать до пенни все, что причитается королевской казне. Но почему ей обязаны верить? А если так, приходилось признать разумным решение назначить ей опекуна. Пусть под его бдительным оком она и доказывает свою порядочность! Для Саймона такое назначение в принципе являлось наградой, за которую любой придворный должен быть благодарен королеве. Элинор слышала, что король не платил опекунам ни шиллинга. Нередко значительная часть доходов поместья оседала в кошельке опекуна, а не в сундуках королевской казны. Понятно, что уменьшать долю короля было смертельно опасно. Поэтому остальная сумма буквально выжималась из хозяйств поместья или просто изымалась из доли, причитающейся подопечной опекуна. Иногда вассалы развязывали войну против своего сеньора, иногда его собственность захватывали воинственные соседи. Вот тогда опекуну требовались немалые личные средства на наемников, чтобы силой оружия заставить повиноваться вассалов свой подопечной или же отстоять ее владения от притязаний соседей. Бывало и так, что опекуну доставались уже разоренные бесхозяйственностью поместья, а попробуй переоценить или, что еще хуже, недооценить годовой доход, положенный королю! Порой уходило много времени и труда, прежде чем удавалось получить с земель приличную ренту. Учитывая все это, доля опекуна была совершенно справедливой компенсацией затрат и усилий. Элинор была рассержена именно потому, что все вышесказанное не касалось ее земель. Сэру Саймону Леманю даром достался богатейший куш. Все, что ему требовалось, – это проверить расходные книги и счета, или (при мысли об этом Элинор презрительно фыркнула) поручить эту работу своим клеркам. Она была уверена, что такой известный воин не утруждал себя изучением грамоты. Тогда все его обязанности сведутся к тому, чтобы отсчитывать звонкой монетой долю короля и свою собственную. Нужно быть подлинным лицемером, чтобы так прохладно встретить столь завидное назначение! Вот почему гнев обуревал Элинор. Озадачена была и королева. Саймон впервые за долгие годы был недоволен поручением своей госпожи и не счел нужным скрывать это. А ведь он был приучен всегда уступать королеве, даже если она делала то, что он не одобрял. И вообще, Саймон вел себя крайне странно, начиная с того момента, когда замешкался и не сразу выполнил приказ посадить Элинор в седло. Элинор Аквитанская с горечью подумала о том, что за те годы, когда Саймон не служил ей, он мог измениться. С той самой минуты, когда он прибыл в Винчестерский замок с благой вестью об ее освобождении, она не ощущала, что в их хорошо налаженных отношениях вообще был какой-то перерыв. Королева опустила глаза на свои руки, задумчиво глядя на морщинистую, со следами прожитых лет, кожу. «Бог мой, – подумала она, – мой верный паладин уже немолод, а я все еще воспринимаю его тем восторженным юношей, которого впервые встретила, будучи сама молодой. Конечно, пожилая дама – не лучший предмет для обожания, но ведь и Саймон не стал моложе. Он уже зрелый мужчина на пороге старости…» – Дитя мое, – королева мягко обратилась к Элинор, – пойди, взгляни, приготовили ли мне наряд, чтобы сменить этот на какой-нибудь потеплее. Что-то последнее время я стала мерзнуть по вечерам… Элинор ничего не оставалось, как присесть в почтительном реверансе и удалиться. Она догадалась, что королева просто хочет поговорить с Саймоном наедине. Гордость Элинор из Роузлинда была уязвлена настолько, что она подумывала о том, не отменить ли клятву своих вассалов на верность королю, или выкинуть еще какую-либо глупость, лишь бы досадить своим незваным гостям. К счастью, природное благоразумие взяло верх. Когда девушка подходила к своим покоям, то, здраво поразмыслив и подавив гордыню, она уже искренне надеялась, что королеве удастся примирить сэра Саймона с уготованной ему судьбой. Одно радовало: тот, кто не горел желанием занять пост королевского опекуна над такими владениями, какие были у Элинор, явно не стремился набить свой кошелек чужим золотом. Королева между тем меньше всего собиралась уговаривать Саймона, ей было важно понять, что с ним происходит. – Саймон, тебя что-то гложет? – участливо спросила она, как только Элинор вышла.– Здоров ли ты? – Да. Такой лаконичный ответ еще больше обеспокоил королеву. Саймон привык всегда делиться с ней своими сомнениями и проблемами, если только у нее было время на то, чтобы выслушать его. И эта привычка осталась неизменной. Саймон всегда был в курсе всех государственных дел Англии и проблем, которые появлялись в последние годы правления Генриха. Королева опустила руку на запястье Саймона и слегка сжала: – Поверь, мне и в голову не приходило, что тебе будет неприятно это назначение. Я смотрела на это отчасти как на развлечение для тебя, потому что Элинор – все еще шаловливый ребенок, и я думала, что тебе не помешает немного ее веселья и задора. Я считала, что смогу, хотя бы отчасти, вознаградить тебя за ту благую весть о свободе, которую ты принес мне, и за твою преданность мне и Англии. – Развлечение? Вы считаете, моя госпожа, развлечением взвалить еще одну тяжелую ношу на мои плечи? – Тяжелую ношу? – королева была настолько ошеломлена словами Саймона, что даже не обратила внимания на их вызывающий тон. В конце концов, разве не долг подданных разделить бремя ее забот? Разве достойно отвергать королевскую милость? – Вы, очевидно, думаете, что меня примут здесь с распростертыми объятиями. Ничего подобного! Этим землям так нужен опекун, как зайцу пятая нога! Уверен – что бы я ни сказал, что бы я ни сделал, все будет встречено в штыки! – Разумеется, – согласилась королева, хмуря брови.– Тебе здесь абсолютно нечего делать. Твоя единственная задача – решить, каким должен быть доход с этих земель, чтобы король получил то, что положено ему по праву и что пойдет в казну короля. И за эту легкую службу ты еще будешь получать десятую часть – вполне приличная плата за необременительный труд! Так чем же ты недоволен? Что тебя беспокоит? – Лично я никогда не возьму и монеты у сироты, – резко ответил Саймон. И тут же, ужаснувшись своим словам, он прикрыл свободной рукой глаза: – Умоляю простить меня, мадам. Я сознаю, что Вы делаете все, что в Ваших силах, для блага леди Элинор. Хотя королева благосклонно приняла его извинение, она так и не получила ответа на свой вопрос. Похоже, было, что Саймон и не собирался отвечать на него. Королева сердито пожала плечами: – Ну что ж, я не собираюсь принуждать старого друга к выполнению поручения, которое ему не по душе. Конечно, все это несколько неудобно, но я постараюсь подыскать другого опекуна. – Нет! – вырвалось у Саймона. Королева изумленно посмотрела на него. Она была уверена, что он сам был также потрясен своим ответом, как и она. – Не соблаговолишь ли ты в таком случае сказать мне, чего же ты желаешь? И опять Саймон не нашелся, что ответить. Он и сам не понимал, почему его так огорошило королевское поручение, в то время как любой придворный блюдолиз в здравом уме готов был бы интриговать, умолять и даже дорого заплатить за то, чтобы только заполучить этот выгодный пост. Саймон понимал, что Элинор Аквитанская остановила свой выбор на нем, потому что ей понравилась эта своенравная девушка, и она доверила ее Саймону, зная, что он не ограбит невинное дитя. Другой же опекун своей жадностью мог довести до разорения эти богатые земли и даже спровоцировать вассалов на восстание. Рыцарь понимал также и то, что королеву заботило и благосостояние самого Саймона. Умный человек легко мог компенсировать душевные и физические затраты на этом посту, не транжиря наследство своей подопечной и не запуская руку в королевскую казну. Отказ Саймона от такого предложения явился бы черной неблагодарностью на щедрость королевы. Более того, злым поступком по отношению к беспомощной девушке. И все же Саймона почему-то страшила мысль о грядущих частых встречах с очаровательной леди Элинор. Интуиция подсказывала ему, что на этом посту его ожидают сердечная боль и страдания. Но когда королева выразила, пусть и неохотно, намерение найти ему замену, такая возможность ужаснула его. Сердце подсказало ответ, и слова сами сорвались с языка: – Вы хотели знать, чего я желаю, мадам, – я желаю Вашего прощения. Я желаю служить Вам, королю и Англии. Я принимаю этот пост и нижайше благодарю Вас за назначение, – добавил рыцарь внезапно севшим голосом. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Когда два дня спустя Элинор проснулась в своей постели, она не сразу поняла, где находится. Внезапная слабость охватила девушку, когда она осознала, что королева уже покинула замок. Такое состояние было незнакомо юной леди – обычно она просыпалась, полная энергии и бодрости, с удовольствием предвкушая, чем займется, какие дела и развлечения ждут ее. А сейчас Элинор замерла в кровати, размышляя о том, что с ней происходит, откуда такое предчувствие беды. Вроде сегодня не ожидалось никаких неприятностей. Наоборот, в последние дни ее слуги исполняли свои обязанности с особым рвением, подстегиваемые присутствием самой королевы. Слава богу, подумала она, что сегодня ей не придется присутствовать при наказании или, что еще хуже, казни кого-либо из крестьян. Элинор буквально заставляла себя присутствовать при свершении правосудия. Это было необходимо для того, чтобы ее люди знали, кто истинный хозяин в замке. Конечно, суд вершили сэр Андрэ или какой-нибудь другой ее высокопоставленный вассал, а не она лично, но сама процедура наказания всегда угнетала ее юную душу. Элинор перебрала в уме возможные события наступившего дня. Утренняя месса, затем завтрак – что ж, определенно, здесь ничего неприятного быть не может! Затем ей надо проверить, как ее девушки-работницы прядут, ткут и шьют. Все еще лежа, Элинор тяжело вздохнула. Да, в первую очередь ей нужно посетить комнату, где работает прислуга, – она не заглядывала туда, по меньшей мере, три дня и не была уверена, что работа продвинулась за эти дни, а если что-то и было сделано, то вряд ли как должно. Служанки в последнее время были слишком заняты тем, что украдкой посматривали на знатную гостью. Забывая о своих повседневных заботах и обязанностях, каждая втайне надеялась, что именно ее призовут выполнить хоть самое малое поручение для королевы. Элинор села в кровати и покачала головой, осуждая себя. Она и сама была не лучше своих служанок. Это-то и беспокоило ее. Она была чрезмерно возбуждена и выбита из привычной колеи присутствием в замке царственной гостьи. После того, как сэр Андрэ и сэр Джон сняли с ее сердца груз беспокойства, рассказав прямо и откровенно о благородном характере сэра Саймона, оставшиеся дни в обществе королевы были для хозяйки Роузлинда истинным наслаждением. Посыльные колотили в ворота замка по нескольку раз на день, и не все сообщения, которые они доставляли королеве, были личными или секретными. Некоторые королева читала вслух и даже обсуждала их с Элинор и ее приближенными. Эти беседы открывали Элинор новые волнующие перспективы за пределами песков и полей Роузлинда и Мерси, лесов и долин Кингслера и других поместий. Элинор снова печально вздохнула: слушать о деяниях королей было, безусловно, гораздо увлекательнее, чем присматривать за работающими без особой охоты служанками. К тому времени, когда королева была готова покинуть замок, – а она задержалась еще на один день с тем, чтобы Саймон, который хотел оставить своих людей при себе, смог обеспечить ей достойное сопровождение, – Элинор чуть не откусила себе язык, так она старалась удержаться, чтобы не броситься на колени перед королевой, умоляя взять ее с собой в столицу. И удержалась она от этого шага только благодаря врожденному чувству гордости, а не потому, что умела держать себя в руках. К тому же она прекрасно знала, что подобное поведение не будет одобрено королевой. И Элинор задумалась: а запомнит ли ее королева вообще? Она выбралась, наконец, из кровати и позвонила в небольшой серебряный колокольчик, которым призывала своих горничных. Накинув просторный халат, поданный ей, Элинор проследовала в гардеробную. Горничная озабоченно семенила сзади. – Какой наряд Вы желаете надеть сегодня, миледи? – спросила Гертруда. – Наряд? – Элинор, все еще не совсем проснувшись, озадаченно задумалась. Никто не наряжается в богато расшитую тунику с золотой отделкой, чтобы проинспектировать кладовую или ткацкую мастерскую, или чтобы заняться счетами. Грубоватый, домашней выделки лен будет достаточно хорош для этого. И вдруг ее осенило. В Роузлинде все еще оставался гость. Сэр Саймон, который уезжал провожать королеву, должен был вернуться поздно ночью. Элинор, правда, не видела его, так как уже спала, и не слышала его возвращения, потому что стены замка были слишком толстыми и не пропускали звуков, а окна ее спальни смотрели не во двор, а в сторону моря. Теперь она припомнила, что горничная будила ее. Элинор строго требовала, чтобы ей сообщали о малейших событиях, происходивших в ее владениях. Но вчера вечером она была слишком утомленной, чтобы обратить внимание на что-либо. Неприятное предчувствие, преследовавшее ее с самого утра, исчезло. Исчезло, как по волшебству. Глаза Элинор засверкали, а уголки чуть крупноватого рта приподнялись в улыбке. Ей повезло – ворота в увлекательный большой мир не захлопнулись для нее с отъездом королевы. Более того, здесь, дома, у нее было самое занимательное и интересное дело, которое, если бы удалось его выполнить, могло принести пользу и ей самой, и ее вассалам. Если она сумеет завоевать расположение Саймона, то не только королева, но и сам король услышит о ней. И поможет ей в этом сэр Саймон. Мысли Элинор вернулись к выбору туалета. – Приготовь голубое… Нет! Еще немного, и она потребовала бы одно из своих парадных платьев, но вовремя одумалась. Это было более чем глупо! Сэр Саймон не был похож на небогатого рыцаря из провинции. Он ежедневно бывал при дворе в обществе королевы и ее фрейлин, его вряд ли можно было поразить роскошью наряда, особенно неуместной роскошью. Леди, самостоятельно управляющая своими владениями, не одевается в наряды придворной дамы. Она выглядела бы смешно, как ребенок, старающийся произвести впечатление на взрослого. Что же надеть? Простое домашнее платье? Конечно, дедушка любил, когда Элинор, занимаясь хозяйством, одевалась попроще, но дедушка не был настоящим придворным. – Приготовь белую льняную тунику, но выбери поновее, и то платье цвета молодой зелени. А вуаль пусть будет белая и самая тончайшая! И побыстрее, иначе я опоздаю к мессе. Элинор не опоздала к началу молитвы, что произвело благоприятное впечатление на капеллана, но никак не на сэра Саймона ввиду его полного отсутствия. За завтраком сэр Джон сообщил, что сэр Саймон уже уехал верхом вместе с сэром Андрэ. – Ждать ли их к обеду? – спросила Элинор, скрывая разочарование. – Да, конечно. Просто сэр Саймон выразил желание осмотреть Ваши владения. – И что же, сэр Андрэ посчитал, что я сама не в состоянии их показать? – ледяным тоном спросила Элинор. Холод, прозвучавший в ее голосе, заставил сэра Джона вздрогнуть. – Миледи, было слишком рано. Они выехали еще до рассвета. – И. что же заставило их так торопиться? Неужели мои поля и стада исчезнут вместе с туманом при восходе солнца? Сэр Джон неловко откашлялся. Все знали вспыльчивый характер леди Элинор. Правда, она быстро отходила, но свой авторитет хозяйки отстаивала порой чересчур рьяно. И была абсолютно права, подумал сэр Джон про себя. Стоит ей позволить сэру Андрэ заменять ее в делах и появляться перед вассалами вместо нее, и от ее власти ничего не останется. Понимая это, Элинор обычно сидела молча рядом со своим первым помощником, тогда как он вершил суд. Порой, заранее договорившись с сэром Андрэ, она изменяла его решения, как в сторону смягчения, так и ужесточения приговоров. Она уже не раз вершила суд самостоятельно, если сэр Андрэ отсутствовал. И вассалы безропотно подчинялись ее приговорам: ее слово было даже более весомым, чем решения сэра Андрэ. Разумеется, сэр Андрэ прекрасно знал эту черту характера своей госпожи. Он предложил было Саймону подождать, пока леди Элинор проснется, или послать за ней. Но рыцарь посмотрел на него как на безумца: – Что?! – воскликнул он в изумлении, – Разбудить даму на рассвете только ради того, чтобы проехаться по размокшим от дождей полям? Так сэр Андрэ попал между двух огней. С одной стороны, его ожидала неистовая ярость Элинор, с другой – презрение сэра Саймона. Когда Элинор спросит его, – а он не сомневался в этом, причем спросит самым ядовитым тоном, – не пытается ли он претендовать на ее место в иерархии владений, он постарается, образно говоря, столкнуть сэра Саймона в «яму со змеями»: сразу же признается, что это сэр Саймон не посчитал удобным, чтобы Элинор сопровождала опекуна, а сэр Андрэ в свою очередь, посчитал себя не вправе противоречить королевскому посланнику, А там уж пусть тот, кто облечен большей властью, чем он, примет на себя весь гнев леди Элинор. – Так в чем же дело, сэр Джон? – переспросила Элинор. Сэр Джон неловко сглотнул: смешно признаться, но он побаивался шестнадцатилетней девчушки, которую он мог переломить двумя пальцами! Ведь за четырнадцать лет, прошедших со дня смерти сэра Адама, отца Элинор, сэра Джона приучили к тому, что слово этого ребенка – закон. Кроме того, Элинор отличалась умением безошибочно найти слабое место в душе мужчины и могла по своему выбору причинить боль или, наоборот, пролить бальзам на душу. И сэр Джон решил остаться в стороне: в конце концов, сэр Андрэ знал, что можно было ожидать от своей госпожи, а за сэром Саймоном стоит сам король. Вот им, как говорится, и карты в руки! – Я, миледи, не знаю, кто принимал решение, – промямлил он. На мгновение Элинор замолчала, прикусив губу. Сэр Джон явно стушевался и выглядел несколько напуганным. Это смягчило ее – вряд ли она выиграет, если сорвет на нем свою злость. Вины сэра Джона не было. И, размышляя здраво, она ничего не достигнет, если обрушит свою ярость даже на того, кто действительно заслуживает этого, – на сэра Саймона. Нет, сначала она покорит его, чего бы ей это ни стоило! И вот тогда этому гордецу придется спрашивать ее позволения даже на то, чтобы сделать глоток воздуха! – Увы, сэр Джон, – произнесла она небрежно, – у меня плохое настроение, потому что закончились дни отдыха и веселья, которые успели меня разбаловать, и вот я уже отворачиваю нос от скучных повседневных обязанностей. Я бы тоже хотела проехаться верхом и немного развлечься. Прошу простить меня, мой дорогой сэр, за эту вспышку гнева. Седоголовый, весь в шрамах, старый воин облегченно вздохнул. Он уже не в первый раз подумал о том, что если уж в свое время сложилась печальная ситуация с наследованием Роузлинда, то надо признать, что Элинор с пеленок готовили править разумно и справедливо. Она была приучена сначала оценить возникшую проблему, умела быстро замечать и признавать собственные ошибки. – Ну, ну, – примирительно проговорил сэр Джон, – конечно же, совсем не просто от таких великих событий перейти к мелочам жизни. Но если позволите, миледи, сказать, Вы поступаете мудро, занимаясь повседневными делами. Элинор произнесла что-то банальное в ответ и спросила о том, как идут дела у рыбаков в Мерси. Она получала хорошие доходы от рыболовства и всегда интересовалась положением дел, но на этот раз почти не слушала собеседника, размышляя о своем. Приятно было мечтать о том, как она попытается сделать сэра Саймона своим рабом. Вначале хорошо было бы хотя бы завоевать и удержать его расположение. Королевский опекун вообще не обязан давать объяснения своим поступкам, и вряд ли она смогла бы заставить его сделать то, что хотелось бы ей, разве что… – Прошу извинить меня, сэр Джон, – внезапно произнесла она.– Я совсем забыла о небольшом дельце, которое упустила из виду, развлекаясь в последние дни. Если ее вассал и заподозрил, что внезапный блеск в глазах Элинор был вызван совсем не забытым «дельцем» на кухне или женской половине замка, то вида не показал. Он продолжил свою трапезу, радуясь в душе, что скоро снова сможет вернуться в Мерси, которым управлял, к своей кроткой жене и нежным дочуркам. Вообще-то он всегда был рад общению с Элинор – она умела быть занимательной, он уважал и любил ее, но даже воину нужен иногда покой и отдых. Проведя в ее обществе несколько недель, сэр Джон ощущал, что готов относиться к Элинор еще лучше, если она какое-то время будет иметь дело не с ним, а с другими вассалами. Элинор поспешила вниз, в караульное помещение. Оттуда молодой стражник был тотчас же отправлен на поиски ее старшего егеря. Она не сомневалась, что сэр Саймон вряд ли прервет инспекцию земель, чтобы отправиться на охоту. Это было ей на руку, тем более что помощники егеря привыкли быть у нее на посылках. Старший егерь появился, на бегу вытирая рот, – его тоже подняли из-за стола. – Собираетесь поохотиться, миледи?– послышалась его родная, грубая английская речь.– Немного поздновато. Дичь, должно быть, уже залегла в свои норы. – Нет, нет, – прозвучал ответ Элинор на ее родном французском языке.– Я всего лишь хочу, чтобы твои люди отправились с моим посланием. Их разговор звучал странно: каждый говорил на своем родном языке, но англичане упорно держались за свой английский, а норманны, за малым исключением, не утруждали себя изучением того, что они презрительно называли «ворчаньем и рычаньем». Но все было в порядке, если оба собеседника, как сейчас, понимали друг друга. – Послание? – егерь был в растерянности, – Но ведь стража… – Нет, нет, я не хочу, чтобы об этом стало известно. Страже нечего делать в селениях и на фермах. Их может заметить тот рыцарь, который уехал с сэром Андрэ. А твои люди могут, не привлекая ненужного внимания, встретиться с каждым старостой в рыбацких поселках, с управляющими каждой фермы, со старшими пастухами и сказать им… – Вы желаете, чтобы этот чужой рыцарь был убит, госпожа? Но мои люди сами могли это сделать не хуже… – Нет, господь с тобой, нет! – воскликнула Элинор.– Он – представитель короля в моих владениях, и ни один волос не должен упасть с его головы. – Но, моя госпожа, мы выполним любой твой приказ. Нас не остановит то, что он королевский посланник! Только скажи… Элинор признательно улыбнулась: – Вы – отличные, верные мои слуги, и я благодарна вам за это, но сэр Саймон не враг мне, по крайней мере, пока. Но есть вещи, которые он должен услышать только от меня, ради блага моих подданных. Если он во время этой поездки будет собирать сведения о состоянии дел в поместьях по частям, у него может сложиться неверное впечатление о доходах, и тогда он пожелает забрать большую долю, чем положено, королевской казне. Внешность старшего егеря была довольно типичной для англичанина-простолюдина тех дней: широкоскулое, довольно плоское лицо, курносый вздернутый нос и светлые, как пакля, волосы. На тонколицых с орлиными носами норманнов подобный тип лица производил впечатление непроходимой тупости. Но на сей раз в голубых глазах англичанина сверкнули искры полного понимания: – Значит, старосты, старшие пастухи и управляющие не должны ничего рассказывать королевскому представителю. Хорошо, мои люди передадут это послание как можно быстрее! Но Элинор задержала его: – Имей в виду, они не должны отказываться отвечать на вопросы. Это может навлечь на них гнев посланника. И нельзя, чтобы к нему отнеслись непочтительно. Я не могу допустить, чтобы представитель короля был разгневан моей челядью. Но… я думаю, что лучше, если наши люди покажутся ему глупыми, даже туповатыми. Ты понимаешь меня? – Да, моя госпожа, понимаю. Она горячо надеялась, что он действительно хорошо понял ситуацию. Его люди достигнут самых отдаленных мест раньше, чем туда доберется сэр Саймон и начнет задавать свои вопросы – если он вообще собирается их задавать. Разумеется, не было никакой возможности прикрыть рот сэру Андрэ, но он и сам знает о целях королевского посланника и, без сомнения, проявит сдержанность. Кроме того, сэр Андрэ довольно редко присутствовал при подведении счетов и вряд ли так хорошо знал истинное положение дел, как Элинор. Сделав, наконец, все, что было в ее силах, чтобы обеспечить успех своему плану, Элинор поднялась на женскую половину, чтобы излить свое раздражение на горничных. К счастью для Элинор, сэр Саймон был больше заинтересован в инспекции границ владений с военной точки зрения. Возможные размеры ренты интересовали рыцаря значительно меньше. Его обязанностью были не только сдача податей в королевскую казну, но и защита поместий и их хозяйки в смутные времена. Сейчас народ Англии был готов безоговорочно признать Ричарда королем Англии, но, как сэр Саймон уже объяснял сэру Андрэ и сэру Джону, кто знает, сохранится ли эта благоприятная ситуация после похода Ричарда в Палестину. Хуже того, если, не дай Бог, он погибнет в походе, не оставив прямого наследника – а эту вероятность нельзя было исключать, – ситуация резко обострится: не ясно, кто в таком случае мог бы претендовать на корону. Кроме Ричарда и его младшего брата Джона, у короля Генриха был еще один сын, Джефри, который умер, успев жениться и оставив наследника – Артура. По строжайшему праву старшего сына на наследование титула Артур, был прямым преемником Ричарда на престол, но ему исполнилось только три года. Вряд ли было бы разумным сажать ребенка на довольно шаткий трон. Что же касается Джона, то его не любили и не доверяли ему, и не без оснований. Складывалась ситуация, чреватая неприятностями. Поместья Элинор протянулись на многие мили вдоль морского побережья, и сэру Саймону предстояло обеспечить охрану земель как от набегов пиратов, банды которых периодически высаживались на берег, чтобы насиловать и грабить, так и от постоянной угрозы вторжения французов. Теоретически Филипп Французский был союзником Ричарда. Он помог Ричарду захватить трон отца и также принял крест, дав обет присоединиться к Ричарду в крестовом походе. К несчастью, Филипп Французский испытывал почти врожденную, неистребимую ненависть ко всей Анжуйской династии, на что имелась своя причина: отец Филиппа Людовик некогда был женат на Элинор Аквитанской, и все ее огромные владения в то время принадлежали французской короне. Но позднее Генрих Анжуйский уговорил королеву расторгнуть брак с королем Франции, предложив ей свою руку. Естественно, вместе с королевой к Генриху перешли все ее владения, составлявшие треть Франции. И Филипп поклялся, что не успокоится, пока его ненависть не будет удовлетворена и все приданое Элинор не будет снова в руках Франции. Он попытался добиться этого, развязав войну, но Генрих и Ричард разбили его. Теперь он пустил в ход коварство и вероломство. Сначала он объединился с Ричардом, чтобы уничтожить Генриха. Теперь же, Саймон был уверен, даже если Ричард и не подозревает об этом, Филипп Французский будет отыскивать любой способ, чтобы уничтожить Ричарда. Эта ситуация требовала надежной охраны южного побережья Англии. Сэр Андрэ искоса наблюдал, как все больше мрачнеет лицо сэра Саймона по мере того, как они, миля за милей, объезжали бухты и скалы побережья. Наконец, он не выдержал: – Все не так плохо, как может показаться на первый взгляд, – произнес он. – Неужели? – саркастически заметил Саймон.– На мой взгляд, даже младенец может причалить к этим берегам. – Согласен – ребенок в лодке. Верно и то, что бандам морских разбойников иногда удается захватить врасплох и сжечь рыбацкую деревушку, и несколько рыбаков погибает при этом, но совершенно исключено, чтобы большие корабли с армией солдат смогли подойти к берегам незамеченными, – разве что наши рыбаки вступили бы с ними в сговор. Саймон повернулся к нему. Морской бриз взъерошил его рыжие, коротко остриженные волосы. На нем были доспехи и меч со щитом. Наслаждаясь прохладой, он откинул назад шлем, тем более, что сэр Андрэ уверил его, что им не придется опасаться нападения на землях Элинор. – Твои слова звучат разумно, но я не могу быть столь уверен, – проворчал он. Сэр Андрэ попытался объяснить свою позицию: – Рыбаки отличаются от крестьян-серфов, живущих вдали от побережья. Во-первых, они не так привязаны к земле. Вся их жизнь заключается в их ремесле, на которое не будет посягать никакой рыцарь. Большой военный корабль вряд ли сможет обнаружить и преследовать легкую подвижную рыбацкую лодку. – Выходит, они только зовутся серфами, а имеют все повадки свободных людей, как я посмотрю, – заметил сэр Саймон. – Более того, – продолжил сэр Андрэ рассудительно, – здесь, на этих землях, они не только думают, но и поступают, как свободные люди. Он заглянул в лицо сэру Саймону и, увидев не возмущение, которое он опасался увидеть, а задумчивое выражение, продолжил: – Только не надо думать, что эта свобода вызвана слабостью лорда Рэннальфа и миледи Элинор. Они сознательно поступали так, и это себя оправдывает. Сэр Саймон неодобрительно хмыкнул: – Ты полагаешь, что такая свобода, данная серфам, делает их честнее? Что, из-за этого они охотнее расстаются с частью улова или денег, или лучше справляются со своими обязанностями? – Может, и так, но я думал сейчас не о ренте и барщине. Все дело в том, что денно и нощно, с берега и моря, рыбаки наблюдают за побережьем. И делают это лучше, чем любое войско, – ведь они живут здесь. Возможно, какой-нибудь ребенок в маленькой лодке и сможет проскользнуть незамеченным, но вряд ли кто еще. – Но ты же сам говорил, что грабители высаживаются на берег. – Бывает и так, – признал сэр Андрэ, – но не часто. Гораздо чаще я с моими людьми уже поджидаю их в засаде. Они высаживаются, но в море уже не возвращаются. И тогда у рыбаков появляется лишняя лодка или баркас, а у нас в замке – все, что было в этой лодке. – Значит, вы защищаете их, а они, ради собственной безопасности и блага, охраняют вас, – размышлял вслух Саймон.– Это срабатывает, пока малейшая обида не нарушит равновесия. Сэр Андрэ примирительно пожал плечами: – Мы не полагаемся только на их верность. Мои люди патрулируют побережье неподалеку от замка, а дальше, как Вы могли убедиться сами, стоят дозорные на башнях. Я заговорил о рыбаках, потому что Вы считаете оборону поместья слабой. Но это не так: на протяжении многих лет она была достаточно надежной, если не брать в расчет прямую угрозу войны. – Возможно, и так, – признал Саймон. Но военный опыт заставлял его быть осторожным, и он не хотел соглашаться с тем, в чем сам не был уверен. – Ты давно служишь в этом замке? – спросил он сэра Андрэ, чтобы перевести разговор на другую тему. – О нет. Мой замок на севере, в Доннингтоне. Сейчас там управляется мой сын. После смерти моей жены, Мери, я не захотел оставаться там и предпочел служить нашему господину, который постарел настолько, что в последние годы ничего не помнил. Леди Элинор сама ввела меня в курс всех дел поместья. – Как может быть такое! Она же еще совсем ребенок! – Не такой уж она ребенок. Ей уже исполнилось шестнадцать, и ее следовало выдать замуж, как любую девушку ее возраста. Но ей никто не нравился, а милорд, ее дед, кроме того, что неспособен был сказать ей «нет» ни при каких обстоятельствах, и не выносил, я думаю, самой мысли, что его обожаемое дитя достанется неизвестно кому! – Не вижу смысла в такой снисходительности, – проворчал сэр Саймон.– Вы сами видите, в какой ситуации она оказалась из-за его слепого обожания. – А что, разве ей плохо? – спросил сэр Андрэ, смеясь.– Я лучше помолчу, потому что и сам, грешным делом, питаю к ней слабость. Лучше будет, если на этот вопрос Вы найдете ответ сами. Когда Саймон уже достаточно осмотрел линию берега, они заехали в небольшую деревеньку. Большинство мужчин рыбачили в море, но из ближайшей хижины им навстречу поспешил седобородый старик, приветствуя рыцарей и предлагая перекусить. Саймон как можно вежливее отказался, с трудом сдерживая себя и стараясь не подать вида, что задыхается от невыносимой вони потрошеной рыбы. – Я – представитель короля, назначенный опекуном этой земли, – сказал он.– Сколько лодок в вашей деревне? – Сколько? – переспросил старик.– Я не умею считать, господин. Как я могу сказать, сколько? – Ну, наверное, столько, сколько здесь домов, – подсказал Саймон. – Да нет, не так много, по крайней мере, мне так кажется. Хорошо, что внимание сэра Саймона было целиком обращено на старика, и он не видел выражения лица сэра Андрэ, который явно опешил, услышав этот диалог. Саймон, конечно, сразу бы заподозрил, что его попросту дурачат. – Ты что, хочешь сказать, что если какая-то лодка не вернется, то ее не хватятся? – Теперь Саймон говорил жестко: он имел опыт в допросах лжецов. Старик спокойно смотрел в глаза Саймону: – Я знаю всех мужчин и парней в деревне. И замечу, если кто-нибудь из них не вернется. Саймон часто встречался с такого рода вещами в своей практике. Он попробовал снова: – Сколько десятин у вашего священника? В ответ старик только пожал плечами. Голос Саймона зазвенел: – Ты должен знать, сколько он получает мер рыбы. Где ваши счетные бирки? –Но я не знаю. Зачем мне это? Саймон отметил, что старик просто удивился. –Все это есть в книге нашей госпожи, – продолжал старик, – и она всегда здесь, когда мы рассчитываемся со священником. Она не даст ему обмануть нас. Старик победно улыбнулся и энергично кивнул, подкрепляя свои слова: – Госпожа все знает, она скажет все, как есть. Спросите у нашей госпожи, сколько у нас судов. Старый хозяин и она никогда нас не обманывали. Только сейчас сэра Андрэ осенило. Он крепко сжал челюсти, пытаясь побороть смех. Теперь он не сомневался в том, что Элинор приказала своим людям не говорить лишнего. Но вдруг ему сразу смеяться расхотелось. Неужели она решила обманывать короля? В таком случае, она точно попадет в беду – сэр Саймон далеко не дурак! Но сэр Саймон раньше имел дело в основном с плохо управляемыми хозяйствами и вороватыми управляющими. Он привык к уклончивости, лжи и раболепию. Поэтому единственное, что ему показалось неестественным, это смелость старого рыбака и его уверенность в том, что их госпожа никогда не обманет его. «Возможно, – подумал сэр Саймон, – идеи сэра Андрэ, а вернее, лорда Рэннальфа, были не такими уж плохими, как показались мне вначале. Жаль только, что окончательно убедиться в их правоте можно будет тогда, когда придет настоящая опасность. Но тогда, если этот бесстрашный и вольнолюбивый народ все-таки предаст свою госпожу, будет уже слишком поздно начинать все заново и по-другому, нагоняя страх, чтобы внушить подобающее уважение к властям». Как Саймон вскоре выяснил, жители других деревень тоже были скупы на слова. Старший пастух тоже «не умел считать», и счетные списки тоже «были у госпожи», а управляющие фермами – те, которые не осмелились использовать такие примитивные отговорки, – чесали затылки и проклинали слишком переменчивую погоду в этом приморском районе, которая помешала им точно учесть, сколько же бушелей зерна было собрано. Да, говорили они охотно, в прошлом году был очень хороший урожай, да и списки были на месте, а вот в позапрошлом году было намного меньше – или больше? Кто его знает? Да и зачем хранить списки и запоминать это, если все записано в книге миледи? Саймон хорошо знал грамоту и бегло читал, как и любой другой высокопоставленный чиновник при дворе Генриха II, очень любившего рассылать указания и получать ответы на них. Если бы Саймон не пожелал научиться грамоте, он бы полностью зависел от милости клерков. А ведь достаточно было неправильно понять даже одно или парочку слов – нечаянно или с целью, – и неприятности были обеспечены. Саймон предпочел делать ошибки самостоятельно, а вернее, избегать их, для чего и выучился грамоте. Заодно он познал те удовольствия, которые дают читателю книги, но сейчас у него нарастало самое настоящее отвращение к так называемой «книге нашей госпожи». Кроме того, в нем росло подозрение насчет клерка, который вел эту «книгу», его влияния на Элинор и вассалов. Взять хотя бы сэра Андрэ, который, как ни странно, не имел представления об этой книге. Разумеется, он не умел ни читать, ни писать, но это не должно было помешать верному вассалу быть более внимательным и осторожным. За клерками, по глубокому убеждению Саймона, был нужен глаз да глаз, случалось, что какой-нибудь из них устилал свое гнездо ворованными перьями. Не мог Саймон примириться и с тем, что у бесчестного клерка фактически была лазейка, чтобы избежать справедливого наказания: стоило раскрыть мошенничество, он мог улизнуть от гнева своего сеньора в лоно церкви, поступившись частью наворованного, укрыться от преследования властей. Саймону не могло и прийти в голову, что кажущееся безразличие сэра Андрэ к счетам поместья объяснялось тем фактом, что Элинор сама вела свои счетные книги. У женщин было не принято изучать грамоту. Разумеется, королева знала грамоту, но королева – не просто женщина. Еще были грамотные монашки, и несколько молодых придворных дам, которые увлекались любовной лирикой, и желали самостоятельно отвечать на поэтические излияния своих «трубадуров». Но чтобы это «невинное дитя», как Саймон упорно продолжал про себя называть Элинор, несмотря на все протесты сэра Андрэ, чтобы это дитя умело не только читать, но и способно было считать и даже вести счета, – такое не могло даже прийти в голову сэру Саймону. Зато в нем нарастало ощущение того, что, как бы ни любима была Элинор вассалами и серфами ее владений, их любовь не была бескорыстной. Так любят того, кого легко обманывать. Он почувствовал мрачное удовлетворение от того, что хоть и нехотя, но принял пост ее опекуна. Теперь у него была настоящая цель. Кто-то обманывает его подопечную, и такое впечатление, что он первый это заметил. Он мысленно поклялся защитить очаровательную леди Элинор и примерно наказать обманщиков. Когда они вернулись, наконец, в замок, живая Элинор только усилила его желание опекать ее. Она вошла легкой походкой, приветливо улыбаясь, ее волосы под вуалью отливали золотом, в глазах искрился смех, и отражалась бирюза ее наряда. Не осталось и следа от недавнего гнева. Быстроногие, выносливые охотники незаметно возвращались в замок, подтверждая, что ее план удался. Что ж, ее люди выполнили свою часть работы, теперь ей предстояло завершить начатое. Хорошо, что сэр Саймон не сводил глаз с Элинор. Достаточно было бы одного взгляда на мрачное, с неодобрительным выражением, лицо сэра Андрэ, чтобы насторожить Саймона. Но он видел только Элинор, которая, протянув ему маленькую ладошку, спрашивала с милой озабоченностью, не хотел бы он, прежде чем приступить к трапезе, принять ванну после трех жарких, утомительных дней, проведенных в седле. «Она похожа на лилию, – подумал он, – такая же стройная, изящная, одетая в белые с зеленым одежды, и с таким же изысканным ароматом». В последние дни он напрочь забыл о придворных манерах, но ему удалось поклониться и поднести к губам нежную ручку. – Нет ничего, что я бы желал больше, – если, конечно, это не причинит лишнего беспокойства, – признательно произнес Саймон. Звук собственного низкого голоса придал ему уверенности, и он рассмеялся легко и непринужденно: – Нет сомненья, что запах от моей одежды предупредил Вас о моем прибытии задолго до того, как я въехал во двор замка. С обонянием у Элинор было все в порядке, и, в самом деле, она чувствовала тяжелый дух, исходивший от него. Однако нос Элинор с детства был приучен к зловонию, которое поднималось от гниющей рыбы в прибрежных деревнях, от помоев, стекавших в ров. В сухую погоду, когда вода высыхала, вонь, казалось, пропитывала весь замок. Здоровый запах пота крепкого мужчины вряд ли мог оскорбить ее обоняние. – Я беспокоюсь о Вашем комфорте, а не о своем, милорд, – ответила Элинор, смеясь.– Вы пахнете, как должны пахнуть после долгих миль верхом, – это, если можно так выразиться, честный трудовой запах, и мне он милее, чем благовония торговцев. Элинор решила оборвать разговор и подала знак горничной, подняв руку и прищелкнув пальцами. Она знала, что Саймон будет с ней рядом за столом, и она успеет еще наговориться с ним. Сейчас же было необходимо срочно переговорить с сэром Андрэ, который бросал на нее неодобрительные взгляды за спиной у Саймона. Эта необходимость решила еще и проблему, пойдет ли она помогать сэру Саймону при омовении. Хотя благородные дамы гордились теперь все более утонченными манерами, лорд Рэннальф строго придерживался старых обычаев: когда такие знатные мужи, как его молочный брат, граф Лестерский, или Хьюго Бигод, граф Норфолкский, прибывали с визитом, Элинор была приучена сливать им воду, тереть спины и вытирать головы. И сейчас ею руководила не ложная скромность. У нее возникли сомнения: следует ли ей исполнять свой долг уважения перед благородным гостем. Она подозревала, что Саймон, возможно, будет шокирован этим старомодным обычаем, а у него, судя по одежде и манерам, не было ничего старомодного, кроме разве что фасона его шлема. Всем было лучше от того, что Элинор решила побеседовать с сэром Андрэ. Саймон, конечно, пережил бы ее участие в купании – ему не раз помогали в этом благородные дамы многих замков и, бывало, предлагали услуги помимо купания, которые он, как рыцарь и кавалер, с готовностью принимал. Элинор повлияла на ход его мыслей. Те несколько слов, которыми они обменялись, восстановили его душевное равновесие, которое вряд ли сохранилось бы при более близком общении. – Что это ты задумала, Элинор? – не слишком любезно поинтересовался сэр Андрэ, как только Саймон проследовал в бывшие покои лорда Рэннальфа, которые теперь занимал. – Если ты вознамерилась обманывать короля, он, – сэр Андрэ кивком указал на удаляющегося сэра Саймона, – выведет тебя на чистую воду. Он ловил гораздо более опытных и ловких мошенников, чем ты можешь себе представить! – Я не намерена никого обманывать! – Элинор гордо выпрямилась. Она постаралась прогнать сомнения подальше. Ей просто придется подыскать подходящее к случаю объяснение, а сейчас гораздо важнее успокоить сэра Андрэ, а то он умудрится своим виноватым видом раздуть из мухи слона. – Почему в таком случае у твоих старост, управляющих и пастухов – всех сразу – отшибло память, и в довершенье к этому все они одновременно потеряли счета? Элинор рассмеялась: – Разве? О, как я люблю их! Просто обожаю! Я и в самом деле велела им разыграть из себя тупиц. Подумать только, как они послушны мне и как отлично все сделали! – Элинор! – голос сэра Андрэ загремел. – Успокойся! – властно повысила голос и она.– Я же тебе сказала, что здесь нет никакого обмана. – Тогда ответь мне, что ты собираешься делать? Что ты задумала? – Подумай! Ты говорил, что сэр Саймон привык иметь дело с мошенниками. Если бы мои люди – честные и открытые – рассказали ему всё, как есть, думаешь, он поверил бы? А может, привыкнув к тому, что все вокруг лгут, он просто удвоит, а то и утроит то, что они ему назовут. Я не просила их лгать. Не дай Бог, сэр Саймон поймал бы моего слугу, обманывающего его по моей же просьбе. Но и не дай Бог, чтобы с моих, да и с твоих, кстати, тоже, земель был взят налог вдвое больше положенного. Пятна гнева сошли с лица сэра Андрэ, но он укоризненно покачал головой. То, что сказала Элинор, было правдой. Знай он ее чуть хуже, он вполне бы удовлетворился этим объяснением. Однако вот уже два года сэр Андрэ имел возможность наблюдать, как Элинор взрослеет. После смерти деда на ее хрупкие девичьи плечи легла вся тяжесть ответственности за обширные владения и собственную судьбу. Неплохо зная Элинор, сэр Андрэ не сомневался, что сейчас за ее поступками крылось что-то еще. Он тяжело вздохнул и сложил руки на груди, задумавшись. Его собственные дети были устроены в жизни во многом благодаря щедрости лорда Рэннальфа. Жена его Мери покинула этот мир. Его господин умер. У него никого не осталось, кроме Элинор. Изо всех сил он постарается уберечь ее от опрометчивых шагов, защищать ее или разделить, если придется, любое наказание. ГЛАВА ПЯТАЯ Однако за обедом не было ни малейшего намека на начало охлаждения отношений. И Элинор, и сэр Саймон были на высоте. Рыцарь казался олицетворением учтивости и внимания к любому, даже незначительному вопросу Элинор. Побуждаемый неподдельным интересом в ее глазах, он вполне серьезно стал обсуждать со своей очаровательной собеседницей политические проблемы. Сэр Андрэ с облегчением увидел, что в поведении Элинор не было ни тени жеманства, она не дерзила и не капризничала. Ее внимание явно льстило королевскому опекуну, ее реплики и точные вопросы показывали способность осмысливать и впитывать информацию. Более того, она умело вовлекала своих вассалов в общий разговор, демонстрируя влиятельному гостю образец хороших манер. Из их ответов сэр Саймон почерпнул немало полезных сведений о положении дел в восточной Англии. – Вы считаете, что лорд Ричард сможет держать в повиновении Хью Бигода? – озабоченно спросил сэр Джон. Его земли в Эссексе примыкали к владениям графа Норфолкского. Этот свирепый магнат стал бичом Божьим всех восточных графств Англии. Но Генриху II удалось-таки заставить Бигода повиноваться, пустив в ход силу, взятки и хитрость. Когда началась война между Генрихом и сыновьями, Бигод проявил некоторые признаки агрессивности, но, однако, не нарушил мира с соседями. – Хотел бы я это знать! – воскликнул Саймон. – Я только убежден, что лорд Ричард – непревзойденный воин, один из лучших воинов в мире, если не лучший. Я также знаю и то, что, если ему захочется, он сможет быть настолько обворожительным, что даже птицы слетятся к нему с деревьев. Но больше всего сейчас его волнует крестовый поход, и я не уверен, будет ли что-то еще в этой стране интересовать короля, – руки Саймона невольно сжались в кулаки.– А что, Бигод домогается Мерси? – Разве есть что-нибудь, чего бы Хью Бигод не домогался? – с улыбкой, но серьезно спросила Элинор. – Он не особенно рассчитывает на Мерси. Он хорошо знал моего дедушку. Лорд Рэннальф успешно отражал все поползновения Бигода, и к концу своей жизни они даже чуть ли не стали друзьями… – Хотелось бы верить в это, моя госпожа, – вздохнул сэр Джон, – но боюсь, что память у графа Норфолкского короткая. Вот почему я не поспешил сюда в полной боевой готовности со всеми моими людьми – значительная часть их осталась на стенах Мерси. А то, как бы Бигоду не пришло на ум, что с таким богатым приданым моя госпожа не обеднеет и без этого замка… – Конечно, – согласился Саймон, нахмурясь.– Будет неразумно давать ему повод для визита Вашим затянувшимся отсутствием. – Я бы не хотела вмешиваться в Ваши дела, мой господин, – скромно потупила глазки Элинор, – но если я нахожусь под защитой короля и здесь Вы и Ваши люди, нельзя ли сэру Джону вернуться в свои земли? – Пожалуй, это будет разумным, – ответил Саймон.– Я не хотел сам предлагать Вам это, леди Элинор, чтобы Вы не подумали, будто я лишаю Вас Ваших защитников. Однако, если Вы доверяете мне, будет неплохо, если сэр Джон поспешит назад; в свой замок так скоро, как будет удобно Вам и ему. – Я верю в добрые намерения королевы относительно меня, – Элинор про себя подумала, сколько раз ей придется читать «Отче наш», замаливая свою ложь.– И я уверена, что Вы исполните волю королевы. Ну, уж эти-то слова, по крайней мере, не навлекут на нее гнев Господень! – Кроме того, – хозяйка Роузлинда дразняще улыбнулась, – ходят слухи, что Вы, сэр Саймон – благородный рыцарь, борец за справедливость и добродетель. Или это только слухи? На загорелом лице сэра Саймона слегка проступил румянец смущения, но он рассмеялся. – Ну, что касается слухов, то Вы услышите обо мне не только хорошее, но и плохое. В одном могу Вас уверить: я никогда не нарушал клятву и не преступал закон. – Уверена, что это так, – мягко ответила Элинор. Ей хотелось продемонстрировать Саймону свое полное доверие и восхищение, но так, чтобы не смущать его. И она ловко перевела разговор на другую тему: – Надеюсь, нам не надо опасаться набегов фламандцев. И Мерси, наверное, в безопасности, ведь французы просто утонут в наших болотах, если будут настолько глупы, что попытаются преодолеть их. Пожалуй, только нидерландцам они нипочем! Румянец на лице Саймона, вызванный комплиментом Элинор, постепенно исчез. Живая беседа продолжалась, и Саймон рассказал о возможном родстве Ричарда и герцогини Фландрии. Наконец, со стола убрали сладости. Саймон потянулся и, неожиданно для самого себя, зевнул. – Извините! – воскликнул он, удивленный такой непроизвольной реакцией. Элинор понимающе, с участием улыбнулась: – Вы устали, мой господин. Вам пришлось поздно лечь и рано встать. Жара и обильная пища – все это прибавило сонливости. Но ведь Вы сейчас никуда не торопитесь, не так ли? И можете отдыхать сколько угодно? – Я и сам не знаю, – искренне ответил Саймон.– Даже королева подчас не знает, где она будет, и что будет делать, поэтому она не говорит мне ничего. Я только знаю: она думает, что Вам понравится при дворе… Это было не совсем то, что говорила королева, но Саймон был не настолько глуп, чтобы повторять ее слова Элинор. А королева ясно дала понять своему доверенному лицу, что было бы неразумно позволить Элинор свободно управлять своими вассалами. Это поможет окрепнуть ее привычке к независимости, и будет уже поздно и не так-то легко ее обуздать. Но сейчас Элинор по-детски обрадовалась. – Несомненно, понравится, – польщено согласилась она. Саймон отвел взгляд в сторону. Ему причиняла страдания мысль о том, что по воле королевы он вынужден поощрять и поддерживать эту трогательную доверчивость. Он чувствовал, что поступает не совсем красиво и по отношению к Элинор, и по отношению к ее вассалам. Они ведь не виноваты в том, что доверяют ему лично и его авторитету честного служаки. Справившись со своими чувствами и мысленно поклявшись в том, что, пока он жив, он будет защитником Элинор, и никакие лишения и потери не коснутся девушки, Саймон продолжал: – Поэтому я не знаю, прикажет ли королева отправиться в путь завтра или мы задержимся здесь на несколько недель. А это значит, что мне следует завершить проверку как можно скорее. Обед был закончен. Сэр Джон и сэр Андрэ, извинившись, удалились. Однако Саймон не воспользовался их уходом, чтобы немедленно приступить к выполнению своих обязанностей. Удобно расположившись в кресле, он лениво наблюдал за тем, как слуги и служанки, убирая со стола, бросали на пол объедки псам и кошкам и собирали более съедобные куски, чтобы у ворот замка подавать милостыню нищим странникам. Звук их приглушенных голосов и смех, доносившийся до него, успокаивал. Саймону внезапно пришло в голову, что, должно быть, очень приятно быть хозяином такого замка, где царит идиллия в отношениях между юной хозяйкой, ее вассалами и слугами. Так размышлял Саймон. Как воспитанная женщина, Элинор терпеливо молчала. Но Саймон ощущал ее присутствие. Она заметила быстрый взгляд, который он бросил на нее исподтишка, и довольно улыбнулась. Она не могла видеть тень сожаления в глазах Саймона, который с горечью думал о том, что такая жена, как Элинор – с ее красотой, добротой и умом, – не для него, и такое поместье тоже не для него. Он беден, она – богата, он стар, она – молода. У них не было ничего общего, ничего. Он не мог ничего предложить королю или королеве в обмен за такую дорогую награду. Да если бы и мог, было бы грешно принять ее – грех и позор связать судьбу этой цветущей девушки с такой стареющей и неуклюжей развалиной, как он. «Ну, хватит об этом!» – Саймон быстро поднялся и поклонился: – Моя госпожа, ничего не принесло бы мне большего счастья, чем быть здесь с Вами весь оставшийся день, но, к счастью для Вас, в чем Вы немедленно убедитесь, я не могу отказать себе в удовольствии почувствовать себя управляющим. Долг повелевает вернуться к обязанностям, возложенным на меня королевой, как бы мне этого ни не хотелось. Утешает одно: я надеюсь тем самым, к Вашему удовольствию, освободить леди и от своего присутствия, и от наскучивших ей обязанностей надзора за клерками. – Вы вежливы, но не очень правдивы, мой господин, – со смехом ответствовала Элинор, вставая.– Даже если бы Вы были безобразны, как обезьяна, и тупы, как баран (а Вы – ни то, ни другое), я с большим удовольствием предпочла бы Ваше общество любому другому занятию здесь. Когда я слушаю Ваши рассказы о незнакомых странах, о раутах и турнирах, о битвах и перемириях, я не только исполняю долг хозяйки. Поверьте, я получаю истинное наслаждение. Да, да, это не пустой комплимент, – настойчиво повторила она, когда Саймон покачал головой. – Ваши рассказы приоткрыли мне глаза на иной мир, заставили забыть о никчемном вышивании и даже о том, как пошло служанки ябедничают друг на друга! Хотя то, что сказала Элинор, было истинной правдой, Элинор неспроста, вполне сознательно льстила рыцарю. Если Саймон собирался вновь объезжать поместья, она хотела поехать с ним. Хозяйка Роузлинда не знала, что она уже упустила свой шанс. Но у Саймона накопилось немало вопросов, на которые он надеялся получить ясные ответы, как только раскроет таинственную «книгу моей госпожи Элинор». Главное, он хотел точно знать, насколько же облапошили его простодушную подопечную. Элинор надеялась, что для нее не все потеряно, хотя исправляла книги она в спешке, а спешка к добру не приводит! Она заметила, что взгляд Саймона скользнул к глубокой нише у окна напротив. Там стояли удобные скамьи, соблазняя уютными формами сидений, обдуваемых легким летним ветерком. Саймон взглянул на Элинор и чуть не поддался искушению, даже приподнял руку, как бы приглашая ее насладиться послеобеденным отдыхом в оконной нише. Но затем он вздохнул и опустил руку: – Увы! Ваш долг обязывает Вас, а мой – меня. В какой комнате Ваши писари ведут и хранят расходные книги? – Боже! И не грешно в такой день корпеть над цифрами! – Элинор попыталась остановить Саймона. – Даже в такой день! – в голосе рыцаря послышались жесткие нотки. Конечно, он не сердился на Элинор. Скорее Саймон разозлился на себя, поняв, что цепляется за любой предлог, чтобы подольше остаться наедине с ней, слушать журчание ее голоска, любоваться непринужденной грацией ее движений, впитывая неповторимые ароматы беспечной юности. А Элинор, которая никогда не уступала в споре мужчинам, на этот раз безропотно умолкла, чувствуя свою вину. – Расходные книги в комнате, следующей за Вашей, мой господин. Но я не знаю, где сейчас писарь, – поспешно сказала она, повернулась и исчезла. Если бы Элинор обернулась и увидела убитое горем лицо Саймона, это избавило бы ее от нескольких тревожных часов. А если бы Саймон последовал за ней и попросил помочь разобраться в записях, это избавило бы его от бесполезной работы, на которую ушло полдня. Изменения, внесенные Элинор в расчетные книги, были тщательно продуманы и умело выполнены. Саймон даже сначала не понял, что отдельные места переписаны. Его настойчивость отчасти объяснялась убежденностью в том, что Элинор обманывают, а отчасти тем, что он никак не мог сосредоточиться: образ Элинор стоял перед ним, тревожа, волнуя и радуя… Поэтому Саймон снова и снова машинально пробегал глазами отдельные статьи расходов и доходов, пока не обнаружил, что расходы не сходятся с доходами. Не сводя глаз с колонок аккуратных цифр, Саймон удовлетворенно присвистнул. Возможно, в его полномочия не входит задача выпороть этого писаря, но он обратится с такой просьбой к аббату или к епископу, чтобы никому впредь не повадно было так шутить со счетами Роузлинда. Он встал из-за стола, позвал слугу и приказал привести писаря, который в замке пишет книги. Через несколько минут перед рыцарем предстал уже немолодой и хилый монах. Он был бос, ряса, сшитая из грубой ткани в заплатах, казалась недавно выстиранной. Саймон был озадачен. На своем веку он повидал немало ханжей в рясах, но этот, кажется, не принадлежал ни к одной известной ему категории. Глаза вошедшего были чисты, вопросительно, но без страха, смотрели на него. – Это ты писал книги для леди Элинор? – спокойно спросил Саймон. – Да, – ответил старик. – Это большая честь услужить леди, которая… – И большая выгода! – резко прервал его Саймон. – Иногда, но… – Иногда? – грозно воскликнул Саймон и свирепо добавил: – Так чего же ты дрожишь? Старик виновато потупился: – Конечно, это правильно, что меня нужно проверять и поправлять, аще писал не дух святой и не ангел, а человек, бренен и грешен. Я не раз говорил об этом моему аббату, а он твердил, что леди Элинор так молода… – Святой! Ангел! – возмущенно фыркал Саймон.– Так твой аббат тоже имеет выгоду от этого? – Мой аббат действительно святой человек, – ответил монах с укором.– Он не ищет мирской выгоды, да ее и нет от моей простой работы. – Рад это слышать, хотя сильно подозреваю, что это не так… Явный сарказм в голосе Саймона, казалось, смутил монаха, но вот на его лице мелькнула улыбка, он склонился в поклоне: – Мой добрый господин! Вы заметили мои прегрешения – я благодарю Вас, если Вы укажете на них. Я провел долгие часы за этим столом, и для меня будет радостью поделиться с Вами… – Поделиться! – взревел Саймон, взбешенный наглостью монаха, уверенного в том, что можно купить его, Саймона, молчание.– Да я задушу тебя, церковная крыса! Старик испуганно отпрянул назад: – Так там нет ничего дурного, мой господин, – пролепетал он.– Я не употребил ни одного несовместимого с целомудрием слова, опускал описания плотских страстей, оставляя только рассказы о деяниях благородных и храбрых рыцарей… – Так ты… Ты переписываешь для леди рыцарские романы? – задохнулся Саймон. На своем веку он повидал немало проходимцев в сутанах, стремящихся взять от жизни куда больше, чем дать Богу, видел и тех, кто со слепым фанатизмом следовал заповедям Христовым, истово служа церкви и людям. Как только он взглянул на этого монаха, то почувствовал, что он относится ко второму типу, и, как ребенок, обрадовался своей правоте. – Да, но я также переписываю для госпожи жития святых, – приободрился старик, пытаясь задобрить Саймона.– Рисую цветные буквицы и заставки. И когда небрежением моим помылка чинится, бью поклоны в часовне, пока благодать Божия не снизойдет на меня. Я понимаю Ваш гнев и смиренно приму наказание, но сам аббат разрешил мне переписывать рыцарские сказания, ибо молодая… – Конечно же, можешь, – Саймон еле сдерживался, чтобы не рассмеяться над нелепой ошибкой.– Слуга не понял меня. Я хочу поговорить с писарем, который ведет расчетные книги. – Какие расчетные книги? – Вот эти, – показал Саймон на открытую рукопись в деревянном переплете. Саймон снова стал серьезным. Неужели опять придется выслушивать уклончивые ответы и видеть притворные непонимание и тупость? – А, эти! Это книги нашей леди. Писарь? Не знаю. Возможно, иногда помогает отец Френсис, но… –Но Господь наш пишет их своим мизинцем, – не удержался от колкости рыцарь. Старик выпрямился и строго произнес: – Даже сильным мира сего не дозволено богохульствовать. – Тогда скажи же мне, наконец, кто пишет эти книги? – заорал Саймон во всю силу своих легких, так что монаха чуть не выдуло из комнаты. Пока тот собирался с мыслями, Саймон услышал шепот среди челяди и стремительный перестук каблучков, бегущих через анфиладу покоев. – Мой господин, мой господин, – старик умоляюще протянул руки.– Не гневайтесь так. Я же уже сказал Вам, что это книги леди Элинор. Саймон закрыл глаза и сглотнул, с трудом сдерживая приступ бешенства. У него зачесались руки – одолевало искушение пустить их в ход и прибить туповатого монаха. – Я уже слышал это, – наконец, успокоился рыцарь и грозно продолжил: – Монах, не испытывай моего терпения! Скажи мне, кто пишет слова и цифры в книгах леди Элинор. Понятен мой вопрос? – Он мне был всегда понятен, мой господин. Я не знаю, почему Вы меня не выслушаете. Леди Элинор сама пишет слова и цифры на страницах книг, которые лежат здесь вместе с перьями, которые я затачиваю для нее! Саймон обернулся на стол, снова непроизвольно сглотнув. – Сама леди Элинор? – повторил он растерянно и вдруг услышал ее голос: – Да, а в чем дело? Девушка, подбоченясь, стояла в передней. Свет падал на ее лицо, щеки пылали огнем, глаза горели гневом и казались совсем черными. Медленно до Саймона доходил смысл слов монаха, их связь с тем, что обнаружил он сам. Краска гнева и стыда залила его щеки, а Элинор обняла тщедушного монаха за плечи: – Можешь идти, брат Филипп. Это мое дело, и я разберусь сама! – Но он богохульник и… – Это мирские заботы, а не слуг Господних, – сказала твердо Элинор.– Он не причинит ни тебе, ни мне вреда. Можешь идти. Ах, как хотелось Элинор быть такой же уверенной, каким казался ее голос! Она не боялась, что Саймон ударит ее. Пара тумаков не такая уж и большая цена за мир. К сожалению, она не могла предоставить Саймону возможность дать выход своему раздражению, так как прихожая соединялась с парадной залой. Там толпились слуги, которые, несомненно, бросятся ей на помощь. Страшно подумать! – простолюдины поднимут руку на посланника короля! Лицо Элинор стало белым, как снег, когда она на секунду представила, что может произойти, если Саймон на глазах челяди ударит ее, и какие печальные последствия это повлечет за собой! Но Саймон не сделал к ней и шага. Он вернулся к столу и, обойдя его, снова сел на стул. Он подумал, что должно же быть какое-то совсем невинное объяснение этим расходам. – Я просматривал Ваши расходные книги, – начал он мягко. И здесь Элинор допустила ошибку. Она злилась и на Саймона, так напугавшего брата Филиппа, и на себя, допустившую столь непростительные промахи. Злость – не лучший союзник, и Элинор, забыв об элементарной осторожности, выпалила: – И Вы обнаружили, что я подделала записи? Но, мой господин, я не понимаю, почему Вы занимаетесь прежними счетами! Ваше дело – контролировать мои счета со дня установления опеки! Саймон открыл рот от удивления. Он с трудом воспринял тот факт, что Элинор умеет считать, читать и писать настолько хорошо, что сама ведет учет расходам и доходам. И это невинное дитя, белое и чистое, как лилия, отважно бросается защищать подделку, полностью отрицая его власть, авторитет, полномочия, данные королевой! Это настолько ошарашило, что лишило его дара речи. Правда, мелькнула мысль, что лилии вырастают и на кладбищенских погостах, но он отогнал ее прочь и произнес первое, что пришло в голову: – Мне положено знать все, что касается моих полномочий. Остальное – безразлично. – Вы хотите сказать, – вскрикнула Элинор взбешенно, – что я обязана отчитываться перед Вами за все безделушки, которые мне покупали дедушка и бабушка лет десять назад? Или за соломенные куклы, в которые я играла, когда мне было три года? Возможно, доблестный рыцарь, Вы хотите, чтобы я отчиталась за молоко, которым меня вспоила кормилица? – Прекратите издеваться! – закричал Саймон, так резко вскочив со стула, что тот с грохотом упал на пол.– Какое отношение имеют к опекунству соломенные куклы и молоко кормилицы? – Вот это-то я и хочу выяснить, – фыркнула Элинор.– Хочу четко знать пределы своих возможностей. Если я обязана отчитаться перед Вами, сколько я потратила в прошлом году, почему бы мне не дать Вам отчет и за гроши, которые платили моей кормилице? Я хочу знать, сколько же Вы, мой рыцарь, и моя милостивая королева оставите из доходов моих, понимаете, моих, поместий лично мне и моим вассалам. Саймон хотел, было заявить, чтобы Элинор прекратила нести чушь, но слова застряли у него в горле. Нет, не глупости городила эта девчушка, а в грубой, в высшей степени оскорбительной для него форме задавала вполне разумные, жизненно важные вопросы, ответы на которые, увы, не знал и он… Сама мысль о том, что она была способна и додуматься, и задать такие вопросы, она, у которой румянец невинности так быстро заливал щеки, – эта мысль выбивала Саймона из колеи, и это злило его. – Вы ни за что не обязаны отчитываться, что было при жизни вашего деда, – огрызнулся он, – и давайте прекратим этот детский лепет по поводу соломенных кукол и кормилиц. – Ах, значит, Вы имеете в виду, – не успокаивалась Элинор, – что я должна дать отчет за каждую мессу, которую я служила за упокой души моего дедушки и которая не была указана в его завещании? Или же я должна объяснить Вам, почему я выбрала на траур парчу, а не другую ткань? – Конечно, нет! – загремел выведенный из себя Саймон. Он уловил какое-то движение за оконными проемами сзади себя, но даже не обернулся. Рыцарь не был вооружен, только нож для разделки мяса висел на поясе. В разгар яростного спора Саймону было не до того, чтобы опасаться за свою жизнь. Когда он был юстициарием (Верховным судьей и наместником короля), он получил столько же шрамов от предательских попыток убить его, сколько на полях сражений. Но там, где открыто бушует ярость, нет места предательству и ударам из-за угла. – Так, когда же, милый гость, мы начнем отчет? – ехидничала Элинор. – Не соблаговолите ли назначить время? Скажите, когда я должна буду отчитаться перед Вами за то, что купила четыре пары туфель вместо двух? – Да заказывайте хоть четыреста пар! – прорычал Саймон.– Меня это не волнует. Он чувствовал, что спор перерастает в перебранку, не достойную рыцаря и мужчины, но не видел способа, как прекратить ее. Он постарался взять себя в руки: – Я просто прослежу за тем, чтобы впредь Вы не поступали так. А то, что Вы делали до того дня и часа, как я стал королевским опекуном, меня, поверьте, не касается! – Тогда почему Вы, как шпион, без моего ведома суете свой нос в мои траты за последние два года? – саркастически спросила Элинор. Если бы слова могли разить наповал, Саймон уже наверняка бы был бездыханным. Да и так он потерял дар речи от обиды, железным обручем сжавшей сердце. Он же хотел защитить Элинор – эту… эту злюку, которая нуждалась в чьей-либо защите не больше кобры или разъяренной тигрицы. Когда же рыцарь с трудом подобрал слова для достойной отповеди, фурия на его глазах внезапно вновь преобразилась в невинное создание. – Давайте прекратим эту перепалку, – умоляюще сказала Элинор, слеза предательски блеснула в ее ресницах.– Я ни на йоту не хочу умалять Вашу власть, мой господин. Ваше право и Ваш долг знать, что приносят поместья и…– она чуть всхлипнула, – сколько можно оставить на пропитание мне и моим людям. – Прошу Вас не возлагать на меня вину за эти траты, возможно, я и была мотовкой до получения вердикта короля, ну… и еще две недели… Я прошу Вас оставить мне самую малость, и Вы вольны распоряжаться всем остальным, как Вам будет угодно. На мгновение Саймон потерял дар речи: – Оставить Вам самую малость? Да кто собирается лишить Вас принадлежащего Вам? – угрожающе спросил он, но уже более спокойно. – Смею надеяться, что никто, по крайней мере, здесь, – ответствовала Элинор.– Я только хочу знать, что принадлежит мне, а что – кесарю. Сейчас в моем сундуке лежат пять фунтов, собранные на мессу. Могу ли я передать их церкви или принести их Вам? – Вы подозреваете меня в намерении Вас ограбить? – задохнулся от возмущения Саймон. – Конечно, нет, мой повелитель, – поспешно воскликнула Элинор. Она вовсе не хотела, чтобы королевского опекуна хватила кондрашка прямо на ее глазах и в ее замке. Судя же по багровому лицу Саймона, подобный исход был близок. – Объясните внятно, кому принадлежит рента, собранная до указа короля, – мне или английской казне? – Объяснить внятно! А Ваши вопросы внятны? Соломенные куклы! Кормилицы! Пять фунтов на мессу! – в бессильной ярости, выскочив из-за стола, Саймон всей своей громадной фигурой надвинулся на хрупкую Элинор, сжимая и разжимая кулачищи. Казалось, еще мгновение – и он переломит ее, как тростинку! Увы! Этот прием не сработал! Элинор привыкла к тому, что в ее присутствии мужчины почтительно вставали, да и рост рыцаря не произвел на нее особого впечатления. Она казалась несколько озадаченной реакцией рыцаря – и не более того! Постепенно к Саймону возвращалась способность рассуждать здраво. Багрянец начал сходить с лица, глаза перестали метать молнии. Выразительные, дымчато-серого цвета, они светились печалью. – Вы сделали это нарочно? – спросил он мягко, и голос чуть дрогнул. Этот цветок, это невинное дитя, эта… ядовитая змея! Эта фурия умышленно вывела его из себя! – Конечно! – быстро согласилась Элинор.– Мне хотелось знать, за что нужно отчитываться. – Нет, я имею в виду не Ваши вопросы. Вы разозлили меня умышленно. Почему? Элинор снизу вверх посмотрела на Саймона. Длинные пушистые черные ресницы смущенно взметнулись: – Согласитесь, если я поступила так с умыслом, будет глупо сказать Вам, почему, разве не так? Она немного помолчала: – Поверьте, я не собиралась приводить Вас в ярость. Я сама была рассержена тем, что Вы так напугали брата Филиппа. Он ведь не от мира сего. – Я понял это, но поздно. Извините, но я уже был по горло сыт тупостью Ваших старост и управляющих. Мне показалось, брат Филипп дудит в ту же дудку. Кстати, Вы не разъясните мне причину этой притворной тупости? – Это было сделано назло Вам, – быстро отвечала Элинор.– Не скрою, по моему приказу. Ваше право и долг – осмотреть земли и опросить людей, но Вы отправились без меня. Это обидно! Мне захотелось продемонстрировать Вам, как мои люди любят меня и подчиняются мне. Умоляю, не наказывайте их! Но никто не солгал Вам. Это я запретила. – Действительно, – Саймон покачал головой. – Как можно солгать, когда тебе отшибло память! Старая уловка, но я стреляный воробей, и меня на такой мякине не провести. Но Вы не ответили на мой вопрос, возможно, вначале у Вас и не было намерения разъярить меня, но Вы это сделали! И сделали сознательно. Почему? Саймон наблюдал за Элинор. Еще ни один мужчина не отважился поступить так, как это хрупкое дитя! Глухой звук снаружи заставил его отвести взгляд от Элинор. Он увидел шеренги молчаливых зрителей. И если кое-кто из челяди ретировался под его грозным взглядом, то сэр Андрэ и сэр Джон не шевельнулись. Саймон провел рукой по лицу, а Элинор быстро обернулась: – Кто вас звал? Что вы здесь делаете? – гневно спросила она. Сэр Андрэ выступил вперед и, жестом показав на челядь, ответил: – Они опасались, моя госпожа, что Вам грозит опасность, и позвали нас… – А вы тоже подумали, что леди Элинор нуждается в защите? – бесцветным голосом спросил Саймон. Сэр Джон неловко откашлялся. Сэр Андрэ пожал плечами и поспешно продолжил: – Мой господин, всем известно, что Вы – истинный рыцарь. Однако мы прекрасно знаем, мой господин: даже у святого при общении с леди Элинор может возникнуть желание убить ее – сам был на грани этого… Я подумал, если она зайдет слишком далеко, мне по праву старого слуги придется успокоить ее. Я знаю, как с ней обращаться, и уже привык к ее вспышкам. Чувствуя прерывистое дыхание своей прекрасной мучительницы, Саймон мрачно ухмыльнулся: – Привыкли? Тогда убедите ее дать разумный ответ на разумный вопрос. О, как несладко придется тому болвану, который из лучших побуждений позвал вассалов, как только Элинор доберется до него! А сейчас она не могла приказать уйти сэру Андрэ и сэру Джону. Если они подчинятся, это будет открытым оскорблением сэру Саймону лично. Его власть королевского опекуна будет поставлена под сомнение. Если же они останутся, будет поколеблен собственный авторитет Элинор. К тому же в присутствии своих вассалов она не сможет ответить на вопрос сэра Саймона и будет выглядеть злой и упрямой дурой. Она вспомнила поучения бабушки: для мужчин самое главное – гордость и честь, а женщине не надлежит дразнить их. Элинор дотронулась до Саймона. – Прошу Вас не позорить меня перед моими вассалами, – мягко попросила она.– Прикажите им уйти, и я отвечу на все Ваши вопросы… Это была ловушка. Опекун почувствовал себя таким же свободным в своих словах и поступках, как туго спеленатый младенец. Его глаза встретились взглядом с сэром Андрэ: – Клянусь честью, даже если меня спровоцируют, ничто не угрожает Вашей госпоже! С благодарным поклоном рыцари удалились. Как только они остались наедине, Саймон спросил: – Ну, как, Вы сдержите свое обещание? Он ждал новых уловок, но ответ Элинор был искренним: – Я хотела разозлить Вас, чтобы Вы не очень размышляли о моем признании. Саймон от удивления вновь потерял дар речи. Оказывается, Элинор не боится показать себя в невыгодном свете, умеет быть верной своему слову! – И Вам это прекрасно удалось, – признал он. Его губы скривились.– А в чем Вы, собственно, признались? Элинор понимала, что опекун вспомнит, как только глянет на расчетные книги. Да ей и не хотелось лгать: – Я же призналась Вам, что внесла исправления в мои расчетные книги. Сердце Саймона обдало холодом. – Но почему? – ужаснулся он. Элинор виновато потупилась: – Мой господин, я не знала, что именно Вас назначат моим опекуном… – Что? А какая связь между моим назначением и Вашими расчетными книгами? – То, что я слышала о Вас, – прошептала Элинор, – дает мне уверенность: Вы не ограбите сироту, а ведь согласитесь, не все такие, как Вы… Поэтому я пыталась создать видимость, что большая часть доходов из моих поместий тратилась на всякую всячину – дорогие ткани, восточные пряности, безделушки, словом, на все то, что можно съесть и изорвать. Клянусь, у меня и в мыслях не было преуменьшать долю короля – я только стремилась сохранить свое, чтобы не опустели закрома замка, не обеднел стол… Конечно, это было нечестно с моей стороны, но я и мечтать не могла, что со мной поступят честно, назначив моим опекуном именно Вас. Суровое сердце Саймона дрогнуло при этом откровенном признании. Он понимал, что каждый спасается, как может. И Элинор поступила разумно, хотя и не совсем достойно… Возвращаясь к цифрам, которые он изучал, Саймон убедился в том, что Элинор говорила правду. Он почувствовал облегчение. Она не лгала ему. Все события дня вновь нахлынули на рыцаря. Саймон невольно улыбнулся, вспомнив туповатых старост, смущение и испуг брата Филиппа, соломенных кукол и кормилиц Элинор, наслаждаясь смущением маленькой колдуньи, украдкой наблюдавшей за изменениями его лица. – Вы – сумасбродка! – Саймон постарался быть суровым.– Пора бы Вам перестать кушать пироги с корицей! – А если я пообещаю никогда их больше не кушать, мой господин, – я заслужу прощение? – Корица – одна из самых дорогих пряностей, – серьезно ответил Саймон.– У нее вкус… Впрочем, неважно, какой у нее вкус, раз уж Вы решились не покупать ее больше. Вы меня слышите? – Да, мой господин, – пролепетала Элинор, просияв. – Слушаю и повинуюсь: больше не возьму в рот ни крошки пирога с корицей! ГЛАВА ШЕСТАЯ Человек грешен, но грехи бывают разными. Есть грехи, которые, как ржа, точат душу. На своем веку Саймон немало повидал людей, чьи души были изъедены грешными помыслами. Но никогда не думал благочестивый рыцарь, что может быть грех, порождающий душевную близость, грех, осознание которого заставляет замирать и трепетать сердце! Разумом он понимал: нельзя прощать Элинор. Но ведь никто ничего не потерял, никому, не стало хуже! Даже душа ее не будет мучиться в аду из-за этой лжи – покаяние приносит искупление. Конечно, Саймона смущало, что теоретически Элинор поступила неправильно. Но теория – вещь безжизненная и далекая, а Элинор – рядом, живая и близкая. То, что было содеяно и молчаливо прощено, сблизило грозного опекуна с юной подопечной. Смех нередко срывался с их уст, а Элинор все чаще обращалась к нему «Саймон», а не «мой господин». Нельзя сказать, что их отношения складывались гладко. И Элинор, и Саймон, привыкли поступать по-своему, поэтому мир и согласие прерывались ссорами по любому пустяку: например, как лучше выпотрошить зайца. Это заканчивалось, к великой потехе челяди, двумя чистыми и гладкими заячьими тушками, преподносимыми поварам их госпожой и сеньором рыцарем, причем оба бывали изрядно перепачканы кровью и содержимым заячьих желудков. Однажды заспорили о том, как лучше всего ловить гарпуном рыбу, что едва не закончилось плачевно: оба чуть не утонули. Саймон поскользнулся, его потащило подводным течением. Элинор бросилась спасать рыцаря, сама очутилась в водовороте и чуть не погибла… Этот случай привел к самой крупной стычке. Саймон едва не потерял рассудок от пережитого ужаса – нет, не из-за опасности для собственной жизни, а из-за опасности, грозившей жизни Элинор. Негодовала и Элинор: если она женщина, то, значит, может спокойно наблюдать, как королевского опекуна течение без всякого почтения волочит по камням? Были только две вещи, по которым не разгорались страсти. Когда Саймон, стоя на крепостной стене и глядя на море, отдавал приказания передвинуть пушки или по-другому расставить стражу, Элинор только одобрительно кивала головой, даже не взглянув на сэра Андрэ, чтобы найти поддержку. Во всем, что касалось военных дел, она безоговорочно доверяла способностям Саймона. Однажды летним вечером Элинор сидела за вышиванием, а Саймон, откинувшись на сиденье рядом, наблюдал за порхающей в руке Элинор иглой. Вздохнув, он тихо произнес: – Я так не умею. Элинор оторвалась от работы и засмеялась: – Что? Вышивать? – И это тоже, но я хотел сказать, что не умею создавать красоту. Некоторое время Элинор молча смотрела на Саймона, затем прошептала: – Это не совсем так. Есть красота в достижении справедливости. А Вы, как я слышала, везде несли с собой честность и справедливость. Вы… разгребали грязь, порицали развращенность, карающей десницей обрушивались на беззаконие и насилие… Саймон повернулся и увидел их собственные тени в золотых лучах заката. – Возможно, – устало согласился он, – но все, что мне удалось свершить во имя торжества справедливости, замешано на крови, насилии, страхе… Не могу поверить, что страдания и ужас грешников прекрасны, и что Господь возрадуется их мукам… Разве красота может быть совместима с насилием и страхом?.. Прошла неделя, за ней другая. Элинор постепенно перестала мечтать о вызове ко двору. Саймон пытался совсем не думать об этом, хотя долг царедворца обязывал его поскорее предстать перед королевой с докладом… Когда рыцарь уже не мог найти причину, по которой все откладывался и откладывался его отъезд из Роузлинда, он предложил Элинор отправиться вместе в поездку по ее обширным владениям. К удивлению и удовольствию Саймона, нигде не было необходимости применять силу, чтобы подтвердить власть Элинор. Напротив, и смотрители замков, и сквайры, и управляющие фермами радостно встречали их, ловили каждый взгляд своей госпожи, с готовностью бросались выполнять любое ее распоряжение. Вскоре Саймон понял причину столь теплых приемов, и вновь ощутил беспокойство. У многих подданных Элинор были веские причины для обожания своей госпожи. Казалось, она не видит разницы между благородным вассалом и простым смотрителем. А разница существовала, и ее следовало блюсти. Вассал обладал пожизненным правом владения землей и крепостными. Он платил дань сюзерену, но она составляла незначительную часть от того, что в действительности приносило поместье. После смерти вассала его земли вместе с вассальными обязанностями по праву переходили к наследнику. Смотрители же и управляющие были простыми арендаторами, то есть временными владельцами. Они жили в замках и поместьях, управляли ими и защищали их. За это арендаторам разрешалось оставлять себе небольшую часть денежных доходов, пользоваться продукцией полей, брать, сколько надо, молока, мяса, шерсти и шкур, а также охотиться в лесах и ловить рыбу в реках. Однако смотрителю ничего не принадлежало, в любой момент его могли перевести в другой замок или просто приказать покинуть обжитое место, оставив детей нищими. После пребывания в замке Айфорд, уже по дороге в Кингслер, Саймон без особого желания затронул эту тему. Затронул осторожно, опасаясь вызвать гнев, даже ярость Элинор, которые, возможно, и не закончатся смехом, как это обычно случалось. Рыцарь видел, что Элинор глубоко привязана к своим людям и те отвечают ей взаимностью. – Земли хорошо возделаны, налоги платятся вовремя и честно, – начал Саймон, сдабривая медом пилюлю, которую он собрался предложить.– Но, Элинор, видит Бог, этот смотритель приходится внуком первому арендатору. Он может подумать, что земли принадлежат ему. Ему, а не тебе! Элинор согласно кивнула: – Хуже всего то, что он чувствует, что это его земли. В этом таится большая опасность. Мой дедушка часто говорил мне об этом. На лице Саймона мелькнула недовольная гримаса. – Конечно, тяжело и жестоко выгнать честного арендатора, но – как лорд Рэннальф мог допустить такое? – Дедушка делал это умышленно. Помните, как встречал нас сэр Джайлз – с распростертыми объятиями! Он уверен, мы не приехали отобрать у него средства к существованию. Ему нет нужды, пренебрегая опасностью, пытаться подняться от смотрителя до вассала, потому что его отец получил замок от деда, а тот – от своего отца, и он твердо уверен, что и его сын получит замок после него. – Это все хорошо до поры до времени. В один прекрасный день Ваш смотритель поймет, как мало есть прав у него и как много – у вассала. Люди относятся к нему, как к хозяину. Как Вы уберете его силой с земли, если он откажется отдать Вам то, что принадлежит Вам? Элинор пожала плечами: – Вы попали в самое больное место. И, конечно, есть опасность заразы непослушания, даже бунта. Дедушка пытался контролировать ситуацию, часто посещая замки и, время от времени, оставаясь в каждом из них неделями. Я тоже пыталась поступать так же, но это опасно, да и с каждым поколением ситуация становится сложнее. В Кингслере, например, смотритель умер, не оставив наследника, а в Илэнде были только дети. В том и в другом случае мне пришлось нанять новых людей. Но сэра Джайлза я не могу выгнать из Айфорда, как не могу уволить и других управляющих, – просто они не заслужили этого. – Конечно, Вы не можете наказать человека за то, что он и его предки преданно служили Вам, Вы не можете его просто так отослать. Но мы могли бы поменять смотрителей. Сэр Джайлз пусть поедет из Айфорда в Илэнд, а тот… – Разве это разумно? Подумайте, как мы можем переселять человека из того места, где жили три поколения? Уж лучше будет убить его, потом его сына, чем сначала поколебать его веру в справедливость, а потом передать ему другой замок. Умом сэр Джайлз, конечно, понимает, что я имею право отослать его в другой замок и даже выгнать его с земель, если я этого захочу, но сердцем он верит, что я этого не сделаю. Его вера испытана годами и крепка. Попробуйте: поколебать эту веру, заставив его почувствовать мою власть, и он будет искать пути, как бы вырвать у меня эту власть! Саймон с удивлением уставился на нее. Ему вдруг показалось, что это сам лорд Рэннальф говорил голосом Элинор. Но для нее это были не просто слова, она ясно и четко понимала их значение. – Это хитрая ловушка, – проворчал Саймон, – но я все же не понимаю, как это лорд Рэннальф умышленно попался. – Вы не совсем хорошо представляете то время, в котором жил лорд Рэннальф. Ведь Вас долго не было в Англии, и Вы вернулись в страну с королем Генрихом, когда худшее было уже позади. А до этого таких законов не было, и не было человека в большей безопасности, чем сюзерен. И не представляло особого труда найти другого господина, который бы сделал из старого смотрителя нового вассала. Саймон фыркнул: – Да уж, пожалуй. Но я вижу, что когда-нибудь это обернется против нас. – Вы хотите сказать, что у сэра Джайлза возникнет мысль забрать себе то, что принадлежит мне? – Нет, нет. Думаю, что сэру Джайлзу можно доверять. Пока. Я говорю о том, что ждет нас впереди. – Вы уверены, что грядут трудные времена, Саймон? – Трудные – да. Да и как можно их избежать, если в стране нет главы королевства и нет контроля над тем, кто управляет королевством? Меня волнует другое: какие трудности нам предстоит пережить. И поэтому я не стану менять порядок охраны на башнях Вашего замка. Я пока еще четко не представляю, что мне делать. И он действительно не представлял, тем более что в Кингслере их уже ждал сэр Андрэ с сообщением о том, что королева вызывает их ко двору. Если бы Саймон не завершил своей миссии, он наверняка воспользовался бы этим предлогом, чтобы не отвечать на приглашение королевы немедленно, тем самым, обманывая себя в истинной причине, по которой он так не желает этого отъезда. А причина заключалась в том, что он испытывал безумное желание сохранить Элинор для себя, а не для неизвестного жениха, которого выберет ей король. С самого начала он знал, что Элинор – награда, которую он должен сберечь для другого. С самого начала он знал, что она – не для него, и эта мысль причиняла ему боль. Он также знал, что Элинор привлекает его не так, как другие женщины, к которым он чувствовал только зов плоти, за исключением, конечно, королевы, которую он считал совершенством и боготворил ее. Он попытался отогнать от себя эти мысли, и, кажется, это ему удалось. Ему нравилось общество Элинор, так же, как нравилось ему общество многих мужчин и многих женщин, с которыми было приятно побеседовать. Но откуда эта глубокая боль и тоска, которая усилилась за последние недели? Обманывая себя в том, что не думает о ней, Саймон полюбил Элинор. Элинор же, которую занимали свои собственные переживания и ощущения, не думала серьезно о Саймоне. Ей было всего 16 лет, и на ней не лежали тяжелым бременем обычные женские заботы. Она смеялась и беззаботно болтала с Гризель, женой смотрителя Кингслера, а потом выразила волнение по поводу своих нарядов. – Саймон! – воскликнула она. Но Саймон и сэр Андрэ были заняты разговором и отошли в сторону, чтобы им не мешали возбужденные голоса женщин. – Саймон! – настойчиво повторила Элинор, капризно надув губки и дернув его за рукав. – Да, моя госпожа? Элинор не заметила, каким далеким был голос Саймона. – Что мне делать с платьями? – воскликнула она.– Как ты думаешь, у меня будет время, чтобы сшить новые? Сочтут ли меня глупой, если я буду одета не по моде? – Откуда сэру Саймону знать ответ на эти женские глупости? – резко спросил сэр Андрэ, неизвестно почему чувствуя какую-то неловкость. – Я и в самом деле не знаю, – медленно произнес Саймон. – А еще придворный, – насмешливо поддела его Элинор. – Придворный, который уже давно не был при дворе. Старый король не очень жаловал меня. Я жил в своем поместье. – Но ведь хоть что-то ты мне можешь посоветовать, – настойчиво повторила Элинор. – Я предлагаю подождать и посоветоваться с королевой. Слепое и неумелое подражание моде быстрее сделает тебя желанным объектом для острых язычков, чем признание того, что ты, исполняя волю дедушки, не поменяла свой гардероб. Веселые зеленые и золотые блики в темно-карих глазах Элинор немного потухли. – Значит, там есть острые язычки. И я буду еще одной служанкой в толпе таких же служанок, а уже не буду хозяйкой и первой по значению. Она прямо заглянула в лицо Саймону: – Саймон, не покидай меня. У меня нет друзей при дворе. Саймон стиснул зубы. – Я ничем не смогу быть тебе полезен в обществе женщин, – предупредил он. – Но ты можешь подсказать мне, не делают ли из меня дурочку. Это неплохая мысль – посоветоваться с королевой, но у нее много других, более важных дел, чем выбирать фасон для моих платьев. Саймон затрясся от смеха: – Не очень-то доверяйся мне в фасонах платьев. Может быть, я не хочу, чтобы ты выглядела слишком красиво в новых платьях. – Да, в самом деле, – вмешался сэр Андрэ, внезапно поняв, почему Саймон был так напряжен: просто он любил Элинор.– Я тебе посоветую, Элинор, вести себя сдержанно и скромно. Ведь если ты подашь хоть малую надежду этим диким молодым жеребцам при дворе, не избежать тебе беды. Он повернулся к Саймону: – Не кажется ли Вам, что Элинор будет в большей безопасности в Лондоне, если будет жить в своем доме, который будут охранять как Ваши, так и ее люди? Однако на это предложение, которым сэр Андрэ попытался перевести разговор на другую тему, он не получил ответа. Саймон безмолвствовал, понимая, что своими словами невольно признался в своей любви. Он судорожно сглотнул, и, не в силах произнести ни слова, повернулся и пошел прочь. Элинор уже готова была окликнуть его, но сэр Андрэ быстро закрыл ей рот рукой: – Оставь его, – прошептал он.– Ему надо побыть одному. Для тебя это всего лишь игра, Элинор, а хорошему человеку ты причиняешь боль. Ты уничтожишь его, если не будешь вести себя благоразумно. – Ты уверен, что для меня это всего лишь игра? – возразила Элинор. – Элинор! – воскликнул сэр Андрэ.– Это невозможно! Не делай глупостей! – Ты же сам сказал, что он хороший человек, да и королева благоволит к нему. От волнения и неожиданности сэр Андрэ дернул себя за волосы: – Ты путаешь разные вещи. Одно дело – иметь вес и влияние, когда тебе поручают важное дело, например, быть опекуном, и совсем другое – быть влиятельным человеком с деньгами и положением. Да, конечно, сэра Саймона высоко ценят при дворе, но у него нет семьи, нет титулов и званий, и, я уверен, очень мало друзей. Ведь, как правило, у того, кто безукоризненно честен, редко бывают настоящие друзья. – Но у него есть я, – медленно промолвила Элинор, – и я знаю, что если я прикажу, мои вассалы будут тотчас же повиноваться ему, если потребуется. – Ах, Элинор, Элинор, – сэр Андрэ перешел на шепот от ужаса при одной мысли о том, что она задумала.– Не накличь беду на него и на нас. Ведь если ты будешь упорствовать в своем безумном выборе или даже просто не будешь скрывать этого и это дойдет до королевы, – тебе ведь назначат нового опекуна, а сэр Саймон, если ему повезет, и королева действительно благоволит к нему, закончит свой путь в тюрьме – это в лучшем случае. А в худшем – он сложит голову на плахе, и все из-за твоего сумасбродства. – Я не верю тебе, – отрезала Элинор, но ее голос дрожал. – Ему придется расплачиваться своей жизнью и честью. Если ты действительно собираешься рисковать его жизнью и честью, я не знаю, какие более убедительные доводы могут остановить тебя, – твердо произнес сэр Андрэ. Некоторое время Элинор хранила молчание, потом она заговорила: – Клянусь тебе, я не буду совершать опрометчивых поступков и буду действовать с большой осторожностью. Но скажи, если мне удастся получить разрешение короля на эту женитьбу, устроит ли это тебя и моих вассалов? – Тебе никогда не получить разрешение короля. Не мечтай об этом, Элинор. Ты только навлечешь беду на себя и на него. – Но ты не ответил на мой вопрос. Действительно ли сэр Саймон тот человек, который может руководить моими вассалами, и они будут довольны этим? Сэр Андрэ потер шею: – Он слишком стар для тебя. Но когда он увидел, что Элинор готова возмутиться, поспешил добавить: – Послушай меня, девочка. Сейчас он сильный и крепкий, но он всего на несколько лет моложе меня. Я стар. Сэр Джон тоже уже не молод. Тебе нужен молодой мужчина, потому что, когда сэр Джон и я уже не сможем руководить твоими вассалами, у них должен быть новый господин, сильный и властный, способный возглавить отряд и защитить твоих детей. – Разве в возрасте дело? – возразила Элинор.– Моему дедушке было почти 80, а он был достаточно силен и крепок, чтобы руководить вассалами и защищать меня. – Не будь ребенком, Элинор. Твой дедушка – исключение из правил, а ты пытаешься вывести правило из исключения. Твоему дедушке не было равных. Он увидел, как сжались губы Элинор, и заострился подбородок. – Ну, хорошо, хорошо. Как человек, сэр Саймон отлично бы всех устроил. Ты это прекрасно знаешь. Ты знаешь, что сэр Джон и я обрадовались, когда его назначили королевским опекуном. Но… в том, что ты задумала, слишком много «если». Элинор не отвечала, просто стояла и смотрела вперед, на дверь, туда, куда ушел сэр Саймон. Когда она заговорила, сэр Андрэ был несколько озадачен переменой ее тона. Она произнесла: – Да, конечно, ты прав. Но это не было покаянием. Не было и похоже на то, что сэру Андрэ удалось вразумить ее и отговорить от этой глупой затеи. Хотя он был благодарен ей уже за то, что она не проявила упрямства и выслушала его. Элинор была задумчива, как будто обдумывала новую мысль, которую ей подсказали, и которой она заинтересовалась, но еще не знала, как ее осуществить… На самом же деле сэр Андрэ довольно точно угадал состояние Элинор. Эта девушка очень, искусно умела управлять мужчинами и заставляла их делать то, что хочет она, но во всем, что касалось флирта, Элинор была совершенно неопытна. Она почерпнула знания о проявлениях любви из стихов трубадуров да из рыцарских романов, которые прочла. Обогатили ее «опыт» по этой части глубокие вздохи и нежные взгляды сквайров, которыми они одаривали ее каждый раз, когда их хозяева вассалы приезжали погостить у ее дедушки. Но, к сожалению, в этот год, когда, может быть, Элинор уже созрела для того, чтобы оценить по достоинству все эти вздохи и нежности, в замке не было гостей – сэр Андрэ запретил всякие приемы из осторожности, дабы не впустить возможного врага. Поэтому сама мысль о том, что сэр Саймон может испытывать к ней не такие чувства, как, например, сэр Андрэ, была нова и необычна для Элинор. Сначала, когда она решила, что ограничит права Саймона и заставит его спрашивать у нее разрешения всякий раз, когда ему потребуется даже вздохнуть, она думала о любви отцовской, которую испытывает к ней Саймон, так же, как ее дедушка, или сэр Андрэ, или сэр Джон, которая не позволяла им ни в чем ей отказывать. И поэтому ее ответ на обвинение сэра Андрэ в том, что она играет с Саймоном, был скорее защитной реакцией. Но, когда она увидела ужас в глазах сэра Андрэ, это возбудило в ней интерес, и к концу разговора она впервые подумала о Саймоне как о мужчине, а не просто как о человеке, который ей нравился, и с которым приятно было быть вместе. Это было удивительное, приятное и новое чувство для Элинор. И когда наступило время переодеться к обеду, она перемерила три платья и довела до слез своих служанок, прежде чем взяла себя в руки, успокоила Гертруду и Этельбург, сняла с себя все драгоценности, которые она сдуру нацепила, и села, чтобы успокоиться и подумать. Но времени для размышлений оставалось мало, а дел для завершения – много, поэтому Элинор вошла в зал, все еще толком не зная, что сказать и как поступить. Но все ее приготовления и сомнения оказались напрасными: сэр Саймон уехал и не пришел к обеду. Первый прилив облегчения сменился приступом ярости. Брови Элинор резко взметнулись вверх. – Как? Уехал, не сообщив мне? Куда? – спросила она таким голосом, который заставил леди Гризель отпрянуть в сторону, а доблестного смотрителя даже слегка отступить. – Уехал верхом. На охоту, – ответ сэра Андрэ был таким спокойным и бесстрастным, что это остудило гнев Элинор. – Ах, – она сделала жест рукой в воздухе.– Снова он сует нос в мои дела, когда меня нет рядом. Сэр Андрэ поперхнулся. Смотритель повернулся и взглянул на него. Казалось, его взгляд вопрошал: почему наша госпожа обращается с этим человеком, как с рабом? Элинор, поняв по лицу сэра Андрэ, что не годится так унижать сэра Саймона, поспешила исправить положение. – А впрочем, почему бы и нет? Он знает толк в военных делах и, если королева назначила его моим опекуном, пусть действительно охраняет меня. – Но ведь днем он имеет право быть свободным, моя госпожа, – заметил сэр Андрэ. – Да, конечно, – с легким сердцем согласилась Элинор.– Я ведь и сказала, что ничего не имею против того, что он отправился на охоту. И она продолжала беседу, больше не вспоминая о сэре Саймоне. Казалось, она уже забыла о нем, но сэр Андрэ знал, что это не так, хотя и восхищался ее искусной игрой. Элинор казалась глубоко заинтересованной в делах Кингслера, о которых ей рассказывал смотритель замка. А тот, ничего не зная об утреннем инциденте, твердо верил в искреннее желание Элинор узнать о делах поместья больше, чем это мог выяснить Саймон. Будучи преданным и верным слугой, он тщательно излагал все факты, которые, как он полагал, будут полезны его доброй и милой госпоже. «Ну, с меня довольно», – решила Элинор и сразу же после обеда удалилась на женскую половину. Но она была слишком взволнована, чтобы заниматься шитьем или чтением. Жить в своем доме в Лондоне! Конечно, это то, что ей необходимо! Увлеченная этой идеей, Элинор провела весь вечер и остаток ночи, сверяя и записывая все, что имелось в наличии из мебели, и, составляя список того, что нужно было еще приобрести, чтобы обставить новый дом. Если бы только ей удалось уговорить королеву! Ведь Элинор уже заранее знала, что не сможет привыкнуть к роли одной из многих в толпе дам знатного происхождения. Да к тому же практически невозможно будет остаться с сэром Саймоном наедине при дворе, где везде глаза и уши, а если это и удастся, то будет трудно не выдать своих чувств. Мысли Элинор внезапно оторвались от записей, которые она вела. Ее рука застыла над бумагой, где она написала «две пары стульев с подушками». – Я, наверное, никогда не допишу это, – произнесла она вслух, рассерженная ходом своих неуправляемых мыслей, и вдруг, взглянув на написанное, громко рассмеялась. Там вместо того, чтобы записать «красного цвета» после слова «подушек», было записано четкими крупными буквами «САЙМОН». Смех принес облегчение. Ярко вспыхнувшее чувство, как предвестник грозы в пылающем зареве заката, сменилось теплым, мягким отблеском восходящего солнца на горизонте. Ничего не надо делать – теперь Элинор была в этом уверена. Сначала нужно узнать настроение и обстановку при дворе. А уж потом, если это чувство настоящее и станет еще сильнее, она найдет путь, как достичь своей цели. Раньше ей всегда это удавалось. Так почему же она потерпит неудачу на этот раз? Так думала Элинор, а Саймона мучили другие мысли. Он выехал из Кингслера, его сквайр и рыцари следовали за ним, но он, как раненый зверь, искал уединения, словно это могло бы принести ему облегчение, хотя он понимал, что никакое уединение не излечит его боль: стрела, ранившая его, не убивает, а приносит только мучительные боль и страдания. Как и старые раны, которые были у Саймона, эта новая останется с ним, причиняя боль всякий раз, когда до нее дотронешься. Они ехали верхом, вспугнув стаю диких уток, но Саймон даже не заметил этого. Всадники с недоумением посмотрели друг на друга. Они были озадачены поведением своего господина. Многие из них уже давно служили у Саймона и видели своего господина и в добром здравии, и в болезни, разгневанного и усталого, иногда близкого к отчаянию от тех пороков, которые он обнаруживал в людях. Но сейчас они не видели причин для расстройства. Визит прошел как праздник: доброжелательный, радушный прием, отличная еда, развлечения, честные люди с честными намерениями. И только Иэн де Випон, сквайр Саймона, понимал, в чем тут дело. Он страдал той же болезнью, имя которой – Элинор, и провел немало бессонных ночей с ее образом перед глазами. Он не ревновал к Саймону. Для него Элинор была такой далекой звездой, что он даже не пытался дотянуться до нее. Хотя ему было почти столько же лет, как и Элинор, он испытывал к ней такое же чувство, как Саймон в свое время, 25 лет назад, испытывал к королеве: восхищение и обожание. Поэтому эта сладкая боль, которую испытывал Иэн, была сродни радости. Однако для Саймона это уже не было обожанием. Прежде всего, невозможно было просто обожать Элинор, которая заставляла его сначала смеяться, а затем приводила его в ярость, что никому не удавалось вот уже 20 лет, а затем вновь заставляла его смеяться. Элинор не была богиней, которую обожают, она была женщиной, которую любят. Во-вторых, она не была недосягаема. Если бы он пошел на компромисс со своей честью, нашлись бы способы, которыми он смог бы добиться ее. Один из самых простых и доступных – это то, о чем его предупреждал сэр Андрэ, то, что уже пытались сделать другие. Он мог бы взять Элинор силой, увезти ее в один из самых отдаленных замков, найти священника и заставить его обвенчать их, а затем у них бы родился ребенок. Несомненно, Ричард будет слишком занят подготовкой к крестовому походу, чтобы обращать внимание на такие вещи и начать преследование одной из своих подопечных, хорошо зная человека, который будет преданно служить ему. Он установит огромный штраф, заберет все деньги из доходов Элинор – и примет свершившийся факт. Саймон со стоном вздохнул, а затем резко засмеялся. Он, конечно, не смог бы жить в ладу со своей совестью, если бы совершил такую грубую измену, такой бесчестный поступок! Так ведь и Элинор не из тех женщин, кто будет пассивной жертвой! Если она не разорвет ему горло руками и зубами, когда он попытается овладеть ею, или не вонзит нож ему в ребра, когда он будет спать после содеянного, она прикажет своим преданным вассалам убить его. Конечно, можно добиться ее согласия. Он ей нравится, а в некоторых вещах она совершенно неопытна для девушки ее возраста и воспитания. Саймон прекрасно понимал, что для Элинор это была не более чем игра, которая была такой явной, открытой и искренней, что это убедило Саймона в ее неопытности Если бы до того, как она будет представлена при дворе всем этим опытным придворным ловеласам, намного моложе и романтичнее его, он смог бы сам овладеть ею, он наверное смог бы завоевать ее любовь. Саймон передернулся от отвращения к самому себе. Старый развратник, преследующий девушку, едва достигшую брачного возраста, чтобы добиться своего, – это уже не входило ни в какие рамки! Позор! Видно, ни один из способов не подходит для него. Что ж, остается только смириться. В конце концов, при дворе они не смогут видеться часто каждый день. Будут же какие-то дела, которые отвлекут его. Ведь эта сердечная боль мучает его, потому что ему здесь нечем заняться. Владения Элинор так хорошо управляются, что ему практически нечего здесь делать. Возможно, он отправится во Францию и примет участие в турнирах. Эта мысль пронзила его и вселила надежду: ведь на турнирах или умирают, или получают богатые земли в награду. Но Саймон решительно отверг и то, и другое. Это большой грех – надеяться на смерть. А мысль о получении в награду богатых владений, чтобы стать достойным женихом для Элинор, не сделала образ старого сатира более привлекательным. Да, видно, не иного выхода. Остается смириться. Когда на следующее утро Саймон и Элинор спустились к завтраку, оба были мрачны. Элинор, занятая своими мыслями, была поражена, увидев покрасневшие глаза Саймона, потухший взгляд и плотно сжатые губы. К сожалению, сэр Андрэ прав, она ничего не сможет сделать для Саймона. Ведь попроси она королеву назначить нового опекуна, это только принесет неприятности Саймону и опозорит его. Если же обращаться с ним, холодно, то это принесет ему еще большую боль, но не убьет совсем его любовь. Кроме того, Элинор не была уверена в том, хочет ли она вообще убить эту любовь. Саймон ел, с трудом проглатывая пищу и отвечая на глупости леди Гризель с привычной вежливостью. Он продумывал разные варианты объяснения, почему они так внезапно отправляются, но пришел к выводу, что ни одно из этих объяснений не удовлетворит Элинор. Поэтому, когда завтрак закончился, Саймон просто встал, поблагодарил смотрителя за гостеприимство, затем повернулся к Элинор: – Моя госпожа, я прошу Вас приказать Вашим людям укладывать вещи. Мы отправляемся в Лондон до заутрени. – В Лондон? – с недоумением спросила Элинор.– Но почему такая спешка? Моя мебель… – Вам временно ничего не понадобится, моя госпожа. Конечно, пока Вы не поселитесь в своем доме, королева разместит Вас при дворе, со своими дамами. – А мои люди? А мои слуги? А сэр Андрэ? Где будут жить они? – Если сэр Андрэ пожелает ехать в Лондон, не смею ему мешать. Однако я не вижу в этом смысла. Вы будете под охраной королевы, да и под моей тоже, если это потребуется. А место сэра Андрэ – в Роузлинде, поскольку, если он уедет, замок останется без хозяина. Если он все же хочет поехать, или Вы настаиваете на этом, несмотря на мои слова, – ну что ж, думаю, он не глупый ребенок и сделает свой выбор. Во всяком случае, он может сам доставить мебель и слуг в Ваш дом. Элинор опустила глаза и закусила губу. Она была слишком хорошо воспитана, чтобы начинать спор на виду у прислуги – особенно спор, в котором она не выйдет победительницей. Саймон тоже рассчитывал на это, и она это знала. – Да, мой господин, – кротко пропела она и подошла к нему, чтобы дать свою руку. Но, как только они сошли с возвышения, она прошипела: – Трус, мерзкий трус, решил воспользоваться ситуацией. – Я не в настроении сегодня пререкаться с тобой, Элинор, – прорычал в ответ Саймон, и на его щеках проступил румянец. Леди Гризель бросилась вперед, чтобы узнать у Элинор, не нужна ли в чем помощь, но сэр Андрэ отвлек ее каким-то вопросом, давая возможность Саймону и Элинор подняться на лестницу и поговорить без свидетелей. Сэр Андрэ не знал, что замышляет Элинор, но увидел, как распрямились плечи Саймона, и решил дать Элинор шанс. Элинор тоже почувствовала, как с приступом гнева в тело Саймона вновь вселилась жизнь. Сначала ее резкий ответ был непроизвольным. Она ведь говорила, что хочет отправиться ко двору, но не понимает, почему нужна такая спешка и суета. Сейчас ей хотелось только одного: вывести Саймона из мрачного состояния. Если не помогает лесть, значит, надо его больнее уколоть. Она намеренно продумала, что бы такое обидное сказать. Если гнев облегчит его боль, пусть себе гневается! Может, перестанет думать о ней! – Вам повезло, что я слишком честно отплатила Вам той же монетой, – сказала она тихо, со злобой в голосе.– Поделом Вам будет, если я заболею каким-нибудь женским недугом, который задержит наш отъезд на неделю. – Женским недугом! – У Саймона от неожиданности перехватило дыхание.– Да я никогда не поверю, что Вам знакомы женские недомогания, которые свойственны дамам кротким, мягким и послушным! – Я тоже кроткая, мягкая и послушная, когда со мной хорошо обращаются, – ответила Элинор, быстро повернулась и побежала по ступенькам, не дав Саймону опомниться. Он застыл на месте, уставившись ей вслед и кипя от злости. Как посмела она сказать, что он плохо обращался с ней! Только потому, что на этот раз приходится считаться с его интересами, а не с ее, как это было раньше! Кроткая, мягкая и послушная! Да, она была послушной, пока он отвечал ей «да» и угождал всем ее прихотям. Она назвала его трусом, мерзким трусом! Да еще не родился такой мужчина, который посмел бы так его оскорбить! А она… Саймон повернулся и метнул свирепый взгляд на сэра Андрэ, который в этот момент быстро и простодушно взглянул вверх, туда, где они стояли. Если бы рядом никого не было, Саймон сказал бы главному сенешалю Элинор, что он думает о том, как они управляются со своей госпожой. Но как бы там ни было, он с трудом подавил гнев и заставил себя пойти во двор замка, чтобы поторопить своих людей. Они должны быть готовы задолго до того, как будет готова Элинор – если она, конечно, тоже поторопится, в чем Саймон не был уверен. «Странно, – подумал Саймон, выйдя во двор.– Земля сухая и светит солнце. Я мог бы поклясться, что шел дождь». Тем не менее, когда Элинор, одетая в дорожное платье и головной убор, спустилась во двор всего за несколько минут до заутрени, у Саймона было такое чувство, что она задержала отъезд на несколько часов. Элинор, прощаясь, нежно поцеловала и обняла и смотрителя, и сэра Андрэ. Саймон же, напротив, попрощался с ними несколько натянуто, чем привел в беспокойство смотрителя, который поинтересовался у сэра Андрэ, чем он мог так обидеть королевского опекуна. – Ничем, – ответил сэр Андрэ, улыбаясь.– Абсолютно ничем. Просто они вновь разошлись во мнениях с моей госпожой. Это не имеет к вам никакого отношения. Леди Элинор знает, что делает. Саймон будет защищать ее интересы так же преданно, как и я. ГЛАВА СЕДЬМАЯ Итак, Элинор добилась своего – ей удалось вернуть Саймона к жизни, и теперь, сидя в седле и направляясь в Лондон, она хотела забыть о враждебности и больше не собиралась выпускать коготки. Ведь она хотела поехать ко двору – и вот она в пути. Конечно, Элинор не питала особых надежд на то, что королева позволит ей жить в собственном доме, по крайней мере, сначала, а там – как знать! Она согласилась с тем, что сэру Андрэ лучше остаться и присмотреть за владениями, особенно за теми, в которых управляют смотрители, и была благодарна Саймону за то, что он так удачно подвел черту в этом деле. Ведь Элинор просто не представляла, как сказать сэру Андрэ, что он остается, и при этом не обидеть его! – Должно быть, замок королевы огромен, – начала Элинор вежливо, но с живым интересом.– Как же я буду там ориентироваться? – Служанки будут сопровождать Вас, – холодно ответил Саймон. – Да, конечно, в Большой Зал или в гардеробную, или в покои королевы, но как я найду своих рыцарей, если захочу послать весточку сэру Андрэ, например, или моих конюших, если захочу поохотиться или прогуляться верхом? – Каких рыцарей? Каких конюших? – спросил Саймон. Элинор прищурилась: – Тех, которые едут за нами. Разве Вы их не заметили? – Вы им тоже приказали ехать? – зарычал Саймон.– Ну что ж, невелика беда, сейчас я отправлю их назад. Пока Вы будете находиться при дворе королевы, Ваши люди Вам не понадобятся. – Вы что, меня за дурочку считаете? Я отлично помню, что дедушка, отправляясь в Лондон, всегда брал с собой своих людей и слуг. Внезапно она вновь прищурилась: – Если Вы отошлете их назад, я никуда не поеду! Разве что заткнете мне в рот кляп и привяжете к лошади! А если Вы попытаетесь это сделать, обещаю Вам кровавую битву. Мои люди не потерпят такого вольного обращения со своей госпожой. Немного успокоившись, она добавила: – Саймон, что все это значит? Ты же знаешь, что без моих верных и преданных слуг я буду чувствовать себя просто беспомощной затворницей, а мне это совсем не нравится! «Еще одно оскорбление», – думал Саймон. Она даже не думает о том, что именно он, и ни кто иной, не позволит ей чувствовать себя затворницей и тем более не допустит, чтобы ей причинили зло. – Ну, хорошо, – проворчал он.– Но королева не придет в восторг от этого, когда узнает, сколько будет стоить их содержание. Но, впрочем, мне все равно. Слава Богу, у Вас скоро появится муж, который будет выполнять все Ваши капризы. Святая Дева Мария! Сжалься над несчастным! Я ему не завидую. – Муж? – выпалила Элинор.– Откуда ты это взял? – Это всем известно, что богатых наследниц выдают замуж по воле короля. – Да, королева рассказывала мне о двух девушках по имени Изабель и о других, которых вскоре выдадут замуж. Но только не меня! Мне обещала королева! От неожиданности рука Саймона, в которой он держал поводья, так сильно натянула их, что лошадь встала на дыбы. – Обещала королева? – Саймон выглядел таким ошеломленным, что Элинор хихикнула. – Так что тебе не удастся так легко отделаться от меня, – засмеялась Элинор, вытирая слезы радости с глаз, – и придется быть моим опекуном еще не один год. Королева сказала, что король не станет выдавать меня замуж, пока доходы от моих владений будут поступать в королевскую казну. – Но как? – спросил Саймон на одном дыхании, чувствуя, как бьется его сердце.– Как же она могла дать тебе такое обещание? – Я же тебе только что сказала! Ты хорошо понимаешь, что пока я не замужем, мои доходы идут в казну. Но, кроме того, я думаю, королева поверила, что я проткну ножом сердце нежеланного мужа, если он будет недостоин меня. А если мой нож будет слишком короток, найдется много других, длиннее и острее, чтобы завершить работу. Элинор подъехала ближе и положила свою руку на руку Саймона: – Саймон, я не такая уж беззащитная в этом холодном мире. Дедушка позаботился об этом, и на это у него ушло десять лет. – Твои вассалы, конечно, захотят защитить тебя, но ведь они не смогут противостоять силам королевства. – Конечно, нет, но я не думаю, что в этом будет необходимость. Королева меньше всего хочет затевать малую войну с моими рыцарями из-за того, что мне не понравится муж, которого мне выберут. Это ей не нужно, особенно сейчас, когда лорд Ричард готовится к крестовому походу. Более того, она сама не хочет выдавать меня замуж, предпочитая, чтобы мои деньги оседали в сундуках королевской казны. С теми девушками по имени Изабель все по-другому. Они уже давно находились под опекой короля, и боюсь, что их опекуны не были – такими честными и благородными, как ты. Подданные умоляли избавить их от алчных опекунов, и лорду Ричарду пришлось исправлять ошибки своего отца. – И тебе все это рассказала королева? – изумился Саймон. Да уж, ей не откажешь в удовольствии поболтать, вынося сор из избы. – Да, потому что она хотела рассказать мне о чем-то другом, касающемся лорда Ричарда, но не отважилась. О чем-то, что лежит тяжелым грузом у нее на сердце. Сначала я думала, что это – о крестовом походе, но королева довольно охотно делилась своими опасениями по этому поводу и даже рассказала, как она была на волосок от смерти в том ужасном путешествии. Но что-то… Элинор вопросительно взглянула на Саймона. – Ради Бога, Элинор, не спрашивай меня ни о чем! – взмолился тот.– И вообще не думай об этом! Ослепни! Оглохни! Онемей! Элинор широко раскрыла глаза от удивления. В голосе Саймона явно сквозили боль и непритворный страх. То, что мучило королеву, было, видимо, сильнее и страшнее той проблемы, связанной с леди Элоиз, о которой ходило столько слухов. Элинор решила спросить Саймона о леди Элоиз, но передумала. Мужчины порой бывают слишком щепетильны в некоторых вопросах, а такой интересный предмет для разговора – был ли действительно старый король отцом ребенка невесты своего сына, с которой тот был обручен, – потребовал бы от Саймона всей его деликатности в обсуждении этой щекотливой темы. Лучше ей спросить об этом у женщин, которые проще смотрят на такие вещи. Но, когда они приехали в Лондон, и Элинор устроилась в комнатах, где жили все дамы знатного происхождения, находившиеся под опекой королевы, она засомневалась, получит ли ответ на свои вопросы. Она пыталась прислушиваться к оживленным разговорам вокруг, но в них не было ни слова правды. Для Элинор было не так уж важно узнать что-нибудь об Элоизе, она хотела разобраться и понять, откуда дует ветер, кому можно доверять, а кому – не очень. Ведь если женщины не хотят рассказывать об Элоизе, вряд ли можно добиться от них еще каких-нибудь сведений. «Набитые дуры», – думала о них Элинор с раздражением. Но позже, когда она проанализировала свои действия и поступки, то признала, что, возможно, придворные дамы лгали ей и делали тупые глаза не оттого, что ничего не знают, а просто потому, что не доверяют ей. – Я глупа, – призналась она себе.– Саймон ведь предупреждал меня. Однако ее переживаний по этому поводу хватило ненадолго. Элинор стала себе на уме, не забывала держать себя поскромнее с теми дамами, кто был выше ее по положению, хотя они и жили, в отличие от нее, на пособие. Но стена недоверия не рухнула, отчасти потому, что Элинор произвела на них плохое впечатление, показав, как мастерски умеет управляться с тем, что считала своим основным делом в замке. Все началось довольно невинно. Однажды она достала маленькую расходную книгу, заточенное перо и заткнутый пробкой рожок с чернилами со дна одной из корзин, в которых находились ее вещи. Обеденным ножом она аккуратно отрезала лист пергамента и написала записку. Одна из юных дам слегка приоткрыла рот от удивления. Элинор не обратила на это никакого внимания, но подумала, что ее умение писать наверняка вызовет определенные толки. Она послала Гертруду за пажем. – Как тебя зовут? – ласково спросила Элинор белокурого мальчика, который поклонился ей. – Гийом, моя госпожа. – Скажи, Гийом, а ты знаешь, где размещены рыцари? Мальчик недоуменно посмотрел на нее, и, если Элинор была бы более внимательной, она бы поняла, что этот взгляд был как бы предупреждением о том, что она спрашивает о чем-то необычном или запрещенном. Но она так устала и была в смятении, что не обратила на это никакого внимания, и мальчик просто ответил «да». – Хорошо. Тогда ступай туда и найди людей леди Элинор Дево. На них одежда красного и желтого цвета, а на моем флаге изображен красный корабль на желтом фоне. Найди начальника моего отряда. Его зовут Бьорн Фишерман. Скажи ему, что я велела послать человека с этой запиской к сэру Андрэ, в замок Роузлинд. Наступило молчание. Элинор поняла причину только тогда, когда Изабель, с острыми чертами лица и темными волосами, ехидно заметила: – Никому не разрешается отправлять послания из Тауэра. – А почему? – наивно спросила Элинор. – Я не собираюсь обсуждать приказы королевы. Элинор не понравился тон, которым это было сказано, и она повернулась к другой девушке, с более светлыми волосами которая смотрела на нее широко раскрытыми от страха глазами. – А как же мне тогда передавать приказы моим вассалам? – А разве Вы отдаете им приказы? – спросила Изабель де Клер, графиня Пемброкская и Стригулская, печальным, слегка прерывистым голосом. Задетая выпадом темноволосой Изабель, Элинор ответила, не подумав: – Конечно, я приказываю им. Хорошая же я буду госпожа, если мои люди не будут повиноваться мне. Продолжая честную игру и желая поддеть обидчицу, Элинор усмехнулась и добавила: – Иногда мы даже спорим с сэром Андрэ, но я всегда выхожу победительницей. – Возможно, поэтому нам и не разрешено отправлять послания, – парировала Изабель Глостерская, злорадно улыбаясь при мысли о том, что теперь появилась новая пища для разговоров. На какое-то мгновение в глазах Элинор, да и в глазах Изабель де Клер, застыл страх. Ее вдруг охватило чувство, что стены тюрьмы смыкаются над ее головой, несмотря на все ее старания. Но воспоминания о большой и сильной фигуре Саймона, укутанной в изысканный серый плащ, о его мужественном и честном лице избавили ее от этого страха. – О, да, – вздохнула она притворно, – да, я понимаю. Но в моей записке нет ничего, что бы вызвало возражения королевы, только то, что мы благополучно прибыли, – сэр Андрэ так волновался – и просьба прислать мне сундук с тканями, чтобы сшить новые платья. Я ведь так отстала от моды. Элинор вновь повернулась к пажу: – Гийом, ты знаешь сэра Саймона Леманя? Нет? Ну, неважно. Я уверена, ты знаешь Вильяма Маршала. Из горла Изабель де Клер вырвался сдавленный вздох. Элинор оглянулась и посмотрела на нее. Девушка схватилась за горло, а лицо ее залил густой румянец. Из соображений воспитанности и вежливости Элинор вновь обратила свое внимание на пажа, чтобы дать возможность Изабель прийти в себя, но что-то скребло у нее на душе и не давало ей покоя. Может, это и есть образец поведения кроткой и послушной женщины, как говорил ей Саймон? – Узнай у Вильяма Маршала, где сэр Саймон, и передай ему записку. Скажи сэру Саймону, чтобы он проследил за тем, чтобы сэр Андрэ получил мое письмо. И еще скажи ему, что я посылаю эту записку ему, потому что мне было сказано, что мне не разрешено самой посылать послания. Ты меня понял? – Да, моя госпожа. – Хорошо, ступай. И – спасибо тебе. Элинор посмотрела вслед удаляющемуся пажу и повернулась к Изабель де Клер: – Вы хорошо знаете сэра Саймона? – спросила она совершенно невинно, подавляя в себе странное желание выцарапать ее прекрасные глаза. – Нет, не очень, – пробормотала светловолосая девушка, еще больше краснея. Изабель Глостерская противно хихикнула: – Ее заставило покраснеть другое имя. Конечно, она не так хорошо знает и Вильяма Маршала, но надеется узнать его получше в скором времени. – Замолчи, Изабель, – сказала девушка, глаза ее при этом наполнились слезами.– Я ни на что не надеюсь и выйду замуж за того, кого выберет мне король. Элинор открыла, было, рот, собираясь сказать им, что уж она-то, Элинор из Роузлинда, выйдет замуж не за того, кого выберут ей, а за того, кого выберет она сама, и что у Изабель де Клер должно быть достаточно мужества, чтобы поступить так же, но она вовремя спохватилась. Конечно, она не понимала и не одобряла того смирения, с которым Изабель де Клер принимала чужие решения своей судьбы. Но скажи она об этом открыто, то только навредила бы себе. Она и так уже достаточно наделала глупостей, и девушки осторожничают с ней, за исключением, пожалуй, этих двух по имени Изабель, которые, будучи богатыми и влиятельными, не боялись пагубного влияния Элинор. Ну что ж, придется довольствоваться их обществом! По крайней мере, она попытается выудить у них хоть что-то из придворных сплетен, не забывая о том, что творится в мире. Обе Изабель являли собой полную противоположность Элинор, и она с отвращением думала о той нежной и смиренной женственности, которая была свойственна им и о которой ей постоянно твердил Саймон. А, впрочем, нет – не постоянно, а только тогда, когда они расходились во мнениях. Внешне Изабели были олицетворением покорности, мягкости и послушания. Изабель де Клер на самом деле и была такой. Она казалась достаточно умной, но, по мнению Элинор, ее не научили как пользоваться своим умом – несмотря на то, что Изабель де Клер была более знатной дамой, чем Элинор, она была совершенно неопытна в делах управления хозяйством. Она нравилась Элинор, но вызывало легкое раздражение то, как легко обстоятельства сломили ее дух. Изабель Глостерская, напротив, представляла собой совершенно иной сорт меда, который Элинор не пожелала бы отведать ни за что на свете. Те же обстоятельства, которые сломили Изабель де Клер, сделали Изабель Глостерскую хитрой, скрытной и жестокой. Вдобавок Элинор выяснила, что та зла и глупа, а это очень опасное сочетание. Изабель де Клер не сплетничала, потому что это само по себе плохо, Изабель же Глостерская не могла прожить и дня, не посплетничав, и каждое ее слово было наполнено таким ядом и злобой, что это сразу бросалось в глаза. Тем временем паж, посланный Элинор, отыскал Вильяма Маршала, а через него и Саймона. Увидев Саймона, паж почтительно поклонился: – Леди Элинор Дево…– начал он. – Нет, только не это! – взревел Саймон.– Что еще она успела натворить? – Она послала записку. – Кому? – закричал, вскакивая, Саймон. Вильям с открытым от изумления ртом уставился на друга. Ему приходилось и раньше видеть Саймона взволнованным при получении известия об измене или восстании, но чтобы так волноваться! Это было не похоже на Саймона. – Что с тобой? Что тебя взволновало? – Леди Элинор волнует меня – вот что, – огрызнулся Саймон в бешенстве.– Ну же, паж, не тяни, говори, в чем там дело. Паж казался смущенным и растерянным: – Я не знаю. Герцогиня Глостерская говорила о какой-то неприятности, но, кажется, леди Элинор не испугалась. – Вот видишь, – начал, было, Вильям, – ничего не произошло. Саймон устало опустился на стул. Замешательство пажа явно указывало на то, что он не был послан разгневанной королевой или рыдающей от горя Элинор. Видимо, прав Вильям, дело было не таким уж срочным. – Она не испугалась, – горько поведал он Вильяму, прерывая его.– Да она испугается только тогда, если вдруг перед ней внезапно появится огнедышащий дракон. Ну, давай, паж, рассказывай дальше. – Леди Элинор дала мне это письмо и велела, чтобы оно было отправлено сэру Андрэ, в замок Роузлинд. Она велела передать письмо Вам, потому что ей не разрешено самой отправлять письма. – Это еще что за новости! – Саймон обернулся и посмотрел на Вильяма.– Что это значит? – спросил он тоном, предвещающим грозу. – Тихо, тихо, – успокоил его Вильям.– Должно быть, это очередные женские глупости. Лично я не отдавал такого приказа, в этом могу тебе поклясться. – Элинор не подвержена женским глупостям, – заметил Саймон, принимая лист пергамента с запиской из рук пажа.– Хорошо, мальчик. Можешь идти. Саймону пришла в голову мысль, что Элинор задумала очередную шалость. Ему необходимо прочесть эту записку, но вдруг она запечатана? Ага, нет. Отлично. Он быстро пробежал глазами несколько строчек и молча передал записку Вильяму. – На, читай. Здесь нет ничего, что Элинор хотела бы утаить. Просто я знаю, что она не из тех, кто будет просить кого-либо сделать что-нибудь для нее, если она сама в состоянии сделать это. Значит, кто-то уверил ее в том, что посылать письма запрещено. Вильям, а не думаешь ли ты, что королева могла отдать такой приказ в отношении подопечных короля? На минуту лицо Вильяма застыло, как будто он нарушил клятву, но затем он продолжал более уверенно: – Даже если и так, то это не имеет никакого отношения к Элинор. Может, хватит об этом? Лучше вернемся к тому, о чем я говорил тебе до этого: я не вижу, как нам избежать неприятностей. Я надеялся, что со смертью старого короля и молодого Генриха наследники перестанут рвать друг друга на части. Да не тут-то было. Они одержимы, дьяволом, эти Анжуйские. Саймон засмеялся: – Ты хочешь сказать, что веришь во все эти сказки о том, что бабушка королевы была ведьмой и вылетела из окна церкви, когда… – Я верю в то, что бабушка королевы была гадюкой, и не сомневаюсь, что мать старого короля была одержима дьяволом. Никогда не видел я такой семейки! Никогда! Разве это нормально, что сыновья идут против отца и хватаются за оружие, чтобы растерзать его! – Они ведь уже рождаются правителями, – заметил Саймон, – и никто не хочет уступать другому. Но этого не скажешь о Ричарде. Он согласен на то, чтобы Джон правил теми землями, которые принадлежат ему, но ни на йоту не уступит того, что принадлежит ему самому. Но в одном я уверен – в Ричарде нет злобы. Вильям схватился за грудь, – его еще мучили боли: – Злобы? О чем ты говоришь? Они все одержимы такой жаждой власти, что все остальное бледнеет перед этим. Я видел их всех, и живых, и мертвых, и убедился: каждый так отчаянно стремится к власти, что готов даже на подлость. Все это было правдой. Саймон тоже видел все это, и для него не было открытием, что все в династии Генриха Плантагенета были одержимы жаждой власти. И он, и Вильям пытались так нести свою службу, чтобы, выполняя разумные, а иногда и не очень, приказания своих хозяев, не нарушить клятвы и не запятнать честь. Но что-то появилось в голосе Вильяма, чего раньше Саймон не замечал, – какой-то необычный оттенок горечи. Саймон откашлялся: – Слушай, Вильям, не хочу совать нос в твои дела, но я чувствую – что-то тебя тревожит. Если я могу… – Нет, ничего. Неужели ты думаешь, что я бы не решился попросить тебя о помощи? Просто тут такое дело, что никто не может мне помочь. Это все в руках короля, мне же только остается уповать на его благоразумие. Вильям тяжело вздохнул и раздраженно потер грудь. – А знаешь, – продолжал он нарочито небрежно, – королю Генриху было довольно трудно держать людей В повиновении, особенно в последние годы. Он сомневался в каждом, даже в тех людях, преданность которых была проверена в боях. – Я знаю, – ответил Саймон сухо. – Да, я помню, как он был недоволен тобой. Мне, слава богу, не пришлось оспаривать его волю. По правде сказать, мне и не пришлось делать того, что не позволяла мне моя честь. В одном я сделал послабление, и за это презираю себя. Когда король предложил мне награду, я не смог отказаться. Почему она достанется другому, который примет ее как само собой разумеющееся, а может, еще и будет плохо с ней обращаться! Я, по крайней мере, был верен и предан. – Не глупи и не оправдывайся. Уж кто, как не ты, имеет полное право на награду? – Да, но… но эта награда – самое большее, что можно пожелать. Он… он предложил мне руку и земли Изабель де Клер. На мгновение Саймон потерял дар речи. Ситуация, в которой оказался Вильям, так напоминала его собственную, что у него внезапно свело все внутри. Нет, они не были настолько похожи. Вильям пользовался большим влиянием у богатых баронов всей Англии, и вполне резонно, что король решил заплатить Вильяму за его преданность такой наградой. Более того, Вильям был моложе Саймона на десять лет, а Изабель де Клер была на два или на три года старше Элинор. Да, их ситуации были не очень схожи. – В том, что ты желаешь этого, нет ничего предосудительного, – спокойно сказал Саймон.– Я слышал, что лорд Ричард награждает тех рыцарей, которые верой и правдой служили старому королю. Так что же ты волнуешься? Конечно… – Да, он говорит, что отдаст ее мне. Но, когда я ехал к нему с сообщением о смерти его отца, мы встретились на дороге, и он обвинил меня в том, что я пытался убить его. Я рассмеялся ему в лицо и сказал: неужели он думает, что я не смогу отличить лошадь от всадника? – Ты рассмеялся ему в лицо? – с тревогой спросил Саймон. Если Ричард воспринял это, как обиду, Вильяму не миновать беды. – У меня тогда было очень тяжело на сердце. Ведь больно видеть, как человека, которому ты так долго служил, затравили до смерти. Но я думаю, лорд Ричард не обиделся, он сам признал, что когда я убил под ним лошадь в том бою, то мог бы с таким же успехом убить и его самого. Но он простил меня и сказал, что я заслуживаю награды за преданность его отцу. – Ну, и… – Ну, и я сразу взял быка за рога и рассказал ему об обещании, данном его отцом. Когда король Генрих обещал мне леди Изабель, я взял за правило видеть ее и разговаривать с ней. Она спокойная, мягкая, кроткая и спокойная женщина. Я буду ей хорошим мужем. В моих руках и она, и ее земли будут в безопасности. Но я сказал об этом Ричарду совсем не из жадности. – Вильям, Вильям, если бы ты был жадным, то с твоими возможностями ты бы давно был бы уже богат, как Крез. Если Ричард сказал тебе какую-нибудь грубость, не принимай ее так близко к сердцу. Саймон покачал головой: – Конечно, от меня ты никогда не услышишь подобного, – добавил он, отводя взгляд в сторону, чтобы скрыть свою горечь.– Но ты что-то темнишь и скрываешь что-то от меня. В чем же дело, хотел бы я знать? Оба короля пообещали ее тебе, а ты волнуешься. – Да, но больше об этом не было сказано ни слова. А позже я случайно узнал, что, до того, как пообещать ее мне, Ричард уже пообещал выдать ее за Болдуина Бетунского. – Но ведь Болдуин…– начал Саймон, но замолчал, так как Вильям сильно сжал его руку. – Не надо, Саймон. Так всегда происходит – кто имеет, тому и достается. У Болдуина – имя, положение и огромные владения. Откуда мне знать, вдруг леди Изабель предпочтет его? – Если и так, то это будет результатом полного неведения. Ведь она просто не понимает, что для нее лучше всего быть выданной замуж за тебя, а не за этого…– губы Саймона скривились, как будто он съел что-то кислое. – Я тоже так думаю, но как сказать ей об этом? – Вильям стукнул кулаком в ладонь от отчаяния.– И как мне узнать, что ей советуют другие? Если ее вынудят сказать «да» Болдуину, у короля будет причина, чтобы найти мне другую невесту, возможно, не такую богатую. Он оторвал свой взгляд от рук, уставился на друга и воскликнул: – Ради бога, Саймон, не принимай это так близко к сердцу. Я не нарушу своего слова. Я знаю: иногда королям приходится поступать так, что в глазах других людей это выглядит бесчестно. Выражение ужаса на лице Саймона не было вызвано страхом того, что Вильям может взбунтоваться. Элинор! Элинор могла стать заменой Изабель де Клер! «Ну и глупец же ты!» – сказал себе Саймон. Кто же лучше защитит Элинор, как не Вильям! Ни у одной женщины еще не было такого благородного и доброго мужа. Это правда, но, с другой стороны, просто нелепо. Вильям и Элинор доведут друг друга до бешенства. Вильям был хорошим человеком во всем, но он не был таким отходчивым, как Саймон, и он никогда не любил королеву. – Пожалуй, я смогу чем-нибудь помочь тебе. Я попробую сказать о тебе только хорошее и выразить сомнения по поводу Болдуина как подходящего кандидата в мужья, – задумчиво произнес Саймон. Кажется, он нашел выход. У него появилась идея, которая должна сослужить хорошую службу и принести благо, а не вред. Ведь если Элинор удалось бы убедить Изабель отдать предпочтение Вильяму, это было бы самым лучшим решением всех проблем. У Изабель будет отличный муж, Вильям получит то, что желал, а Элинор останется свободной. Она недостаточно богата, и у нее нет положения – так что Болдуину она не подойдет. А если его план не сработает, – Саймон сглотнул – если он все-таки не сработает, Элинор придется заставить себя принять Вильяма и выйти за него замуж. – Ты? Но как? Ты хочешь поговорить с леди Изабель? Или с королевой? Королева благоволит к тебе, меня она даже и слушать не станет, а вот тебя… – Конечно, я поговорю с королевой, но это вряд ли поможет, только даст ей понять, как тяжела будет для тебя эта потеря. А убеждать леди Изабель – совсем бесполезное занятие, по крайней мере, для меня. Он может просто оскорбиться тем, что какой-то незнакомец лезет с советами в ее личную жизнь… – Только не Изабель. – Тогда она попросту испугается. Нет, я нашел гораздо лучшего посла.– Саймон помахал запиской, которую все еще держал в руке.– Элинор может уговорить даже осла встать на голову, если она того пожелает. – Твоя подопечная? – спросил Вильям. Саймон кивнул. – Ну, тогда это меняет дело, – с облегчением ответил Вильям.– Скажи ей, что надо сделать, и она передаст Изабель. Саймон озадаченно взглянул на друга: – Скажи ей, что надо сделать! Надеюсь, мой друг ты не пытался до этого использовать какую-нибудь другую женщину в качестве своего посланника? Он внимательно посмотрел на Вильяма и, увидев: как его лицо заливает краска, вздохнул: – Ну, и кто же это был? – Изабель Глостерская… Они одного возраста и давно знают друг друга, и я… – О, боже! – воскликнул Саймон.– Не удивительно, что у тебя ничего не вышло. Совершенно очевидно, Вильям, что ты привык иметь дело с мужчинами. Эта гадюка Глостерская обязательно превратит хорошее дело в плохое, даже если это будет ей невыгодно, – такая уж у нее злобная натура. И еще: никогда не говори женщине, что надо сделать, если ты, конечно, не хочешь, чтобы она сделала наоборот. Саймон усмехнулся. А особенно никогда не говори такой женщине, как Элинор, иначе у тебя уши завянут и сгорят от стыда, когда ты услышишь ее ответ. Теперь был озадачен Вильям. – Я слышал от королевы, что тебе не по душе пришлось это опекунство. Если эта женщина такая мегера… – Она не мегера, – ответил Саймон.– Она просто очень молода и упряма. – В таком случае хороший шлепок пониже спины отрезвил бы ее, да и тебя тоже. Саймон хохотнул: – Я почти готов был так и сделать в приступе ярости, но от этого лучше бы не стало никому. Элинор скорее приставит мне нож к горлу, чем научится смирению и послушанию. Более того, ее вассалы убили бы меня. Да, да, не качай головой. Я говорю на полном серьезе. Мы повздорили в ее замке, и, прежде чем я понял, что происходит, там уже были два ее вассала и вся челядь. – А где были твои люди? – Не волнуйся, я не боялся предательства, да его там просто и не могло быть. Кроме того, Элинор не нуждается в шлепках. Просто она чересчур горяча. Для нее это было игрой – разозлить меня, а потом заставить меня смеяться. Так вот, о нашем деле. Элинор очень сообразительная девушка. Ей только нужно объяснить, в чем суть, и она быстрее найдет, что сказать леди Изабель, чем ты или я. «Да уж!– подумал Саймон.– Легче сказать, чем сделать. Как объяснить Элинор, в чем суть?» И он принялся за осуществление своего замысла. Главное – нужно было найти возможность поговорить с ней наедине. Но ему удавалось только перекинуться с Элинор несколькими фразами. Дело в том, что при дворе в это время года уже почти не выезжали на прогулки верхом – было уже холодно и сыро, как, впрочем, и всегда бывает в июле – начале августа. Да и за обедом в Парадной Зале Белой Башни они не сидели рядом, так как Элинор вместе с другими девушками, находящимися под опекой короля, сидела за особым столом рядом с возвышением, на котором стоял трон королевы, чтобы она могла наблюдать за своими питомицами. Не было возможности поговорить и во время увеселений, на которых выступали менестрели и фокусники. Саймон мог сесть рядом с Элинор, но это могла сделать и дюжина других обитателей замка, а Саймон не испытывал желания посвящать их всех в сердечные дела Вильяма. Даже по вечерам, когда менестрели ублажали королеву и придворных танцами, попытки Саймона не увенчались успехом. Он мог танцевать с Элинор, и он танцевал с ней. Им обоим нравились танцы, но те короткие мгновения, когда сложные танцевальные фигуры то разъединяли, то снова соединяли их на почтительном расстоянии друг от друга, совершенно не располагали к интимной беседе. Более того, Саймону даже не удавалось проводить Элинор в другой зал после танца, чтобы прохладиться или выпить чего-нибудь. Не успевал танец закончиться, как полдюжины придворных кавалеров налетали на нее, как мухи на мед, умоляя о следующем танце. Саймон уже был готов поставить в вину Элинор ее отличное здоровье и молодое тело – ведь она никогда не уставала. У Саймона было намерение заговорить об Вильяме и леди Изабель как бы невзначай, будто он увидел их в том же зале, и это напомнило ему о том, что он собирался ей рассказать, но после трех дней тщетных попыток он сдался и нашел Гийома, пажа, который знал Элинор внешне, и ему не понадобилось бы спрашивать других, как ее найти, чтобы передать записку, что привлекло бы внимание и вызвало кривотолки. Саймон послал его к Элинор сказать, что он просит ее прийти в Королевский сад по делу. Гийом сначала открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал. В конце концов, это не его дело, если сэр Саймон хочет вымокнуть до нитки под дождем, который уже начал собираться. Но погода меньше всего заботила Саймона – ему очень не хотелось вызывать ее на разговор запиской. Ведь если оторвать Элинор от какого-нибудь приятного занятия, она просто примет в штыки всю эту затею, чтобы разозлить его. Однако дело не терпит промедления. Он слышал, что Ричард уже в пути и скоро будет в Англии. На самом деле Саймон недооценивал Элинор. Она никогда не была злобной, разве что острой на язычок, а что касается «приятных занятий», то ей до смерти наскучили эти «светские беседы» и бессмысленное времяпрепровождение. Она бы даже согласилась поработать прачкой, только бы делать что-нибудь конкретное. Поэтому, получив записку, она не заставила себя долго ждать и появилась так быстро, что Саймон даже не успел подготовиться. Он ожидал, что ее возмутит его приглашение, и одним из самых безобидных способов выражения этого возмущения будет опоздание. Вместо этого она выглядела обрадованной и заинтересованной. Даже не отпустила язвительного замечания по поводу черных туч, которые с каждой секундой нависали все ниже и ниже. –Я здесь, мой господин. Надеюсь, ничего серьезного не произошло? –Нет. Нет… э… ничего серьезного. По крайней мере, с твоими людьми и землями. Вместо вопроса Элинор склонила голову набок, словно любопытная птичка, которой интересно узнать, что будет дальше. То, что Саймон так срочно вызвал ее в сад, несмотря на грозу, означало, что он хочет поговорить с ней о чем-то с глазу на глаз. Саймон сказал: по делу, а дела-то никакого и нет. Конечно, от Элинор не ускользнули попытки Саймона остаться с ней наедине, но она намеренно не помогала ему в этом, с любопытством ожидая, что же он предпримет. Но ее несколько удивило его решение так просто вызвать ее. – Я… э, может, присядем? – Саймон указал на каменную скамью под навесом в углу сада.– Надеюсь, моя записка не нарушила твоих приятных занятий. – Саймон, – ответила Элинор, слегка улыбаясь и придерживая платок, – дул сильный ветер.– О чем ты хочешь поговорить со мной? К чему вся эта учтивая вежливость, когда ветер нас сейчас просто снесет? Как всегда, быстро раздражаясь, Саймон уже было открыл рот, чтобы возмущенно ответить, что он всегда вежлив, но проглотил свой ответ, учитывая обстоятельства, и безнадежным голосом ответил: – Я хочу, чтобы ты сделала мне одолжение. – С радостью, – сразу же ответила Элинор. Ее лицо сразу стало серьезным. Она поудобнее уселась на скамью, подоткнув юбки и головной убор так, чтобы ни ветер, ни что-либо другое не отвлекали ее, и превратилась во внимание. То, что Саймон попросил об одолжении, обеспокоило ее, и нерешительность его больше не казалась ей забавной. – Конечно, – вполне искренне уверила она его.– Я буду рада послужить тебе всем, чем могу. – Не совсем мне, – начал Саймон и, ободренный добротой и вниманием в ее лице, просто рассказал ей историю Вильяма. – Не знаю, – задумчиво произнесла Элинор, – очевидно, что Изабель несчастна, но оттого ли, что ее вынуждают подчиниться и выйти замуж за Вильяма Маршала, или по другой причине, я не могу сказать. Саймон, я поговорю с ней, как ты меня просишь об этом, но правильно ли это? Правильно ли то, что я навязываю ей расположение к Маршалу? Ведь она не сможет настоять на своем, более того, ее всегда учили, что покорность, пусть даже неблагоразумная, – сестра добродетели. Поэтому, если ей прикажут, она выйдет замуж за Болдуина. Саймон прикусил нижнюю губу. – А ты не могла бы как-нибудь укрепить ее дух? Даже если она чувствует, что будет проклята за грех непослушания, за гордыню или еще за что-нибудь, чего она боится? В любом случае это лучше, чем выйти замуж за Болдуина. Клянусь тебе, я говорю так не потому, что Вильям – мой друг, и я хочу, чтобы он получил то, чего он страстно желает, а ради самой леди Изабель. – Но… – Как мужчина, Болдуин Бетунский не сможет удовлетворить ни одну женщину, – взорвался Саймон.– И не проси меня сказать тебе больше, потому что я не могу и не хочу. Лорд Ричард и его самый близкий друг Болдуин, который не сможет удовлетворить ни одну женщину, груз на сердце королевы – все эти факты пронеслись в голове Элинор, и она почувствовала, что здесь есть какая-то связь. А нет ли здесь связи и с леди Элоиз? Но тут же вернувшись к более насущным проблемам, она подумала: а что будет предложено Вильяму Маршалу взамен, если Изабель отдадут за Болдуина? Конечно, не Изабель Глостерская. Она недавно открыто хвалилась, что выйдет замуж за последнего оставшегося из династии: Анжуйских, принца Джона, и даже, не колеблясь, расписывала, как она будет править, когда станет королевой, ведь в крестовых походах людей погибнет больше, чем вернется обратно. Даже Элинор покоробила такая откровенность. Так, Изабель Глостерская отпадает. А менее обеспеченные девушки, как бы ни было благородно их происхождение, были недостойны Вильяма. «Значит, его невестой могу стать я!» – вдруг дошло до Элинор. Как только эта мысль пронзила ее мозг, она вспомнила слова королевы о том, что если она убудет вынуждена выйти замуж, ее будущий муж сбудет достойным человеком. Из того, что говорил Саймон, выходило, что королева говорила истинную правду. Вильям Маршал казался достойным любви любой женщины, и он был выше по положению, чем когда-либо сможет стать Саймон. Элинор почувствовала, что Саймон смотрит вверх, и в этот момент брызнули первые капли дождя, забарабанив по листьям над ними. – Я сделаю все, что смогу, – ответила Элинор на просьбу Саймона укрепить дух Изабель и, когда они уже бежали к двери под проливным дождем, добавила: – Раньше я не особенно прислушивалась к тому, что говорит Изабель, но сейчас буду более внимательной. Возможно, я пойму, почему она так печальна. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Элинор не обращала внимания на то, что слышала в комнатах дам, и не пыталась найти зерна истины в кучах отбросов. Не успел наступить вечер, а уже стало понятно, что Изабель успеет выйти замуж и несколько раз стать матерью, прежде чем Элинор сумеет получить правдивые сведения. Возможно, ей надо побыть среди матрон постарше, которые прислуживали королеве? Да, именно так! Это было прекрасным местом для того, чтобы по крупицам отбирать факты и, кроме того, решало проблему скуки. Загоревшись этой идеей, Элинор была готова броситься на поиски Саймона, чтобы поделиться с ним своим блестящим планом, но вовремя одумалась. Она вдруг поняла, что Саймон не только не будет в восторге, а вообще запретит ей это делать. Он просто скажет: «Ты собираешься шпионить за королевой?!» Ну что ж, призналась Элинор в душе, именно так это и называется. Но она тут же решила, что Саймон – просто благородный дурак. Если королеву волнует благосостояние ее собственное, ее сына или даже всего королевства, то почему она, Элинор, не имеет права позаботиться о благе собственном и ближнего! И потом, она ведь не пустая сплетница: от нее никто не узнает о том, что происходит. Будет знать только она, чтобы поступить должным образом. Этим же вечером Элинор предприняла первые шаги к выполнению задуманного. Она откровенно флиртовала с двумя кавалерами, которые просто мечтали о ее обширных владениях, но практически не имели шансов заполучить желаемое. Оба они были младшими сыновьями могущественных магнатов, печально известные легкостью, с которой меняли преданность одному монарху на преданность к другому. Роджер Бигод имел густые черные брови и такие же мрачные амбиции, в чем походил на своего деда. Без сомнения, ему бы нашлось место в огромных отцовских поместьях, но мало кого могла порадовать такая перспектива. Мило де Боуэн больше походил на придворного щеголя: он элегантно одевался, сыпал любезностями, но он ни разу не посмотрел в глаза Элинор, а когда все же смотрел, избегая ее взгляда, рот его становился неприятно влажным и расслабленным. К удивлению Элинор, Саймон никак не реагировал на ее флирт, даже тогда, когда она предпочла танцевать с довольно ухмыляющимся Бигодом, а не с ним. Он натянуто поклонился и отступил, хотя был так переполнен ревностью, что не рискнул открыть рот. Оба кавалера вполне подходили для флирта, подумал он, хотя, с его точки зрения, никто не был достоин Элинор. Повторное использование этой тактики за утренней трапезой не принесло желаемого результата, и, поломав голову над тем, как встретиться с Саймоном, Элинор уже отчаялась что-либо придумать. Но неожиданно она столкнулась с ним у лестницы, ведущей на женскую половину. Прежде чем Саймон успел сердито отвернуться, она схватила его за руку. – Ох, ты как каменный столб, – пожаловалась она, – но именно тебя я хочу видеть больше всего на свете. – С чего это вдруг? Что за причина? – проворчал Саймон, пытаясь высвободить руку. Но Элинор буквально приклеилась к нему: – Твои дела – вот причина, а вернее, дела твоего друга. Идем куда-нибудь, чтобы нас не подслушали. Саймон с недовольным видом, наконец, освободил свою руку, прошел к нише окна и уселся, сложив руки на широкой груди. Элинор встала прямо перед ним. – Я считаю, что мне бесполезно нахваливать Вильяма Маршала перед Изабель де Клер, когда он подпирает стенку как приклеенный, а она не успевает танцевать со всеми охотниками до ее приданого, какие только есть в зале. – Ты что, обвиняешь ее в нескромности? – процедил сквозь зубы Саймон.– Ее поведение – сама невинность по сравнению с твоим, которое я имел неудовольствие наблюдать. – Ага, значит, ты не одобряешь такого поведения, не так ли? А я уж было решила, что здравый смысл покинул тебя. Ну и как, ты уже жаловался королеве на меня? – Я? Выдать твое поведение королеве? Какой же я тогда опекун… И тут до него дошло: – Что ты имела в виду, когда сказала, что здравый смысл покинул меня? – спросил он, повышая голос. – Саймон, – Элинор вздохнула, заметно теряя терпение.– Ты хотел, чтобы королева узнала о том, что Изабель предпочитает Вильяма другим претендентам, разве нет? Но как она узнает об этом? Сама Изабель не может ей сказать. Конечно, ты можешь дать королеве понять, что Вильям хотел бы жениться, и королева поймет, что ты передаешь его желание, но как ты можешь говорить за Изабель? Разве она может хотя бы намекнуть тебе об этом? – Я вообще не вижу смысла говорить о чувствах Изабель. Вряд ли это поможет, так как королева, без сомнения, будет настаивать на том, что Болдуин – наилучшая партия для Изабель. И вообще, если ты хочешь, чтобы королева знала о сложившейся ситуации, как обстоят дела, попроси у нее аудиенции. Тебе она не откажет. Элинор в гневе топнула ногой. – Нет, я, в самом деле, считаю, что ты выжил из ума. Во-первых, если королева поддерживает Болдуина, ее не обрадует мое вмешательство. Более того, если я заявлю, что хотела бы поговорить с ней об Изабель, будь уверен, она окажется слишком занятой, чтобы принять меня сегодня, а завтра найдется другой предлог. Во-вторых… – А я говорю тебе, что это не имеет смысла. Если королева желает видеть Болдуина первым претендентом на руку Изабель, ни твои слова, ни чувства Изабель не играют никакой роли. – Ты к ней сейчас несправедлив. Я не утверждаю, что королева передумает, узнав о чувствах Изабель, но она добра. И она должна узнать то, что ты знаешь о Болдуине. Если она поймет, что Изабель далеко не безразлично, кто ее жених, и что она почувствует себя вдвойне несчастной, если ее вынудят выйти замуж против ее воли, – я считаю, это заставит королеву хотя бы задуматься. Ведь несчастливая женщина может доставить много хлопот. – Может, ты и права, но что-то я не пойму, какое это имеет отношение к тому, что тебе нравятся Роджер Бигод и Мило де Боуэн. – Нравятся? Кому это они нравятся? Они просто опасны. Ты даже не смог предостеречь меня… – Я не смог? Не смог? – буквально прорычал Саймон, вскакивая на ноги и сжимая кулаки.– Ты что, считаешь, я боюсь Бигода или де Боуэна? – Сядь и успокойся, – зашипела в ответ Элинор, толкая его. Если бы она толкала гранитный монумент – эффект был бы тот же. – Ты что, хочешь, чтобы все в замке узнали об этом? Разумеется, я не думаю, что ты можешь бояться любого из этих идиотов. Но слово твое, слово королевского опекуна, будет воспринято как пренебрежение к ним со стороны короля. В этом была горькая истина. Саймон упрямо сжал челюсти. – Ты поступаешь глупо. Ты затеваешь опасную игру. – Нет, если королева проверит мое поведение, а я снова вернусь к девичьей скромности. Саймон покачал головой. У него стоял шум в ушах. Он провел рукой по лицу. Глаза его теперь смеялись. – Ты что, флиртовала с этими типами только для того, чтобы королева сделала тебе замечание, и ты после этого прекратила заигрывать с ними? – Он снова провел рукой по глазам, как бы снимая с них пелену.– Ты сведешь меня с ума своими выходками! – Но, Саймон, – проговорила Элинор примирительно, – в самом деле, в этом есть смысл. Если ты скажешь королеве, что я упряма и не подчиняюсь тебе, а королева поверит этому… – И не без оснований… – Ах, Саймон, это совсем не так! Я всегда послушна тебе, кроме тех случаев, когда ты хочешь, – чтобы мы ввязались во что-нибудь, не думая о последствиях. Ну ладно, не обращай внимания, – быстро проговорила Элинор, видя, как он задохнулся от негодования.– Не затевай спор со мной из-за пустяков. Ты можешь, кроме того, сказать королеве, что не хочешь противостоять Бигоду и Боуэну без ее приказа. Ну, и тогда королева призовет меня к порядку. – Гнев королевы не так легко вынести, Элинор. Я бы предпочел… Она протянула руку и коснулась его щеки, взглянув на него так нежно, что от неожиданности голос Саймона замер, а сердце чуть не остановилось. – Она не разгневается, – сказала Элинор мягко, благодарно улыбаясь за его заботу о ней.– Это всего лишь глупая девичья ошибка – я ведь впервые при дворе. Я сразу же раскаюсь и пообещаю немедленно изменить свое поведение, – и вот тогда у меня будет прекрасная возможность поговорить об Изабель и рассказать, как ее губит ее же собственная скромность. И, между прочим, я тоже так считаю. И почему это Вильям Маршал не танцует с ней и даже не беседует? Она же не может подойти к нему сама! – Он не умеет танцевать. И, как только он пытается завести с ней разговор, обязательно возникает какой-нибудь галантный кавалер и уводит ее танцевать у него из-под носа. – А что мешает тебе? Ты великолепно танцуешь. Ты что, не можешь научить его? – Вильям знает, как надо танцевать, но он не может. Наступила очередь Элинор удивляться:– Что ты имеешь в виду: знает, но не может? Он что, дал клятву не танцевать? – Ну, конечно же, нет. Он сильно пострадал в переделке на корабле. У него сломаны ребра, и он едва может нормально ходить, не испытывая боли, не то что танцевать. – И он ничего ей не сказал? – взвизгнула от возмущения Элинор. – А зачем? Если она испытывает к нему нежные чувства, она будет только переживать за него. А если это не так, она посчитает, что он хочет вызвать у нее жалость. И вообще, он никому не рассказывал, кроме меня, и появился при дворе, как будто ничего не произошло, не желая показывать врагам свою беспомощность. – Но Изабель никому не скажет, а я не сплетница. Что же, теперь, когда мы всё выяснили, я думаю, Саймон, ты прав. Мне лучше самой все рассказать Изабель, а за меня ты не бойся. Только ты должен поговорить с королевой, или я, в самом деле, попаду в беду. Следующие несколько часов Элинор провела, буквально дрожа от нетерпения, гадая, выполнит ли Саймон ее план и не решит ли он в последний момент, что все это нужно делать не так. Из всех переживаний Элинор была только одна польза: Изабель де Клер, заметив, как та выбрала неподходящую по цвету нить, как сделала стежок не там, где надо, вышивая воротник для Саймона, как чертыхалась, исправляя работу, наконец, не выдержала и, подойдя к Элинор, поинтересовалась, не может ли она чем-нибудь помочь. С радостью, ухватившись за так вовремя подвернувшуюся возможность, Элинор воскликнула: – Я вовсе не заслуживаю помощи. Я расстроена, потому что я – бездушная эгоистичная маленькая негодяйка. Я и сама это понимаю, но еще больше сержусь. Изабель, не привыкшая к такой откровенности, была заинтригована. – Вы очень честны, – проговорила она тихо. Элинор побаивалась спугнуть девушку, но вместо этого Изабель подобрала нитку и стала вдевать ее в иголку Элинор. – Вот так будет хорошо, – подбодрила она Элинор. – Только я не хороша для этой работы, – сказала Элинор, криво улыбнувшись.– Зато Вы такая мастерица. Пожалуйста, вышейте этот лепесток за меня, а я Вам все расскажу. И она кое-как, не слишком убедительно, поведала историю о том, как Саймону не удалось присутствовать, хоть он и обещал, в некоем месте – непонятно, правда, в каком – Элинор не сумела придумать ничего подходящего. Однако причина его отсутствия была названа достаточно ясно – Саймон был вынужден провести время с другом, который неважно себя чувствовал. – Не могла же я требовать, чтобы Саймон отказал в помощи и поддержке такому рыцарю, как Вильям Маршал. Этого я и вообразить не могла бы – не настолько эгоистична уж я. Тем более, трудно встретить более прекрасного и милого кавалера, чем Вильям. Вы согласны со мной, Изабель? – невинно спросила Элинор. – Да, разумеется, но что с ним? – Изабель задохнулась от волнения.– Я видела его сегодня, он беседовал с королевой. Элинор притворно прикрыла рот ладошкой: – Ох, мой болтливый язык! Изабель, ведь Вам нравится Вильям? Вы же не захотите навредить ему? – Навредить? Как? Огромные глаза. Изабель наполнились слезами, стройная фигурка трепетала, но голос прозвучал на удивление уверенно. Элинор подумала, что она недооценивала Изабель де Клер. Возможно, если ее правильно направить, она сумеет постоять за себя. – У всех великих мужей есть враги, а поскольку Вильям Маршал неподкупен, у него их более чем достаточно. Разумеется, все порядочные люди уважают его, но есть лицемерные, подлые негодяи. Если хоть один из них узнает, он… Изабель, Вы ведь никому не расскажете? На лице Изабель отразилась борьба чувств: если то, что собиралась рассказать ей Элинор, было тайной, она бы предпочла даже не знать этого. Но, с другой стороны, это касалось Вильяма, и она не могла устоять против соблазна… – Не в моих привычках передавать другим то, что сказано мне доверительно. «Ага, – подумала Элинор, – она неравнодушна к Вильяму. Ну, так пусть же она узнает и поступит так, как сочтет нужным». – Я также не приучена сплетничать, но это то, что, как мне кажется, Вам следует знать, Изабель. Я сама просто не могу не переживать из-за этого, поэтому у меня и сорвалось с языка. Дело в том, что, когда Вильям был в пути, чтобы освободить королеву, корабль попал в шторм, и у него были сломаны ребра. Он не подает и вида, что ранен, но на самом деле, конечно, он не в состоянии ни танцевать, ни ездить верхом. По правде говоря, он еле ходит, и ему даже больно долго разговаривать. – Боже мой! – воскликнула Изабель.– Почему он вообще не лежит в постели? Желая смягчить огорчившее девушку известие, Элинор к месту подсказала: – Он появляется при дворе, чтобы поговорить с Вами, а когда Вы танцуете с другими, он просто любуется Вами. Побледневшее от страха лицо Изабель вспыхнуло от смущения. – Но это несправедливо, Элинор. Вильяму нет надобности танцевать со мной или вообще разговаривать, ведь ему уже обещаны мои земли. Глаза Элинор расширились, когда до нее дошло, как ловко манипулировали Изабель. Сначала дали понять, что Вильяму были нужны только ее земли, потом намекнули, что новый король не одобрил ее нареченного и тем самым дал ей возможность выбирать из других претендентов, и, наконец, ей подсунули Болдуина, подчеркнув, что уж он-то и так богат и не нуждается в ее землях. Но ведь это была беспардонная ложь! Да, Болдуин был богаче, чем Вильям, но зато гораздо более широк в затратах на свой роскошный образ жизни. Но Изабель все это, конечно, не могло прийти в голову. Все это, вместе взятое, а также привычка Изабель к послушанию и должны были привести к исполнению желания лорда Ричарда – чтобы его друг смог воспользоваться состоянием девушки. «Ну, уж нет! – подумала Элинор.– Я должна ей помочь». – Ах, Изабель, Вы же понимаете, что это не так. Я сама не раз наблюдала, как он пытался поговорить с Вами, а Вы отвергали его только для того, чтобы покружиться в танце с каким-нибудь зеленым юнцом. И я сама видела, как он не отрывал от Вас взгляда. – Но почему же он тогда сам не сказал мне, что не может танцевать? Почему он просто не сказал: останьтесь, Изабель? – Да потому, что он благородный человек. Он не хотел, чтобы Вы беспокоились или, что еще хуже, посчитали его слюнтяем, который хнычет над каждой царапиной. И… Изабель, я собираюсь сказать Вам что-то, что может подвергнуть меня и Саймона, да и Вильяма тоже, опасности и привести к суровому наказанию… – Но…– начала Изабель. Элинор заторопилась, игнорируя возражение Изабель. На сей раз ей не избежать знания того, что может быть неприятным. – Так вот, Изабель, есть еще один претендент на Вашу руку, и, если Вы не объявите открыто при дворе, что Вы обручаетесь с Вильямом, то Вы достанетесь в невесты Болдуину Бетунскому. Изабель отвела взгляд в сторону, и Элинор поняла, что она прекрасно осознает свое положение. – Вот Вам и вторая причина, по которой Вильям так сдержан, – продолжала она.– Он опасается, что Вы будете несчастны, если увлечетесь им, а король потребует, чтобы Вы выбрали Болдуина. – Хотелось бы мне верить Вам, – вскрикнула Изабель, заламывая руки.– Хотела бы я вообще знать, чему верить! – Я ничего не знаю о Болдуине Бетунском, кроме того, что Саймон, который относится ко мне с большим уважением и порядочностью, всегда отводит глаза в сторону, когда речь заходит о Болдуине, чтобы я не догадалась по его глазам, что он о нем думает. Я знаю репутацию Вильяма, знаю также, что даже те, кто его не выносит, вынуждены признать, что это – человек чести и не опустится до лжи. Я не заставляю Вас поверить мне, Изабель, – продолжала Элинор.– Вам достаточно пожертвовать одним танцем, остаться рядом с Вильямом и просто спросить, правда ли то, что я сказала. И тут, как бы в награду за свой добрый поступок, Элинор была призвана к королеве, и ей не пришлось выслушивать сомнения Изабель. В покоях королевы все прошло также гладко. Хотя Элинор знала, что ее не накажут чересчур сурово, она думала, что королева устроит ей настоящую головомойку. Должно быть, Саймон превзошел себя, убеждая королеву быть помягче с Элинор. Королева всего лишь напомнила Элинор, что именно она сама отказалась от идеи замужества, и указала на опасность и безрассудство ее поведения. – Ты не так глупа, Элинор, как хочешь казаться, – произнесла королева, в конце концов.– Почему же ты так ведешь себя? – Дьявол ищет жертву среди бездельников, – со вздохом ответила Элинор.– Мне очень жаль, Ваша милость. Я исправлюсь, но… но лучше отправьте меня домой, в Роузлинд. – Отправить домой? – произнесла королева без всякого выражения, но с растущим подозрением. Роузлинд был последним местом на земле, куда бы она отправила Элинор. В тот момент королева была готова убить Элинор за то, что девушка добавила еще одну проблему к тем, что и так обременяли ее. – А как другие мои придворные дамы относятся к тебе? – поинтересовалась королева, используя, как наживку, наименее вероятную причину недовольства, чтобы вызвать Элинор на откровенность. Хотя, конечно, нельзя было исключить того, что Изабель Глостерская и ее приспешницы могут доставить неприятности любому. Но королева была уверена – Элинор не обращала внимания на них. – Ах, нет, – ответила Элинор, – но, знаете ли, мадам, они, в самом деле, истинные леди и привыкли в беззаботному времяпрепровождению. Они умеют заполнять долгие часы чем-нибудь приятным. Я же привыкла быть занятой с утра до вечера. Дома я должна была присматривать за работой прислуги, разбирать жалобы и наказывать, если надо, инспектировать фермы и корабли, вести счета, отправлять распоряжения моим вассалам. Мадам, умоляю, не считайте меня неблагодарной, это совсем не так, но я схожу с ума от скуки. Мне просто необходимо чем-то заниматься. – Моя бедная девочка! – воскликнула королева. Все ее подозрения растворились в волне сочувствия и симпатии к Элинор. Разве сама королева Элинор чуть не сошла с ума от скуки в те первые ужасные месяцы заточения? Конечно, она не была под замком, и с ней нормально обращались. Она располагала такой же свободой, как Элинор сейчас. Но на самом деле, хотя она и научилась заполнять пустые долгие часы и даже сумела наладить отличный сбор сведений, все равно до последней минуты своего заключения она была в тисках изнурительной апатии. – Бедное дитя, – повторила королева.– Мне и в голову не приходило, что ты будешь скучать. Но я не могу тебе позволить уехать до возвращения короля. Ты должна лично присягнуть ему на верность. Кроме того, я знаю, что Саймон посчитает своим долгом сопровождать тебя, а он обязан быть здесь, когда прибудет Ричард. Саймон был воспитателем Ричарда – наставником и телохранителем одновременно, – когда тот был совсем юным. Иногда у них были разногласия, потому что Ричард ведет себя скорее опрометчиво, чем благоразумно. Видишь ли, Саймон не получил того, чего достоин. Крайне необходимо, чтобы Ричард, прежде чем я умру, увидел Саймона глазами взрослого, равного ему по опыту мужчины, а не глазами мальчика. – Сэр Саймон внимателен ко мне, – ответила Элинор тихо, опустив глаза, чтобы не выдать тот интерес, который вызвало у неё последнее замечание королевы.– Я бы не хотела препятствовать его продвижению, но… Хорошо, я постараюсь больше не попадать в неприятности. – Может, тебе почаще выезжать верхом? – предложила королева. – С кем? – вспыхнула Элинор.– И главное, для чего? Чтобы присмотреть гостинцы на ярмарке? Мадам, в гавани Роузлинда пристают крупные суда со всего света, даже из Китая. Я видела разнообразные шелка и пробовала специи прежде, чем они попадали на Лондонский рынок. Что же может заинтересовать меня здесь? Горькое разочарование, прозвучавшее в голосе ее юной собеседницы, вызвало новую волну симпатии, но вместе с тем и разбудило чувство осторожности в королеве. Элинор следует удержать в Лондоне, во что бы то ни стало, но ее надо окружить заботой и вниманием. Хватаясь за первое, что пришло ей в голову, королева спросила: – А ты бы не хотела научиться читать и писать, как я? Она была удивлена, увидев, как девушка выпрямилась и с нотками негодования в голосе произнесла: – Мадам, я не ребенок. Я знаю грамоту с девяти лет! – Неужели? Я не знала об этом, – королева заколебалась, еще больше обеспокоившись. Мгновение она изучала недовольное выражение лица Элинор. Эта юная девушка была опасна только потому, что она не знала, чем себя занять. У нее не могло быть политических претензий, но она могла доставить неприятности, ощущая себя ненужной. «Лучше, чтобы она была у меня на глазах, – решила королева.– Это других может обмануть ее невинный девичий вид, но мало кто знает, как чертовски целеустремленна, может быть эта девушка». Королева подавила улыбку, вспомнив, как расстроен был Саймон, когда просил ее поговорить с Элинор. Он считал, что женщине легче управиться с этим своенравным ребенком. Теперь она позволила себе улыбнуться: да, она постарается, чтобы у Элинор больше не было свободной минуты. – Элинор, как ты посмотришь на то, чтобы стать моим писцом? – Вашим писцом? О, мадам, я с удовольствием, но… но я не знаю латыни. Мне очень жаль, но… – Латынь не понадобится. Если ты будешь понятно писать на французском, этого будет вполне достаточно. «Мой план сработал, – подумала Элинор, – и намного лучше, чем я могла мечтать!» Импульсивно она преклонила колени и поцеловала руку королевы. – Мадам, я так благодарна Вам. Спасибо, Ваше Величество. Вы спасли меня от черной скуки, которая чуть не поглотила меня полностью. Я буду верно служить Вам, клянусь! – Твоя работа будет долгой и трудной. У тебя совсем не останется времени кокетничать с кавалерами, – поддразнила ее королева. – Бедные кавалеры! – воскликнула Элинор и рассмеялась.– Нет, у меня будет достаточно времени на это. Вы же всегда присутствуете при вечерних развлечениях. И я смогу воспользоваться этим, чтобы повеселиться. Но на деле это было не так легко, потому что королева быстро нашла, чем Элинор должна заняться сразу же. Однако Элинор понадобилось гораздо больше времени, чем она рассчитывала, на то, чтобы сделать несколько копий, которые требовались. Работая над ними, она виновато вспомнила своих клерков, которых она не раз ругала за их медлительность, а сейчас у нее сводило судорогой руку, и болела спина от переписывания писем. Разумеется, это не были письма о государственных делах, нет, она писала личные послания королевы к дочерям, женам своих вассалов, аббатисам и аббатам. Но, тем не менее, в этих письмах было много новых сведений. Кроме того, все, что делала или говорила королева, имело определенную политическую подоплеку. Элинор была удивлена некоторыми из тех вещей, которые диктовала королева. Обычно это происходило, когда она уже лежала в постели, отпустив слуг. Эти пикантные новости довольно интимного свойства зачастую состояли из нескольких коротких фраз, которые королева без труда могла бы написать сама. Дело было в том, что хотя эти сообщения и не потрясли бы устои государства, они вполне могли бы подорвать чью-то репутацию, а в некоторых случаях даже изменить порядок передачи наследства в определенных семьях. Сдерживая обещание, данное себе самой, Элинор не произнесла ни слова вслух из того, что узнала. И не потому, что ее не спрашивали. В один прекрасный день она вдруг сделалась задушевной подругой Изабель Глостерской и центром внимания всех подхалимов, которые вращались вокруг этой дамы. У Элинор хватило здравого смысла не напускать на себя важность и таинственность, потому что, дескать, она не имеет права раскрывать какие-то секреты. Элинор даже прямо не отказывалась отвечать на коварные вопросы Изабель. Наоборот, она с готовностью обсуждала то, как аккуратно ведутся личные счета королевы, и тот факт, что в них было учтено все до последней пары перчаток или чулок. Элинор также не упускала случая процитировать благочестивые отрывки из посланий к аббатисам. Она была в курсе состояния здоровья и благополучия внуков королевы. Она болтала охотнее, чем сама Изабель, но не рассказывала ничего существенного. Саймон с некоторым опозданием понял, как Элинор использовала его, вынудив пожаловаться на нее королеве. Прогуливаясь в обнесенном оградой саду, напоенном ароматом лилий, который всегда напоминал ему Элинор, он высказал ей все, что о ней думает. Но на этот раз они не ссорились. В разгаре его гневных выпадов Элинор схватила его руку, сжатую в кулак, и поцеловала крепко стиснутые пальцы. Саймон замер на полуслове, словно пораженный громом. – Я буду честно и неподкупно служить королеве, Саймон, я не предам ее ни словом, ни делом – разве только ради спасения наших жизней, но я не думаю, что такое случится, потому что она любит нас обоих и всегда готова помочь нам. Я не выдам даже тебе то, что она готовит Вильяму Маршалу. «Я поступаю сейчас правильно». – думала Элинор, наблюдая, как тревога исчезает из глаз Саймона. Это утаивание ничем не грозило, так как Изабель уже задала все свои вопросы Вильяму и получила на них более чем удовлетворительные ответы. Элинор осознала, что Изабель прекрасно справляется и без ее опеки. Теперь, когда у нее была ясная цель, к которой она стремилась всей душой, Изабель больше не казалась ни робкой, ни беспомощной. Изабель открыто не противилась королевской воле, но, не теряя времени даром, дала всем понять, что выйдет замуж не за Вильяма Маршала только в том случае, если ее доставят к алтарю в бессознательном состоянии. И каждый вечер Изабель была рядом со своим избранником. Если королева велела ей танцевать с другими, она подчинялась, но спешила к Вильяму, как только танец заканчивался. Прошла неделя. В середине второй недели службы Элинор королева сообщила в постскриптуме письма к своей дочери, что 8 августа она переедет в Винчестер, где и будет ожидать прибытия со дня на день сэра Ричарда. Следующие два дня Элинор чуть язык не проглотила, стараясь не проболтаться, не только потому, что это была невероятно захватывающая весть, но и потому, что Элинор знала привычку королевы сообщать о переездах всего за пару часов до отъезда. И, не обращая внимания на то, какую суматоху это вызовет, Элинор удержалась и не стала предупреждать своих вассалов и даже не послала горничную укладывать вещи. Награда за это не заставила себя долго ждать. На третье утро, когда она, как обычно, приветствовала королеву в ее покоях, королева Элинор отослала из своей комнаты всех, кроме самых верных слуг. – Скажи-ка мне еще раз, Элинор, сколько тебе лет? – Мне уже давно исполнилось шестнадцать, мадам. Королева улыбнулась: – Я говорила тебе, что знала лорда Рэннальфа. Но мне жаль, что не удалось узнать его получше. А еще мне хотелось бы знать, как он научил тебя такой сдержанности. – Сдержанности, мадам? Да он бы рассмеялся, если бы услышал Вас. Он всегда говорил, что я абсолютно несдержанна. – Тем не менее, ни одно слово из тех, что ты писала для меня, не дошло до других. Я называю это сдержанностью и благоразумием. Я бы очень хотела, чтобы всем моим клеркам можно было так доверять. – Держать язык за зубами еще не значит проявить благоразумие, мадам, – сказала Элинор, смеясь.– У меня был свой интерес в этом: я знала, что если буду разбалтывать новости, то сама их больше не услышу. Я была уверена, что Вы проверяете меня. Но не имеет значения – проверка это или нет. Я знаю, что мои услуги будут не нужны, как только я забуду свой долг и открою рот. – Я очень довольна, Элинор, очень. И меня устраивает то, что у меня писец – женщина. Поэтому я попрошу тебя переехать и присоединиться к моим дамам. Боюсь, тебе будет несколько скучновато в компании пожилых женщин, но, как я тебе говорила раньше, не бывает розы без шипов. Я хочу, чтобы ты была рядом, если вдруг ночью мне понадобится что-нибудь написать. – Да, мадам. Мне будет не хватать Изабель де Клер, остальное безразлично. – Изабель де Клер…– прошептала королева, внимательно взглянув на Элинор. На долю секунды ее губы поджались, но она тут же рассмеялась: – Мне следовало бы догадаться! Элинор, зачем ты вмешиваешься в дела Изабель? – Потому что Саймон переживал за своего друга Вильяма. Тот никак не мог оправиться после ранения, и Саймон решил, что он мучается из-за того, что Изабель холодна с ним. Но, насколько я знаю Изабель, она не склонна к таким играм. На самом деле она была настроена получить Вильяма в мужья, но, Изабель Глостерская постаралась помешать ей, наговаривая на Вильяма. Что касается меня, я просто рассказала Изабель, как на самом деле обстоят дела. – И что же «наговаривает» Изабель Глостерская? Элинор с готовностью собралась отвечать, но передумала. – Я расскажу Вам, мадам, но думаю, что Вам следует знать, прежде чем я что-либо скажу: я не выношу Изабель Глостерскую. Возможно, я несправедлива к ней. Саймон говорит, что… А так как королева знала все «наговоры» Изабель Глостерской, поскольку сама была их источником (она просто проверяла преданность Элинор), она с готовностью отвлеклась от предмета их разговора, услышав имя Саймона, которое Элинор повторила три раза в течение пяти минут. – У меня такое впечатление, что ты дорожишь мнением Саймона. А я-то думала, что ты не потерпишь, чтобы он вмешивался. Что-то в голосе королевы заставило Элинор похолодеть. Сэр Андрэ не зря говорил, что они оба попадут в неприятную историю, если королева узнает, что Саймон нравится Элинор. В отчаянии Элинор собрала всю свою волю в кулак. Королева слишком умна, чтобы не распознать ложь, но если сказать сейчас правду, просто умолчав кое о чем, возможно, еще удастся выкрутиться из этой щекотливой ситуации. – Я совсем не рада его вмешательству в мои дела. Мы часто спорим, но он во многом так похож на моего дедушку, что я просто не могу не любить его. Итак, слово сказано, но выражение лица королевы не изменилось. Элинор напряглась, стараясь вздохом облегчения не выдать своих чувств. Именно такой вздох и выдает ложь, как поучала Элинор когда-то бабушка, приказав выпороть ее за вранье. Элинор почувствовала, как тепло снова возвращается к ней, принося с собой и храбрость. Она сумела улыбнуться. – Кроме того, – продолжала она, – он практически всегда прав. Совсем как мой дед – я и не заметила, как стала спрашивать у него совета гораздо чаще, чем у тех, кого я знала раньше, сэра Андрэ, например. «Снова опасность», – подумала королева, не настолько обманутая тоном Элинор, как той хотелось. Но королева доверяла Саймону. Это натолкнуло ее на другую мысль, и она улыбнулась Элинор: – Ты, очевидно, еле вытерпела эти два дня, чтобы не разболтать новости о возвращении Ричарда? Элинор вздохнула: – А я думала, что умело это скрывала. – Да, ты вела себя неплохо, но иногда необходимо выпустить пар. Я позволю тебе обсуждать новости с Саймоном – в нем я уверена, как в себе самой. Рассказать ему секрет – все равно, что бросить золотую монету в колодец. Это надежно. – Я очень рада, но, пожалуйста, скажите ему об этом сами, иначе он не поверит мне и, скорее всего, просто убьет меня за сплетни. Необходимость искать выход отпала. Королева желала, чтобы весь двор перебрался в Винчестер и приветствовал там возвращение короля, и она не могла просто уехать, предоставив остальным решать, ехать или нет. Все должны были встречать Ричарда и пребывать в прекрасном и радостном настроении. Сама королева объявила о своем отъезде в тот самый день, когда они беседовали с Элинор, подтвердив при этом, что ей нужны ее услуги, В результате положение Элинор при дворе укрепилось, а вместе с этим она получила большую свободу передвижения. Во-первых, у королевы теперь не хватало времени на ту переписку, которую Элинор вела для нее. Она была занята государственными делами, подготавливая все к приезду Ричарда. Во-вторых, придворные дамы были заняты тем, что присматривали за упаковкой и погрузкой багажа. И они были рады тому, что в их распоряжении есть парочка легких на подъем ножек, и они могут доверить их обладательнице те поручения, которые не совсем подходят для горничной или пажа. Элинор охотно их исполняла. Она передавала поручения высокородным слугам королевы – графам и герцогам, отвечавшим за повседневные дела при дворе. Вскоре Элинор стала известна как особа, приближенная к королеве и обладающая влиянием. То она проходила легкой походкой в Парадный зал, чтобы напомнить лорду Стюарту об упаковке особых яств, которые так любил лорд Ричард; то направлялась в Малый зал, чтобы сказать лорду Батлеру, какое испанское вино предпочитает король; то разыскивала главного распорядителя с инструкцией о том, какую породу кречетов, присланных в подарок от короля Шотландии, следует взять в Винчестер. За Элинор следила не одна пара глаз. Роджер Бигод подстерег ее, жалуясь на то, что она забыла о нем. Элинор опустила глаза, и со вздохом поведала, что королева упрекнула ее в нескромности, и теперь, когда Ее Величество так занята, что не замечает ее, она, Элинор, тоже слишком занята, чтобы флиртовать. – Флиртовать?! – резко воскликнул Бигод. – Милорд, – прошептала Элинор, – Вы же знаете, что я нахожусь под опекой короля. Я сама не выбираю. Обычно девушка может упросить своих родителей, но вряд ли такое возможно с королем. – Не будьте так уверены, леди Элинор. Лорд Ричард – кавалер и щедрый рыцарь. Ему будет приятно получить благодарность моего отца. Добавьте к моему свое слово – и все будет улажено. – Я бы на Вашем месте не была бы так самонадеянна, милорд, – прошептала Элинор и исчезла. Мило де Боуэну повезло еще меньше. Он имел неосторожность подойти к ней в Парадном зале и едва успел обменяться с ней парой слов, как паж передал ей просьбу отправиться с очередным поручением. Мило де Боуэн не спускал с нее глаз, пока она шла к выходу. Иэн де Випон, будучи не у дел, так как Саймон помогал Вильяму Маршалу и пользовался услугами его людей, лучше знающих придворные обычаи, вообще не пытался заговаривать с Элинор. Он просто следовал за ней на почтительном расстоянии, как только она покидала покои фрейлин. Ему хотелось лишний раз полюбоваться Элинор. Возможно, в его воображении и возникали картины о том, как он спасает ее от дикого зверя или что-нибудь в этом роде, но практичный юноша понимал разницу между мечтой и реальностью. Шестого августа в замке была суматоха, а седьмого – в воздухе носилась лихорадка, вызванная чисто физическим волнением из-за переезда и ожиданием встречи с королем, каких до того было мало в Англии. На Элинор, характер которой и так не отличался мягкостью, общее волнение произвело такой эффект, что, когда Мило де Боуэн снова подстерег ее, она ответила ему так резко, что в негодовании он схватил ее за руку. Элинор, уже готовая извиниться за свою резкость, вспылила еще больше. Иэн де Випон, наблюдавший за этой сценой из ниши ближайшего окна, уже было направился, чтобы вмешаться, но замешкался. Он не мог решить, какой предлог ему использовать – передать несуществующее послание от сэра Саймона или сказать какую-нибудь чепуху. Тут случилось худшее: Роджер Бигод вошел в зал и сразу заметил эту сцену. – Не дотрагивайся до того, что принадлежит мне! – зарычал он. – И кто Вам это обещал? – огрызнулся в ответ де Боуэн. – Милорды! – взмолилась Элинор. Никто из них не понизил голос, и все, кто присутствовал в зале, подошли поближе, сгорая от любопытства. Как два осторожных кота, Бигод и Боуэн отскочили друг от друга. Иэн снова занял свой пост в нише и поклялся, что не спустит глаз с леди, которая была в этот момент очень уязвима для всякого рода приставаний. Элинор издала вздох облегчения, похожий на сдавленное рыдание, и моментально исчезла. Она благодарила Бога за то, что на сей раз, все обошлось. В такой ситуации казалось маловероятным, что король отдаст ее в жены одному из претендентов в ущерб другому. К несчастью, не только Элинор сделала такой вывод. Оба кавалера вскоре поняли, что простое обращение к королю, особенно без согласия на брак самой леди, вряд ли поможет заполучить богатую невесту. Даже щедрый дар и обещание выделить хорошую долю от наследства Элинор не могло стать достаточной компенсацией за то, что королю придется отказать второму претенденту, тоже могущественному магнату. Следовательно, надо действовать по-другому и немедленно… Не прошло и часа, как оба рыцаря приказали слугам быть готовыми к отъезду, и запрячь лошадей. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ На следующий день обитатели замка начали просыпаться задолго до рассвета, и вскоре сонное бормотание сменилось быстрой речью. Шум голосов напоминал гул растревоженного улья. К тому времени, когда облака осветились первыми розовыми лучами восходящего солнца, все вокруг пришло в движение: мужчины кричали, женщины взвизгивали, кони тихо ржали, быки мычали, ослы вопили. Одна повозка теснила другую, колеса цеплялись, возницы ругались, и, случалось, дело доходило до кулаков. Оруженосцы лавировали между повозок на своих отдохнувших лошадях, только усиливая весь этот хаос, если какая-нибудь лошадь неожиданно взбрыкивала или случайно пятилась назад. Во дворе замка, где шли сборы дворян в путь, царил почти такой же беспорядок. Обычно придворные дамы путешествовали в просторных, с огромным количеством подушек, повозках, но Элинор, обе Изабель и несколько молоденьких фрейлин намеревались ехать верхом, по примеру королевы. Горничные носились туда-сюда, выполняя приказания дам, которые в последний момент вдруг вспоминали, что забыли что-то, без чего они не смогут чувствовать себя комфортно в пути – то это была ароматическая соль для леди Лестерской, или дополнительная вуаль для леди де Мандевиль, или что-нибудь еще. Мулы били копытами от нетерпения, взад-вперед сновали пажи. Наконец, вышла королева, и Саймон поспешил ей навстречу, чтобы помочь сесть в седло. К королеве была подведена великолепная белая лошадь для верховой езды. Вся беспорядочная масса пришла в движение. Поскольку военных действий не предполагалось, мало кто обращал внимание на дисциплину. Верховые дамы ехали рядом с королевой, только Изабель де Клер отстала и ехала возле носилок, на которых лежал Вильям Маршал. Элинор не удержалась от легкого подтрунивания над подругой, так как Вильям намеревался ехать верхом и уступил только слезам и мольбам Изабель, отбросив до этого все разумные доводы Саймона. Элинор тоже немного отстала, но для того, чтобы переговорить с Бьорном Фишерманом. Последнее время она почти не общалась со своими людьми; занятая делами королевы, и ей хотелось знать, все ли в порядке. У Бьорна было несколько жалоб. Большая часть воинов Элинор располагалась в ее доме, и между ними возникло какое-то недоразумение из-за женщины. Элинор, пожав плечами, рассмеялась и одобрила принятые Бьорном меры по наведению порядка. Такие вещи практически неизбежны, подумала она, особенно когда солдатам нечем заняться. Ей следует подумать об этом: либо отослать часть из них обратно в Роузлинд, либо придумать им какое-нибудь занятие. Вскоре она поскакала вперед, чтобы занять свое место возле королевы. Молодой сквайр, лицо которого было ей откуда-то смутно знакомо, оказался рядом с ней и выразил восхищение тем, как ловко Элинор управляется с лошадью. Элинор ответила, что с детства привыкла ездить верхом. Затем разговор перешел на охоту – излюбленное времяпрепровождение тех, кто умеет держаться в седле. Воспоминание об охоте вызвало у Элинор вздох сожаления. Ей не хватало этого приятного развлечения с тех пор, как она находилась при дворе. Сквайр покачал головой: – Боюсь, что Вы не скоро сможете получить удовольствие от охоты. Лорд Ричард не такой страстный охотник, как его отец. Он предпочитает военные действия. Впрочем, даже если бы он и стал большим любителем, то вряд ли нашел бы на это время – государственные дела поглотят его полностью. Если Элинор и сомневалась в том, что истинного поклонника охоты могут отвлечь какие-то государственные дела, она не успела высказать эту мысль. Разговорчивый молодой человек продолжал разглагольствовать: – А в Винчестере мы все будем под замком, – шутливо сказал он, – чтобы не разбежались до приезда лорда Ричарда. Королева не позволит, чтобы придворные разбрелись по всей округе, когда он, наконец, прибудет! Он бросил взгляд через плечо на беспорядочную толпу. – Впрочем, я не думаю, что королева будет возражать, если найдутся желающие немного свернуть с маршрута.– Он озорно взглянул на Элинор: – Вы меня поддержите? – Что? – засмеялась Элинор.– Без собак? Молодой дворянин пожал плечами: – Мы не можем отъехать далеко от кортежа, иначе королева будет недовольна, так что собаки нам ни к чему. Ну, как, согласны? – Так близко от дороги, да еще все это шумное сборище, – с сомнением произнесла Элинор.– Вряд ли Вам удастся спугнуть хотя бы зайца. У нее мелькнула мысль, что ее собеседник вроде бы не похож на искателя мимолетных приключений за первым попавшимся кустом, к тому же он был на пару лет моложе ее и совсем не похож на обычного повесу. Несколько минут спустя он действительно поднял зайца. Элинор не рискнула бы поехать за ним одна, но около дюжины кавалеров и дам, заметив эту пародию на охоту, присоединились к нему, громко крича. И в течение десяти последующих минут, пока заяц был в состоянии бежать, они носились за ним по полю из чисто физического желания размяться. Когда несчастная жертва нашла, наконец, убежище в непроходимой для лошадей живой изгороди, двое джентльменов спешились, безуспешно пытаясь выгнать зайца из его укрытия. Затем вся группа всадников повернула к дороге. Элинор снова оказалась рядом с уже знакомым молодым сквайром и придержала свою лошадь, чтобы поблагодарить его за доставленное удовольствие. – Да уж, Вам следует поблагодарить меня, – ответил он уныло, – Вы можете вернуться безнаказанно, а я вот наказан! Меня нужно просто выпороть: моя лошадь подвернула ногу! И действительно, Элинор увидела, как хромает бедное животное. – А не думаете ли Вы, что следует осмотреть подкову, может, туда попало что-нибудь? Мне кажется, что-то не в порядке с копытом, а не с ногой. Юноша спешился, а Элинор поддерживала его коня под уздцы, пока он осматривал копыто. Наконец, он радостно воскликнул: – Вы правы! Это был камень! Он уже вылетел, но боюсь, копыто слегка повреждено. Элинор огляделась. Остальные всадники уже почти скрылись из виду. Она предложила: – Вы можете сесть на мою лошадь вместе со мной, сзади, и Вашей лошади будет гораздо легче без лишнего веса. Молодой человек согласился с разумным предложением Элинор, вскочил в седло. Элинор полуобернулась, чтобы дать ему поводья его коня, и в этот момент молодой человек внезапно обхватил ее одной рукой за плечи, а другой зажал ей рот, издав вопль охотника, преследующего дичь. Опешив от неожиданности, Элинор в первые секунды сидела в седле как парализованная, затем попыталась оказать сопротивление, но молодой человек был достаточно силен. Тогда она укусила его за руку, которой он зажимал ей рот, со всей силой гнева, охватившего ее. Одновременно она сбросила поводья так, чтобы обидчик не мог контролировать лошадь, и вонзила острые каблуки своих сапог в бока бедного животного, заставив его резко броситься вперед. Лошадь, оскорбленная громким криком прямо ей в ухо да еще двойным грузом, взбрыкнула и встала на дыбы. Ее желание избавиться от лишнего всадника совпадало с желанием самой Элинор. Укус Элинор вызвал только крик боли, но хватки молодой человек не ослабил. Элинор, в свою очередь, вместо того, чтобы инстинктивно наклониться вперед, буквально всем своим весом налегла назад. Юнец снова вскрикнул и уже начал соскальзывать, но держал ее крепко. Лошадь от толчка опустилась на передние ноги, всадники потеряли равновесие, а ноги Элинор вылетели из стремян. Стремясь освободиться, Элинор, не думая ни о чем другом, крутилась в седле, как уж на сковородке. Лошадь вновь стала на дыбы. На сей раз Элинор, при всем своем желании не могла наклониться вперед, и ее откинуло на обидчика. Тот, закричав, упал и потянул Элинор за собой. Падение заставило его, наконец, разжать руки; он ударился о землю, девушка упала на него. Несмотря на миниатюрность, Элинор была крепкой молодой женщиной, и, хотя была почти оглушена падением, ей все же удалось вывернуться. Она не была испугана. У нее не было врагов, ее смерть не была выгодна никому, кроме разве что самого короля, который получил бы ее земли. Единственное, что мог пожелать любой мужчина, – это получить ее обширные владения вместе с ней самой. Но чтобы получить и то и другое, – ей не должны причинять вреда. И никто не сможет слишком долго удерживать ее силой. Саймон примчится за ней во главе всех ее вассалов, и никакое убежище не выдержит осады такой разгневанной армии! Элинор вскочила на ноги, рукой нащупывая кинжал. Вряд ли юнец осмелится воспользоваться своим, но Элинор ничто не мешало в сложившейся ситуации пустить его в ход, если наглец снова попытается облапить ее. У нее возникло желание убить его сразу, но он уже начал трепыхаться, пытаясь подняться. В голове у Элинор появилась практичная мысль поймать лошадь, которая, испуганная всем происходившим, была уже довольно далеко и неслась во всю мочь. Элинор по-мужски, крепко выругалась. Успокоило ее то, что лошадь скакала в нужном направлении, и, Бог даст, учуяв своих собратьев в кавалькаде, присоединится к ним. После мысли об этом Элинор вдруг охватил страх. Что, если Донна не нагонит кортеж, или никто не догадается, что это ее лошадь? Тогда Элинор не хватятся до самого Виндзорского замка. Может пройти даже несколько часов, пока обнаружится ее отсутствие: сначала все будут заняты поисками своих покоев, будут распаковывать вещи, расставлять мебель, готовить и подавать еду и так далее… Разумеется, королеве будет не до диктовки писем, а так как у Элинор нет других обязанностей, то никто и не хватится ее. А за это время ее могут увезти и упрятать куда угодно! И как Саймон может прийти на помощь, если он не знает, где она и с кем? В ужасе Элинор вдруг осознала, что она и сама не знает этого. Парень был чьим-то сквайром, она видела, как он сопровождал кого-то при дворе, но не могла вспомнить, кого. Теперь она поняла, почему! На нем была одежда без отличительных цветовых знаков его хозяина. Поэтому и лицо его казалось смутно знакомым: ведь обычно смотрят на хозяина, а не на слугу. «Бежать!» – мелькнула у нее мысль. Но куда? Невозможно спрятаться в открытом поле, она ведь не заяц, который может найти нору в земле или схорониться в густых зарослях. До леса было слишком далеко. К тому же, как она будет бежать в тяжелой юбке для верховой езды? Но она бегала хорошо, так что это было не так уж сложно. Она сумеет удержать его на расстоянии с помощью кинжала. Но он наверняка действовал с кем-то. Охотничий клич, который так напугал ее лошадь, явно призывал тех, кто послал его, а, значит, скоро здесь будут и люди, и кони. Элинор проклинала себя за то, что сразу не перерезала ему глотку, но сожалеть об этом было поздно – момент был упущен. Он сидел на земле и тряс головой, и, хотя это было почти безнадежно, Элинор все-таки бросилась бежать, решив, что с другой стороны зарослей ее не будет видно хотя бы какое-то время. На бегу, она натянула головной платок на лицо, стараясь максимально защитить его от веток, и затем нырнула туда, где в зарослях виднелся просвет. Глаза влюбленного внимательны. Поэтому, хотя Иэн де Випон держался рядом со своим хозяином, как того требовали его обязанности, он практически ни на минуту не выпускал Элинор из вида. Он знал, куда она отъехала, с кем говорила, как долго она отсутствовала, когда отправилась поговорить с Бьорном. Даже на большом расстоянии он различал серую лошадь и всадницу в зеленом наряде, когда была затеяна охота на зайца. И поэтому Иэн сразу понял, что Элинор не было среди смеющихся охотников, когда они вернулись после небольшого приключения. Мгновение он колебался, уставившись напряженно вдаль, надеясь, что Элинор просто не торопится. Еще мгновение он ждал, боясь без нужды навлечь на нее неприятности. Наконец, он упрекнул себя: леди Элинор не такая, как леди Гринсливз. Она не станет пользоваться канавой или обочиной дороги, чтобы удовлетворить свою похоть, как какая-нибудь шлюха. А вдруг она упала, и никто не заметил этого? – Милорд, – окликнул он Саймона. – Да? – Саймон придержал лошадь, чтобы Иэн поравнялся с ним. – Милорд, – Иэн напряженно сглотнул.– Леди Элинор пропала. – Пропала? Что с того? Без сомнения, она отстала, чтобы поговорить с Изабель или… – Нет, милорд. Она поехала поговорить с Бьорном Фишерманом, потом была с теми, кто охотился на зайца, все вернулись, а ее нет! – Ты уверен? – Да, сэр, абсолютно. Саймон хотел, было порезче спросить Иэна, как это ему удалось следить за девушкой в этой толпе верховых, но он увидел напряженное – и такое узнаваемое – выражение глаз юноши. Саймон почувствовал себя неловко. Элинор, конечно, может прийти в ярость, но она не глупа. Она отъехала от кортежа не одна – в этом Иэн был прав – и вернулась бы с остальными. Саймон опустил забрало шлема, выхватил меч и протянул руку, чтобы взять копье у Иэна. – Я собственноручно убью эту девицу, если она отстала, чтобы пособирать цветочки! – прорычал он.– Скажи Бьорну, чтобы он собрал своих людей и догонял меня! В каком направлении она уехала? Иэн указал. Саймон вонзил шпоры в бока лошади и ринулся через поля. Поля только кое-где разделяла живая изгородь, и сначала Саймон ничего не заметил. Однако у него комок застрял в горле и сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда слева, в стороне от дороги он увидел серую лошадь без всадницы, спотыкавшуюся время от времени об отпущенные поводья. Он сразу же повернул коня, и Донна подошла ближе, издав приветственное ржание, так как пустое седло и брошенные поводья пугали ее. Саймон заметил, что лошадь вся блестела от пота, но не была взмыленной. Это значит, что Элинор была где-то неподалеку. Но где? Как найти ее – хрупкое создание в зеленом платье, лежащее в зеленой траве? А это создание тем временем продиралось сквозь густые заросли. Ее платок изорвался в клочья, на платье появились прорехи, лицо и руки были сплошь покрыты царапинами, из которых сочилась кровь. Несмотря на боль, она лихорадочно размышляла, стоит ли ей оставаться в кустарнике. Если она будет двигаться дальше, шум веток выдаст ее, а если останется на месте, ее преследователи настигнут ее за несколько минут. Запутавшись в кустах ежевики, она не сможет даже воспользоваться кинжалом. Тут Элинор услышала повторный клич своего обидчика и, обернувшись, увидела, как из леса появились всадники. В панике ее блуждающий взор заметил то, что было до того спрятано за кустарником: низенькую пастушескую хижину. Нельзя было назвать это безопасным укрытием, но там должна быть хотя бы дверь, которую при желании можно забаррикадировать и тем самым задержать на какое-то время нападавших. Конечно, через несколько минут дюжие всадники выломают дверь, и все ее усилия окажутся тщетными, но кто знает! А вдруг кто-нибудь уже заметил ее лошадь без всадницы! Элинор подхватила юбки и помчалась. Она слышала, как сквайр продирается сквозь кустарник следом за ней. Впереди приближались всадники, издавая охотничий клич. Да, неплохо придумано. Даже если ветер донесет эти крики в сторону королевской кавалькады, это не привлечет внимания. Любой мелкий барон будет издавать такие крики, увлеченный охотой или собирая друзей. Саймон так и подумал, когда услышал эти крики, и от души возблагодарил Господа за то, что будет кому помочь в поисках Элинор, к тому же местные охотники лучше знают окрестности. Он повернул на голоса, безжалостно подгоняя коня, представив, что Элинор рыдает где-то из-за сломанной руки или ноги, беспомощная и испуганная. Он так живо представил себе ее, что даже когда увидел всадников, не сразу понял, в чем дело, пока не увидел, что охотники были без гончих собак. И только глубоко укоренившееся чувство опасности, заставившее поднять щит наперевес, спасло его, когда он поравнялся с первой парой всадников. Истина открылась ему, когда он увидел поднятый против него меч и сумел отразить удар щитом. Другой всадник успел нанести ему рану вдоль ребер, когда он бросил бесполезное в такой тесной схватке копье и скользнул рукой к петле своей булавы, высвобождая ее. Он не часто прибегал к этому виду оружия, так как оно не наносило такие четкие раны, как меч, а, скорее, крушило и рвало плоть. Но сейчас Саймон выбрал его инстинктивно: ровные раны или даже смерть были слишком хороши для тех, кто угрожал Элинор. Отвратительный хруст, полу задушенный крик, глухой удар падающего тела после того, как булава с шипами на конце смертельной колючей цепи нашла свою цель, – все это прозвучало сладкой музыкой для Саймона. По инерции булава задела верхний край щита другого всадника с такой силой, что вбила металлический край ему в лицо. Он успел замахнуться мечом, целясь в голову Саймона, но меч лишь скользнул по плечу, хотя силы его удара хватило на то, чтобы пробить железную кольчугу Саймона, пройти через рубаху и тунику, нанести открытую рану. Еще одна струйка крови затекла на серый плащ. Саймон рассмеялся и снова размахнулся. Шар-булава со свистом полетел вперед. Колючая цепь обвила шею всадника сзади, Саймон с силой рванул, шея и челюсть несчастного отделились от туловища, и всадник упал, не издав ни крика, захлебнувшись собственной кровью. Теперь уже не было необходимости пришпоривать коня: он был натренирован на рукопашный бой и сам понесся навстречу приближающимся всадникам. Саймон выбросил булаву вперед, затем поймал ее за короткую стальную рукоятку, к которой прикреплялась цепь. Кровь, стекая с булавы, попала в латную рукавицу и влажно засверкала на попоне его жеребца. Теперь Саймон сожалел о потере копья, ведь с его помощью он мог бы вывести из строя двух из трех нападавших, которые явно отвлеклись от какой-то задачи, которую Саймон пока не мог понять. Привычные сражаться большими отрядами, всадники теснились друг к другу. Но Саймон, приученный к участию в турнирах, где каждый рыцарь сражается в одиночку, резко развернул коня и направился к крайнему всаднику справа. Он поднял щит, отражая мощный удар меча, а его булава полетела вверх и вперед, как если бы он тоже действовал мечом. В нужный момент он отпустил цепь, и стальной шар метнулся вперед, в лицо противника, который пошатнулся в седле и инстинктивно взмахнул руками, ища опору. Щит, который Саймон держал в левой руке, ударил его собственного коня в бок, тот шарахнулся в сторону, столкнувшись с конем соседнего всадника. Саймон промчался мимо. В любом случае его конь не мог остановиться на полном скаку. Саймон натянул поводья, поворачивая коня, размахнулся булавой, разбрызгивая вокруг капли крови, и смертоносное оружие нашло новую жертву – затылок всадника, который пытался удержать испуганную столкновением лошадь. Да, они не были похожи на благородных рыцарей, которые, оказавшись лицом к лицу с противником, вежливо кружат друг вокруг друга. Третьему всаднику удалось избежать столкновения с гарцующими лошадьми двух своих подельников, и сейчас он разворачивался, пытаясь достать Саймона. Но он ошибся, так как не принял в расчет боевого коня Саймона. Натренированный для битв жеребец по сигналу рванулся вперед и в сторону. Меч, который был направлен на руку Саймона, держащую булаву, скользнул по нижнему краю щита вниз, задев лодыжку. И в этот самый миг булава Саймона обрушилась на нападавшего. Разделавшись с противниками, Саймон огляделся. Он тяжело дышал, но не от напряжения после боя, а от страха за Элинор. А вдруг, пока он отражал атаки противника, ее захватили или вот-вот захватят? Ему доводилось сражаться и с более подготовленными и опасными противниками. Сначала вдали он увидел приближающихся всадников – своих людей, людей Элинор, Иэна, гнавшего коня во весь опор, и сразу за ним – Бьорна. Но это не отвлекло его от цели, которой он был полностью захвачен. Внезапно он заметил то, что искал. Он еще не мог видеть Элинор, но понял, что всадников, которые ехали из разных направлений, привлекало что-то одно. Он снова вонзил шпоры в бока своего измученного коня, и тот рванул вперед, преодолевая заросли как раз в том месте, где был проход, сделанный сначала Элинор, а потом ее преследователем. Ниже по склону он, наконец, увидел ее – она стояла у хижины пастуха, прижавшись спиной к стене. В хижине не было двери! Четверо нападавших окружили ее, но не решались подойти ближе. Один из нападавших держал на весу руку, с которой капала кровь. Еще один держал поводья пятерых коней. Удар булавы Саймона сразил его первым, тот даже не успел криком предупредить остальных. Ему и в голову не пришло оглянуться, так он уверен был в том, что сзади нет опасности, да и сцена, развернувшаяся впереди, была более занимательной. Булава ударила его в грудь, наполнив легкие кровью, хлынувшей из носа и рта. Кони, внезапно освободившись, тут же понеслись галопом прочь. Услышав топот копыт, один из нападавших обернулся и закричал, предупреждая. Он был второй жертвой Саймона. У остальных нападавших не было оружия и, возможно, Саймон не стал бы сражаться с безоружными, но его взгляд был прикован к Элинор, ее окровавленному лицу и рукам, разорванному в клочья платью. Когда упал следующий противник, у него просто не было лица. Третьего Саймон уложил одним ударом по непокрытой голове – он и не подумал надеть шлем. Зачем? Не из страха же перед этой девицей! Двое оставшихся в живых пустились наутек, даже не пытаясь сопротивляться. Они не были трусами, но разве двое пеших рыцарей могли соперничать со всадником на боевом коне! Со стороны поля неслись всадники, но, услышав крики Иэна, Бьорна и увидев многочисленный отряд воинов, скачущих с копьями наперевес, они тут же развернулись и быстро помчались в другую сторону. Саймон скинул петлю булавы с руки, и спрыгнул с коня. Он бросился к Элинор, сжал ее в объятиях, задыхаясь от гнева и страха за нее. – Отпусти меня! – закричала Элинор в истерике. Она не испугалась Саймона, так как узнала его сразу, как только один из нападавших закричал, предупреждая остальных. Она испугалась за него – кровь! Ее возлюбленный был весь в крови. Элинор доводилось и раньше видеть воинов, разрубленных на части, но сейчас ей показалось, что столько крови на одном человеке она еще не видела. Но Саймон неправильно понял ее. – Элинор, это я – Саймон. Дорогая моя, успокойся. Никто больше не причинит тебе зла. Ты в безопасности. Любимая моя, когда я найду того, кто это затеял, смерть покажется ему самым желанным избавлением от тех мук, которые ему уготованы. – Боже мой, боже мой! – рыдала Элинор.– Со мной всё в порядке, но что с тобой? Посмотри, ты весь в крови! Ты ранен! – Разве? – воскликнул Саймон, ослабляя объятия и немного отстраняясь от Элинор, чтобы взглянуть на неё.– Это ты в крови с головы до ног! На его лице был написан ужас, но голос был нежен, как будто он пытался успокоить испуганного ребенка. – Любимая, скажи, кто на тебя напал? Клянусь жизнью, он ответит за все! – Не знаю, не знаю! – убеждала его Элинор и, обняв его за шею, поцеловала его. Мысли Саймона в этот момент были заняты кровавой битвой, его ужасом за Элинор, болью от ран, которые уже давали знать о себе. Но, едва Элинор прикоснулась к нему, все это отошло в сторону, и волна страсти захлестнула его. Саймон еще крепче сжал ее в объятиях, и его губы ответили на поцелуй. Они, сначала жесткие и пересохшие от напряженной битвы, стали мягкими и влажными, когда в крови разгорелся пожар. Элинор и раньше целовала мужчин, молодых и старых. Она делала это, приветствуя и прощаясь с дедом каждый день, обменивалась дружескими поцелуями со своими вассалами. Для нее поцелуи были просто более близким контактом, чем рукопожатие. Иногда, целуя сэра Андрэ, например, Элинор испытывала теплое чувство. Но, несмотря на все это, она оказалась совершенно неподготовленной к тем ощущениям, которые захватили ее сейчас. Ей казалось, что она вся была соткана из нервов, появившихся в самых неожиданных местах, – все тело горело, грудь поднялась, соски затвердели. Элинор притягивало к Саймону и, несмотря на то, что он крепко сжимал ее в объятиях, ей захотелось прижаться к нему еще сильнее. Его рот приоткрылся, ее губы раскрылись в ответ, его язык коснулся ее языка, и кончик ее языка скользнул внутрь, лаская его. За свою жизнь Саймон обладал многими женщинами – одни охотно отдавались, другие оказывали сопротивление. Среди них были и девственницы, захваченные в плен, и крепостные девки, которые были всегда рядом, когда его вдруг охватывало желание, и благородные дамы, желавшие острых ощущений. Но до встречи с Элинор сердце Саймона принадлежало только одной женщине – женщине абстрактной, женщине вообще, и никогда, даже в самых сокровенных мечтах он не связывал это чувство со страстью. Физическое напряжение битвы, пережитый страх за Элинор в сочетании с любовью к ней и страстью желания, буквально сразили Саймона. Колени его задрожали, слезы навернулись на глаза и потекли из-под опущенных век по лицу, смешиваясь с кровью и потом. Даже через кольчугу и одежды, разделявшие Элинор и Саймона, она почувствовала, как он дрожит. Не знакомая с физической страстью, она не поняла, что эта дрожь вызвана желанием. В ее памяти все еще стоял серый плащ Саймона, перепачканный кровью. И то, что воин дрожал, для Элинор означало только слабость. Волнение за него пересилило и погасило страсть. Она мягко отстранилась. – Любимый, – прошептала Элинор.– Присядь здесь. Позволь мне помочь тебе, ты ранен. Саймон открыл глаза: сначала он смотрел на нее и не видел, но постепенно пришел в себя, и его взгляд наполнился ужасом. – Что я сделал? – едва слышно прошептал он. Элинор поняла. – Ничего, – успокоила она его.– Все в порядке. Ты просто поцеловал меня. Она погладила его по щеке. – Пойдем. Сядь сюда. Позволь мне посмотреть, что с тобой. Никто нас не видел, успокойся, мы совсем одни. – Одни? – воскликнул он. Он почувствовал отвращение к себе за то, что хотел воспользоваться положением испуганной девушки, что было непростительно. В гневе на себя самого Саймон прикусил губу, которая была еще влажной и теплой от поцелуя, и уставился на Элинор. Ему пришло вдруг в голову, что кто-то мог раньше него воспользоваться ситуацией. – Кто разорвал на тебе одежду и чья на тебе кровь? – возмущенно закричал он. – Ничья. Саймон, любовь моя, послушай. Я продиралась сквозь заросли, чтобы убежать от этого парня, и все царапины и рваное платье – из-за веток и колючек. Вот и все. Никто ко мне даже не прикоснулся. Элинор взглянула на три окровавленных трупа: – И ты заставил их дорого заплатить только за то, что они посмели угрожать мне! Пойдем отсюда, пойдем, любимый! Я постараюсь остановить кровь из твоей раны. – О, Господи! – Саймон закрыл лицо руками.– Не говори мне такие слова! – Какие? – Не надо… Ты назвала меня любимым? – он задохнулся. Элинор прикусила губу. Она не заметила этого. Ей следует быть более внимательной. – Нет, нет! – согласилась она.– Я буду называть тебя «милорд» или «Саймон» в присутствии других. Не печалься, мой господин. Идем, дай мне взглянуть на твои раны. Он вгляделся в ее лицо: на нем отражалась отчаянная тревога. – Я не ранен, – постарался убедить ее Саймон, немного успокоившись. Ее нежные губы, открывшиеся навстречу его поцелую с такой готовностью, этот маленький язычок – да она просто подражала его умелым ласкам! Она не понимала, что происходит. А слова любви были произнесены из чувства облегчения от того, что весь этот кошмар закончился. Он твердил себе, что, слава Господу, он не причинил ей вреда, уступая ей и безропотно следуя за ней в угол хижины, подальше от сцены кровавой бойни, которую он устроил. Все обошлось, и ему не придется докладывать королеве, каким он оказался плохим опекуном. А значит, не надо передавать опеку над Элинор кому-то другому, кто не будет так искренне заботиться о ней! – Садись! – приказала Элинор, игнорируя его глупое замечание о том, что он не ранен. Она с облегчением обнаружила, что все еще сжимает в руке кинжал, и слегка улыбнулась, вспомнив о том, как действует тело, не размышляя, а чувствуя. Когда вооруженный всадник подъехал к ней, она ударила его кинжалом, не успев даже подумать о том, что делает. И в то время, когда Саймон целовал ее, она держала кинжал на отлете. Саймон был доволен этой передышкой. Сильные эмоции, нахлынувшие сразу за жестоким физическим напряжением, и, наконец, потеря крови возымели свое действие. Он тяжело опустился на землю, привалившись спиной к стене хижины, отложив ножны в сторону и проверив при этом, в порядке ли меч. Хотя он и был готов к защите, сейчас он не боялся нападения. Его люди были рядом. Он закрыл глаза. Звук разрезаемой ткани заставил его очнуться. – Что ты делаешь? – воскликнул он в недоумении, увидев, как Элинор подняла платье и сосредоточенно нарезала полоски из своей нижней юбки. – Постыдись! – засмеялась она.– И отвернись, а то увидишь меня совсем обнаженной. Это единственная чистая ткань на мне. Я вся в грязи, ведь мне буквально пришлось ползти через кустарник, а сейчас нужны чистые бинты, чтобы перевязать тебя. – Перевязать меня? Ерунда! Мне доводилось по полдня сражаться с куда худшими ранами. Эти – всего лишь царапины. Не утруждай себя. Когда мы вернемся к кортежу, лекарь осмотрит меня. Элинор имела опыт в обращении с ранеными. Этому она научилась в тот год, когда ее вассалы сражались, защищая ее. Возможно, придворные лекари были и опытнее, и чище, но Элинор не собиралась оставлять Саймона на их произвол. Она посмотрела ему в глаза. – Для меня ты – мой, – веско произнесла Элинор, – и никто, кроме меня, не будет ухаживать за тобой. Но, увидев, как он разволновался, она улыбнулась и сказала, что в глазах других она, конечно, выполняет свой долг. – Я ухаживала за сэром Андрэ, и сэром Джоном, и многими другими, когда они бывали ранены, защищая меня. Разве я могу поступить с моим опекуном по-другому? Неужели ты хочешь, чтобы наши люди решили, что я тебя ненавижу и желаю тебе зла? Саймон отвернулся, а Элинор снова занялась бинтами, нарезая их кинжалом. Он согласился с ее доводами: все было разумно. Но ее слова: «ты – мой!» беспокоили Саймона. Ему вдруг вспомнилось, как она впервые их произнесла, и он рассмеялся. Спаси Господи любого, будь то мужчина или женщина, вставшего на пути Элинор к тому, что она считает своей собственностью! Саймон сознавал, что теперь он принадлежал ей – так же, как ее замки, земли, вассалы и серфы. За что или кого угодно из этого списка она будет сражаться. В каком-то смысле она любила все это. И без сомнения, она также любила и его. Так что лучше уж разрешить ей осмотреть раны. К тому времени, когда Иэн, Бьорн и воины подъехали к хижине, Элинор закончила свою работу. Она сняла с Саймона пояс, шлем, подвернула край длинной кольчуги и нижнего белья и осмотрела рану, на которую, в принципе, следовало наложить швы, но которая была не слишком глубокой. Элинор плотно забинтовала ее, проложив полоски нарезанной ткани, чтобы уменьшить потерю крови. – Мы не смогли поймать их, миледи, – виновато произнес Бьорн, покраснев от гнева, когда он увидел, в каком состоянии их госпожа. – Я думаю, это к лучшему, – спокойно ответила Элинор. – Но мы не сможем скрыть это от королевы, – тяжело вздохнул Саймон. Но вдруг его лицо просияло: – Нет, сможем! Мы скажем, что ты упала с лошади. – Да, да, – легко согласилась Элинор, саркастически подняв брови, – и, конечно, ты был так разгневан тем, что я плохо держусь в седле, что когда наклонился, чтобы поднять меня, то просто лопнул от злости. Этим и объясняется прореха в твоем плаще. Саймон захлебнулся от смеха, затем, охнув, схватился за перевязанный бок: – Ну, если тебе не нравится мое объяснение, придумай что-нибудь получше. Королеве совсем не обязательно знать о моих царапинах. Я буду держаться в стороне, пока мы не доберемся до Винчестера, а там чистая одежда все скроет! Элинор взяла его за руку. Еще раньше она заставила его снять тяжелые рукавицы, когда увидела следы, которые они оставляют на ее платье и его собственном лице. – Милорд, милорд, – упрекнула она его.– Чтобы спасти меня от заслуженного наказания, ты готов запятнать себя перед своей госпожой! – Но тут нет твоей вины, – сказал, защищаясь, Саймон.– Ты ведь была не одна. И если тебя захватили врасплох…– Его голос замер. Да, она была не одна, но, возможно, она отстала от всех охотно, не понимая, что на самом деле задумал тот, кто назначил здесь место встречи. – Ах, нет! – в голосе Элинор звучала досада на собственную доверчивость.– Меня обманули. И она рассказала Саймону все, что произошло, и добавила: – Я потому рада, что мы не захватили никого в плен, что боюсь, это поставило бы королеву в неловкое положение. Тот, кто планировал захватить меня, скорее всего, обладает определенной властью. И наличие пленника вынудило бы королеву действовать. А так королева вольна поступать, как посчитает нужным, – или не заметить происшедшего, или упрекнуть меня, дав понять, что в курсе дел. Поэтому, мне кажется, она должна узнать обо всем, и пусть она обругает или накажет меня за мою глупость – я это заслужила! Саймон покачал головой: – Все было проделано очень ловко. Если бы не острый глаз Иэна, который первым заметил, что тебя нет… я не сомневаюсь, что и более опытный человек, чем ты, попался бы в эту ловушку. Но я согласен с тем, что королева должна знать все. А я могу установить за тобой наблюдение… – Я готов это выполнить, – перебил его Бьорн, в порыве ярости забыв о том, что нельзя перебивать своего господина. – И буду молиться за то, чтобы эти негодяи предприняли еще одну попытку. Тогда от них останутся только клочья, по которым никто не сможет их узнать. Вы не должны бояться, миледи. – Я и не сомневаюсь в своей безопасности, – успокоила Элинор своего разъяренного оруженосца и повернулась к Иэну: – Так, значит, я тебе обязана своим спасением. Если в моей власти наградить тебя, скажи, чего ты желаешь. Онемев от неожиданности, молодой человек покачал головой. Саймон посмотрел в глаза своего сквайра и опустил глаза. Да, он не ошибся в своем предположении. Осталось только решить, что будет лучше для юноши, – оставить его, чтобы он не спускал глаз с Элинор, или отправить подальше, где он сможет только мечтать о ней. Саймон скривился, подумав о том, что сам-то он устроился получше. По крайней мере, он принадлежит Элинор, он ее собственность! А Иэн всего лишь получит мимолетный взгляд и улыбку, оружие или коня в подарок «Слава Богу, что она не предложила награду мне!» ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Если королева и сделала выговор тем, кто приложил руку к попытке похищения, то сама Элинор ничего об этом не слышала. Бигод и де Боуэн оказывали ей особое внимание, а она была в ответ предельно, даже неестественно любезна (для тех, кто ее хорошо знал), но сдержанна. Однако никаких попыток физического насилия больше не было. Два оруженосца с суровыми лицами постоянно следовали за Элинор, как только она покидала покои фрейлин, а во время путешествий рядом всегда был Саймон. Элинор устраивало такое положение дел. Она выезжала не спеша, и Саймон вынужден был медленно следовать за ней. Утром и вечером она перевязывала ему три раны, полученные в бою за нее. Две из них были небольшими и уже почти затянулись, но третья, глубокая рана доставляла много хлопот: ее края сочились желтоватой жидкостью и припухли в тех местах, где Элинор наложила швы. В том, что Элинор ухаживала за Саймоном, не было ничего предосудительного: с ней всегда были двое оруженосцев, а отдельные комнаты при переезде всего двора получали только самые высокопоставленные лица, даже когда кортеж останавливался в огромных королевских замках. Саймон спал в парадных залах вместе с другими менее знатными лордами. Тринадцатого августа прибыл запыхавшийся гонец с сообщением, что лорд Ричард благополучно высадился на берег в Портсмуте и на следующий день прибудет в Винчестер. Гонец также сообщил о том, что народ приветствует короля и благословляет его имя. Элинор заметила, как довольна была королева – она добилась своего: объездив почти всю страну, освобождая политических заключенных, ослабляя жесткие правила охоты, наводя порядок в стране – и все с именем короля, своего сына, она сделала доселе неизвестного в Англии Ричарда чуть ли не любимцем народа, и народ оказывал ему сердечный прием. Значит, со стороны купцов, мастеровых и мелких баронов сопротивления не будет. А что касается крупных землевладельцев, тут надо будет разбираться с каждым в отдельности. Когда на следующее утро они выехали из Винчестера, стало ясно, что курьер говорил сущую правду. По обочинам дорог стояли люди из окрестных сел. Элинор не удивляло то, как быстро распространились новости. У себя в поместье она не раз наблюдала, как быстро передаются они из уст в уста – куда быстрее, чем их может донести курьер на самом быстром коне. Она просто радовалась за королеву, которую окружали сейчас счастливые лица. Повсюду слышались приветственные крики. Из рассказов о прежних временах Элинор знала, что, бывало, толпа встречающих стояла с каменными лицами и проклятиями на устах. Иногда дело даже доходило до того, что в дворян летели комья земли и отбросы. Не все придворные были так же радушны. Правда, не было и оппозиции Ричарду. Его претензии были понятны и не омрачены ничем – разве что тем, что он преследовал своего отца, пока тот не погиб. Но не это делало обстановку при дворе невыносимой. Большинство как раз было радо избавиться от Генриха, даже те, кто получал от него различные привилегии. Настроение придворных в этот день было переменчивым, как погода: сначала, ярко светило солнце надежды, затем неизвестно откуда взявшийся ветерок слухов нагнал тучи сомнений, которые разразились дождем сожаления. Но прежде чем угроза утонуть в обрушившемся ливне стала реальной, свежий бриз слухов разогнал облака, и снова засияло солнце надежды. Элинор не передалось общее настроение, хотя у нее были причины испытывать то страх, то надежду при мысли о предстоящем приезде Ричарда. Саймон был мрачен, почти не улыбался, когда она в это утро, как обычно, пришла к нему. Он сидел или лежал, подчиняясь ее приказу, закрыв глаза и сжав губы, пока она снимала грязные бинты, промывала раны и заново бинтовала его. Никогда раньше он не вел себя так. – Тебе больно, Саймон? – спросила она. – Нет. – Ты нездоров? – Нет. Она склонилась к нему и положила руку на его лоб, проверяя, нет ли у него жара, затем коснулась шеи, проверяя пульс. Температура была нормальной, но Элинор почувствовала, как бешено пульсирует кровь под ее пальцами. – В чем дело? – прошептала она. Саймон отвернулся, затем взглянул на нее. – Королева сделала для тебя все, что в ее силах, но не вздумай использовать свои трюки против короля. Лорд Ричард – учтивый рыцарь, но… – Но, прежде всего он – король? Я это знаю. Саймон покачал головой и снова отвернулся: – Он не любит женщин, – тихо произнес он, как будто каждое слово давалось ему с трудом. Элинор поняла, что Саймон предупреждает ее не играть с огнем – не флиртовать с королем. Она была озадачена как предупреждением, так и тем, что Саймон был явно расстроен этим разговором. Но когда она попыталась выжать из него причину его плохого настроения, Саймон совсем отвернулся от нее процедив, сквозь зубы: – Оставь меня в покое. Делай, что велит тебе король, и все будет в порядке. Из этого Элинор заключила, что Саймон знает что-то такое, о чем умолчала королева. Но все сомнения и страхи вылетели из ее головы, когда Элинор увидела подъезжавшего лорда Ричарда. Все придворные были разнаряжены в парадные одежды, но кортеж Ричарда затмевал своим блеском все вокруг, как солнце затмевает луну, и даже среди этого блеска король выделялся своим великолепием. Его доспехи сверкали позолотой, его алый плащ и попона лошади были расшиты золотом и украшены драгоценными камнями. Подъехав на достаточно близкое расстояние, он соскочил с лошади с грацией дикой кошки. Медленно спешившийся Саймон едва успел помочь королеве, как Ричард был уже рядом с ними. Предвосхищая поклон матери, король живо преклонил колено, прося ее благословения. Впервые Элинор услышала, как дрожит голос королевы, обычно такой властный и уверенный. Она поцеловала протянутые к ней руки Ричарда, а когда он выпрямился, поцеловала его в щеки, а затем в губы. Они обменялись всего несколькими словами, шепотом, так что никто из встречавших ничего не смог разобрать. Затем Ричард повернулся к кортежу, сопровождавшему королеву. Все стояли, преклонив колени, пока он приветствовал свою мать. Улыбаясь, король жестом приказал всем подняться. У Элинор при виде его красивого лица перехватило дыхание: он был такого же крепкого телосложения, как Саймон или Вильям Маршал, но гораздо более гибкий, с великолепной грацией в движениях. Его рыжие волосы отливали золотом, он носил их чуть длиннее, чем требовала нынешняя мода, отчего кончики слегка завивались; сияющие голубые глаза напоминали ясное летнее небо; светлую, слегка бледноватую кожу не портили веснушки – характерная черта всех белолицых Анжуйских. Король повернулся к Саймону и произнес несколько слов. Элинор с облегчением увидела, что Саймон от души рассмеялся, отвечая ему, и когда Ричард протянул ему руку для поцелуя, Саймон склонился к ней с благоговением. Затем король проследовал вдоль стоявших в ряд придворных и священнослужителей, обращаясь с любезными словами к тем, кого узнавал в лицо или по гербу на щите. Он доброжелательно заговорил с двумя-тремя дамами, но не с Элинор, которая вовремя отступила за спины, как и полагалось скромной девице на выданье. Она даже слегка отвернулась, чтобы не встретиться с королем взглядами, решив для себя, что чем меньше король обратит сейчас на нее внимания, тем будет лучше для нее. В этот момент Элинор увидела рыцаря, который вторым после короля преклонил колено перед королевой. По чистой случайности он поднял голову, и их взгляды встретились. У Элинор сжалось все внутри от этого взгляда, хотя она и затруднилась бы назвать причину. В его глазах не было угрозы, но во взоре сквозила такая жадность, что казалось: дай ему волю – он проглотит весь мир. Элинор невольно отпрянула назад. Позже, уже перед сном, она не могла вспомнить, показалось ей или нет, что королева поцеловала этого рыцаря после некоторых колебаний. Но королева была искренней, а не играла на публику, и Элинор поняла, что перед ней младший из братьев, лорд Джон, любимчик, восставший против отца, когда тот состарился. Он был совершенно не похож на брата. Ричард унаследовал от отца цвет волос и глаз, а от матери – рост. Джон был полной противоположностью: низкорослый и коренастый, как Генрих, их отец, и темноволосый и кареглазый, как мать. Джон громко приветствовал Саймона, которого хорошо знал, и Элинор впервые услышала его голос. Она была изумлена – голос был красивый, низкий, с бархатным оттенком. Саймон, улыбаясь, отвечал ему. Но Элинор, уже хорошо зная Саймона, чувствовала его внутреннее состояние. До этого он разговаривал с Ричардом, и она чувствовала себя легко – все было в порядке. Сейчас же ее снова охватило неприятное предчувствие – хотя голос Саймона звучал ровно, и на лице играла улыбка, все его тело было напряжено и готово нанести или отразить удар. Конечно, это была только первая реакция Саймона, выдававшая то недоверие, которое он испытывал к лорду Джону, и которое передалось Элинор. Это только усиливало неприятное впечатление взгляда, каким наградил ее лорд Джон раньше. И, тем не менее, она не могла отвести глаз от младшего сына королевы. В нем было своеобразное очарование злодея, которое притягивало жертву, уже готовую добровольно подчиниться всем его прихотям. Элинор охватил страх, вызванный почти неуловимым, но настороженным отношением королевы к своему младшему отпрыску и странным поведением Саймона в этот момент. В обычной ситуации ей бы и в голову не пришло связывать, хотя бы мысленно, себя и Джона. Ее владения были богаты, но не настолько, чтобы стать приданым для королевского сына и будущего наследника престола. Изабель Глостерская, уже получившая одобрение королевы, была уверена в предстоящей свадьбе с Джоном. Однако если королева и Ричард не доверяют Джону, вряд ли они пожелают уступить власть, которую даст ему обладание ее землями. Элинор не считала королеву неразумной настолько, чтобы добровольно отдать то, на что он вряд ли мог бы рассчитывать, а тем более такие земли, как у самой Элинор, куда входили целые мили открытого для вторжения побережья. Есть два варианта, как поступить с теми, кому не доверяешь. Один – уничтожить, а другой – наоборот, дать так много, чтобы ненадежный человек был предан хотя бы только из страха потерять свои привилегии. Если бы Джон не был плоть от плоти королевы, имело бы смысл разбить его ожидания и вручить ему в качестве невесты Элинор вместо Изабель, и это вызвало бы его открытое сопротивление. Элинор верила, что так бы все и произошло – Анжуйские всегда преследовали своих близких, а не оберегали их. Но такому замыслу мог помешать крестовый поход лорда Ричарда, ведь никто в здравом уме не станет провоцировать восстание, чтобы затем спокойно удалиться в Святую землю. Элинор чувствовала какую-то скрытую угрозу, толком не понимая, откуда она исходит. Это заставило ее поспешить в покои королевы, как только кортеж вернулся в Винчестер, и закончилась официальная церемония приветствия. Там, в кабинете королевы, она незаметно пристроилась в нише у окна, где обычно писала. Она рассчитывала на то, что у матери и сыновей найдется о чем поговорить с глазу на глаз, и лучшим местом для этого будут, естественно, покои Ее Величества. Ее предчувствия вскоре оправдались. Послышались шаги, мелькнули огни, и легкий, приятный голос короля, который Элинор уже узнавала, заботливо произнес: – Вы, должно быть, устали, мадам. Оставьте на сегодня дела и отдыхайте. –Устала? – ответила королева резким тоном.– Я совершенно не устала, но даже если бы я валилась с ног, это не могло бы послужить причиной, чтобы отложить дела… Она взяла себя в руки и продолжала уже более спокойно: – Я хочу знать твое решение. – Меня здесь не было, я практически никого не знаю, кроме Вильяма Маршала, а по твоим словам, он не так уж послушен. Поэтому я готов принять любое твое решение, сам я не владею ситуацией.– В его голосе послышались недовольные нотки. – Ричард, сердце мое, я старалась сделать так, как ты хотел. – Если бы ты приказала, они бы подчинились. – Да, и возненавидели бы меня. И, что еще хуже, их ненависть обратилась бы и на тебя. Если бы Вильям увидел, что графиня Пемброкская несчастлива, его ненависть перешла бы все границы. А весь двор знает, что она его невеста. Если ты нарушишь это обещание, разве кто-нибудь из них будет доверять тебе? – Тьфу! Кто станет переживать о том, что подумают какие-то занюханные бароны из Богом забытого угла! Что касается Вильяма – он не жаден. Его устроят владения той, другой девушки, и ему можно подыскать подходящий титул. – Не торопись! Не плюй в колодец! Возможно, в жилах этих, как ты называешь, «занюханных» баронов кровь течет медленнее, чем у Плантагенетов, но она горяча. Я никогда не говорила и не считаю, что Вильямом движет жадность. Я сказала, что он перестанет действовать разумно, если Изабель будет несчастна. И так будет, даже если он полюбит Элинор, в чем я очень сомневаюсь. У него совсем нет чувства юмора, и он не будет счастлив с такой женой. Вильям чувствует ответственность за Изабель, но самое главное – он любит ее. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Элинор замерла, боясь пошевелиться, хотя ей ужасно хотелось взглянуть, что там происходит. Через минуту она услышала быстрые шаги короля. Королева, должно быть, сидела в своем кресле у камина. Что означали эти шаги? Уходил ли лорд Ричард из покоев? Но она вновь услышала его шаги совсем рядом, – он ходил по комнате взад и вперед. – В таком случае, я полагаю, он должен получить ее.– В его голосе прозвучала откровенная неприязнь. Неприязнь? К Вильяму Маршалу? Элинор удивилась. Конечно, все знали, что Вильям сражался на стороне старого короля, но вряд ли Ричард ставил это ему в вину. Напротив, Элинор знала, что он щедро наградил многих норманнских баронов, которые были преданы его отцу до последней минуты. А еще многие говорили, что лорд Ричард и Вильям симпатизируют друг другу, и что если бы Вильям не присягал ранее на верность королю-отцу, то он стал бы верным сторонником Ричарда. – Не переживай ты так из-за этого, моя дорогая, – в голосе короля снова зазвучали бодрые нотки.– Я подыщу для Болдуина что-нибудь другое. – Надеюсь, – ответила королева. Элинор насторожилась от сдержанного упрека, прозвучавшего в голосе королевы. – Есть еще одно дело, которое надо уладить, – продолжала королева. – Глостершир должен достаться Джону, и я не вижу необходимости обсуждать это, – поспешно высказался Ричард. – Об этом можно еще поговорить, но я хотела сейчас обсудить другое. Что будем делать с Элоиз? Ты возьмешь ее в жены? – Что? – буквально прорычал от возмущения Ричард. – Объедки со стола моего отца? – Ричард! – воскликнула, негодуя, королева.– Ты прекрасно знаешь, что это не так! – А знаешь, откуда я это знаю? Об этом шепчутся по всей Европе, а здесь, в Англии, обсуждают во всеуслышание! – Да, – с горечью согласилась его мать, – потому что Генрих не хотел, чтобы ты женился на ней, и чтобы у тебя было действительно нечто, принадлежащее только тебе. Не будь глупцом, Ричард. Возможно, твой отец и вел себя, как старый распутник, но он никогда не позволял женщине мешать его делам. У него хватало таких, которые прибегали сами, стоило ему лишь поманить их пальцем, и гораздо более красивых, чем эта! – Он так меня ненавидел, что взял ее, а потом бросил мне и смеялся, говоря, что я стал рогоносцем еще до того, как женился! Снова повисла тишина. Затем королева тихо заговорила: – Я никогда не верила тому, что он ненавидел тебя. Скорее, это был страх, смешанный с желанием удержать тебя в зависимости. Он не мог отпустить от себя своих детей, дав им права и свободу действий… Но я клянусь тебе, что Элоиз невинна. – Ну, хорошо, предположим, что это так.– В голосе Ричарда вновь появились опасные нотки.– Я все равно не могу сделать ее своей супругой. Все эти слухи и так сделали из меня посмешище на весь мир. И, – быстро добавил он, – не надо читать мне лекцию о политической ситуации. Я придумаю, как удержать ее земли, Гизорс и Вексин, не бойся за это. – Свет очей моих! – голос королевы дрогнул.– Я не сомневаюсь ни на секунду в твоей способности и силе удержать все то, что ты пожелаешь. Но ни сила, ни умение не смогут уберечь тебя от того, чего я так боюсь. Что ты знаешь о палящем зное, который сваливает воина, сидящего в седле, и притом без единой раны, или о неизвестных болезнях, которые, изнуряют человека так, что от него остаются только кожа да кости? – Но я принял Крест и делаю дела, угодные Богу. Он защитит меня. Вы же не сомневаетесь в силе Господней, мадам? «Он сам верит в это, – подумала Элинор, – так же, как верует брат Филипп. И в то же время я прекрасно знаю, что брат Филипп уже не раз был на грани смерти и умер бы, если бы не я. Конечно, можно допустить, что я – всего лишь инструмент в руках Господа, чтобы нести помощь другим, как утверждает брат Филипп, но я верю в то, что говаривал мой дед: „На Бога надейся, да сам не плошай“. Господь помогает тем, кто помогает себе сам». Элинор всегда внутренне восставала против постулата церкви, гласящего, что именно смиренным будет даровано блаженство и мир на земле. – Я не усомнилась в силе Господней, и я знаю, что пути Господни неисповедимы, и не нам пытаться понять их. Нам же дано понимание наших собственных нужд и возможностей и дана воля, чтобы воспользоваться ими. Оставить в руках Господних то, что выполнить в наших силах, так же греховно, как и отказ подчиниться воле Божьей. Ты же не говоришь: «Сарацины захватили Иерусалим по воле Божьей»… – Папа велел нам всем подняться с оружием в руках против такого святотатства! – Разумеется. Я ведь не предлагаю тебе бросить Святой город на произвол судьбы. «Сама бы она бросила, если бы была уверена, что это принесет ей пользу, – цинично подумала о королеве Элинор.– Ее не трогает, останется Святой город в руках сарацин навечно, или превратится в руины, или вдруг вознесется на небеса. И вообще, будь это в ее силах, она бы своей рукой уничтожила его, лишь бы удержать при себе Ричарда». – Все, о чем я прошу тебя, – это понять, что твой долг – уладить все дела здесь на тот случай, если Господь не пожелает твоего возвращения к нам.– Голос королевы снова дрогнул. Она подавила рыдания и произнесла тихо, но твердо: – Ты обязан жениться и оставить наследника! – Ах, матушка, для этого еще есть время! – как можно небрежнее произнес Ричард. – У нас нет времени, – королева с трудом сдерживала свои чувства.– Ты думаешь, тебе с первого раза удастся оставить свое семя в чреве девицы? А где гарантия, что твой первенец будет мальчик? Ричард, Ричард, ты должен отбросить в сторону, забыть…– ее голос дрогнул, и она продолжала, задыхаясь: —…эти твои так называемые «увлечения» и разделить свое ложе с женщиной! Если не Элоиз, то назови любую другую, которая устроила бы тебя! Элинор чуть не упала со стула. Так вот что имел в виду Саймон, говоря о том, что Ричард не любит женщин! Вот почему Болдуин, фаворит короля, тоже плохо относится к женщинам! Элинор начала лихорадочно осматриваться в поисках укромного местечка в крошечном алькове, где она сидела, – у нее появилось желание спрятаться. До этого она не боялась, что ее обнаружат. Королева знает, что она умеет держать язык за зубами. Но теперь! Да королева упечет ее в самую мрачную темницу в самом отдаленном замке, если, конечно, не казнит сразу же. Охваченная ужасом, Элинор не расслышала, о чем шла речь дальше. А когда снова смогла воспринимать окружающее, то услышала слова королевы: – Я бы предпочла, чтобы ты выбрал другую, но если Беренгария Наваррская устраивает тебя, я с радостью приму ее в свое сердце. – Да, но это еще терпит. Сначала я должен придумать, как спасти владения Элоиз. – Снова отговорки, Ричард? – Я дал слово и не отступлю. Король был рассержен. После небольшой паузы, как будто взвесив свои же слова, он добавил: – Правда, это не отговорки. Она мне действительно нравится. Как только Филипп будет вне пределов Франции и не сможет силой вернуть то, что принадлежит Элоиз, я возьму Беренгарию в жены.– Он снова помолчал.– Матушка, мы уже слишком долго беседуем одни. Мне лучше удалиться. Элинор покрылась холодным потом: ведь как только Ричард уйдет, королева может проследовать во внутренние покои. Не в силах что-либо изменить, она придвинула свой стул к столу и, положив голову на сложенные на столе руки, сделала вид, будто спит. Притворство это никого бы не обмануло, так как от ужаса и отвращения ее просто трясло. Дрожа и тяжело дыша, Элинор вряд ли могла бы провести кого-либо, тем более королеву, которая видела ее насквозь. Минуты, показавшиеся Элинор вечностью, прошли. Наконец, она услышала звон серебряного колокольчика и зашептала молитву: спальные покои королевы были в противоположной стороне, и если королева призвала своих фрейлин, чтобы ей помогли переодеться, или если она пожелала отдохнуть, то все обошлось. Если же она вызывала клерка или саму Элинор, чтобы продиктовать… Элинор поторопилась прогнать эту мысль из суеверного страха, что она передастся самой королеве. «Она немолода, – думала Элинор, – прошлой ночью она поздно легла и утром рано встала. Она долго ехала верхом, взволнована встречей с сыном, которого не видела шестнадцать или семнадцать лет, у нее с ним был трудный разговор. Она не могла не устать». Наконец, Элинор была вознаграждена. – Я желаю немного отдохнуть, – сказала королева кому-то, кто явился на ее зов.– Прошу меня беспокоить только в том случае, если король или Джон пожелают меня видеть. Послышались шаги, затем наступила тишина. Элинор немного выждала, затем прокралась вдоль стены и заглянула в комнату. Там никого не было, и она на цыпочках буквально полетела к выходу. Но со стороны спальни послышались шаги, а до двери еще было так далеко. Что делать? Но Элинор не растерялась: она остановилась и, быстро повернувшись, размеренным шагом пошла во внутренние покои, как если бы она только что вошла в комнату. – Леди Элинор! – окликнула ее старая служанка королевы. Элинор остановилась: – Да? – Ее Величество отдыхает. Она никого не принимает. – Конечно, – с легкостью в сердце произнесла Элинор, вдохновленная тем, что первое ее слово прозвучало нормально, что ей удалось не завизжать и не ахнуть. Ей помогло то, что горничная определенно подумала, что Элинор только что вошла.– Нет никакой необходимости беспокоить Ее Величество. Я зашла взять новое перо. Подкрепляя свои слова делом, она взяла перо и тотчас же вышла из комнаты. Элинор не решилась сразу же пойти в комнату, которую делила вместе с другими фрейлинами, и где всегда был кто-то из них. Вместо этого, ничего не видя вокруг, она стремительно сбежала вниз по лестнице, ведущей в небольшой огороженный садик, где любила бывать королева. Там тоже не найдешь уединения, но юные девицы, которые обычно проводили время в этом уголке, были чересчур поглощены собой, чтобы замечать что-либо вокруг. Слишком поздно Элинор поняла, что сделала не слишком удачный выбор. Она совсем выпустила из виду, что все эти девицы не были допущены к кортежу короля, в отличие от нее, наследницы Роузлинда, и теперь полдюжины их окружили Элинор и забросали вопросами: – Вы видели короля? Как он выглядит? Что он говорил? Как королева встретила его? – Король? – У Элинор перехватило дыхание.– О, он такой…– Ее глаза наполнились слезами – сказалось нервное напряжение.– Он такой красивый. Девушки уставились на Элинор, а она не могла сдержать нервной дрожи. Кто-то хихикнул: – Он гордец. Еще кто-то фыркнул: – Бесполезно заглядываться на него. – Я знаю, знаю, – Элинор взяла себя в руки и, вырвавшись из круга обступивших ее девушек, убежала. Она была больше не в состоянии сдерживать напряжение и разрыдалась. Элинор, наконец, поверила в то, что ей удалось спастись. Была, конечно, вероятность, что горничная упомянет о ней королеве. Но в том, что Элинор заходила в покои, не было ничего необычного, и вряд ли это вызовет подозрения. Элинор уже несколько свыклась с мыслью, что король не вполне нормален. Тот, кто имел дело с воинами, которым вечно не хватало женщин, не мог не знать о ненормальных отношениях между мужчинами. Время от времени приходилось улаживать ссоры из-за того, что менялись привязанности, или защищать молоденького мальчика, только что поступившего в отряд, от похотливых притязаний. А иногда случалось, и удалять из отряда какого-нибудь особенно смазливого парня, из-за которого постоянно возникали драки. Элинор знала, что это грех, все это было ей отвратительно, но она знала и другое: все это было неизбежно там, где большое скопление мужчин и не хватает женщин. Все просто делали вид, что такие вещи не существуют, и уповали на священнослужителей и самого Господа, чтобы тот даровал прощение грешникам. Но по-настоящему ужасным и отвратительным было то, что сам король, который мог обладать практически любой понравившейся ему женщиной, предпочел греховную связь, а не естественный, освященный Господом, акт любви. Сама мысль о том, что в этом отвратительном грехе погрязли не простые воины-мужланы – какой с них спрос? – а утонченные представители высших слоев дворянства и даже сам король, – эта мысль была невыносима. Но молодость брала свое, ведь в шестнадцать лет долго не переживают. Когда страх утих, ему на смену пришло любопытство. Никому и в голову не взбредет интересоваться, чем занимаются простолюдины! Но если сам король связан с подобными вещами? У кого же можно узнать, как это все происходит? Расспрашивать кого-нибудь небезопасно. Хотя нет! Можно спросить у Саймона. Слезы сразу же высохли на ее щеках, и она рассмеялась. Она представила, какой вид будет у Саймона и что он ей выскажет в ответ на такой вопрос. – Ты, как всегда, непостоянна! – раздался резкий голос.– Я иду, чтобы утешить тебя, а ты в это время хохочешь! Изабель Глостерская была разочарована, хотя и не сильно, потому что увидела следы слез на лице Элинор. «Зато я постоянна в своей неприязни к тебе». – подумала Элинор, но вслух произнесла: – Дождь очищает небо, а слезы – глаза. Я поняла, как глупо себя вела, и посмеялась сама над собой. – И правильно сделала. Ведь даже я не домогаюсь короля! И слова Изабель, и то, что Элинор недавно узнала, совсем сбили ее с толку. – Домогаться короля? – переспросила она. Изабель Глостерская засмеялась: – Не пытайся теперь скрывать то, что ты сама выдала! Ты назвала его «красавцем», а когда Элизабет посоветовала тебе не заглядываться так высоко, ты расплакалась и убежала! Весь двор узнает об этом! «А я знаю, кто это разболтает», – вновь подумала Элинор. И тут ее осенило. Вреда не будет, если пойдут слухи о том, что она увлечена королем. Тем более если она будет избегать его. Но зато это отвлечет внимание от ее отношения к Саймону. Она больше не сомневалась в своей любви к нему – ее убедило в этом то чувство ужаса, которое она испытала, увидев его окровавленным. – Только глупые гусыни поверят в это! – ответила Элинор.– Если смотришь на солнце, оно ослепляет тебя. Но только сумасшедший попытается достать его. Я не отрицаю, что считаю короля красивым. И вряд ли кто-нибудь сможет возразить – он действительно красив. – Но в нем есть что-то странное, не так ли? – Странное? – повторила Элинор. – Говорят, он не способен иметь детей. – Прикуси язык! – воскликнула Элинор.– Я никогда не слышала ничего подобного и из приязни к тебе буду и сейчас глуха к твоим словам! Она почти кричала в ответ на шепот Изабель – пусть не останется и тени сомнений в том, кто разносит слухи. Изабель презрительно фыркнула, и Элинор в удивлении уставилась на нее. Неужели она так глупа и думает, что ей позволено высказывать подобные вещи только потому, что она – невеста принца Джона? Неужели она забыла, что сама королева провела шестнадцать лет в заключении? Высокое положение не гарантировало безопасность! Хотя леди Изабель меньше всего приходилось думать об этом. Король пробудет в Англии недолго, а после его отъезда лорд Джон станет самым могущественным лицом в стране. Элинор вспомнила выражение глаз Джона и настороженность Саймона. Очевидно, что Джону такие слухи о Ричарде только на руку, ведь это сделает его самого наиболее вероятным наследником престола. Все чувства Элинор были обострены. Изабель, как будущая жена наследника, была опасна. По непонятной причине она не выносила Элинор с первого взгляда, а безопасность Элинор зависела от внимания и здоровья королевы! Но как долго это продлится? Ужасная правда заключалась в том, что король был действительно не способен оставить после себя наследника. И не только из-за того, о чем только что узнала Элинор, и что она пыталась спрятать в самый дальний уголок своей памяти, а по той простой причине, что в крестовых походах люди гибли тысячами, и эта участь не миновала и королей. А если Ричард умрет, Джон станет королем, а Изабель – королевой! ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Даже Элинор с ее сильным характером не могла не расстроить мысль о том, что Джон и Изабель. могут стать королем и королевой. Эта мысль не давала ей покоя, когда она одевалась к грандиозному приему, первому из многих, посвященных чествованию короля. Теперь она уже одевалась в соответствии с последней модой: белый головной платок, весь унизанный золотыми горошинами, удачно подчеркивал блеск ее карих глаз; белое же платье, расшитое золотом по вороту; верхнее платье из парчи цвета молодой зелени. Элинор успела сшить и еще более великолепный наряд, но приберегла его на свадьбу Изабель де Клер. Сегодня же у нее не было желания блистать и привлекать внимание. Однако это ей не совсем удалось. Не успел закончиться обед, как Элинор опять влипла в историю. На этот раз виной была ее рассеянность. Дело в том, что она совершенно забыла, как королева говорила о том, что король и Саймон должны узнать друг друга получше. Поэтому, когда были убраны столы и музыканты начали настраивать свои инструменты, Элинор была твердо уверена в том, что Саймон появится с минуты на минуту. Ведь первый танец он всегда танцевал с ней, и ни Бигод, ни де Боуэн не претендовали на это. Более того, именно Саймон решал, с кем из них она будет танцевать следующие танцы, как часто и даже в какой последовательности. Это вызвало сначала резкий протест со стороны Элинор, но Саймону удалось одержать верх без особых усилий, убедив ее, что всегда, когда она попадала в переплет, все шишки сыпались на голову Саймона. Элинор признала это и сдалась без боя. К ее величайшему удивлению, оба соперника приняли руководство Саймона ее действиями без явного протеста. Он оказался прав, так как оба соперника чувствовали, что ни одному из них не отдастся предпочтение, и что оба – в одинаковом положении. Занятая своими мыслями, Элинор не заметила, как ее вовлекли в толпу, окружившую обеих Изабелей. Дело в том, что еще до начала торжества король объявил, что обрученные Вильям Маршал и Изабель, графиня Пемброкская и Стригулская, будут сочетаться законным браком в церкви города Солсбери 22 августа, а бракосочетание «нашего возлюбленного брата» лорда Джона и Изабель, герцогини Глостерской, состоится 29 августа в Марльборо. Поэтому обе они принимали сейчас поздравления от доброжелателей, которые на сей раз казались вполне искренними. Элинор поняла, что Саймона все еще нет, когда уже был объявлен первый танец. Вильям подошел к своей невесте, чтобы пригласить ее. Она услышала, как Изабель пробормотала: – Вильям, не надо. А глубокий голос Вильяма ответил: – Тихо, Изабель. Это – традиция. Не волнуйся, мне это не повредит. Первой реакцией Элинор на отсутствие Саймона была вспышка гнева. Она подумала, что он не пришел, потому что первые выходы должны были вести обрученные пары. Но ее гнев растворился в тревоге, когда лона увидела Бигода и де Боуэна, устремившихся к ней с противоположных концов зала. И тут же она увидела плывущую над толпой рыжеволосую с проседью голову Саймона, а рядом – огненно-золотистую голову короля. И Элинор твердо решила, что не пойдет танцевать ни с Бигодом, ни с де Боуэном. Но ведь они расценят это как обиду, если она, отказав им, согласится на танец с другим. Сказать же, что она вообще не желает танцевать, обречет ее на бездействие в течение всего оставшегося вечера. У нее оставался только один, не особенно приятный ход: сказать, что она уже обещала этот танец Саймону, а он был слишком занят и не смог прийти. Она даже ясно представляла жесты, которые вызовут такие слова у ухажеров. Вдобавок ко всему, это все равно не спасло бы ее. Раз его не было, ее бы просто вынудили выбрать другого партнера. Элинор быстро перевела взгляд с одного преследователя на другого, и тут вдруг увидела свое спасение. Ей удастся отделаться от них! – Иэн! – позвала она. Молодой человек стоял поодаль, но так, что хорошо слышал и видел свою богиню. Он бросился к ней с поклоном: – Да, моя госпожа? Элинор быстро посмотрела направо и налево. – Ты умеешь танцевать? От удивления юноша открыл рот. – Иэн, – нетерпеливо и настойчиво повторила Элинор. – Ты умеешь танцевать? – Конечно, моя госпожа. – Слава Богу! Веди меня к танцу, да побыстрее! – Я, моя госпожа? – произнес он сдавленным голосом, все еще не веря своему счастью. – Да, конечно, живее же! Твой хозяин занят беседой с королем и послал тебя вместо себя. Ну, быстро! Но было уже поздно: де Боуэн настиг ее, когда она положила свою руку на запястье Иэна. – Вы обещаете мне этот танец, леди Элинор? – Извините, мой господин, он уже обещан. – Кому, уж не этому ли щенку? – де Боуэн бросил такой злобный взгляд на Иэна, что у Элинор перехватило дыхание. А вдруг де Боуэн попытается силой увести ее, или ему кто-то сказал, что Иэн был предупрежден об этом? Ее нервная реакция передалась Иэну. От такого оскорбления его губы плотно сжались, и Элинор почувствовала, как напряглись мышцы на его руке. Она сжала его руку. Подчиняясь предупреждению Элинор, готовый ответить обидчику на оскорбление тем же, Иэн быстро сказал: – Я послан моим господином. – Вы свободны, леди Элинор? – спросил подоспевший Бигод. – Нет, как видите, – ответила она спокойно, но душа у нее ушла в пятки. Она надеялась, что, кто бы ни подошел к ней первым, у другого хватит здравого смысла, чтобы отойти, когда он поймет, что его сопернику отказано в танце. – Пойдемте, я не могу доверить Вас этому молодому и неопытному спасителю, – вежливо произнес Бигод, игнорируя присутствие де Боуэна. – О, прекрасно, – хохотнул де Боуэн.– Все зависит от того, от чего он должен ее спасать. Некоторые предпринимают такие тщетные и бесполезные попытки, что даже этот несмышленыш может сойти за достаточную защиту. Услышав тон, которым были сказаны первые слова, и, уловив в них издевку, Элинор сразу же приготовилась к решительным действиям. Она встала между Иэном и де Боуэном и изо всей силы сдерживала руку Иэна, который пытался ее высвободить, чтобы ударить обидчика. Но Элинор, думая о том, что де Боуэн хочет насильно увлечь ее и поэтому обратил свою насмешку только против Иэна, не заметила, что разъяренный Бигод наступает на де Боуэна. – Пожалуйста, джентльмены! – крикнула Элинор, рванувшись вперед, чтобы встать между ними, и была сразу же сбита с ног ударом, который был предназначен де Боуэну. – Леди Элинор! – закричал Иэн, бросаясь на колени перед своей госпожой. И тут толпа, которая уже начала собираться вокруг них, расступилась, отхлынув на обе стороны, подобно волне, которая образуется, когда корабль, подгоняемый ветром, носом разрезает водную гладь. Две сильные руки решительно подняли Элинор и Иэна с пола. Две другие, такие же крепкие и сильные, унизанные кольцами, схватили спорщиков за шиворот и потрясли их, как крыс. – Пусть будет мир, я так повелеваю, – прогрохотал Ричард. – Элинор, что Вы еще натворили? – зарычал Саймон. Элинор разрыдалась и спрятала лицо на груди у Саймона. Это был ужасный день, слишком много всего одновременно. Иэн побелел, как полотно. У Саймона перехватило дыхание. Он никогда не видел, как плачет Элинор, за исключением тех редких моментов, когда не удавалось добиться своего, и бессильный гнев делал ее непоследовательной в своих принципах. Между тем Мило де Боуэн поправил свое платье и непринужденно извинился. Он сказал, что это была его вина, он-де сделал глупый жест, а сэр Роджер не понял его. Бигод, в свою очередь, подтвердил версию Мило и даже пробормотал что-то вроде извинения, но оба бросали косые взгляды на Элинор в моменты, когда думали, что Ричард обращается к другому. Король удовлетворился их ответом, поцеловал их и отпустил. Затем он обратил свой взор на другую группу: – Ну, леди Элинор, – произнес он совершенно бесстрастным голосом, что говорило о том, что ему безразлично то жалкое зрелище, которое она собой представляла.– Что же Вы натворили? Саймону с трудом удавалось сдерживаться, с его губ готов был сорваться гневный окрик оставить Элинор в покое, но Иэн, по своей молодости, еще не умел себя контролировать. – Она ни в чем не виновата, Ваша милость! – воскликнул он. У Ричарда взметнулась бровь. – Но ведь все взгляды были устремлены на нее, и ее опекун кричал: «Что Вы еще натворили»? Наступила очередь Элинор объясниться. Всхлипнув и вытерев тыльной стороной ладони слезы с глаз, чувствуя себя в безопасности рядом с Саймоном, она откровенно ответила: – Все потому, что я очень непослушная и часто затеваю ссоры, Ваша милость. В ее поведении и в словах не было ничего женственного. Если бы не ее одежды, она скорее сошла бы за подростка, моложе Иэна. – Но клянусь честью, что сегодня не я была причиной ссоры, – продолжила она.– По крайней мере, я предполагаю, что послужила причиной, но у меня не было ни намерения, ни желания делать это, все произошло помимо моей воли. – Да? – спросил Ричард, немного мягче, довольный ее ответом, но его взгляд быстро скользнул по Иэну. И для Саймона этот взгляд не остался незамеченным. Его рука все еще крепко обнимала Элинор, но сейчас не она нуждалась в его защите. Саймон посмотрел на Иэна другими глазами и увидел, что юноша был красив. Он был только чуть ниже Саймона, строен, как молодой тростник, но не только рост обращал на себя внимание. Его лицо с горящими темными глазами и копна непослушных иссиня-черных кудрей, красиво очерченный нежный рот и изящный, тонкий нос с чувственными ноздрями также привлекали взгляд. Саймон решил, что у короля еще нет настоящего интереса к нему, а посему, если Иэн исчезнет сейчас, Ричард никогда не вспомнит о нем вновь. А Элинор тем временем, поняв, что выбрала верную тактику, честно рассказывала королю о соперничестве между Мило де Боуэном и Роджером Бигодом за обладание ее землями и, как следствие, об их ухаживаниях за ней. Она и словом не обмолвилась о той попытке схватить ее силой, так как у нее не было доказательств. Далее она рассказала, как отказала им обоим в первом танце и как призвала Иэна на помощь, объявив его посланником Саймона. Взгляд Ричарда вновь устремился на Иэна. Однако он ничего не сказал юноше. Все, что он произнес, было: – А кому Вы сами отдаете предпочтение, леди Элинор? – Боже правый, никому! – воскликнула она.– И никакому другому мужчине. Я нахожусь под Вашей опекой, Ваша милость, и не желаю менять своего положения. Надеюсь, Вы окажете мне эту честь. – Ты желаешь оставаться под опекой короля? – недоверчиво спросил Ричард. Затем он перевел взгляд с ее лица на руку Саймона, который все еще обнимал ее.– Я вижу, тебе повезло с опекуном, – произнес он сухо. – О, да! – с воодушевлением ответила Элинор.– Сэр Саймон так же добр ко мне, как был мой дедушка.– Она рассмеялась.– И так же строг со мной, наказывая меня за те же шалости. У Ричарда вновь взметнулась вверх бровь. – Но ведь ему не столько лет, сколько Вашему дедушке. – Нет, конечно, – с готовностью согласилась Элинор, незаметно прижимая к себе локтем руку Саймона. Если бы не это едва заметное движение, Саймон бы давно уже выпустил ее из рук с виноватым видом, тем самым, выдав то, что они оба чувствовали. Элинор вновь засмеялась. – Но я этого не замечаю. Уверяю Вас, сэр, он так же старомоден и придирчив во всем, что касается собственности, как когда-то был мой дедушка. За исключением, – добавила она, всем своим видом стараясь показать искренность, – одежды. Сэр Саймон сам не занимается моим гардеробом, предоставив это делать королеве. Вы можете спросить Ее Величество… – Элинор, – прервал ее Саймон. Король с интересом взглянул на Саймона, который неодобрительно нахмурился. Отличительной чертой всех любовных романов, которые происходили при дворе, было то, что любовники никогда не хмурились на своих возлюбленных. Ричард также вспомнил не слишком нежное рычание Саймона на Элинор: «Что Вы еще натворили?», когда увидел, как Элинор подалась вперед, а рука Саймона поднялась как бы для удара. Элинор, сделав реверанс, произнесла: – Впрочем, я, кажется, слишком много говорю. Я прошу извинить меня за ту неприятность, которую я причинила Вам, Ваша милость. Простите меня и окажите мне Ваше снисхождение. Я сделаю все возможное, чтобы больше никому не причинить хлопот. К несчастью, «всего возможного» со стороны Элинор оказалось явно недостаточно. Нет, нет, никакие физические столкновения не испортили торжеств в течение следующих дней, но слух о стычке между Бигодом и де Боуэном стал притчей во языцех. У Элинор появились новые претенденты на ее руку, чьи владения были не в сфере влияния предыдущих двух. Но их нельзя было винить. В воздухе витал дух свадеб. Всем девушкам, находившимся под опекой короля, – многих из которых Генрих держал под опекой по достижении ими брачного возраста, – были выбраны мужья. Вполне возможно, что, если бы кто-то из претендентов на руку Элинор предложил достаточно большой выкуп, король сумел бы отразить атаки разочарованных соперников и принял бы такое предложение для Элинор. Однако Саймон дал понять Ричарду, как велика будет его выгода, если Элинор останется незамужней, и молчал, не говоря никому другому о том, как велики доходы Элинор. Даже богатые семьи не торопились предлагать большой выкуп. Ни для кого не было секретом, как разочарован был Ричард, обнаружив почти пустой королевскую казну. Также не было секретом и то, что он потребует вкладов в крестовый поход. И если бы у Элинор не было так много денег, как приписывала ей молва, – а слухи всегда бывают преувеличены – любая семья могла бы просто разориться, предлагая за наследницу более высокую цену, чем другие. При дворе уже шли приготовления к дальнему путешествию. В течение недели необходимо было закончить сборы и отправиться в путь. Огромное скопление людей, прибывших в замок, чтобы отдать почести королю, привело к печальным последствиям. Во-первых, во всех землях вокруг Винчестера были уничтожены запасы зерна и овощей, истреблена вся дичь, съедены все запасы говядины, свинины, баранины и даже козлятины. Все коврики из тростника были вытоптаны в пыль, повсюду валялись обглоданные кости, черствые корки, и над всем этим царством объедков и отбросов с жужжанием роились стаи мух. Было практически невозможно вычистить сточные канавы или прибрать в залах, пока там находилось столько людей, не говоря уже о том, что этих людей надо было еще и накормить: И вот, наконец, вся утварь – горшки, кастрюли, котлы, тарелки и кубки – были упакованы; постели разобраны и вместе с матрасами и бельем погружены на телеги; столы, стулья, подставки и подушки аккуратно, со знанием дела, связаны и уложены на повозки. Винчестерский замок опустел, остались лишь отбросы и грязь, да еще крестьяне, связанные хозяйством, в обязанности которых входило поддержание порядка и чистоты в замке. Теперь у них будет время, чтобы прочистить сточные канавы, вытряхнуть все коврики, очистить их от гниющего мусора и паразитов, выгрести золу из каминов, надраить до блеска каминные решетки и вертела, на которых жарилось мясо, словом, привести все в порядок к возвращению королевской свиты. В те времена у лордов было заведено в течение года выезжать вместе с домашними, челядью и скарбом на некоторое время жить в другом замке на территории своих владений. Обычно в главном замке жили всего несколько месяцев, но иногда, если семья была немногочисленной и небогатой, она постоянно жила в своей резиденции, не покидая ее, за исключением нескольких недель весной и осенью, когда все выезжали с тем, чтобы замок можно было тщательно вычистить и убрать. Богатые семьи выезжали регулярно. Это было разумно и экономно – ведь легче переместить людей к источникам пищи, чем везти к ним зерно, овощи и стада животных на мясо, которое от этого станет постным и жестким. Более того, это было отличной возможностью для лордов быть в курсе всех событий, происходящих в их обширных владениях, поохотиться на новых землях, и выслушать жалобы, и свершить правосудие. В отличие от лордов, богатых и не слишком, двор выезжал очень часто. Так как людей при дворе было гораздо больше, чем в замках лордов, запасы продовольствия истощались довольно быстро. Кроме того, выезды были необходимы королю – в его обязанности входило время от времени являть себя перед народом. И еще выезды были одним из способов сокращения расходов. Ведь когда королевская свита «наезжала» в один из замков какого-нибудь лорда, то истощались именно его запасы продовольствия и уничтожалась его дичь. Но, поскольку поместья лордов в большинстве своем были не настолько обильны и щедры, как королевские, свита останавливалась на короткое время в разных замках, чтобы совсем не разорить хозяина. Но для Ричарда было очень важно, чтобы в самом начале его правления никто из лордов не был бы обижен. Поэтому он без особого сожаления взял на себя расходы по содержанию толпы нетитулованных мелкопоместных дворян. Королевская свита прибыла в Солсбери, и там состоялась церемония бракосочетания Изабель де Клер и Вильяма Маршала. Элинор даже расплакалась, но не оттого, что теряла подругу, а они успели сблизиться настолько, насколько это было возможно за столь короткое время. Элинор знала, что они будут видеться часто и встретятся уже через несколько недель, третьего сентября, на коронации Ричарда в Лондоне. Нет, она плакала оттого, что не смогла осуществить свои планы и ни на йоту не продвинулась ближе к достижению своей цели. Шли дни, король объявлял помолвку за помолвкой, и все шло к тому, что если Элинор выкажет предпочтение Саймону, его отстранят от опекунства. Свадьба Джона и Изабель Глостерской состоялась в Марльборо. На этот раз Элинор не плакала. Она даже была довольна: молодожены – два сапога пара. Элинор даже позлорадствовала бы по этому поводу, если бы не власть, которой был наделен Джон, и которого Изабель могла настроить против нее. Джон же не преминул бы пустить эту власть в ход. Тем не менее, она весело танцевала. Первым, как всегда, был Саймон, затем – сын графа Хантингтонского, затем молодой Валеран Лестерский, после чего она решила отдать дань приличиям и обещала танец Бигоду, а за ним – де Боуэну. После этого она вновь подошла к Саймону. На ее щеках играл румянец, в глазах плясали смешинки, она была такая оживленная, что что-то затрепетало в груди у Саймона, и он ощутил странное чувство легкости и счастья. Не успели они выполнить первые несколько фигур танца; как неизвестно откуда взявшийся паж потянул Саймона за рукав и сказал, что король хочет его видеть. – Я пойду с тобой, – сказала Элинор, заметив поклонников, ожидающих своей очереди.– Я подожду где-нибудь в укромном уголке, если король хочет поговорить с тобой наедине. В любом Случае я не останусь здесь одна, на растерзание этим стервятникам, которые, чего доброго, снова впутают меня в какой-нибудь скандал. Только полюбуйся на них! Саймон посмотрел туда, куда показывала Элинор. Да, если один партнер не уступит ее другому после танца – быть беде, а одного раза, когда Бигод и де Боуэн не поделили ее, было более чем достаточно. Конечно, можно было бы оставить Элинор под присмотром королевы, но ее не было в зале. Взгляд Саймона скользнул по танцующим и ожидающим. Он заметил, что многие влиятельные лорды тоже отсутствуют. Саймон нахмурился. Было ли это простым совпадением, или вызов короля означал что-то более серьезное, чем приглашение к беседе? Если это так, королева велит Элинор уйти. – Ну, ладно, будь, по-твоему, пошли! – согласился Саймон. Они уже вышли из круга, вызвав протесты танцующих, потому что участвовали в построении танцевальных фигур, которые могли не получиться без них. Но при упоминании пажем имени лорда Ричарда все замолчали. Теперь Саймон и Элинор могли спокойно следовать за пажем. Беспокойство Саймона возросло, когда они вышли из Парадной залы, прошли двор и вошли в дом лорда, где остановился король. В малой зале они увидели королевскую семью в сборе, главных баронов и лордов из пограничных земель между Англией и Уэльсом. Все это было похоже на тайное собрание. Чувствуя неловкость от того, что вторглась туда без приглашения, Элинор остановилась в дверях. Саймон же поспешил вперед и что-то сказал королю, который засмеялся, затем – королеве, которая покачала головой, но обернулась и сделала Элинор знак рукой, чтобы та подошла к ней. – Я прошу прощения, Сир, мадам, – начала было Элинор, приседая в реверансе, – но… – Да, мы не можем постоянно устраивать шумные скандалы в танцевальной зале, – поддразнил ее лорд Ричард. – Твое присутствие не помешает, – заметила королева, – даже наоборот, ведь набор в войско касается твоих вассалов так же, как и других, о чем они узнают завтра. Стань здесь, дитя. И Элинор встала за спиной королевы. Ее губы беззвучно повторили «набор в войско», но вслух она не произнесла ни звука. Набор в войско ее вассалов означал, что грядут военные действия. Но какие? Ответ на этот вопрос не заставил себя ждать. Саймон был последним из тех, кого вызвали на это совещание, и, когда все были в сборе, Ричард объявил, что Мортимер привез известие о восстании в Уэльсе. – Как они посмели! – возмущался Мортимер. Но никто из присутствующих ему не ответил.– Они что, думают, что я новичок в подавлении бунтов? Джон громко рассмеялся, и Элинор увидела, как напряглись лица баронов. Хьюго Мортимер и Вильям Браозе посмотрели на Джона, затем друг на друга, и снова на королеву. – Вздор! – резко произнесла королева и, увидев, что Ричард в шоке, добавила: – Конечно, мой господин, я не имела в виду усомниться в Ваших способностях. Я имела в виду слово «восстание». Ведь это воистину вздор! Валлийцы не бунтуют. Они ведут себя нормально. Лорды из пограничных земель согласно кивнули головой. – И по этой причине мой брат должен проигнорировать это оскорбление? – усмехнулся Джон. – Нет, конечно, – спокойно предложил Саймон, – но стоит ли говорить о войне или подавлении восстания, поднимая незначительное оскорбление до уровня настоящей угрозы. Если валлийцы брыкаются как младенцы, то они заслуживают хорошего шлепка. – Я не собираюсь прощать даже мелкие обиды, – резко ответил Ричард. – И правильно сделаешь, – согласилась королева спокойно, но Элинор показалось, что руки у нее слегка дрожали, когда Джон своим едким замечанием пытался вызвать агрессивную реакцию брата, подстрекая его к войне. Однако когда она заговорила, и руки, и голос ее были спокойны: – Я думаю, Саймон прав. За оскорбление надо мстить, но месть может выражаться и в презрении. Это было обращено к Ричарду, который вопросительно взглянул на мать. Саймон успел обменяться взглядами с королевой, и Элинор, наблюдавшая за ними, почувствовала, что они успели многое сказать друг другу. Этого, как ей показалось, не заметил никто. Элинор вдруг поняла, как остро она чувствует каждый взгляд и жест Саймона. – Во-первых, – предложил Саймон, – Вы, Ваше Величество, должны дать ясно понять, что у Вас есть более важные дела, чем этот бунт. На лице Ричарда появилась неодобрительная гримаса: – Иными словами, ты вежливо и учтиво предлагаешь мне ничего не делать? – Отчасти, да. То есть, я хочу сказать, что не поверю, чтобы Вы своей собственной персоной возглавили карательную экспедицию. – Не возглавить свой отряд, идущий на войну? – засмеялся Джон.– Хорошее же впечатление он произведет на баронов, которые еще не знают его. Но тут вмешался Мортимер: – Простите, мой господин, но ведь речь идет не о войне. И мы все прекрасно знаем о мужестве и отваге лорда Ричарда. Ему нет необходимости доказывать нам это. Действительно, Ваша милость, – продолжал он, повернувшись к королю, – небольшого отряда, вместе с отрядом моих людей и людьми Вильяма, будет вполне достаточно, чтобы загнать весь этот сброд обратно в горы. Если собрать большое войско, то это будет пустой тратой людей и денег и, кроме того, будет означать, что Вы уделяете слишком много внимания вещам, которые выеденного яйца не стоят. – Более того, это отсрочит день твоей коронации, – напомнила сыну королева Элинор.– Подумай, что возомнят о себе валлийцы, и как они будут хвалиться тем, что им удалось приостановить коронацию короля. Это высказывание королевы, пожалуй, разрешило сомнения Ричарда. Ричард нахмурился, обдумывая сказанное. Но Элинор пришло в голову, что Ричарда больше задело возможное ликование валлийцев, а не отсрочка коронации. – Хьюго абсолютно прав, – сказал Вильям Браозе, – нет необходимости снаряжать огромное войско, да и вассалы пойдут туда без особой охоты. Вот помню, когда… – Извините, милейший, – перебила его королева.– Я с Вами согласна, а Вам, Ричард, хотела бы заметить, что, если Вы намерены снабжать провизией огромное войско, в замке не останется припасов, чтобы устроить праздник в честь коронации. Может сложиться неблагоприятное впечатление, что король беден. – Ваша милость, – добавил Саймон, – я верой и правдой служил Вашему отцу и не раз участвовал в сражениях с валлийцами. Должен сказать, что у них в крови желание привлечь к себе внимание. И если Вы доставите им такое удовольствие, Вам никогда с ними не справиться. Саймону повезло, что Ричард слушал советы вполуха и был занят размышлениями о том, кто из его советчиков важнее и кому можно доверять. Матери он доверял во всем без колебаний, кроме одного. Если бы она могла, не изменяя политической обстановки, помешать Ричарду отправиться в крестовый поход, она бы сделала это. Теперь Саймон. Он был вторым человеком, которому доверял Ричард. Еще когда Ричард был моложе, он всегда чувствовал, как Саймон пытался оберегать его и опекать, так же, как и мать. Но Саймону он тоже не мог полностью доверять, так как тот был настолько предан королеве, что готов был сделать все, чего бы она ни пожелала, не задумываясь о том, правильно это или нет. А что касается Джона, то при одной мысли о нем Ричарда затрясло. Он совсем не доверял брату и был уверен, что тот очень хитер, хотя это и не всегда проявлялось в его поступках. Если Джон не видел своей выгоды в чем-либо, его предложения в политических делах были точными и проницательными. Трудность заключалась в том, что было трудно понять, когда, как и что Джон намеревался использовать для своей выгоды. Еще одну проблему представляли два лорда из пограничных с Уэльсом графств. Королю показалось странным, что они не настаивали на том, чтобы он сам повел большое войско и разрешил их трудности. Обычно бароны так не разбрасывались своими людьми и деньгами. Возможно, ответ заключался в том, что они чувствуют себя полновластными хозяевами в своих владениях, а посему предпочитают немного поиздержаться, чем позволить королю повести войско и оказывать на них давление так же, как и на валлийцев. Да, они попросили людей, но таких, которыми будут командовать сами, так что валлийцы поймут, что власть в руках Мортимера и Браозе. Кстати, его мать была права насчет коронации – осталось всего пять дней. Занятый своими мыслями, Ричард не заметил, что королева и Саймон начали нести полный вздор. А произошло все потому, что Браозе начал: «Я помню, как…», что ничего не означало для Ричарда, но королева и Саймон хорошо знали, о чем идет речь. Браозе намеревался рассказать об ужасной трагедии, которая разыгралась, когда Генрих повел войско в Уэльс, чтобы «раз и навсегда покорить валлийцев». Одного намека на то, что валлийцы наголову разбили войско его отца, было бы достаточно, чтобы завести Ричарда, и он бы отправился в поход, чтобы доказать, что он – лучший воин. Если бы королева была уверена в успехе этой кампании, она бы предпочла, чтобы Ричард отправился туда, тем самым, надеясь, что у него пройдет «лихорадка» крестового похода. Война всегда опасна, но не так, как болезни и предательство на чужбине в Святой земле. Плата папе за освобождение Ричарда от данной им клятвы, какой бы дорогой она ни была, будет меньше, чем плата за сам крестовый поход. Королева волновалась за Ричарда еще и потому, что знала, что армии, которая не привыкла сражаться в горах, не победить опытных валлийцев. Валлийцы собрали весь свой скарб, стада и женщин и ушли в горы, где не было открытых равнин для заранее подготовленных сражений. Передвижение телег и повозок будет крайне трудным по непроходимым узким горным тропам. По дороге не будет много ферм, так что воинам придется голодать. В горных ущельях и узких долинах небольшие отряды валлийцев могут внезапно атаковать, и это, в конце концов, подорвет дух армии, так как валлийцы смогут быстро скрыться в лесах, которые они хорошо знают, прежде чем армия будет готова к ответному удару. Ричард слыл великолепным военным стратегом, но с валлийцами требовалась другая тактика, которую он счел бы ненужной и недостойной рыцаря. Вдобавок ко всему, он бы вряд ли стал спрашивать совета у тех, кого хотел поразить своими способностями. Учитывая все это, в сознании королевы слияние двух понятий – Ричард и Уэльс – непременно означали беду. Готовность Саймона прийти ей на помощь еще больше усилила тревогу королевы. Очевидно, он тоже считал, что лучше Ричарду держаться подальше от Уэльса. Когда королева и Саймон закрыли брешь, которую Браозе пробил в стене молчания, окружавшей поражение короля Генриха в битве с валлийцами, Джон стиснул зубы от негодования. Он знал, какой бы эффект это произвело на Ричарда, и уже предвкушал удовольствие от того, что войско Ричарда будет разгромлено дикими, невежественными племенами. Если бы они еще и убили Ричарда! К сожалению, он сам не решился сказать о том событии Ричарду по трем причинам. Во-первых, Ричард, хотя и не отличался особой проницательностью, мог догадаться, что его просто хотят завести. Во-вторых, его мать, которая, напротив, была чрезвычайно проницательна, могла догадаться, что он собирается сделать. И, в-третьих, Джон осознавал, что может всплыть наружу его незавидная роль, которую он сыграл в поражении его отца во время той Уэльской кампании. Его мать может открыто заявить, что он виноват в поражении его отца, и тогда у ее любимого Ричарда не возникнет желания сделать больше, чем смог его отец. Не замечая того, как наэлектризован воздух мыслями присутствующих, Ричард думал, что важнее: провести вовремя коронацию или усилить свои позиции в Уэльсе. Он знал, что надо прекратить бунт (а он считал это бунтом) немедленно. Он также знал, что и коронация – дело не одного дня. После нее последуют торжества, а затем бароны и прелаты будут созваны на огромной площади, чтобы присягнуть на верность королю. Наконец, король принял решение: человек, который возглавит войско, чтобы наказать непокорных валлийцев, должен быть представителем короля, а не выходцем из Уэльса или лордом из пограничных владений. Естественно, он сразу подумал о Вильяме Маршале. Нет, не то. Вильям еще не оправился от ран и, что еще хуже, Изабель де Клер – графиня Пемброкская, а Пемброкшир – огромное графство в Уэльсе. Ричард ни минуты не сомневался в том, что Вильям не воспользуется своим положением, чтобы соперничать с королем во власти. Но, к несчастью, люди будут считать его своим, независимо от цели похода, так как он стал хозяином владений де Клер, лордом Пемброкским, и не будут видеть в его лице представителя королевской власти. Ричард обвел глазами толпу рыцарей. Те, кто не имел никакой связи с Уэльсом, были либо стары, либо опасны, либо просто неопытны. Затем его взгляд остановился на Саймоне. – Саймон, поскольку все согласились на том, что мне не следует ехать, поедешь ты и защитишь честь короля, смыв это оскорбление. Ни один мускул не дрогнул в лице Саймона, но не было никакого сомнения в том, что он был польщен предложением короля. – Да, милорд. Элинор почувствовала, как королева расслабилась, и возмущенно подумала: «Ее сын будет в безопасности, а мой возлюбленный пойдет на войну!» Она не питала иллюзий по поводу военных действий и их возможных исходов, так как в течение года наблюдала все это, когда ее вассалы защищали замок от нападок претендентов на ее руку. Но возмущение не покидало Элинор. В любом случае, Саймону придется отправиться в Уэльс, и она вспомнила, что рассказывал ей дедушка о валлийцах. Ей пришло в голову, что Саймону будет спокойнее, если он сам поведет войско, чем быть в подчинении у короля, жаждущего славы и побед. Тем временем король пытался после сделанного объявления угадать по лицам уэльских лордов их настроение. Он с удовлетворением отметил, что они были несколько разочарованы тем, что король не предоставил им самим возможности решить этот вопрос, но на лицах не было гнева или протеста. По-видимому, они давно знали Саймона и были согласны принять его руководство. Если кампания окажется успешной, надо будет подумать о достойной награде для Саймона. Ричарду придется исправить ошибку отца, ведь Генрих так несправедливо обошелся с ним. Между тем рыцари принялись за обсуждение набора в войско. Ричард вновь почувствовал, что он снова не согласен с ними. Они настаивали на том, что крупные военные силы не нужны. Перебивая друг друга, они с жаром высказывались за то, что в такой местности, как Уэльс, необходимы отряды лучников и легко вооруженных пеших рыцарей. Ричард почувствовал, что он правильно поступил, отказавшись возглавить эту кампанию – если это можно было назвать кампанией. Это не предвещало триумфальных атак, сборов больших выкупов, уважения и славы. Мелкие, убогие вылазки против кучки жалких, грязных горцев! Потеряв интерес к обсуждению, Ричард предложил всем пройти в зал для танцев, так как давно уже было пора вернуться туда. Невеста может неправильно понять их отсутствие и обидеться на то, что многие гости, включая ее мужа, удалились. Было назначено время встречи на следующий день для обсуждения вопросов, связанных с предстоящей кампанией. Как только королева прошла вперед, опираясь на руку сына, Элинор направилась к Саймону. Тот осторожно взглянул на нее, не зная, не будет ли она негодовать по поводу выбора короля использовать его, Саймона, который, по мнению Элинор, принадлежал только ей. Но у Элинор уже было время, чтобы справиться со своими чувствами, и она думала сейчас только о том, может ли она хоть чем-нибудь уменьшить опасность, которой будет подвергаться Саймон. – Не могу сказать, что меня обрадовало это известие, – начала она мягко.– Мне будет не хватать тебя. Однако, – быстро добавила она, пока Саймон не успел ничего возразить ей в ответ, – эта кампания решит и одну из моих проблем. – Вообще-то предполагается, что я решаю твои проблемы, – сказал, смеясь, Саймон. Ему льстило предложение Ричарда, так как это лишний раз доказывало доверие короля. И, нисколько не сомневаясь в том, что Ричарду не было равных в ведении открытого боя или в организации осады, Саймон знал, что ему скорее, чем Ричарду, удастся успешно подавить мятеж в Уэльсе, так как он лучше других знал особенности местности и тактику малого боя. Но это удовлетворение не мешало ему, однако, быть в некоторой растерянности от того, как все это воспринимает Элинор. Ее замечание – Саймон снова в душе поблагодарил лорда Рэннальфа за ее воспитание – он воспринял с таким облегчением, что даже почувствовал легкое головокружение. – Ну конечно, это зависит от тебя, – согласилась Элинор. За разговором они прошли во двор замка, где легкий ветерок, доносивший душистый аромат ночных цветов из сада, кружил головы. Элинор сжала пальцами запястье Саймона. Она заслуживала поощрения за то, что соблюла все правила игры и не выдала своих чувств, когда король резко заметил, что она довольна своим опекуном. – Пойдем в сад, ночь такая чудесная, – предложила Элинор. – Элинор, – начал Саймон с подозрением. – Нет, нет, – запротестовала она.– Я думаю, ты одобришь то, что я собираюсь предложить, но в деле военных действий, ты же знаешь, я тебе не судья. Да, это было так, она никогда не вмешивалась в военные дела Саймона. Саймон послушно последовал за ней. Он был счастлив от мысли о том, что увидит глаза Элинор в лунном свете, – это останется у него в памяти и будет согревать его в недели и месяцы военного похода. Когда Элинор остановилась у клумбы с лавандой, он остался стоять, не приближаясь к ней. Этот сад, и ночь, и аромат лаванды, и близкая разлука – все было опасным соблазном. Птицы молчали, но раздавалось пение цикад, и в этом таинственном мраке все казалось покрытым серебром, даже лицо Элинор, освещенное луной. Когда она подняла на него свои глаза, они были бездонными темными озерами, в которых можно было утонуть. Саймон еле сдерживал себя от желания. – Если мое предложение совпадает с твоим желанием, мой господин, я напишу сэру Андрэ, чтобы он отправил дополнительный отряд вооруженных рыцарей из замка Роузлинд. Куда и когда – это скажешь ты, – сказала Элинор ровным, бесстрастным голосом, каким она всегда обсуждала деловые вопросы.– Так как я нахожусь под опекой короля и думаю, что королева будет держать меня при себе, нет необходимости в большом отряде для защиты замка Роузлинд. Воины только едят и пьют, не зная, чем занять себя, ссорятся или притесняют серфов. Я думаю, будет разумно послать их с тобой в Уэльс. Волшебная ночь, сладкий пьянящий воздух, неземная красота Элинор в лунном свете так не вязались с ее ровным бесстрастным голосом, что Саймон разразился смехом. Обезоруженный, он подошел ближе. Элинор тоже сделала несколько шагов к нему, положила руки ему на грудь – и посмотрела на него в удивлении. Прикосновение ли, или движение рук, похожее на сопротивление, которого на самом деле не было, полуоткрытые губы, которые словно хотели спросить то, что так и не будет спрошено, – все это вихрем закружило Саймона и лишило его рассудка. Его смех прервался внезапно, он наклонился к лицу Элинор, его губы жадно потянулись к ее губам. Десять долгих дней и ночей после того поцелуя на поле кровавой битвы Саймон мучился от ужаса при мысли о том, что Элинор не может полюбить его, и от надежды, что она все же его любит. Но он старался отогнать эти мысли прочь. Саймон не обнял Элинор. Если она подарит ему прощальный поцелуй – это будет означать одно, но если она подарит ему поцелуй страстный – это будет уже совсем другое. Для Элинор не было никаких сомнений, каким поцелуем ответить Саймону. Она подняла руки и обвила ими шею Саймона. Ей не надо было повторять, когда приоткрыть губы и что делать с языком. Она хорошо усвоила этот урок. Пока им было достаточно долгого поцелуя. Хотя Саймон хорошо знал, что такое страсть, любовь была для него таким же новым чувством, как и для Элинор. Впервые в жизни его больше заботило то, чтобы, прежде всего Элинор было хорошо. Для Элинор это было удивительное повторение чуда. Часто, когда она танцевала с Саймоном, или разговаривала с ним, или просто смотрела на него через всю залу, полную людей, ее сердце трепетало в груди, но за этим не наступало обволакивающего чувственного томления плоти. Она уже начинала сомневаться в том, что бывают такие ощущения, считая, что это все придумывают. Сейчас у нее не было сомнений на этот счет. Тепло губ Саймона проникло в нее, руки стали вялыми и податливыми, но продолжали крепко сжимать шею Саймона. Затем теплая волна прошла вниз, по груди, животу, бедрам. У Элинор задрожали колени. Подчиняясь воле инстинкта и зову плоти, она буквально вдавила свое тело в тело своего возлюбленного. На Саймоне в тот вечер не было военных доспехов. И он, и Элинор были одеты в легкие летние одежды. Тепло ее послушного тела возбуждало и зажигало его. Его руки мягко скользнули вдоль ее спины к ягодицам и сжали их, прижимая ближе к себе. Элинор раньше не приходилось наблюдать волнение мужской плоти, но она видела жеребцов, охотившихся за кобылами. И сейчас у нее не было сомнения по поводу того, что, пульсирующее и растущее, вжималось в нее. Но Саймон был слишком высок, и Элинор подтянулась повыше, так, чтобы направить это давление мужской плоти туда, куда она страстно желала. Это движение дало возможность Саймону на мгновение прервать поцелуй, чтобы сделать глоток воздуха. Жаждущие губы Элинор нашли его шею. Теперь даже тонкие шелковые одежды, которые разделяли их, были помехой. Нужно было подумать о том, как избавиться от них. И тут рассудок взял верх над зовом плоти и музыкой тела. Элинор не разрешит Саймону овладеть ею здесь, в этом саду. Кроме опасности, что на них наткнется еще какая-нибудь загулявшая парочка, будет не так-то легко объяснить такое долгое отсутствие на торжестве, а также пятна от земли и травы на платье. Вдобавок ко всему, Саймон никогда не простит себе этого. У нее промелькнула мысль о том, не сдаться ли ей, а потом использовать свершившийся факт как орудие, которое поможет им пожениться. Но она тут же отмела эту мысль, зная, что она не сработает. Может, это и поможет им пожениться, но Саймона будет преследовать чувство вины, и, в конце концов, это может стать преградой их счастливой семейной жизни. Элинор развела руки и обняла ими лицо Саймона. На минуту он подался ближе, слепо ища ее губы, но только на минуту. Он открыл глаза; руки его беспомощно опустились. Он застыл, глядя на нее, он едва дышал. Элинор улыбнулась: – Только не спрашивай: «Что я сделал?» – сказала она дрожащим голосом.– Ответ будет таким же: ничего. Ты мне ничего не сказал и не подарил мне взгляда, полного любви. Саймон провел рукой по волосам. – Нет, – сухо согласился он с ней. В этом кажущемся спокойствии, с которым он согласился с ней, таилась опасность. Саймон не был человеком, спокойно принимающим то, что считает бесчестным. Элинор облизала свои немного припухшие губы. – Не вини себя, – настойчиво прошептала она.– Единственное, что ты сделал, – был таким, как ты есть. О, Саймон, если бы ты знал моего дедушку, ты бы понял, почему я полюбила тебя! Что-то изменилось в его лице, которое до этого было непроницаемым. Саймон знал, что он еще не настолько стар, чтобы не любить молодых девушек. Их было более чем достаточно при дворе, и не одна возбуждала в нем интерес. Если бы Элинор была не такой, какая она есть, уверенная в своем месте и положении, волевая, умная и страстная – возрожденный образ королевы, который был с Саймоном вот уже сорок лет, – он бы тоже ее никогда бы не полюбил. Такое совпадение, что она – его идеал, а он – ее, уже чересчур! Саймон не был религиозен, но не отрицал, что все на земле предопределено Господом. Он знал страсть, и знал, что он не раб этой страсти. Если на пути вставал вопрос чести, Саймон мог подавить эту страсть. Но если Господу будет угоден этот союз, если только эта мысль не просто успокоение для его больной совести… – Мне следовало бы отвезти тебя ко двору сразу же, – начал он неуверенно.– Ты всю жизнь была окружена стариками, а тебе надо было узнать молодых мужчин, которые могут разбудить твои чувства! Элинор мягко засмеялась и взяла его за руку: –Не говори глупостей. Я и не думала, что люблю тебя, пока мы не приехали ко двору, и я смогла сравнить тебя с другими. Только после того, как я имела удовольствие танцевать и разговаривать со всеми этими льстивыми, изысканно одетыми тупицами, я поняла, какая награда досталась мне. Уверяю тебя, я не слепо влюбилась в твое прекрасное лицо. И я не отношу себя к тем гранд-дамам, которые желают иметь при себе трубадура-воздыхателя. Саймон, лучше придумай, как мы можем пожениться! К удивлению Элинор, Саймон не разразился гневными протестами. Он так яростно принялся кусать нижнюю губу, что Элинор, опасаясь, как бы он ее не оторвал, закрыла его рот своей рукой, и он поцеловал кончики ее пальцев… Но он не смотрел на нее, его взгляд устремился мимо, на темную тень, падающую от деревьев. И Элинор испугалась, подумав, что кто-то наблюдает за ними. Она тоже взглянула через плечо. Там никого не было, только листья мягко шелестели в лунном свете. Наконец, Саймон нарушил молчание. Его голос дрожал. – Нет, я ничего не буду делать. И даже думать об этом не буду. Если на то воля Божья, то я с радостью приму этот дар. Скорее всего, мне следует пойти к королеве и сказать, что я не оправдал ее доверия… – Саймон! – воскликнула Элинор.– Я… – Не угрожай мне, – предупредил Саймон, и было в его голосе что-то, что удержало Элинор.– Этого я тоже не сделаю, потому что в том, что между нами произошло, я чего-то не понимаю. Я оставляю это в руках Господних. Вреда не будет, если я не скажу об этом королеве. Завтра или, может быть, послезавтра я уеду… Вспомнив об этом, Элинор затаила дыхание: – Саймон, ты ведь не будешь искать смерти? Ты не… Он рассмеялся вполне естественно: – Что? Провалить кампанию и романтично умереть, не оправдав веру короля и королевы? Девочка, ты начиталась баллад. Я иду сражаться с валлийцами, а мертвый воин – плохой командир! Ужасная мысль о том, что Саймон может искать смерти, отпала. Саймон был из тех людей, которые искали бы в ней покоя, когда их мысли и чувства в беспорядке, но не тогда, когда этот покой может запятнать их честь или не позволит выполнить долг. И все же груз проблем – не лучшее оружие для битвы с противником. У Саймона был небольшой отряд людей, и Элинор могла снабдить его еще тремя сотнями воинов, которые по ее приказу будут сражаться рядом с ним. Элинор вернулась к тому, с чего она начала, когда они пришли в сад. – Почему ты засмеялся, когда я предложила тебе своих воинов из Роузлинда? Разве это глупо? Они хорошие воины, Сэр Андрэ подтвердит это. – Это совсем не глупо. Это благородно, Элинор. Она быстро отвела взгляд в сторону, чтобы он не увидел ее страха. – Как благородно? Им уже заплачено за службу до конца года, Я не могу забрать деньги обратно. Сэр Андрэ ведь не мог знать, что король Генрих умрет и мне назначат опекунство. И вот они там сидят, едят мою говядину, баранину, рыбу, ссорятся, доставляют неприятности женам серфов. Мне встанет дешевле, если ты возьмешь их с собой. Они ведь будут на довольствии короля, и будут морочить головы валлийским женщинам. Но, Саймон, почему ты смеялся? Он рассмеялся вновь. – Потому что ты так молода, неопытна и красива, потому что ты взяла меня за руку и увлекла в этот романтический лунный сад, напоенный ароматом цветов, и вдруг начала говорить, как убеленный сединами пятидесятилетний воин… – Лучше скажи: седовласый восьмидесятилетний лорд, и ты будешь прав, – улыбнулась Элинор, – как будто здесь был мой дедушка. Внезапно она обняла его и спрятала свое лицо у него на груди. – Но Саймон, здесь ведь есть и молодая девушка, и она чувствует и видит лунный свет, и цветы, и то, как близок час разлуки с любимым. Береги себя, Саймон, береги себя! ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Саймон вытер пот с лица и слегка повел плечами, чтобы мокрое, влажное белье, наконец, отлипло от тела. Он не контролировал свои движения, равно как и потоки ругательств, слетавшие с его губ, слушая донесения разведчиков. Не было никого и ничего в этой деревне, если можно было назвать деревней те жалкие двадцать хижин, крытых соломой, которые виднелись вдали. Но, тем не менее, кое-что обнадеживало: разведчики обнаружили свежие следы копыт, и поскольку в такой бедной деревне не могло быть своих лошадей, а пахать можно и на быках, значит, следы оставили пришлые всадники. Саймон знал, что отряд Мортимера шел от Вигмора, а Браозе должен быть где-то южнее, к западу от Монтгомери. Следовательно, здесь уже побывали валлийцы. Небо над промокшими деревьями было таким же серым, как их одежды. На нем не было ни единого просвета, чтобы определить положение солнца, – Саймон уже давно перестал ориентироваться во времени, и только желудок, который с начала похода успел прилипнуть к хребту, иногда давал о себе знать, требуя наполнения, независимо от того, день это или ночь. Все запасы пищи уже кончились, хотя расходовали их экономно, а валлийцы не оставляли после себя ничего, чем можно было бы поживиться. Конечно, что-то удавалось добыть на охоте, но это бывало очень редко. Валлийцы с особой тщательностью истребили или распугали почти всю дичь в лесах и забрали с собой в горы соленое и вяленое мясо. Саймон попытался определить, который час, по тому времени, которое прошло с того момента, как он проснулся, но усталость и расстройство планов делали его недоверчивым к своим собственным ощущениям. Он уже не знал, что и думать: то ли для него время замедлило свой ход, то ли ускорило свой бег по сравнению с реальностью. К тому же он постоянно дремал в седле. Ночи часто нарушались набегами валлийцев, или, что еще хуже, сигналом тревоги, за которым схватки не следовало. Поэтому сейчас, если валлийцы где-то рядом, есть возможность сразиться с ними, это пошло бы отряду только на пользу. Однако это могло оказаться и ловушкой, чтобы заманить их в лес, где враги смогут легко с ними справиться под покровом ночи. В такой ситуации лучше принять самый безопасный вариант, чем затем сожалеть о потерях, решил Саймон. Послышался резкий свист, означающий, что в деревне все спокойно, и Саймон направил своего коня вперед. По крайней мере, они хоть поспят сегодня под крышей, и, если темнота не скоро опустится на землю, часть воинов отправится на охоту, и принесет что-нибудь. Тепло и еда тоже поднимут дух воинов. Саймон нахмурился: ничто не поднимет дух его воинов лучше, чем бой, в котором они смогут убить нескольких валлийцев. Но рано или поздно это случится. Теперь Саймон с благодарностью вспоминал две прошлые военные кампании в Уэльсе, завершившиеся полным провалом. Он не отличался особым умом в военных делах, но никогда не забывал полученных уроков и старался извлечь из них максимальную пользу, будь то победа или поражение. Он еще не потерял ни одного воина, несмотря на тактику горцев – разделить и уничтожить, которая себя вполне оправдала. Он еще не попал ни в одну ловушку, расставленную врагом. Саймон, не спеша, проанализировал ситуацию и пришел к выводу, что основной лагерь валлийцев должен находиться где-то поблизости. На этот раз они недооценили «тупых» англичан, как раньше англичане недооценили этих «варваров» – валлийцев. Больше всего его заботило то, смогут ли они вступить с валлийцами в схватку до того, как ярость, кипящая в его людях, рвущихся в бой, сгорит в них. Если это произойдет, начнутся стычки между воинами, и, что еще хуже, все будут заражены безнадежностью. Саймону приходилось и раньше наблюдать, как разрушительно это действует на армию, поэтому сейчас он внимательно следил за малейшими признаками бунта, чтобы предупредить его. Но пока все было спокойно. Не потребовалось команды, чтобы замолчали всадники, когда увидели, как поредел лес и впереди образовался просвет. Они подъезжали к пастбищу, окружавшему деревню. Саймон всей кожей ощутил, как устали его воины и как желают расслабиться и отдохнуть, когда услышал звук ослабляемых мокрых кожаных поводьев и бряцанье мечей, возвращаемых в ножны. Кто-то заключал пари на то, атакуют их сегодня или нет. Саймон не верил в нападение, но в душе порадовался тому, что это было произнесено легко, даже с юмором, а больше всего его порадовало, что его воины обменивались репликами с людьми Элинор, как и друг с другом. Два отряда хорошо ладили между собой. Саймону даже казалось иногда, что люди Элинор были больше преданы ему. Саймон усмехнулся: даже при одном только упоминании ее имени он чувствовал трепет, а дыхание становилось неровным. Интересно, чем она так запугала своих людей, что они так пекутся о нем! Ох, уж эта Элинор! Она не допускала и мысли о том, чтобы принадлежащее ей пропало или было повреждено. Саймон еще раз усмехнулся. Он вспомнил, как после каждой схватки, какой бы она ни была – значительной или нет, Бьорн Фишерман всегда оказывался рядом, внимательно осматривая его с головы до ног. Сначала это его озадачивало, но однажды он узнал, что Бьорн регулярно спрашивает у Иэна о том, что ел его господин и в каком состоянии его одежда. И только тогда до Саймона дошло, что двум курьерам, присланным к нему с письмами от Элинор, было дано задание вернуться и рассказать ей о нем все в мельчайших подробностях. Конечно, не только об одежде и еде они расскажут ей. С тех пор, как Саймон был с Элинор, у него не было других женщин. Возбужденный ее прикосновениями и близостью, он даже и не думал утолять свое желание с какой-нибудь из многочисленных шлюх, обслуживающих придворных кавалеров. Это не было осознанным чувством верности, просто ему было достаточно близости Элинор. Но на расстоянии это желание усиливалось. К тому же Саймон никогда не делал секрета из того, что знал женщин и спал с ними. Он не собирался играть роль верного любовника, и будет поступать так же, как и раньше, когда мысли об Элинор не занимали его. Время от времени он пытался воспроизвести в памяти ту лунную ночь, особенно когда он лежал без сна на земле, глядя на луну, излучающую мягкий свет на верхушки деревьев. Но сегодня Саймон надеялся, что лунный свет не потревожит его и не нарушит его сна. Он пришпорил коня у края поля и внимательно вгляделся в разбросанные впереди хижины. Разведчики, а это были егеря Элинор, которые были включены в отряд по ее просьбе, отлично выбрали маршрут. Здесь была самая короткая дорога через поле к деревне. Саймон проехал вперед. В деревне Саймон разместился в самой большой хижине. Когда мокрый хворост, собранный в лесу, наконец, загорелся, он, сняв с себя всю одежду, присел на корточки на грязном влажном полу. Его слегка била дрожь, а когда ветром через отверстие в крыше задувало дым в глаза и нос, начинался кашель. Он почти ни о чем не думал, наблюдая, как пар поднимается от его одежды, висящей над костром. В его мешке, который лежал у стены, была пара пригоршней прогорклых зерен и три-четыре полоски жесткого высохшего мяса. У Саймона забурчало в желудке, но он не сделал и движения в сторону этих несъедобных припасов. Иэн вместе с несколькими воинами отправились в лес. Даст Бог, и они что-нибудь раздобудут. Даже белка или ворона сгодятся. Саймон улыбнулся. Недавно Бьорн предложил ему жирную крысу. Он отказался, но не сразу. Он передернул плечами, когда вспомнил озадаченную физиономию Бьорна, который виновато произнес: – Мне бы следовало снять с нее шкуру. Вы бы подумали, что это зайчонок, и съели бы ее. Да, чем бы Элинор ни запугала своих людей, это давало поразительный эффект. Внезапно Саймон перестал улыбаться и поднялся. Его голова почти касалась соломенной крыши. Со двора донесся гул голосов – что-то там происходило. Но криков тревоги не было, значит, не было и опасности. Саймон облизал пересохшие губы: может, удалось подстрелить оленя? Он подошел к двери. Саймон, увидев Иэна, ведущего пленника, почувствовал разочарование. Но оно быстро прошло. Одежда и черты лица молодого человека, совсем еще подростка, говорили о том, что он знатного происхождения. Чистокровные валлийцы вели себя по-особому, что не отвечало понятиям норманнов и саксов о чести. Да и христианство их было, мягко выражаясь, особенным. Саймон отдавал себе отчет в том, что он не понимает их представления о чести, но он не был настолько глуп, чтобы вообще отрицать наличие у них этого понятия. Валлийцев часто называли хитрыми и трусливыми существами, которые были чуть-чуть лучше, чем звери. Но у Саймона было свое мнение на этот счет. Он не презирал их методы ведения боя: слишком часто он видел их результаты. Он находил общее между валлийцами и норманнами: и те, и другие ценили кровное родство, пожалуй, у валлийцев это чувство выражалось даже сильнее, чем у норманнов или англичан. Признавались все кровные узы, и их политическая система была основана на родственных кланах. Саймон резким движением остановил Иэна, который пытался силой поставить пленника на колени. – Спокойно, спокойно, – сказал он.– Имей уважение к своим противникам. Ничего нет позорного в том, что ты попал в плен, когда силы нападавших значительно превосходили твои. На лице пленника было написано отчаяние, а глаза горели ненавистью затравленного зверька. Его взгляд остановился на Саймоне, скользнул по его обнаженному телу, которое казалось необъятным. – Не хочешь ли ты назвать имя, которым я буду называть тебя? – вежливо спросил Саймон. – Ллевелин. Это ни о чем не говорило: имя было таким же распространенным в Уэльсе, как Вильям в Англии. Но пленник не принадлежал к простолюдинам, в этом Саймон был уверен. Нет сомнений в том, что он имеет близкое родство с Оуэном Гвинеддом, который был близок к королю Северного Уэльса. – Зайдете? – спросил Саймон, делая приглашающий жест. Он криво усмехнулся.– Я не могу предложить Вам шикарные апартаменты и развлечения, мы немного поизрасходовали запасы, но то, что у меня есть, я с радостью разделю с Вами, мой господин. – Не надо издеваться надо мной, – сверкнув глазами, бросил юноша, а кулаки его сжались так, что кожа на костяшках побелела.– Сладкими речами Вы не вытянете из меня больше, чем раскаленным прутом или клещами. Не тратьте время зря, подвергните меня пыткам. – Лорд Ллевелин, я и не думал издеваться над Вами, – ответствовал Саймон, – и я не такой глупец, чтобы хоть чем-то обидеть Вас или нанести оскорбление тому, кто состоит в родстве с лордом Оуэном Гвинеддом. Прерывистое дыхание Ллевелина сказало Саймону все, что он хотел узнать. Поняв, что невзначай выдал себя, Ллевелин и не пытался отрицать своего родства. – Вы не получите от этого родства никакой выгоды для себя. Саймон не ответил. Вместо этого он прошел по комнате туда, где лежало его снаряжение, и достал нож из чехла, пристегнутого к поясу. Ллевелин затаил дыхание, но не дрогнул и не отступил. – Позвольте развязать Вам руки, милорд, – спокойно сказал Саймон.– Боюсь, Вам придется пережить некоторые страдания от унижения, когда мы выедем, но сейчас здесь нет причин для того, чтобы Вы испытывали неудобства. Освободив руки Ллевелину, Саймон обратился к Иэну: – Позови охрану, восемь воинов. Они должны следить за ним днем и ночью. Потом присоединяйся к нам. Когда прибыла охрана, Саймон объявил: – Это – лорд Ллевелин. Если он убежит, вы умрете. Приказываю вам обращаться с ним как можно вежливее. Разделитесь, кто будет дежурить днем, а кто ночью, но охрана должна находиться при нем постоянно. Воины уставились на Ллевелина – и чтобы запомнить его, и просто из любопытства. По опыту они знали, что пленник благородного происхождения давал клятву чести, что не убежит, и после этого с ним обращались как с обычным гостем. Но чтобы выставить охрану – это могло означать, что у пленника был плохой характер, и ему нельзя было доверять и верить его слову. Обычно с такими людьми обращались грубо и относились к ним с презрением, но этот был явно не из таких. Сэр Саймон не угрожал бы просто так, да и охрана из восьми воинов – все это говорило о важности пленника. Когда охрана удалилась, учтиво поклонившись Саймону и его пленнику, вошел Иэн, торжественно неся в руках дымящийся котелок и треногу для него. Саймон с подозрением посмотрел на содержимое котелка. – Это варил Бьорн Фишерман? Иэн засмеялся, и, покачав головой, установил треногу над огнем и поставил на нее котелок: – Нет, хотя он готов был терпеливо ждать, когда Вы передумаете, если мы вернемся с пустыми руками. Вам нужно поблагодарить лорда Ллевелина за наш ужин. – Иэн! – предупреждающе крикнул Саймон. – Да, лорда Ллевелина, – сказал Иэн, поворачиваясь к молодому человеку, который молча следил за ними.– Я не смеюсь. Если бы, не двадцать против одного, мы бы не взяли Вас.– И, повернувшись к Саймону, он продолжал: – Он хорошо знает каждый прутик и каждый камень в этих краях, и, преследуя его, Одо наткнулся на хижину, где были кролики и куры, а в огороде – овощи. Саймон быстро прокрутил все в мозгу и спросил: – Одо сможет снова найти эту хижину? – Там уже ничего не осталось, – ответил Иэн. – Не хочешь ли ты сказать, что вы спалили ее? – взорвался Саймон. – Нет, зачем? Мы только забрали то, в чем нуждались, а значит, все. – Да ведь это просто хижина старой лесной ведьмы! Какое имеет значение, где она? – усмехнулся Ллевелин. Иэн помешивал содержимое котелка острием кинжала, но при этих словах Ллевелина Саймон уловил еле заметное движение, когда Иэн приостановил помешивание. Иэн тоже понял ошибку Ллевелина. Если бы хижина действительно ничего не значила, Ллевелин ничего бы не сказал, – если бы он был постарше, то ничего бы не сказал в любом случае. – Не знаю, – продолжал Иэн, отвечая на вопрос Саймона, но его взгляд говорил обратное. – Ну что ж, если это не так важно, – сказал Саймон, обращаясь к лорду Ллевелину, – позвольте представить Вам Иэна де Випона, моего сквайра. Он будет сопровождать Вас. Иэн, лорд Ллевелин – твой гость. При воинах его руки должны быть связаны, но проследи, чтобы это было сделано шелковой веревкой. С этого дня ты будешь служить ему. А Бьорн – мне. Он повернулся к огню, снял свою мокрую одежду и начал одеваться. – А сейчас я должен расставить часовых. К счастью, Одо очень хорошо запомнил то место, где находилась хижина, и подробно описал его Саймону. Они, должно быть, уже находятся близко от лагеря валлийцев, а эта хижина, по всей видимости, была наблюдательным, постом. То, что там никого не было, означало, что валлийцы уже предупреждены об их приходе. Но это не волновало Саймона. Ведь было бы глупо даже мечтать о том, чтобы удивить горцев и внезапно появиться перед ними в лесах, которые они хорошо знали и чувствовали себя в них, как рыба в воде. На некоторое время Саймон даже забыл, как он голоден, собрал своих командиров и объяснил им задачу. – Если Бог будет к нам снисходителен, – сказал он, – валлийцы предпримут набег, чтобы освободить пленника. На это есть две причины: то, что он – родственник Оуэна Гвинедда, и опасения, что он проговорится под пытками. Саймон не мог сказать, что лорду Ллевелину недоставало мужества, просто он был еще почти мальчик. Мужчины озадаченно слушали Саймона. Они видели возбуждение своего господина, думавшего о схватке с валлийцами, но пока не чувствовали того же. – Но после этого набега, – Саймон зловеще улыбнулся, и глаза его сверкнули, – им не удастся исчезнуть. При этих, словах командиры немного приободрились и даже наклонились вперед. – Они попытаются отбить молодого лорда? – Возможно, – ответил Саймон, – но если даже и нет, это не имеет значения – мы будем знать, где их логово. Бьорн облизал губы, и Саймон рассмеялся, вспомнив о крысе. – Да, – добавил он, – я думаю, завтра мы наедимся до отвала, если заработаем обед в бою. Его слова потонули во взрыве гогота и уверений в том, что все согласны поработать мечами и кинжалами за хороший обед. Затем Саймон перешел к конкретным деталям своего плана. – Одо с разведчиками отправится сейчас к хижине и останется там в засаде. Все кивнули в знак согласия. Была опасность, что если хотя бы несколько всадников покажутся в окрестностях хижины, валлийцы поймут, что местонахождение их лагеря известно. Люди Саймона знали, что схватки не миновать, но она будет менее кровопролитной, если противника застать врасплох. Если же ожидается набег, как предполагает Саймон, они атакуют неподготовленный лагерь валлийцев с оставшимися там воинами. Когда все было сделано, Саймон поспешил обратно. Уже темнело. Он надеялся, что Одо сумеет найти хижину до наступления темноты, и на то, что до того, как валлийцы предпримут набег, у него будет возможность поесть, если еще что-нибудь осталось в котелке. В котелке оставалась его третья часть. Проглотив еду и немного насытившись, Саймон прилег у огня, наблюдая за Ллевелином. На красивом, тонком и благородном лице играли отблески пламени. Он был худощав, но тело его было сильным и гибким. Размышления Саймона были прерваны внезапным вопросом Ллевелина: – Что Вы со мной сделаете? – Я думал над этим, – ответил Саймон, – но Вам лучше самому сказать, что бы Вы предпочли. Если Вы хотите, чтобы за Вас дали выкуп, скажите, кому сообщить об этом. Однако я не настаиваю. – Нет. А что еще? – Ничего страшного, уверяю Вас, – усмехнулся Саймон.– Я думаю, что самым безопасным и достойным Вашего положения будет отослать Вас к лорду Джону. Он будет руководить Уэльским походом и будет обращаться с Вами достойно. Я бы отослал Вас к самому королю, но он занят подготовкой к крестовому походу. Я надеюсь, у лорда Джона Вам понравится. Что бы плохого ни говорили о Джоне, никто не мог отказать ему в обаянии и политической проницательности, когда необходимо было льстить важному заложнику. Саймон продолжал говорить о жизни при дворе, но он не думал, что Ллевелин пробудет там долго. Несомненно, скоро они узнают его настоящее имя. На деревню опустилась темнота, где-то на севере скорбно прокричала сова. Ллевелин насторожился, губы слегка приоткрылись, затем он спросил: – Буду ли я свободно передвигаться при дворе или меня посадят в тюрьму? Саймон улыбнулся и встал. – Иэн скажет Вам, а я пойду посмотрю, может, поймаю эту сову. Сейчас любая птица сойдет для наших котелков. Испуг в темных глазах Ллевелина достаточно красноречиво говорил о том, что крик птицы был сигналом. Саймон вышел и закрыл за собой дверь. – Они придут, – тихо сказал он охране.– Я надеюсь, что Иэну удастся помешать Ллевелину прокричать в ответ, но будьте начеку. Некоторое время Саймон постоял, чтобы глаза привыкли к темноте. Затем он обошел хижину, отвязал коня и прислушался, но ничего, кроме обычных звуков лагеря, не услышал. Наконец, раздался еще один крик совы. Между хижин скользнула тень. Саймон тихо достал меч из ножен. – Все готово, господин, – прошептал рядом Бьорн.– Караул думает, что валлийцы идут двумя группами, но трудно сказать, рассредоточатся они или нет. – Иэн занят пленником. Седлай коня и занимай место слева от меня. Так тебе будет лучше наблюдать за мной и сообщать все подробности своей госпоже. – О, благодарю, мой господин, – просто ответил Бьорн. При других обстоятельствах Саймон бы рассмеялся, но сейчас он весь обратился в слух. Он мог гордиться своими людьми. Когда его план стал известен, обстановка в лагере казалась обычной: кто-то тихо переговаривался, то тут, то там слышался смех. Еда была приготовлена, и костры начали гаснуть. Тихий топот копыт по мокрой земле предупредил Саймона о том, что Бьорн едет к нему. Затем он услышал звук металла, скользящего по коже, и понял, что Бьорн тоже достал меч. Саймон улыбнулся. Еще было рано применять оружие, но, видно, Бьорн тоже чувствовал себя не в своей тарелке от того, что приходится скрываться. Но это был единственный путь, чтобы обмануть бдительность валлийцев. Саймон и Бьорн еще не видели противника, но их волнение передалось коням, которые нервно перебирали ногами, готовые рвануться с места. Саймон подумал, что глупо прислушиваться, ведь сигнал к действию будет таким громким, что и мертвого поднимет. Наконец, раздался крик: – Тревога! К оружию! – А затем хорошо отрепетированные крики воинов, которых будто бы застигли врасплох, в панике хватающихся за мечи и щиты. Саймон стиснул зубы, чтобы справиться с желанием вонзить шпоры в бока своего боевого коня. Половина его отряда, состоящая из пеших воинов, размещающихся в крайних хижинах, отразила несколько атак валлийцев, которые появились из леса. Они отступили. Валлийцы разбились на небольшие группы, пробираясь между хижинами. Наконец, когда бой начался, и люди Саймона с трудом оказывали сопротивление валлийцам, сквозь возрастающий шум боя Саймон услышал то, чего он так ждал: топот приближающейся конницы. – За Ричарда! – заорал Саймон, пришпорив коня. Конь сорвался с места и ринулся вперед, устремляясь в самую гущу рукопашного боя. По всей деревне разносились крики, и чаще всего слышалось имя короля, как будто крик Саймона отдавался эхом. Его воины с мечами в руках появлялись из темноты, которая до этого скрывала их. Саймон взмахнул мечом, почувствовал отражение удара, услышал вздох, вновь с силой взмахнул мечом и был вознагражден сдавленным криком из темноты. Он проклинал темноту, из-за которой ничего не видел. Бьорн был рядом. – Они улизнули от нас, милорд, – крикнул он. – Улизнули? Нет, невозможно.– Саймон повернул вправо, устремляя коня в галоп, моля Бога о том, чтобы конь не споткнулся в темноте и не сбросил его. Но прошли минуты, прежде чем он обнаружил еще одного противника. И вновь раздался лязг мечей. На этот раз Саймону не потребовался еще один удар. Бьорн ударил сзади и раскроил валлийца одним махом. Они вновь отправились в объезд деревни. Прямо на них несся всадник. – Ричард! – закричал Саймон и поднял меч. – Ричард! – последовал ответ. Всадник повернул коня в сторону, чтобы дать проехать командиру. – Где идет бой? – спросил Саймон. – Не знаю, милорд, – ответил всадник.– Там, где был я, нас было десять против четырех. Мы с ними справились. Я слышал шум боя в этом направлении, поэтому я здесь. – Назад, в деревню! – приказал Саймон. Когда они вернулись, уже шел второй этап битвы. Люди Саймона выполнили свою задачу: каждый костер напоминал ярко горящий фонарь. Деревня была ярко освещена, чтобы было видно, с кем сражаться, но сражаться было не с кем. На этот раз это произошло не потому, что валлийцы исчезли. Около сотни их так и остались лежать здесь, на поле битвы. Были мертвые, были и раненые, но, по всей видимости, лишь немногим удалось спастись. Саймон огляделся. Нет, это не было похоже на ложный маневр или набег. Но что это было? Он не мог ошибиться в том, что они находятся рядом с лагерем. Может, он что-то неправильно рассчитал? Когда Саймон посмотрел на своих людей и побежденных валлийцев, картина начала проясняться. Много убитых валлийцев было в хижинах, многих настиг удар у дверей. Вне всяких сомнений, они пришли, чтобы освободить Ллевелина, и это было актом отчаяния. Но почему их было так мало? Напрашивался ответ, что поблизости были небольшие силы горцев, и лагеря здесь не было. Возможно, Ллевелин руководил этой небольшой группой, и теперь они попытались сделать все возможное, чтобы освободить своего господина. Саймон похолодел от мысли о том, что, если не найти лагеря, его воины умрут с голода. Конечно, можно выпытать что-то у тех, кого они захватили в плен. Саймона передернуло от отвращения. Ерунда! Здесь должен быть лагерь. Это было ясно из самых первых слов Ллевелина. Он ожидал, что его будут пытать. Но к тому времени уже всем валлийцам было известно, что пленных Саймона не пытают – это было правилом. Ллевелин же ожидал, что его будут допрашивать, потому что он располагал важной информацией. Саймона заставило вернуться к вопросу о том, почему нападающих было так мало, то, что даже если бы валлийцы знали, что он разгадал их тактику, послать такой небольшой отряд было просто глупо. Разумнее было бы вообще не рисковать, спасая Ллевелина. Проследив, что пленников охраняют, Саймон выставил часовых и приказал, чтобы собрали тела убитых и положили их в одном месте до утра, когда они будут погребены. Лекари, перевязав раны людям Саймона, занялись валлийцами. Те с радостью принимали их помощь. – Вы думаете, они придут снова? – спросил Бьорн. – Скажи людям, чтобы они поспали, но не бросали оружия. И пусть лошади будут в одном месте и под охраной. – Мы будем придерживаться нашего плана? – с сомнением спросил Бьорн. – Да. Нужно, чтобы раненых, взятых в плен, до рассвета связали по рукам и ногам. Я сожалею о том, что им придется страдать, но у меня нет лишних людей для их охраны. – А в их лагере будет много воинов? – Да, – Саймон был непреклонен.– Боюсь, нам дорого придется заплатить за наш обед, но выбора у нас нет: либо платить, либо умереть с голоду. Собери командиров, Бьорн. Я должен посвятить их в мои новые планы. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Седрик Саутфорд бросил поводья своей взмыленной лошади своему тезке, Седрику Фишерману, и даже не остановился, чтобы ответить на его вопросы и скинуть свой насквозь промокший плащ. Леди из Роузлинда была великодушна и справедлива к своим людям, но становилась удивительно суровой к тем, кто ставил свои дела выше ее собственных. Леди просила его поторопиться. Это было нетрудно сделать по знакомым ему тропам Англии, но по непроходимым лесам Уэльса Саймона нагнать было нелегко. Привыкшего к мягким очертаниям невысоких гор с пастбищами и пашнями, к хорошо знакомым небольшим лесам южного побережья, Седрика пугали острые скалистые горы и дикие леса Северного Уэльса. Но, тем не менее, он проехал по следу Саймона, как, бывало, ехал по следу пропавших овец, доставил ему письмо и запомнил все, что Бьорн рассказал ему. И все же Седрику было немного не по себе. Если леди не знает Уэльса, поверит ли она тому, какие трудности ему пришлось преодолеть? Конечно, лучше не переодеваться, а появиться перед леди Элинор в этой изодранной и мокрой одежде. Уже войдя в Вестминстерский Дворец, Седрик Саутфорд остановился, удивленно взглянул на Большой зал и испугался. Он часто бывал в Парадном зале замка Роузлинд, потому что выполнял поручения хозяйки в качестве курьера. Когда-то она повысила его в должности: его, бедного пастуха, определила на это теплое местечко. Он даже два раза был в Парадном зале Белой Башни. Это было в разгаре лета. Хотя Парадный зал был длиной 90 футов и шириной 40, он без труда нашел свою госпожу. А этот зал был раза в три больше, и у Седрика пестрило в глазах от красиво одетых дам и кавалеров. Как ему найти его леди? – Что ты здесь делаешь, простолюдин? Что тебе здесь надо? Резкий дискант отвлек Седрика от лицезрения всего этого великолепия и заставил взглянуть вниз. Паж невысокого роста насмехался над ним. Рыцарь покорно поклонился, потому что его возраст, опыт, раны, полученные в боях – все это было ничто по сравнению с благородным происхождением этого глумящегося над ним отрока. – Я привез послание от сэра Саймона Леманя из Уэльса королеве и леди Элинор из Роузлинда, – ответил он на плохом французском. – Иди, – начал, было, паж надменно, но тут рука, усеянная кольцами, схватила его за шиворот и дала хорошую затрещину. – Седрик! Ты нашел его? Рыцарь поклонился.– Да, моя госпожа. Элинор повернулась к изумленному пажу: – Когда мои люди спрашивают меня, ты должен немедленно приводить их ко мне. Только я им приказываю остановиться или идти, подождать у огня или мокнуть под дождем. А ты лучше научись быть вежливым с теми, кто этого заслуживает своим поведением, или получишь еще одну затрещину. А теперь ступай. Седрик гордо выпрямился. Он умрет за нее, если потребуется. Его госпожа относилась к людям так, как они того заслуживают своим поведением, и ей безразлично, был он рожден в хижине пастуха или в богатом доме. – Идем, – сказала ему Элинор, совершенно не подозревая о том, как Седрик расценил ее действия.– Тебе нужно снять твой насквозь промокший плащ и согреться у огня, пока ты будешь мне рассказывать о Саймоне. Когда он снял плащ, она внимательно осмотрела его, заметила кровавое пятно на его одежде и сразу же посоветовала, к какому лекарю обратиться за помощью. Сердце Седрика просто растаяло от благодарности к Элинор за то, что казалось ему заботой о своих людях. На деле же Элинор так относилась ко всему, что принадлежало ей, – будь то человек или собака. Все, что служило ей, должно быть хорошо накормленным и ухоженным. Ведь если с людьми и животными, принадлежащими ей, плохо обращаться, они скоро не будут приносить пользу и не смогут служить в полную силу – так учил ее дедушка. Поэтому для Элинор было одинаково – спрашивать у ветеринара, что может помочь больной лошади, или советовать лекарства больному вассалу. – Я привез письма, леди.– Он вытащил из-за пазухи пакет, завернутый в кусок кожи, смазанной маслом, чтобы предохранить содержимое от влаги. – Ты видел моего господина? – Да, леди. Он лично передал мне письма. – Как он выглядел? – Похудел, мне кажется, но очень смеялся над тем, что Вы ему написали, и казалось, был в хорошем настроении. – А что сказал Бьорн? Седрик закрыл глаза и стал по памяти пересказывать Элинор все, что сказал ему Бьорн. Слова легко слетали с его губ, так как, боясь забыть или выпустить хоть слово из послания Бьорна, Седрик не раз проговаривал его по пути к своей госпоже. Через полчаса Элинор уже знала, чем занимались воины каждый день, что они ели, где они спали, а также получила детальный отчет о каждом порезе и каждой царапине Саймона и о том, как его лечили. Однако ничего не было сказано о женщинах, с которыми он спал. И это не было деликатностью или преднамеренной скрытностью со стороны Бьорна. Просто он считал, что спит Саймон с женщинами или нет – не имеет большого значения, так же, как и то, спит он на простынях или на земле. – Отлично, спасибо тебе, – похвалила Элинор. В кошельке, подвешенном к поясу, она нащупала серебряную монету и дала ее Седрику. Седрик потерял дар речи от такой щедрости. Элинор приказала: – А теперь ступай, отдохни и найди лекаря, чтобы залечить рану. Послезавтра придешь ко мне. Я передам тебе письма, а ты отвезешь их моему господину. Как только он ушел, Элинор нетерпеливо развернула пакет. Она быстро пробежала глазами строчки письма Саймона и с удовлетворением отметила, что с ним все в порядке, его люди тоже в порядке, поход проходил успешно, и он надеялся, что у короля и королевы тоже все хорошо. Элинор подняла глаза к небу и еще раз поблагодарила Господа за то, что она предусмотрительно послала Бьорна, умного и преданного, возложив на него обязанность сообщать все подробности о Саймоне и походе вообще. Затем она взглянула на запечатанное сургучом письмо и с трудом удержалась от ревности. Наверное, Саймон все новости приберег для королевы. Как можно быстрее, пока эта мысль не укрепилась в ее сознании и не отразилась на лице, она поспешила вниз по проходу, ведущему в резиденцию Эдуарда Исповедника. Там королева разместилась в одном из залов, оставив более новый и просторный Белый Зал для Ричарда, который два дня назад вернулся из путешествия по стране. Она была рада, что у нее появился достаточно серьезный предлог, чтобы побеспокоить королеву. Сразу после коронации Ричарда Элинор была занята тем, что писала многочисленные письма друзьям и родственникам королевы, описывая щедрое празднество, а в душе скрывая свое негодование, потому что всем придворным дамам не было разрешено присутствовать на торжествах. Испытывая внезапный прилив религиозного фанатизма и женоненавистничества, Ричард отдал приказ, чтобы женщин и евреев не допускали ни на коронацию, ни на празднества, последовавшие за ней. Это явилось источником еще одного потока писем, но уже более серьезного содержания. Расценив этот приказ, как одобрение того, что ненавистное племя израильтян, которые занимались ростовщичеством, должно быть сметено и выслано из Лондона, люди подняли бунт, громя, убивая и грабя евреев. Ричард пришел в ярость. Он не был настолько фанатичным, чтобы не видеть пользы от израильтян, которых привез сюда еще его прапрадедушка и сделал ростовщиками. Они не только были банкирами королевской семьи, но и после смерти кого-либо из них их собственность, находившаяся под охраной короля, полностью переходила в казну, если у наследников не хватало денег для выкупа права на наследство. Ричард отправил юстициариев и войска для подавления восстаний, которые уже шли повсеместно. Кроме того, каждый, кто хоть немного умел писать, был занят переписыванием приказов, посылаемых во все владения королевства, извещавших о том, что евреи все еще находятся под охраной короля. Однако к концу сентября ситуация немного стабилизировалась. Крупные бунты были уже подавлены, а с мелкими шерифы и юстициарии могли справиться на местах. После путешествия Ричарда по стране пошли слухи о том, что не все довольны его методами руководства государством. Дело в том, что король продавал государственные должности. В целом все были относительно удовлетворены теми назначениями, которые король сделал на заседании Большого Совета. Может, кто-то и был недоволен, но все признали, что граф Эссекский и епископ Даремский были совершенно справедливо назначены главными юстициариями. Также справедливым было назначение Вильяма Маршала и еще четырех придворных судей советниками юстициариев. Много недовольства было вызвано назначением Вильяма Лонгкемпа, епископа Илийского, канцлером. Лонгкемп был маленьким уродливым человечком, что само по себе было противным у человека, не обладающего благородным происхождением. Кроме того, он также плохо знал Англию и ее традиции. Но никто не выступил против этого назначения открыто. В конце концов, сам король плохо знал английских баронов и их жизнь. И вполне естественно, что он хотел иметь преданного слугу, облеченного властью. Если Лонгкемп будет прислушиваться к мнению графа Эссекского, епископа Даремского и Вильяма Маршала, то все будет хорошо. Все также понимали, что королева возьмет это дело в свои руки. Из письма Изабель де Клер, которой муж доверял больше, чем Элинор могла предположить, она одна из первых узнала о новых назначениях и реакции баронов. Когда Вильям и Изабель в октябре вернулись ко двору, стало известно немного больше о неблаговидных поступках короля. Оказалось, что все должности были проданы за золото. Конечно, было обычно, что король принимал дары, соразмерные с должностью, которой он награждал. Никто не жаловался – таков был обычай. Король выбирал человека и давал ему должность. Если подарок королю не устраивал его, он мог сказать об этом. Иногда он открыто говорил, сколько стоит одна или другая должность, и, за исключением случая с Лонгкемпом, назначал того, кто давал наивысшую цену. Само по себе это было неприятно, но за этим последовало худшее. Король дал ясно понять, что перетрясет всех чиновников снизу доверху и назначит новых, а также заявил открытым текстом, что продается управление государством. Сначала Элинор пожала плечами. Она не думала, что чиновники, которых назначит Ричард, будут менее продажными, чем те, которых Генрих назначил в последние годы своего правления. Из всего этого Элинор вывела мысль о том, как защитить себя и своих людей. Когда Изабель сказала ей, что Вильям предложил пятьдесят монет за должность шерифа Глостерского, у Элинор возник план ; как можно использовать жадность Ричарда в своих целях. Она может купить должность шерифа Сассекского для Саймона. Конечно, Сассекс – богатое графство и будет стоить немало, но ее дедушка был очень бережлив, а Элинор не тратила почти ничего, кроме того, что шло на содержание ее воинов и вассалов. В сундуках Роузлинда кое-что накопилось. Лучше уж отдать это королю с определенной целью, чем у тебя это заберут чиновники, назначенные королем. Теперь Элинор мучил вопрос, как это все устроить. Не может же она сама пойти к королю и сказать, что она хочет купить должность. Женщины, за очень редким исключением, не могли быть шерифами. Она знала, что нельзя написать Саймону, чтобы он обратился к королю с этой просьбой. Во-первых, если письмо будет идти долго, к тому времени, когда просьба Саймона придет к королю, должность уже может быть обещана другому. Во-вторых, Саймон может оскорбиться, потому что он не считает честным покупать должность, как купец. Изабель сказала Элинор, что Вильяма тоже это беспокоило, но она убедила его в том, что, каким бы плохим ни было средство, он будет честным шерифом и принесет пользу не только себе, но и всему графству. Кроме того, Элинор была уверена в том, что Саймон ни за что не возьмет у нее деньги, а у самого вряд ли найдется необходимая сумма, брать же в долг было не в его правилах. В ее интересах было сохранить эту должность для Саймона, а не ждать, пока король даст ее какому-нибудь жадному шерифу, который установит высокие налоги для нее и ее людей, чтобы выжать максимальную выгоду для себя. Элинор видела единственную возможность – обратиться к королеве, но она не хотела начинать говорить о Саймоне без веской на то причины. Она не забыла тот странный взгляд королевы и ее слова: «сэр Саймон очень оберегает тебя». Однако сейчас найден хороший предлог, и время для разговора тоже подходящее: король был в Лондоне, и королева была меньше занята делами. Элинор вошла в покои королевы и присела в грациозном реверансе: – У меня письма от сэра Саймона. – Из Уэльса? – Да, мадам. – Саймон прислал к тебе гонца из Уэльса? – резко спросила королева. «Да, я была права, что не стоило затевать разговор о Саймоне без явной на то причины», – подумала Элинор. Ее не застал врасплох вопрос королевы, она знала, как ответить на него. – Нет, мадам. Это я послала своего человека к Бьорну, командиру моих вассалов, который сражается вместе с Саймоном. И я решила использовать моего гонца полностью. – А что ты хотела сообщить командиру своих вассалов? – Я хотела знать, что делают мои люди и как их используют, – твердо произнесла Элинор. Королева внимательно посмотрела на нее, затем улыбнулась и кивнула. – Я бы сделала то же самое. Где письмо? Элинор протянула ей письмо и наблюдала, как королева сломала сургуч. Через некоторое время она подняла глаза на Элинор: – Ты тоже получила письмо? – Да, мадам. – Дай его мне. Элинор протянула ей письмо, которое королева внимательно прочла и вернула ей. – Интересно, – сказала королева задумчиво.– Зачем он вообще пишет письма? Обычно в его письмах только «все в порядке», и не более. Я чувствую, что, если я снова увижу в его письмах слово «хорошо», мне станет плохо. Элинор еле сдержала смех. – Это не его вина, Ваше Величество. Ведь, кроме того, что они промокли и голодают, о чем не стоит писать, писать больше не о чем. – А откуда тебе известно, что они промокли и голодают?– недоверчиво спросила королева. – Ваша светлость, мой дедушка не был большим любителем писать письма. И когда он был далеко от дома, бабушка обязательно посылала с ним преданного человека, который запоминал, куда они направлялись, что делали и тому подобное. Вспомнив об этом, я тоже попросила Бьорна рассказать посыльному все, что происходит. – Ты очень заботишься о добродетели своих воинов, – сухо заметила королева. – И о добродетели сэра Саймона, – сказала храбро Элинор, а сердце у нее ушло в пятки.– Я очень заинтересована в его добродетельном поведении, особенно сейчас. – Что ты хочешь этим сказать? – То, что я вижу в сэре Саймоне надежду на безопасность и выгоду для себя и моих людей. Это удивило королеву. Она широко раскрыла глаза. – Безопасность, да. Но надежда на выгоду? От Саймона? – Ну, – Элинор помедлила.– По крайней мере, возможность избежать потерь.– Она прямо взглянула в глаза королеве и сказала: – Вы знаете, что Изабель де Клер и я – подруги. Ее муж доверяет ей и много ей рассказывает, а Изабель доверяет мне. И я никогда не рассказываю никому, что доверяет мне Изабель. Я думаю, что ему не навредит то, что я скажу Вам. Изабель сказала мне, что он заплатил 50 монет, чтобы стать шерифом Глостерским. – В этом нет никакого секрета, – ответила королева. – Если он говорит об этом, это его дело. Королева выглядела слегка озадаченной, не уловив пока связи между назначением Вильяма и Саймоном. – Я бы хотела, чтобы Саймон стал шерифом Сассекса, – быстро сказала Элинор.– Я заплачу сто монет за графство. От изумления королева сначала ничего не ответила, затем посмотрела внимательно на девушку и ответила: – Где же ты возьмешь столько денег? – Есть много источников. У меня есть фамильные драгоценности, которые можно заложить. Я могу взять в долг у моих вассалов. Для такой цели, надеюсь, я найду у них поддержку, и они будут рады иметь справедливого и честного шерифа. Элинор не собиралась говорить королеве о том, что в ее сундуках легко наберется требуемая сумма даже без чьей-либо поддержки. Вообще-то она собиралась попросить помощи у вассалов, так как считала, что не стоит ей одной выбиваться из сил ради того, что принесет пользу не только ей, но и им. Немного подумав, королева кивнула головой в знак согласия. Она решила, что Элинор действительно сможет заплатить за то, что просит. И она перешла к сути дела. – А почему Саймон сам не попросит? И откуда ты знаешь, что он желает этой должности? – А я не говорила, что он желает ее. Он ничего не знает об этом. Королева сначала уставилась на Элинор, а затем рассмеялась. – Элинор, да ведь он убьет тебя! – Возможно, – согласилась Элинор, тоже смеясь.– Но меня больше волнует благополучие моих земель и вассалов, чем несколько синяков, полученных от сэра Саймона. Я знаю, он не откажется от должности, если король пришлет ему назначение, и мои земли и вассалы будут в безопасности. Королева стала серьезной. – Я вижу, что ты не лжешь, но ты никогда не говоришь всю правду. Не хочешь ли ты этим назначением отлучить Саймона от двора? – О нет, что Вы, мадам, конечно, нет! – воскликнула Элинор так искренне, что этому невозможно было не поверить. – Выполняя свои обязанности шерифа, он ведь часто будет находиться в отъезде, и твоя выгода… – Будет еще больше. Извините, Ваше Величество, что я Вас прервала, но я хорошо знаю Саймона. Если я заплачу за это назначение, он не будет спорить со мной – при условии, что я предложу ему человека, который будет его доверенным лицом. «Маленькая хитрая плутовка, – подумала королева.– Она использует имя Саймона, чтобы заключить выгодную сделку с королем, а какой-нибудь ее ставленник будет пожинать плоды, за которые не нужно будет отчитываться. Она достаточно умна, и заслуживает того, что просит». – Да, конечно, он не станет спорить с тобой – по крайней мере, если человек будет подходящий, – предупредила она. – Сэр Андрэ отлично устроит сэра Саймона, а меня даже еще больше. Довольная тем, что Саймон получит такую дорогую награду не в ущерб королевской казне, королева улыбнулась. – Очень хорошо. Я передам твою просьбу королю и добавлю кое-что от себя. Я думаю, можно считать это дело решенным. Она вновь загадочно улыбнулась. – Хотела бы я знать, хорошую или плохую службу я сослужила Саймону, сделав его твоим опекуном, – хотела бы я знать… На следующее утро, за несколько часов до того, как королева вызвала Элинор для подтверждения назначения и установления дня, когда должны быть выплачены деньги, в Уэльсе Саймон отдавал распоряжения на тот случай, если его убьют. – Не говорите об этом, мой господин! – запротестовал Иэн. – Ты понял все, что я тебе сказал? – строго спросил Саймон.– Ллевелин – внук Оуэна Гвинедда, старший сын его старшего сына. Бог милостив к нам. У нас есть то, что может принести мир или, по крайней мере, приблизить нас к миру в Северном Уэльсе. – Но после боя… – Если мы победим, то будет безопаснее отправиться после боя, – сказал Саймон холодно.– Но это «если» слишком велико. Тебе я скажу – я сомневаюсь. Но если мы проиграем, и ты не уйдешь с пленником далеко, мы потеряем и его. Нет, Иэн. Когда мы найдем тропу, ведущую к лагерю, ты и двадцать воинов, которых я отобрал, должны быстро отправиться на восток. Попытайтесь добраться до Честера. В Шрусбери тоже будет безопасно, но если вы двинетесь на юг, парень может попасть в руки Риса ап Граффида, а это кончится плохо для всех нас. – А если мы доберемся до Честера? – Сообщи королю или лорду Джону о том, кто ваш пленник. – А затем можно мне вернуться к Вам, мой господин? Это был самый трудный вопрос для Саймона. – Боюсь, что нет, Иэн, – ответил Саймон. Он привязался к этому молодому человеку и хотел помочь ему достойно избежать опасности, исходившей от Элинор и короля Ричарда. – Господин, – сказал Иэн, глотая слезы.– Чем я обидел Вас? Конечно, Иэн не подозревал о причинах, по которым Саймон хотел отправить его подальше от себя. Иэн знал о пороке гомосексуализма, но он не связывал его с королем, который мог получить любую женщину, которую только пожелает, а его восхищение Элинор было таким чистым, что ему даже и в голову не приходило, что Саймон будет считать это опасным. Если бы Саймон испытывал невинные желания по отношению к Элинор, он смог бы понять то, что чувства Иэна на данном этапе не принесут никому вреда. Саймон заскрежетал зубами: – Не глупи, Иэн. Ты ничем меня не обидел. Мне будет очень тяжело без тебя. Но иногда нужды государства бывают выше и важнее наших собственных нужд и желаний. Было бесполезно уверять Иэна в том, что дружба с лордом Ллевелином и знание поведения лорда Джона пригодятся ему. Собственный жизненный опыт заставлял Саймона презирать свою выгоду по сравнению с преданностью королю, но для Иэна Саймон видел преимущество в его положении. Он считал, что нужно научить Иэна: его долг – служить и быть послушным. Сказать же, что он отсылает его подальше от опасности, значит увидеть бунт вместо слез. – Твоя задача заключается в том, чтобы заставить Ллевелина доверять тебе. А также…– Саймон немного помедлил.– Он не принадлежал к тем, кто говорил плохо о членах королевской семьи, но у Джона был такой характер, что пара глаз и ушей при дворе не помешают королю или королеве.– Лорд Джон не всегда заслуживает того доверия, которое необходимо при его положения. Иэн кивнул. Все знали, как изменилось отношение Джона к Генриху, когда тот поделил земли так, что Джон получил наследство. У Ричарда были другие отношения с отцом. С ним обошлись несправедливо, и если он и был слишком жесток, то это было обычным явлением у Анжуйских. – Вот чего я не могу понять, – сказал задумчиво Иэн, отвлекаясь от своего отчаяния, – почему король сосредоточил такую власть в руках Джона. Он и так приближен к королю, являясь графом многих земель на юго-востоке и в Мидленде. – Боюсь, что я тебе не отвечу, так как сам не понимаю, хотя вижу на то две причины. Дело в том, что лорды приграничных с Уэльсом земель – не совсем послушные вассалы. Сейчас они рады послужить королю, потому что он делает то, что им надо. Но если их планы расстроятся, никакие угрозы не остановят их от союза с валлийцами и нападения на Англию. Возможно, король отводит Джону роль посредника между Уэльсом и центральными землями Англии. Хотя и Джон может заключить союз с Уэльсом и даже заманить Ричарда в Уэльс до того, как он отправится в крестовый поход. Ведь в Уэльсе легко умереть от случайной стрелы. Иэн затаил дыхание, а Саймон продолжал: – Вот поэтому тебе надо наблюдать и слушать. Лорд Джон может искать пути к Оуэну через Ллевелина. Я хочу знать, так ли это. Я также хочу знать, не собирается ли он приблизить к себе Ллевелина. Это не так страшно, но это – перспектива на будущее. Однако, несмотря на свой возраст, Ллевелин не так глуп. – Но, мой господин, – запротестовал Иэн, проводя рукой по волосам, неосознанно повторяя движение Саймона, – как я все это узнаю? – От Ллевелина, который, если ты будешь искусно играть свою роль, обязательно попросит у тебя совета. Мы не причиним Ллевелину и его людям вреда. Мы только хотим, чтобы они жили в мире и прекратили набеги на пограничные города. Было бы хуже, если бы Ричард решил захватить Уэльс; но Саймон был уверен, что ничто не сможет отвлечь Ричарда от крестового похода. Если он будет и дальше действовать в соответствии со своими планами, все, что сказал Саймон, подтвердится. – Поэтому, – продолжал он, – твой совет Ллевелину должен быть честным. Ты должен оправдать его доверие. Ты уже хорошо поработал, ведь именно ты успокоил его и выразил ему сочувствие, когда он узнал, что случилось с его людьми из-за того, что его дядя Дэвид не оказал им поддержки. Именно ты показал ему, что с пленными обращаются хорошо – настолько, насколько это возможно в наших условиях. И ты единственный, кого он знает при дворе. Ты был добр к нему, когда он полностью находился в твоей власти, и для него будет вполне естественным обратиться к тебе за помощью. – Надеюсь, я оправдаю Ваше доверие, – ответил Иэн без особой радости в голосе.– Я могу охранять Вас, как Вы меня учили, быть слева от Вас в бою, но… – Ты умный парень, Иэн. И это у тебя тоже получится. Саймон встал и потер затекшие колени. – Я становлюсь слишком стар, чтобы возиться в сырости, – сказал он с отвращением.– Иди, разбуди Ллевелина и спроси, не хочет ли он попрощаться со своими людьми. Лучше ему сделать это сейчас, пока их не связали. Я не хочу, чтобы он помнил эту жестокость, хотя это и вынужденная мера. С ними останутся наши тяжело раненные воины, но…– Он обнял Иэна.– Ступай с Богом. – А когда я выполню это задание, могу я все-таки вернуться к Вам? – настойчиво повторил Иэн. К тому времени король наверняка покинет страну. А где будет Элинор? Саймон отогнал от себя эту мысль и улыбнулся. – Если тебя не произведут в рыцари и не дадут другое задание, конечно, можешь. «Это самое лучшее, что я мог сказать», – подумал Саймон. Иэн обнял его с глубокой признательностью. Пока Иэну невдомек, к чему может привести его дружба с принцем Уэльским, он будет выполнять задание с легким сердцем. Саймон устало провел по лицу рукой и присел на корточки поближе к огню. Он ненавидел такое время, когда все необходимое было сделано и оставалось только ждать. Единственное, чего он сейчас хотел, – обнять Элинор, говорить с ней, но так как это невозможно, то можно хотя бы написать ей. Но что он мог ей сказать? То, что в каждой женщине, которую он обнимал, он видел Элинор? Что он так отчетливо видел ее во сне, что даже просыпался по ночам? Что ветер, качающий деревья, доносил ее голос, а пение птиц напоминало ее смех? Даже если бы он и нашел такие слова, чтобы выразить свою любовь, лучше их не произносить. Разлука научила их быть в отдалении друг от друга, вряд ли любовные письма сделают их ближе. Даже если его убьют, послать такое письмо будет непростительным поступком. Горе Элинор будет неутешным, а нежелание выходить замуж за другого – непреклонным. Всякому ожиданию приходит конец. Пришел конец и ожиданию Саймона, когда вошел Бьорн и сказал, что все готово и что он поможет ему надеть доспехи. После быстрой проверки, все ли знают детали плана, Саймон повел войско к посту караула. Люди были напряжены и настроены решительно, держали щиты в руках, так как в лесу их могли встретить градом стрел. Однако на этот раз лучники их не потревожили. Саймон был благодарен за это судьбе, даже учитывая то, что в лагере окажется больше людей. В любом случае его отряд был настолько велик, что несколько лишних противников не делали погоды. Когда они подъехали к посту караула, догадки Саймона подтвердились. Там было очень много вытоптанных троп со следами конских копыт. Саймон решил двигаться по самой широкой тропе. Конечно, возможность попасть в засаду была велика, но люди Саймона были не из пугливых и были готовы к этому. Они получили приказ, поэтому есть засада или нет, приказ должен быть выполнен. А приказ был: не останавливаться; если нужно будет нанести удар в качестве самозащиты, делать это на ходу; не атаковать и не преследовать! – Запомните, – предупреждал их Саймон, улыбаясь, – вы сражаетесь за обед, а обслужить вас могут только внутри лагеря валлийцев. Однако засады не было. Хотя было прохладно, по лицу и шее Саймона струился пот. Он облизал сухие губы и сжал зубы. Лагерь должен быть где-то впереди. Дороги куда-то же ведут! Но валлийцев может и не быть в лагере. Если они узнали, что набег провалился, то могли покинуть лагерь. Если это так, миссия Саймона закончена. Небольшая победа прошлой ночью обострила чувства воинов. Если сейчас они не увидят противника, и их будут ждать только голод и неудобства, дух армии резко упадет. Когда они проехали вперед, где лес поредел, сердце Саймона упало. На фоне начинавшего светлеть неба был виден лагерь, обнесенный острым частоколом. Внутри они увидели что-то темное, возвышающееся над землей, – навесы или хижины. Но нигде не было света – ни свечи, ни фонаря, ни костра. А там, где нет огня, нет и людей. Разочарованный, Саймон все же решил действовать по заранее разработанному плану. Он проехал вперед и остановился на небольшом расстоянии, его люди подъехали с двух сторон, образуя длинный полукруг, параллельный частоколу. – Господин, – прошептал рядом Бьорн.– Они ушли? – Я…– начал Саймон, но остановился. – Возможно, они так торопились, что не все забрали с собой? – с надеждой в голосе спросил Бьорн. Саймон подумал о том, что у валлийцев не было никакой необходимости спешить. Люди, которые участвовали в набеге, вскоре должны были понять, что Саймон не преследовал их. Даже если они думали, что Саймон выжидает, охраняя пленников и раненых, у них было более чем достаточно времени, чтобы предупредить своих в лагере. Если была необходимость все бросить и уйти, валлийцы так и делали, но они ни за что не оставили бы свое добро, зная, что оно попадет в руки врага. Значит, это была еще одна ловушка, очень искусная. Саймон так привык к опустошенным деревням и фермам, что сначала не увидел разницы. Фермы и деревни не представляли ценности ни для одной стороны. Валлийцы не сжигали их, потому что надеялись вернуться. Иногда из-за расстройства своих планов люди Саймона сжигали фермы или деревни, но обычно они были рады возможности переночевать под крышей и оставляли деревни нетронутыми. В лагере же было все по-другому. Люди, находившиеся там, были в более выгодном положении, потому что лагерь был удобным для обороны. Только глупец мог покинуть хорошо укрепленный лагерь, чтобы сразиться с более слабым отрядом, у которого не было ни пищи, ни крыши над головой. Может быть, Оуэн Гвинедд и был коварным и не очень хорошим дядей, но он не был ни глупцом, ни трусом. – Нет, – сказал Саймон так, чтобы его люди услышали его.– Они здесь. Они хотят обмануть нас и ждут, что мы, поверив в то, что в лагере никого нет, неосторожно подъедем к воротам. Выполняйте команду! Слова быстро пролетели по шеренге. Лучники выехали вперед, достали кожаные мешки, которые были привязаны к их колчанам, и вытащили особые стрелы, которые отличались от обычных тем, что у них вместо наконечника была намотана пакля, обмоченная в смоле, а сами они были украшены яркими перьями. Каждый третий всадник достал по маленькому глиняному горшочку, из которых, когда сняли крышки, пошел сильный жар. Стрелы опускали в горшок, и пакля загоралась. Лучники быстро пускали их. Когда стрелы полетели в деревянный частокол, расплавленная смола, растекаясь по бревнам, подожгла кору, и вскоре то там, то тут уже виднелись языки пламени. – Вперед! – приказал Саймон.– Попробуйте поджечь крышу! Стон прошел по рядам. Под навесами должна быть еда и вино, а воины были так голодны, что готовы были встретить любую опасность, чтобы затем вознаградить свои желудки за долготерпение. Лучники проехали вперед и пустили горящие стрелы выше. Вскоре яркие вспышки пламени известили о том, что соломенная крыша занялась. Наконец Саймон увидел то, что ждал. Между огненными вспышками заметались в панике темные фигуры. – Назад, в ряд! – скомандовал Саймон.– Огонь по стенам! Сначала валлийцы не торопились разрушить представление Саймона о том, что в лагере никого нет. Никто не старался потушить огонь. И в этом был свой резон: во время дождей все промокло, и была надежда на то, что, когда смола сгорит, огонь не распространится дальше. Однако стало ясно, что даже это не заставит Саймона поверить в то, что в лагере никого нет. Сердитый гул голосов донесся до его слуха. Он взглянул на восток и усмехнулся. Он точно рассчитал время: заря только-только занималась. Лагерь пришел в движение. Слышались крики, плач и шум воды, которой заливали огонь. Люди бегали, занятые больше тем, чтобы прекратить пожар, чем самозащитой. – Половина лучников со стрелами – вперед! Лучники, оставляя позади кожаные мешки и горшочки с углями, двинулись вперед, доставая из колчанов боевые стрелы и стреляя. Несколько криков прибавилось к общему шуму в лагере. Небо на востоке посветлело. Рыцари Саймона нетерпеливо ерзали в седлах, ожидая команды к действию, но Саймон не торопился. Еще не их время. Лучники осмелели, так как никто не отражал их ударов. Саймон внимательно следил за ними. Их удары все чаще и чаще поражали цель, о чем свидетельствовали внезапные крики. Частокол уже разгорался вовсю. Вдруг крик боли раздался совсем недалеко от Саймона. Валлийские лучники взбирались по частоколу там, где он еще не был в огне, и один из них попал в цель. – Стена из щитов! – скомандовал Саймон. Каждый второй всадник спешился и отвязал от коня широкий, туго сплетенный из прутьев, щит. Затем они побежали к лучникам, чтобы те могли укрыться от стрел противника, сгруппировавшись вокруг рыцарей со щитами. Конечно, плетеный щит не мог остановить стрелу, но он мог ослабить ее удар. Более того, валлийцы могли попасть только в щит или в доспехи рыцаря, не пробиваемые стрелами. Лучники противника посылали проклятия. Саймон смеялся. Многие лучники с огненными стрелами, пробираясь между щитов, смогли поджечь еще несколько построек в лагере. Шум в лагере нарастал. Не спуская глаз с ворот, Саймон достал меч и проверил, чтобы булаву и топор можно было легко вынуть из седельной луки. Он подумал о том, что если валлийцы останутся внутри лагеря, то его придется брать штурмом, а это – верная смерть для многих. Вдруг капельки росы на траве блеснули золотом. Яркие оранжевые краски пламени стали желтыми. Солнце взошло над верхушками деревьев восточного склона. Саймон закусил губу. Утренний ветерок донес вздох. Он увидел, как открываются ворота. – Спокойно! – приказал Саймон. У всех было инстинктивное желание рвануться вперед и захватить противника врасплох. При штурме осажденной крепости это было вполне правильно. Хорошо тренированные норманнские рыцари во время вражеской вылазки были полны холодной решимости вступить в бой. Но в данном случае здравый смысл подсказывал, что такая вылазка совсем не обязательна. Безопасность и военная тактика диктовали совершенно другое: спокойно сидеть в лагере, поскольку силы противника не настолько велики для штурма и не настолько обеспечены провизией для осады. То, что всадники все-таки появились, было вызвано только яростью валлийцев. Саймон знал, что огненные стрелы не принесут особого вреда валлийцам: мокрые брёвна! Каждое действие его воинов было рассчитано на то, чтобы разъярить и оскорбить противника. Если бы его люди атаковали лагерь, возможно, у валлийцев хватило бы здравого смысла сдаться. Сохранять спокойствие и ждать было для них достойным презрения и вызвало ярость. Вдруг ворота распахнулись, и группа всадников ринулась на них, размахивая копьями. Люди Саймона не были натренированы в боях с копьем, да и копий у них самих не было. Саймон нащупал боевой топор и обвел взглядом своих воинов: они делали то же. Они не знали, как атаковать с копьем, но зато прекрасно знали, как отразить такую атаку. – Ну, за Ричарда! – взревел Саймон. Конь, не ожидая сигнала Саймона, рванулся вперед. Когда они врезались между двумя группами лучников, Саймон увидел, как, отбрасывая плетеные щиты, лучники бегут к лошадям, чтобы присоединиться к отряду Саймона. Он наклонился вперед, прикрываясь щитом, держа в руке боевой топор. Впереди стоял лес копий. Сколько их было? Слишком много. Для Саймона, который сражался в турнирных схватках, бывавших иногда более жестокими, чем на войне, удар по щиту ничего не значил. Он успел увернуться от удара копья. Опасность поджидала его с другой стороны, не защищенной щитом. Саймон поднял топор и нанес удар слева, затем справа. Он увидел за всадниками толпу пеших воинов. Затем он прорезался в линию всадников. Их было не так много, как сначала показалось. Повесив топор на седло, он выхватил меч и вонзил шпоры в бока коню, про себя повторяя молитву. По полю носились кони без всадников. У Саймона не было времени разбираться, чьи всадники убиты: его или валлийцев. За спиной он услышал голос Бьорна: он пел! Совсем как тогда, когда он прикрыл Саймона от удара мечом. Саймон засмеялся. Он уловил некоторые слова из песни, что пел Бьорн – это были чудовищные ругательства! Саймон отразил щитом удар меча и наклонился вперед, чтобы нанести свой удар. Его противник вскрикнул, из раненой руки хлынула кровь. Удар слева заставил Саймона нанести удар в том же направлении не глядя, но пронзительный крик убедил его в том, что удар достиг цели. Саймон повернул вправо, бросаясь на всадников, которые атаковали одного рыцаря. Он ударил одного мечом по плечу, нанося глубокую рану, но тот повернулся и рубанул Саймона. Саймон разразился проклятиями, так как край меча прошел через кольчугу и почти задел свежую рану, которую лечила Элинор. Он почувствовал, как рана открылась, и в этот момент смерть настигла его противника – он нанес ему удар мечом прямо в рот, и то, что было когда-то лицом, уже больше не существовало. Саймон наносил удары и отражал их. Его меч обагрился кровью и зловеще сверкал на солнце. Удар сзади вызвал у него сдавленный крик. На минуту он впал в забытье. Только песня, которую он слышал до этого, звучала у него в ушах – но это явно не была песня ангелов. Значит, он еще жив. Саймон засмеялся. – Больно, господин? – закричал рядом Бьорн. – Вперед! – скомандовал Саймон, не отвечая на вопрос. Он не чувствовал боли.– Оттесняйте их назад, к воротам! Бьорн подхватил команду и криком передал ее другим всадникам. Со стороны противника было немного всадников. Саймон ошибся. Валлийцы редко использовали многочисленную конницу, они делали ставку на быстроту передвижения пеших воинов и их способность исчезать в непроходимых горных лесах. Но здесь эта тактика не пройдет. Всадники Саймона посеяли смуту в рядах валлийцев, загоняя их назад, к воротам. Кони давали людям Саймона некоторое преимущество. Для бедных горцев лошадь была роскошью, а захваченный как трофей боевой конь был целым состоянием. Медленно бой приближался к частоколу. Огни почти потухли, но дым от них поднимался к небу. Чем ближе они продвигались к лагерю, тем хуже было видно. Вдруг они услышали, как у ворот раздался стук, и кто-то по-валлийски закричал, чтобы открыли ворота и впустили их. Со скрипом ворота приоткрылись, чтобы впустить человека. Но этого не произошло, так как огромные крючья уцепились за края ворот, и, с силой натянув веревки, привязанные к крючьям, люди Саймона распахнули ворота. – Вперед! – закричал Саймон, вонзая шпоры в бока коня. С этими словами всадники, пришпоривая измученных лошадей и оставляя на их боках кровавые следы, рванулись к воротам. Створки качались вперед-назад: нападающие и защищающиеся старались тянуть ворота каждый к себе. Кони ржали и били копытами. Четвертая часть воинов вместе с Саймоном пробилась за ворота и ворвалась во вражеский лагерь. Это был конец боя, но не конец кровопролития. Немногие оставались в лагере – только раненые, дети и старики. Когда воины у ворот были побеждены, потребовалось немного времени, чтобы собрать и взять в плен женщин и детей, многие из которых сражались наравне с мужчинами и даже более успешно, потому что люди Саймона не наносили ударов женщинам и детям. Возможно, они бы не были так разборчивы, но Саймон знал, что любой удар, нанесенный этим людям, которые не были воинами, может вызвать кровную вражду. Он сам поклялся убить любого, кто нанесет хоть один удар женщине или ребенку. Как только знамена победителей взметнулись над частоколом, его люди стали кричать валлийцам, что бой окончен и им будет дарована жизнь. Возможно, рыцари, чьи жены и дети были в безопасности с Оуэном Гвинеддом, и продолжат борьбу, но воинам было на это наплевать. Они бросили оружие, не требуя жизни для себя, а думая о безопасности своих семей. Пленение Ллевелина принесло Саймону еще одну удачу. Должно быть, Оуэн сбежал не из трусости, а чтобы поднять еще один отряд – тех, кто действительно любил Ллевелина и надеялся обменять его. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Элинор открыла для себя, что если желать чего-либо очень сильно, то, как ни странно, исполнение этого желания не всегда приносит удовлетворение. Она придвинулась ближе к костру, хотя озноб, охвативший ее, шел скорее изнутри, чем был вызван февральской прохладой. Саймон, наконец, возвращался ко двору, хотя Элинор не знала, почему. Экспедиция Саймона в Уэльс была успешной. Подумав об этом походе, Элинор вспомнила ту вспышку гнева, которую испытала, узнав, что все усилия Саймона были потрачены впустую – вся слава досталась Джону, который палец о палец не ударил. После того, как Саймон задушил в зародыше намерения Оуэна Гвинедда поднять восстание, – если это было заговором его сына, а не его самого, – он, Саймон, снова повернул на юг и преследовал банду Риса ап Граффида. Мортимер и Браозе тоже выполнили свой долг. Саймон был доволен их энергичными действиями, но не забывал и о том, с какой целью Ричард послал его на запад. В конце октября он написал королю, что достаточно одного мощного выступления, чтобы показать Рису, где его место, и продемонстрировать, что власть короля сильнее власти лордов из Марчера. В ответ на это послание большая часть армии была отправлена в графства, граничащие с Англией. Командовал армией лорд Джон, его сопровождал Вильям Лонгкемп. Удачным оказалось то, что Саймон был прав, и достаточно было только продемонстрировать силу – так как снабжение и вооружение армии оставляло желать лучшего. Что касается Бьорна, он вернулся к Элинор после того, как Рис согласился встретиться с королем и был готов подчиниться ему. Бьорн и рассказал ей, как разгневан был Саймон. – Он был вне себя, миледи, раз он столь откровенно обсуждал такие вопросы со мной. И это плохо. Если бы валлийцы узнали об истинном положении дел в армии, они бы объединились и перерезали этих простаков, как ягнят, и все было бы напрасно – и пролитая нами кровь, и все наши усилия. Да и сэр Саймон не так превосходно себя чувствовал, как я Вам сообщал. – У него воспалились раны? – спросила Элинор сдавленным голосом. – Не думаю. Трудно сказать точно – он никогда не жалуется и не дает осмотреть раны. После этой битвы в горах мы отправились в крепость Оуэна. Нас очень хорошо приняли, и я думал, что сэр Саймон останется там, пока не заживут его раны. А вместо этого мы повернули на юг, как только получили обещание Оуэна о перемирии. И вообще, мне кажется, он догадывается, что я посылал Вам весточки о нем. Сначала он не обращал внимания на это, но когда его ранили, он стал более скрытным. Я думаю, он боялся, что Вы будете переживать. Элинор подумала, что Бьорн был прав, но не могла поверить в это. Бьорн доставил ей письмо, в котором Саймон благодарил за назначение его шерифом, в таких скупых выражениях, что она расплакалась. Она не боялась его гнева, но эта холодная вежливость – ни слова протеста, угрозы – означала, что задета его гордость, и он ее не прощает. То, что Саймон не вернулся ко двору, только ухудшило ситуацию. Он доехал уже до Оксфорда, сопровождая Риса, который хотел быть уверенным в своей безопасности. В Оксфорде был нанесен решающий удар во всей Уэльской кампании. Но Ричард прислал послание, сообщая, что он слишком занят и не может встретиться с Рисом, чтобы принять его поражение. Это оскорбительное послание было передано с Вильямом Маршалом, и его реакция не отличалась от реакции Саймона. Элинор всю историю рассказал Вильям. Стоило Вильяму узнать о том, что Элинор купила пост в Эссексе, как он сразу же проникся к ней симпатией. – Саймон не поверил мне, – голос Вильяма задрожал от негодования.– Да я и сам не поверил в это, когда король велел мне передать послание Рису. Как бы красиво оно ни звучало, это было самое настоящее оскорбление, которое вынудит Риса сражаться до последней капли крови. Элинор, я на коленях умолял Ричарда, и не только ради Саймона, который так много сделал. Я – шериф Глостерский, а земли Изабель занимают большую часть Уэльса. Король возложил на меня такой груз ответственности, что совершенно очевидно – я не смогу при этом постоянно сражаться в Уэльсе. – Вильям, не поднимай на Элинор голос, – проговорила с упреком Изабель.– Она не виновата. – Прошу простить меня, – успокоился Вильям, понизив голос. – Ничего страшного, – воскликнула Элинор.– Пусть хоть крыша обвалится! Меня волнует не это. Почему, скажите мне, почему король повел себя так? Он что, хотел опозорить Саймона? – Нет, определенно, нет. Я уверен в этом, как и в том, что король благодарен Саймону за хорошо выполненную работу. И он не хотел задеть меня. Более того, он был обеспокоен, когда я объяснил, какое влияние окажет отказ встретиться с Рисом на положение в Пембруке, Кармартене и Гламоргане, где находится большинство земель Изабель. Лицо Вильяма побагровело от негодования, хотя на этот раз он сдержался. – Король сказал, что эти земли подчиняются Джону, который и постарается сохранить мир. Джон! – он рявкнул так громко, что от неожиданности обе дамы подпрыгнули.– Джон не смог бы, даже если бы и захотел, ничего предпринять! – Тише, Вильям! – взмолилась Изабель.– Тебя услышат в парадном зале. – Мне наплевать! Пусть услышат хоть на небесах! – в сердцах воскликнул Вильям.– Единственное, что интересовало Джона, – завлечь туда короля. Теперь он будет требовать свою ренту, а мы должны собирать ее у людей, которые потеряли свое состояние в сражениях, чьи серфы были убиты, а поля вытоптаны, и у которых поэтому нет денег. Вот мы и попадем в жернова – между Джоном и этими людьми. Но королю безразличны эти проблемы. Я даже подозреваю, он надеется, что мы не сможем собрать ренту, и Джону будет чем заниматься, – и это все, что его волнует. – Саймон тоже так считает? – спросила Элинор. – Это именно то, что он мне рассказал. Я чувствовал себя как бык, которого оглушили. Просто не мог поверить в то, что мне пришлось сделать, – хотя уже был там со своим поручением. Голос Вильяма смягчился, и он как-то странно взглянул на Элинор. – Саймон сказал еще кое-что, чего я не понял. Он сказал, что его долг вернуться назад вместе с Рисом, а затем отправиться в Эссекс, так как по воле Божьей ему не следует возвращаться ко двору, а исполнить свой долг в самых отдаленных местах. Вообще-то это не похоже на Саймона – так говорить о воле Божьей. На глазах Элинор выступили слезы. – Он рассержен на меня за то, что я купила ему этот пост. Я пыталась объяснить ему, что это не снисхождение с моей стороны и что я вовсе не пыталась рассчитаться золотеем за его доброе отношение ко мне. Разве я не понимаю: то, что сделал для меня Саймон, невозможно оплатить деньгами. А он считает, что я унизила его достоинство, пыталась богатыми подарками обеспечить себе его доброту и дальше. Изабель попыталась утешить ее, уверяя, что время смягчит гнев Саймона, и он будет думать по-другому, но Вильям ничего не сказал, только по-прежнему недоуменно хмурился. Элинор догадалась: он не считает, что Саймон рассержен. Причиной его беспокойства было что-то более важное и глубокое. Причина действительно лежала глубоко. И то, что время не повлияет на нее, стало ясно поздней осенью. Саймон продолжал выполнять свои обязанности шерифа и опекуна владений Элинор. Его часто сопровождал сэр Андрэ. С молчаливого согласия Элинор Саймон собирался сделать сэра Андрэ своим заместителем. Но его отношение к самой Элинор не изменилось. Его резкие деловые письма к ней были написаны с такой холодной вежливостью, с какой и благодарственное письмо, и даже когда до Элинор можно было добраться за один день, Саймон не приехал. И в этом, Элинор признала, была только ее вина. Хотя она сообщала ему о всех своих поездках и писала о новостях при дворе, она никогда не приглашала его присоединиться к ней. Ей казалось, что если он выскажет ей в глаза то, что написал в письме, она не перенесет это. Элинор не знала, смягчится ли он, увидев, как она несчастна. Страшась узнать это, Элинор предпочла выждать, надеясь, что чем больше пройдет времени, тем лучше затянется рана в душе Саймона, которую она невольно нанесла. Единственным ее утешением было писать ему: у нее было достаточно много важной для них обоих информации, о которой можно было написать, не затрагивая их личных отношений. К несчастью, скончался герцог Эссекский, и Ричард передал пост верховного судьи и наместника короля Вильяму Лонгкемпу, занимавшему пост канцлера. Сосредоточение такой безграничной власти в руках человека, который с презрением относился к английским баронам и их традициям, вызвало такой протест, что сама королева попыталась возразить против этой передачи. Когда она затронула этот вопрос, Ричард впал в ярость. Он был разгневан не только во время беседы с королевой с глазу на глаз, но и позднее, во время званого обеда, где во всеуслышание заявил, что поддерживает Лонгкемпа, и подчеркнул, что только немногие английские бароны, да и то неохотно, приняли христианство. «Он даже не попытался приукрасить это назначение достойной причиной, – писала Элинор, – а оспорил храбрость наших баронов и заявил, что дал власть в руки Лонгкемпа потому, что не может доверить нашему дворянству выполнение долга перед Господом. Королева не стала противоречить ему всенародно – это принесло бы еще больше вреда. Но я боюсь, что архиепископ Дарема будет не в состоянии контролировать Лонгкемпа.» Но истинное положение вещей превзошло все страхи Элинор. Хьюго Писет, архиепископ Дарема, вел свой род из старинной, уважаемой семьи. Он заявил, что не признает власть Лонгкемпа и не собирается унижаться, принимая пост при нем. Он намеревался удалиться на север, но, к сожалению, дела обстояли не так просто. Во многих случаях верховные судьи собирались вместе для принятия важных решений, и то, что устраивало одного из них, вызывало недовольство другого, и многие необходимые решения так и не были приняты. Какое-то время королева пыталась смягчить отношения между Лонгкемпом и архиепископом. Благодаря тому, что Вильям Маршал исполнял обязанности посланника королевы, Элинор была в курсе всех инцидентов, во время которых оба высокопоставленных лица осыпали друг друга оскорблениями. Вскоре, однако, Маршал обратился к королеве с просьбой снять с него эти обязанности. Он откровенно высказал королеве, – как Элинор подробно описала в письме к Саймону, – что если его еще раз направят к Лонгкемпу, то он просто убьет его. Маршал дошел до предела своего терпения, не только глотая открытые оскорбления в свой адрес, но, что еще хуже, явное презрение по отношению к королеве. Все это было описано Элинор в ее последнем письме в конце января, а сейчас, в первую неделю февраля, Саймон возвращался ко двору. Послание, в котором он объявил о своем решении и подтвердил назначение сэра Андрэ своим представителем в Сассексе, не содержало больше никакой другой информации. Элинор перечитывала его несколько раз, но не сумела прочесть между скупых строк ничего, кроме намерения выполнить свой долг. Это напугало ее больше всего. Что, если воображаемое оскорбление, нанесенное ею Саймону, обострилось, а не сгладилось с течением времени? Что, если он ехал, чтобы швырнуть ей в лицо ее подарок? Элинор была так погружена в свои страхи, что когда Саймон, входя, задел шпорой за каменную плиту, она просто взвилась от этого безобидного звука. Когда он изящно наклонился к ее руке с поцелуем, у нее запылали щеки, и она впилась в него глазами, благо его глаза были в этот момент опущены. Она не увидела ничего особенного. Саймон выглядел таким, каким она его помнила: безупречный серый бархатный плащ, волосы аккуратно зачесаны назад, доспехи… Он снял шлем и откинул на спину капюшон. – Добро пожаловать, – запинаясь, произнесла Элинор, и у нее на глазах выступили слезы. – Что такое, Элинор? – обеспокоенно спросил Саймон.– Что случилось? И тут беспокойство в его взгляде сменилось усталостью: – Ты снова попала в беду? До этого момента Элинор избегала его взгляда, страшась того, что могла увидеть в глазах Саймона. Теперь же она открыто встретила его раздраженный взгляд: – Нет, то есть да, но ничего особенного. Ах, Саймон, тебя призвали ко двору? – Разумеется! Как ты думаешь, что еще могло бы отвлечь меня от обязанностей, которые ты на меня возложила? Тон его голоса снова был другим, не таким, как раньше, – бесстрастным, жестким и ледяным. У Элинор перехватило дыхание: – Не сердись так на меня, Саймон. Я не хотела ничего дурного. Я… – Я уверен в этом. Ты планировала сделать доброе дело, и, действительно, твой поступок принесет только пользу – я разбогатею. Ты заключила хорошую сделку для Сассекса: люди там получат честного шерифа – осмелюсь похвалиться своей честностью, – а ты и твои люди будут защищены от всех беспочвенных притязаний. – Саймон…– она умоляюще прошептала его имя, но он, казалось, не слышал ее. – Я должен отправиться к королеве. Все черты его лица застыли, Саймон повернулся, чтобы уйти. Спина его была напряжена. Неужели он ошибался? Возможно ли, что она все еще любит его? А если покупка для него поста в Сассексе не означала, что Элинор не нуждается больше в его услугах, как это было с Иэном, когда она прислала ему в подарок чудесного коня и оружие? Но сейчас было не время размышлять над тем, почему Элинор так расстроена. …Поклонившись королеве и заняв место напротив нее у огня, Саймон постарался сосредоточить внимание на своей царственной собеседнице. Он знал королеву – стоило ему рассеянно ответить на обычный вопрос, скажем, о том, как он себя чувствует, как она подвергла бы его дотошному допросу. И в то же время Саймону было просто необходимо разобраться в том, что происходит, до того, как он начнет отвечать на эти вопросы. – Ну и как – тебе нравится быть шерифом? – спросила королева. Саймон уже открыл рот, чтобы ответить так же небрежно, как был задан вопрос, но тут же передумал. Когда он заговорил, рот его изогнулся в циничной ухмылке: – Это такая же работа, как и мои обычные обязанности, поэтому для меня это ни удовольствие, ни зло, как Вы прекрасно знаете, мадам. А почему Вы спрашиваете? – Потому что не знаю, как ты к этому относишься, – сказала королева.– Я знаю, что ты служил покойному королю, но как? – Это упрек? – скованно произнес Саймон. – Нет, нет, – рассмеялась королева, добавив: – Ты очень похудел за это время. – Возможно. Мне было нелегко принять то, что произошло в Уэльсе, – ровным тоном ответил Саймон. Ответ королевы прозвучал резко: – Для тебя все закончилось хорошо. Король полностью признает твои заслуги в том, как ты отплатил за оскорбление, нанесенное ему, что бы там ни произошло после этого. Она наклонилась вперед и положила ладонь на руку Саймона. – Я сочувствую валлийским лордам, но я не могла нажимать на Ричарда. Должна тебе сказать, что здесь, в Англии, у нас ожидаются не меньшие проблемы, если не удастся привести в чувство Писета и Лонгкемпа. Когда королева упрекнула его, морщины, появившиеся на лбу Саймона, проступили еще резче. – Я знаю, – прозвучал его скупой ответ. – Вильям написал тебе? – спросила королева. – Нет, мне сообщила об этом леди Элинор, хотя, конечно, она узнала об этом от Вильяма и, по-видимому, что-то от Вас. Неожиданно королева улыбнулась. – Вот и хорошо. По крайней мере, ты имеешь полное представление обо всем. Я не сомневаюсь, что от Вильяма ты получил бы послание в одну строчку: «Конфликт между верховными судьями», и все! Саймон не мог не улыбнуться в ответ на это: – Он не так безнадежен, – возразил он.– Но признаю: я в курсе всех дел, если это только не совсем секреты. – Какие уж тут секреты, если обе стороны выкрикивают во всеуслышание оскорбительную клевету в адрес друг друга. Бывает, конечно, выкрикивают и правду, а это совсем непростительно, – королева говорила с горечью.– Дела здесь обстоят так, что Ричард умоляет меня приехать к нему в Нормандию. – Надеюсь, Вы передадите ему, что мы ждем только его приказа, чтобы избавиться от этой чумы. Лицо королевы Элинор застыло, как маска. – Нет, это не приведет к добру, Ричард доверяет Лонгкемпу, и он, в самом деле, предан моему сыну… – Доверяясь такой преданности, король может лишиться своей короны! – Но с Ричардом бесполезно спорить на эту тему, – оборвала Саймона королева.– Есть личные мотивы… Она внезапно замолчала, а Саймон отвернулся, упрямо стиснув зубы. Он уже не раз слышал отвратительные слухи о том, что Вильям Лонгкемп потворствовал низменным вкусам Ричарда, поставляя ему красивых молоденьких мальчиков, которых предварительно использовал сам. Саймон не верил этому. Каким бы ни был Ричард, он не стал бы использовать подобные методы. Король, однако, без сомнения, верит, что Лонгкемпа ненавидят не из-за его политических пристрастий, а как раз за его извращенный образ жизни. Именно поэтому Ричард будет всегда защищать и поддерживать его. Саймон откашлялся. – Я уверен, что Ваши советы намного лучше, чем те, которые могу дать я в таких делах, мадам, если это не единственное, зачем Вы меня позвали. Чем могу еще быть Вам полезен? – Мне нужен твой совет, но, как ты сказал, по другому вопросу. На следующей неделе я отправлюсь в Нормандию, а оттуда на юг, навестить мои владения. Я буду довольно долго отсутствовать, и я хотела бы быть уверенной, что здесь Элинор будет в безопасности. Хорошо, что перед этим они обсуждали проблемы короля, о которых обычно не говорят вслух, поэтому, когда Саймон задержался с ответом, королева посчитала, что он все еще озабочен предыдущим разговором. Это впечатление усилилось, когда Саймон совершенно глупо переспросил: – В безопасности? Что Вы имеете в виду? Для Саймона чудом было то, что он вообще смог выдавить хоть какие-то слова. Столько надежд и страхов одолевали его в этот момент, что после минутного замешательства он замер, не чувствуя ничего. Он буквально оцепенел при мысли о том, что королева, возможно, догадалась о его недозволенной страсти. А если так, то она, похоже, не осуждала его, ибо в ее голосе был только простой вопрос. Но какой? Что она хотела знать – не намерен ли он опозорить свою подопечную, как только королева повернется к ним спиной? А может, она намекала, что именно так ему и следует поступить? Как понимать ее вопрос? Пролетело мгновенье, и с ним улетучились его безумные предположения. Скорее, королева обнаружила, что Элинор влюблена в него. Но это неправда! Все кончено! Совершенно очевидно, что, пока он находился в Уэльсе, Элинор забыла о своем увлечении. Возможно, ее охладили рассказы тех женщин, которых он использовал в свое время. Она, должно быть, купила ему этот пост в Сассексе, как предлог для перемирия между ними, как извинение, как плату за его службу. Разве это не так? Но тогда почему она плакала? Почему шептала его имя таким же страдающим голосом, как и он сам тогда ночью? – Почему ты спрашиваешь, что я имею в виду под безопасностью? – рассерженно спросила королева.– Где бы ни появилась эта девушка, там сразу возникают проблемы. Если бы она была уродливой или туповатой, молодые люди не обращали бы на нее внимания. Не будь она так богата, отцы не толкали бы своих сыновей на брак с ней. Нет, нет, не бросайся защищать ее. После той глупой ошибки ее поведение было безупречно.– Королева помолчала секунду.– Мне кажется, будто ее что-то тяготит в последнее время. Она очень спокойна и тиха, даже слегка подавлена. Когда я спрашиваю, что с ней, она все отрицает и снова весела какое-то время, пока не решит, что я больше не наблюдаю за ней. Как ты думаешь, может, она скучает по Роузлинду? – Откуда мне знать? – Я подумала, что, может быть, она писала тебе об этом. – Нет. Я бы сказал, что, судя по ее письму, ей нравится служить Вам и быть при дворе. В ее письмах только сплетни и политика. Иногда она обсуждала дела, но не было даже намека, что она желает вернуться домой. – В таком случае будет лучше взять ее с собой. – Взять с собой? – переспросил Саймон. – Да, взять с собой или оставить здесь. Но что тебя гложет, Саймон? Прости, но ты, как дурак, все время повторяешь мои слова, а сам не ответил на мой вопрос: безопасно ли будет оставить Элинор в ее поместье? Придя, наконец, в себя, Саймон был вынужден закусить губу, чтобы сдержать волнение, охватившее его. В жизни он не раз сталкивался с продажностью, жадностью, но никогда дьявол не был так близко. Сцена в залитом лунным светом саду, которую он не в состоянии был вырвать из сердца и из памяти, была дьявольским соблазном. И сейчас он тоже испытывал соблазн. Ему только стоит сказать, что Элинор будет в безопасности в Роузлинде, и она снова с ним – вместе смеяться и ездить верхом, вместе читать и беседовать. И это он получит, даже если она больше не любит его. А, судя по тому, что сказала королева о подавленном настроении Элинор, есть шанс, что она все-таки любит его. И тогда… – Не то, чтобы я хотела оставить ее, – добавила королева Элинор, – я буду скучать без нее, она помогает мне. Ты знаешь, когда я заметила, как тяжело у нее на сердце, я посчитала, что она из тех людей, которые чахнут без своих родных мест, как пересаженный в чужую землю куст. Саймон посмотрел на огонь, пылающий в камине, медленно потер руки. – Я думаю, неразумно оставлять ее, не выдав замуж до Вашего отъезда. – Для этого нет времени. – Тогда она должна отправиться с Вами, даже если она зачахнет вдали от дома.– Саймон сам поразился, почему его голос не выдает, как он несчастен.– Теперь, когда обе Изабель замужем, Элинор – самая большая добыча для охотников за приданым. К тому же король уехал, а теперь и Вы собираетесь в путь. Верховные судьи, без сомнения, по-прежнему будут нападать друг на друга.– Боль на время приутихла, пока мысли его были заняты другими делами. Саймон поднял глаза.– Лонгкемпа слишком ненавидят, чтобы он вызывал уважение в роли канцлера. И кто тогда скажет «нет» желающим сорвать спелый сочный фрукт? Мадам, Элинор может стать тем маленьким зернышком, из которого вырастет горький плод гражданской войны. – Ну, тогда…– начала королева, но Саймон покачал головой. – Может быть, мне удастся спасти ее, если я подготовлю Роузлинд к осаде, но что, если те, кто напрасно будут осаждать замок, вскоре разбредутся и начнут совершать набеги на соседние земли? А потом… – Саймон, Саймон, – рассмеялась королева, подымая руку, чтобы остановить его.– Не будь таким горячим! Я с удовольствием возьму Элинор с собой, как я и говорила. В любом случае, забота о ней не была бы твоей обязанностью. Ты понадобишься мне, поэтому тебе придется найти заместителя для шерифа в Сассексе.– Она снова рассмеялась.– Но, мне кажется, Элинор все уже организовала. – Я? Я тоже поеду с Вами? Выражение изумления на лице королевы сменилось другим, более холодным. – Ты что, думаешь, я вызвала тебя сюда, чтобы получить ответы на те вопросы, которые я могла бы задать в письме? Для чего еще я могла вызвать тебя сюда, как не для того, чтобы назначить начальником моего эскорта, как это было в прежние времена. Или, может, ты стал таким надменным на своем новом высоком посту шерифа, что не снизойдешь до… Она оборвала на полуслове свою обличительную речь: в ней не было никакой необходимости – Саймон не слышал ни слова из того, что она говорила. На лице его расплылось идиотское выражение блаженного восторга, и он смотрел в лицо своей собеседницы так, как будто увидел за ее спиной распахнутые врата рая. Чувство острой тревоги охватило королеву. Что, если Саймон тронулся умом? Она тут же отбросила эту мысль. Если это и так, его состояние никак не отразилось на исполнении им своих обязанностей. Человек не в своем уме не преуспел бы в Уэльском походе и не сумел бы безупречно управлять Сассекским графством. Наконец, взгляд Саймона остановился на лице королевы. – Простите меня, – тяжело произнес он.– Последние два месяца я чувствовал себя, как старый мерин, который уже не в состоянии делать полезную работу, но которого слишком любят, чтобы отправлять на живодерню. Элинор писала мне, как Вы помогли получить пост в Сассексе для меня, и я решил, что Вы, так сказать, отправили меня отдыхать на пастбище на старости лет… Смех королевы, все еще красивый, несмотря на ее возраст, колокольчиком рассыпался по комнате. – Ах, Саймон. Как я могу считать тебя немолодым? Для меня ты всегда мальчик. Она немного успокоилась. – Нет, ты не мальчик. И правда, Саймон, хочешь ли ты отправиться со мной? – Хочу ли я? Да! – он вскочил.– Но, мадам, Вам следовало меня предупредить хоть чуть-чуть раньше. Я должен идти, с Вашего позволения, и постараться все хорошо подготовить – времени совсем мало. Во второй половине дня Элинор сидела у камина, хотя больше уже не ждала Саймона. Отчаяние, которое она испытывала, совершенно не отражалось на ее хорошо вышколенном лице. Она уверенной рукой вкалывала иглу в шитье, но в голове билась только одна мысль: она должна покинуть двор как можно скорее. Если бы она была вместе с Саймоном, так, как в Роузлинде, она сумела бы преодолеть пропасть, разделявшую их теперь… Элинор подняла голову, услышав его шаги. – Сэр Саймон, – высокомерно произнесла она. Он замешкался, как будто хотел проигнорировать ее оклик, но, передумав, быстро подошел к ней. У Элинор перехватило дыхание. Что-то произошло. Глаза Саймона сверкали оживленным огнем. Однако Элинор не почувствовала облегчения. Точно так же Саймон выглядел, когда король приказал ему выступить с войной в Уэльс. Он смотрел на нее, но Элинор думала, что вряд ли он видит ее, пока он не улыбнулся. Слова, приготовленные ею заранее, выскочили у нее из головы. – Что случилось? – чуть дыша, спросила она. – У меня нет времени рассказывать тебе, – ответил он, его низкий голос звучал громче обычного, он почти смеялся, – и в любом случае я не знаю, имею ли я право говорить об этом. Я должен немедленно ехать в Сассекс, но я вернусь на следующей неделе. Он заколебался, и свет в его глазах слегка померк, как будто гнев или сомнение промелькнули у него в мыслях. – Мне нужно поговорить с тобой, но для этого мне понадобится много времени, иначе между нами снова возникнет какое-нибудь недоразумение. Внезапно он сжал кулак и потряс им перед пораженной Элинор. – Бога ради, Элинор, не вздумай рассердить королеву, иначе я изобью тебя до полусмерти. С этими словами он исчез, оставив Элинор метаться между надеждой и гневом. Настроение не улучшилось, когда ее вызвала королева. Искренне беспокоясь, Элинор спросила королеву, чем она обидела ее. В ответ та изумленно посмотрела на нее: – С чего ты взяла, что я обижена? – Саймон…– Элинор запнулась, от растерянности у нее все плыло перед глазами, – он сказал… Он сказал, что я не должна сердить Вас. – Мы говорили о тебе, моя дорогая, но только о том, стоит тебе ехать со мной в Нормандию и Аквитанию или лучше остаться здесь. Элинор постаралась взять себя в руки. Ее не волновало, останется она или уедет, главное – где будет Саймон. Но как лучше задать вопрос, не привлекая внимания королевы? Она слышала, что королева говорит о поездке, о том, что Элинор будет ей полезна, но сама Элинор не осмеливалась ни радоваться, ни огорчаться. Ей, правда, удалось пролепетать слова благодарности королеве за внимательное и доброе отношение к ней, что заставило королеву более пристально взглянуть на Элинор. Определенно, Элинор что-то мучило, но, если верить словам Саймона – а у королевы не было причин сомневаться в его словах, тем более, что они совпадали с ее мнением, – эту девицу следовало отправить из страны побыстрее, пока она не стала яблоком раздора для охотников за приданым. Зная, что Элинор – разумная девушка, королева чувствовала, что она помогла бы ей разобраться во всем, но как вызвать ее на откровенность? И королева снова прямо спросила Элинор: – В, чем дело? На этот раз девушка не смогла отговориться простым «ничего, ничего», как это было в прошлый раз. Королева настаивала, и в отчаянии Элинор воскликнула: – Саймон несправедлив! Он до сих пор сердит на меня из-за этого проклятого назначения. Я умоляла его не злиться, но он не хочет простить меня. Несколько мгновений королева не отвечала и даже ее глаза ничего не выражали: она вся ушла в себя, мысленно сопоставляя факты и складывая в единую картину все кусочки мозаики, все странные моменты в поведении Элинор и еще более необычную реакцию Саймона на все происходящее вокруг. Элинор была на грани обморока: она с ужасом поняла, что нечаянно выдала свою тайну. На лице королевы появилось циничное выражение. – Но ты же знала, что он рассердится, уже тогда, когда все это затевала, – проговорила королева, изогнув бровь.– Я ничем не могу помочь тебе. Тебе придется самой уладить свои разногласия с Саймоном. И можешь разбираться с ним, как посчитаешь нужным, но смотри, чтобы ваши проблемы не помешали ему выполнить мои поручения. Могу только сказать тебе одно: то, чего невозможно избежать, следует простить. А теперь, поскольку я ничем не могу тебе помочь, ты можешь идти. После этого ничего не оставалось, как сделать реверанс и уйти. Элинор решила, что ей повезло, так как она не смогла бы сейчас выдавить из себя ни единого слова, даже если бы ее жизнь зависела от этого. Усаживаясь на свое место у огня, Элинор поняла, что королева, вне всякого сомнения, знала о ее чувствах. Сказанного ею, пусть и случайно, было вполне достаточно, чтобы разобраться в ситуации. Элинор перебирала в уме свои слова снова и снова, переставляя фразы, выделяя ударением то одно, то другое, – но ничего не менялось. Теперь Элинор уже не сомневалась, что королева знала не только о том, что Элинор влюблена в Саймона, но, очевидно, и то, что Саймон любит ее. Ясно было также, что королева не намерена помогать им с женитьбой. Но Элинор и не думала обижаться на нее. Она понимала, что королева не осмелится добавлять ее проблему к тому грузу разногласий, который уже был между ней и ее сыном. Но было еще кое-что. Это циничное выражение лица, приподнятая бровь – Элинор припомнила слухи, ходившие о молодых годах королевы: как ее первый муж практически вытащил ее из кровати родного дяди; как он готов был простить ее даже после этого; как королева с презрением плюнула на пол в присутствии Папы Римского со словами: «А что я получила от тебя за десять лет замужества – только двух дочерей!»; как позже все подсчитывали буквально на пальцах дни и недели до рождения старшего сына королевы, который позже умер в младенчестве; как ходили слухи, что отцом ребенка был не Генрих, а какой-то неизвестный трубадур. Игла Элинор порхала над работой. Румянец, заливавший ее щеки, исчез, чтобы через несколько мгновений снова запылать. Нет, основательница Двора любви, этого пиршества адюльтеров, не будет шокирована, узнав о незаконной любовной связи. И если Саймон и Элинор решат стать любовниками, королева постарается не замечать их отношений, если, конечно, не разразится какой-нибудь скандал. Элинор уже дошла до того, что вполне серьезно обдумывала, как ей спровоцировать Саймона и отдаться ему. Ее не останавливало даже то, что он может применить силу, поскольку считала это только средством для достижения своей цели – замужества с Саймоном. Но потом она все-таки отбросила этот план, подумав, какое впечатление все это произведет на самого Саймона. Тот факт, что она не испытывала никаких угрызений совести, собираясь разделить свое ложе с Саймоном вне брака, и то, что королева фактически одобрила их возможные отношения, – все это не умерило ее пыл. Но Элинор в ужасе вопрошала себя: что, если Саймон будет только рад вступить с ней в такие отношения? Мужчины и женщины такие разные, размышляла она. Может, королева намекнула об этом Саймону, и поэтому у него так горели глаза, когда он пришел к ней? Саймон?! Женщины – разумные и практичные существа, и любовная связь для них – естественное решение, когда два любящих сердца не могут объединиться в законном браке. У мужчин, однако, свое представление об этом. Мужчина, забывший о чести, опускался до уровня двуногого животного, превращался в подобие, в тень настоящего мужчины, не больше. «И если Саймон такой, – думала Элинор, – наверное, мой дед был последним из истинных мужчин нашего века». После полугода жизни при дворе Элинор уже не была такой наивной, как все те шестнадцать лет, которые она провела в компании своего деда и сэра Андрэ. Она была шокирована тем, что многие фрейлины королевы имели любовников. Когда она размышляла над этим, то поначалу решила, что такая ситуация вполне логична, если учесть то, какие мужья были у этих дам. Как лучше выразить свое пренебрежение к такому браку? Но позднее Элинор осознала, что любовники в большинстве своем были еще хуже, чем мужья. Они вздыхали, уверяя своих избранниц в вечной любви, а сами заглядывались за их спиной на очередную жертву или находили ушко, готовое более чем охотно выслушать жалобы на жестокость их дамы сердца. Элинор даже слышала, как один из них, пытаясь добиться расположения новой пассии, назвал прежнюю даму сердца проституткой. И неужели Саймон был готов вступить в такие отношения? Неужели это было достойнее, чем ее усилия повернуть события так, чтобы они могли вступить в законный брак? Элинор вонзила иглу в ткань, как будто пронзая сердце недостойного возлюбленного. Она не раз называла Саймона придворным, но никогда не задумывалась, что означает это звание, кроме обязанности служить королю. А как они проводят свободное от службы время? И сколько нежных ушек было готово выслушать Саймона? Вообразив Саймона, любовно склонившегося над дамой, Элинор, вместо того, чтобы испытать чувство ревности, чуть не расхохоталась. Саймон выглядел бы слишком фальшиво. Но смех ее затих, едва начавшись. Элинор закусила губу и уставилась на свое рукоделие невидящим взором, а щеки ее снова запылали. Возможно, Саймон и не склонялся в любовном порыве, не шептал милые глупости в чье-то ушко, но мог произносить слова любви с ловкостью опытного соблазнителя, это Элинор хорошо знала. Злясь уже больше на себя, чем на Саймона, Элинор была вынуждена признать, что многие стороны жизни и характера Саймона она предпочла бы просто не замечать. Ни один мужчина его возраста не мог обходиться без женских ласк, если он, конечно, не принадлежал церкви или не был подвержен пороку, как король. И доказательством этого служило то, с какой легкостью и умением губы Саймона научили ее поцелуям. В результате подобных размышлений Элинор бросало то в жар, то в холод от ярости и разочарования. Ее буквально тошнило от ревности, и она продолжала злобно колоть иглой ни в чем не повинное рукоделие. Постепенно буря чувств поутихла. Как может она негодовать на то, что было с Саймоном еще до ее рождения? Тошнота улеглась, а за ней исчезла и ярость, и ревность, оставив после себя чувство полной опустошенности. Элинор готова была поклясться, что за все время, пока Саймон был при дворе, он и не взглянул на другую женщину. Она не только видела это собственными глазами – отсутствие слухов подтверждало это. Зная, что он ее опекун и что она восхищается им, язвительные придворные сплетницы не упустили бы случая донести до нее новости о его возможной привязанности. В любом случае, Элинор как-то потеряла суть проблемы. Если Саймон действительно намеревался стать ее любовником, как быть ей – покориться или отказать ему? Теперь ее игла торчала в шитье без дела. Обычно так уверенная в себе, Элинор пребывала в полной растерянности. Всю свою жизнь она знала, что делает, иногда ошибалась, но не боялась признать это и попросить прощения. Теперь она больше не была ни в чем уверена. Вопрос был не в том, что правильно. Она вообще не думала о том, что это грех. Каждый может замолить грех молодости усердной работой, подношениями и молитвой, когда придет время. Но Элинор была уверена, что поцелуй украдкой и торопливые любовные объятия в укромных уголках под кустами не для нее. Не о таких отношениях с любимым мечтала она. Но сможет ли она устоять перед чувствами Саймона? В этом она сомневалась. Воспоминание о горячих губах Саймона возбудило ее, и она тяжело вздохнула. Может быть, она и сможет устоять перед соблазном, – может быть… Возможно, ей удастся не забыть, что это только его мускулистое тело вызывало в ней восхитительные ощущения, а не то, что у него в душе, хотя именно в этом она больше не была уверена. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Удачным было то, что как только королева приняла решение взять с собой Элинор, она сразу же загрузила ее работой. Лишь несколько фрейлин могли сопровождать королеву: одни были уже в возрасте, не подходящем для путешествий, другие плохо держались в седле, и у большинства в Англии оставались мужья и дети. Элинор была самой молодой и самой способной среди тех, кто отправлялся в путешествие. Королева возложила на Элинор ответственность за свои личные вещи, наряды и драгоценности. Ее решение отчасти было вызвано тем, что пятьдесят воинов Элинор будут охранять их, не требуя платы за свою работу. Кроме того, Элинор занималась корреспонденцией: необходимо было написать письма, прощальные записки, послания к старым друзьям с сообщением, где и когда они смогут встретиться на пути следования королевы, а также сообщить тем, с кем королева поддерживала постоянную переписку, куда им отправлять письма для нее. Все эти хлопоты не оставили Элинор времени, чтобы позаботиться о собственном гардеробе и драгоценностях, не говоря уже о том, чтобы раздумывать о намерениях Саймона. Саймон вернулся из Сассекса, но тоже был занят сборами. Он не появлялся при дворе. Потратив день на обсуждение, какой кортеж будет сопровождать королеву, он отправился на побережье, чтобы подготовить корабли к отплытию. Затем он вернулся, чтобы распределить, сколько людей, лошадей и багажа примет каждое судно. За это время Саймон и Элинор встретились только дважды. В день своего возвращения Саймон разыскал Элинор под предлогом, что ему надо знать, сколько человек будет сопровождать ее. В первый момент Элинор охватила паника: такую нежность излучали его глаза и улыбка, обращенная к ней, что она уставилась на свои нервно сжатые руки, отвечая на его вопросы. Спрашивая ее о чем-то, он вдруг замолчал и секунду спустя, произнес мягко, вопрошающе: – Элинор? Она не ответила и не подняла глаза, скованная не столько паникой, сколько своей готовностью услужить ему. Мгновение было упущено, и Саймон продолжал говорить. Вскоре он вежливо удалился. Их вторая встреча была еще более деловой. Пересекать пролив зимой всегда было небезопасно, поэтому вещи королевы были распределены так, чтобы не все было потеряно в случае, если какое-нибудь судно затонет. На самом крупном и надежном корабле поплывут сама королева, Элоиз Французская, две фрейлины и их челядь с небольшим багажом, лошадьми и почти половиной воинов Саймона под началом их командира. Второе по надежности судно будет загружено частью багажа королевы. На нем поплывут остальные фрейлины, и Элинор среди них, а кроме этого – воины Элинор и сам Саймон. Меньшие корабли примут на борт оставшихся воинов, слуг и коней. На сей раз у Элинор не было необходимости разговаривать с Саймоном, не отрывая глаз от пола. Когда Саймон договаривался, где и когда он встретит Элинор и ее людей после того, как доставит королеву на борт корабля, ничего в его манерах не говорило о том, что они встречались раньше. И в течение двух дней, оставшихся до отъезда, у Элинор камень лежал на сердце: было очевидно, что Саймон не собирается добиваться ее ни мольбой, ни силой. У нее сложилось впечатление, что он пренебрег даже ее дружбой. Если Элинор желала получить его на условиях, молчаливо предложенных королевой и им самим – в качестве любовника, – она имела такую возможность, но упустила ее. Теперь, он предпочел держать себя с ней, как воспитанный, вежливый незнакомец. Ничто так не подходило к настроению Элинор, как погода на их пути из Лондона в Дувр. Изморозь цеплялась на накидки и капюшоны, таяла от тепла разогретых тел и буквально пропитывала одежду ледяной водой. Элинор не испытывала никакой радости, глядя на снег, легко и красиво лежащий на ветвях деревьев и укрывающий спящую землю белым ковром. Даже когда наконец-то выглянуло солнышко, обнаженный кустарник и заросли увядающей зелени не засверкали. Они провисли под тяжестью тающего инея. Дороги превратились в трясину, которая затягивала копыта коней так, что они с трудом продвигались вперед, понуро свесив гривы. Но хуже всего было с повозками, застревавшими в грязи так, что воины спешивались, с проклятиями и стонами подставляли плечи и изо всех сил толкали их. Иногда Элинор заставляла себя подбадривать своих людей, но чаще она ехала молча, уставившись в пространство, едва помня, что она должна дать Бьорну немного денег на дрова для костра. Элинор слабо помнила, как они продвигались, но у нее в памяти остались боль измученного тела и сердечные переживания, то, что у нее замерзли руки и ноги, несмотря на подшитые мехом перчатки и сапожки, что ее кожа, хотя и хорошо смазанная гусиным жиром, потрескалась и кровоточила. Холод заставлял страдать, но отогреваться у костра было настоящей пыткой – обмороженные места оттаивали у огня и буквально жалили ее острой болью. Она запомнила, как королева хвалила ее за стойкость, в то время как другие дамы громко оплакивали свое жалкое состояние. Услышав это, Элинор только невесело рассмеялась. Она обнаружила, что физическая боль ничто по сравнению с мукой, разъедающей душу. Для нее облегчением было думать о том, как болят ее руки и ноги, сможет ли она переодеться в сухую одежду, о том, как ужасно снова облачиться в грязную, заляпанную одежду. Что угодно, лишь бы не думать о Саймоне! Даже порт, незнакомый и любопытный для большинства дам, не смог отвлечь Элинор от мрачных мыслей. В городе, расположенном недалеко от ее поместья, она видела такие корабли с рядами скамей для гребцов. Эти же были еще менее привлекательными – со спущенными парусами и отвратительным запахом трюмной воды, которую откачивала команда. Элинор содрогнулась, увидев, как матросы собираются натянуть парусину в виде тента, чтобы хоть как-то защитить придворных дам от ветра, морских брызг и мокрого снега. Внутри тента будет хоть немного теплее от жаровен с углем, которые разожгут, если море будет не слишком бушевать. И неизбежным был ядовитый дым, вскрикивания и молитвы, и отвратительный запах рвоты. Элинор ни разу не пересекала этот узкий пролив, но достаточно времени провела на борту корабля. Ей повезло: она не испытывала приступов морской болезни, если море не было слишком бурным, но выбор – замерзать или терпеть отвратительную атмосферу более или менее удобного убежища под тентом – напомнил ей о необходимости выбирать того Саймона, которого она не хотела, или остаться вообще без него. Ни там, ни тут не было золотой середины. Выбор между добром и злом несложен. Гораздо труднее выбрать одну из двух хороших вещей. Но что действительно было невыносимо – это выбирать меньшее из двух зол! Когда они, наконец, доехали до предназначенного им корабля, Элинор устало привалилась к лошади, наблюдая, как ее воины заводят – иногда и силой – своих коней в трюм. Ее лошади, Донна и Ханна, были уже на борту. Наконец, Бьорн подошел, чтобы взять у нее из рук поводья Крикета, крепкой и коренастой лошадки, на которой Элинор добиралась в порт. Он оглянулся, осматривая открытое пространство вокруг, озабоченно покачал головой и, взмахнув рукой, приказал троим воинам закрыть собой Элинор от ветра. – Я не могу больше ничего сделать, миледи, пока все лошади не будут в трюме. Элинор взглянула на него. – Не беспокойся, Бьорн, я не совсем замерзла. Но на самом деле она так застыла от холода, что уже не чувствовала его. Внезапно Элинор ощутила, как по спине пробежал неприятный холодок, – ее охватило неприятное ощущение, что что-то не так. Она оглянулась, и щеки ее залила краска – все другие женщины смотрели на нее. И тут она поняла: да, это были ее люди, но сейчас все они были в распоряжении королевы, а, следовательно, обязаны позаботиться обо всех дамах. Наклонившись к Бьорну, Элинор поспешила распорядиться, чтобы все дамы, стоящие на ветру, были защищены от него. Тотчас же большая группа воинов была отправлена на берег, где они встали полукругом вокруг фрейлин королевы. Правда, Элинор и в голову не пришло, что дамы, одетые в подшитые мехом накидки, куда надежнее защищены от ветра и холода, чем воины в стальной и кожаной амуниции и шерстяных, насквозь продуваемых плащах. Считалось, что простолюдины должны были служить своим господам так, как это от них требовалось: перевозить мебель, вытаскивать завязшие в грязи повозки, сражаться и умирать, защищая их, или, как сейчас, стоять на ветру, чтобы господам было хоть чуточку теплее. Но нынешнее состояние воинов не заботило Элинор. Свой долг по отношению к ним она выполняла и гордилась тем, что делала это получше многих других. Они хорошо питались, у них была прочная амуниция и добрые кони; если кто-нибудь заболевал, Элинор распоряжалась, чтобы была оказана медицинская помощь, а если позволяло время, то и сама навещала больного, чтобы убедиться, что все идет нормально. Жены и дети ее воинов, у кого они были, тоже были окружены заботой на все время службы, а, не дай Бог, кто-то погибал, семье помогали устроиться в жизни без кормильца – сыновей обучали военному делу, если они были пригодны к службе, дочерей выдавали замуж или брали на работу в замок. Элинор расстроило, что на какие-то мгновения она не досмотрела за тем, чтобы достойные почести оказывались женщинам менее удачливым, чем она. Дамы, сопровождающие королеву, не были женами и дочерьми крупных магнатов, у которых были свои поместья в Англии. В основном, это были вдовы, которые, будучи еще относительно молодыми, не представляли особого интереса с точки зрения замужества. Для них больше не было места там, где они привыкли жить. У большинства были дети, которым причиталась их личная собственность. Это не оставляло им шансов, чтобы привлечь возможных претендентов на замужество, кроме того, если бы во втором браке еще родились дети, могли вспыхнуть разногласия между двумя сторонами наследников. У некоторых дети были взрослыми и требовали наследство уже сейчас; и, разумеется, большинство женщин не были подготовлены к тому, чтобы самостоятельно управлять своими поместьями, в результате чего детям назначался опекун-мужчина. Одним словом, в любом случае несчастные женщины не были хозяйками в собственных имениях, более того, они мешали всем. Другим дамам повезло еще меньше. У вдов, по крайней мере, было право требовать часть дохода от собственности, ранее принадлежавшей им. Призванные служить королеве, они могли рассчитывать на ее поддержку и защиту: она следила, чтобы их не оставили без гроша. Но другие вообще никогда не были замужем. Девушки с незначительным приданым, родители которых не позаботились о них заранее, те, которые ошиблись в выборе опекуна, просто были бы не в состоянии обеспечить своих детей. Обычно эти девушки лишались права владения собственностью бессовестными родственниками по мужской линии. У них ничего не было; им повезло, что их не лишили жизни из-за наследства. Они полностью зависели от королевы, которая содержала одних из жалости, других – как возможное средство давления на бесчестных мужчин. Обо всем этом Элинор впервые узнала, только когда появилась при дворе. Она еще раз возблагодарила Господа за то, что он послал ей дедушку с бабушкой, которые сумели сделать так, что даже сильные мужчины покорно склонялись перед ней. Погрузившись в свои мысли, она пренебрегла заботами о женщинах, с которыми путешествовала. Она знала, что они тайно негодовали и завидовали тому, что она богата, обладает властью и ни от кого не зависит. Она не могла наладить отношения с ними, но никуда не годилось быть откровенно высокомерной, и открыто демонстрировать разницу в их положении. Как раз в этот момент, когда Элинор пыталась избавиться от приступа черной меланхолии и завязать беседу с попутчицами, на дороге показался всадник на взмыленном коне. Он придержал коня у сбившихся в кучку женщин, озабоченно пытаясь разглядеть их лица под низко опущенными капюшонами. Внезапно его лицо просветлело. – Госпожа! – он подъехал вплотную к Элинор, преклонил колено, не обращая внимания на грязь.– Слава Богу, я нашел Вас! – он расстегнул ворот камзола и вытащил пакет.– Это от сэра Андрэ. В пакете были письма: Элинор ощущала плотный пергамент под оберткой. Она тут же почувствовала, как резко обострилась враждебность женщин. Ее человек говорил с ней по-английски, и она понимала его. Для них это была еще одна причина, чтобы относиться к Элинор с подозрением и неприязнью. Она жестом приказала воину подняться. Он почтительно поклонился, сбрасывая капюшон, чтобы она увидела его лицо. Элинор узнала его. – Сэр Андрэ ждет ответ, Адам? – Я не знаю, госпожа. Мне он не сказал, будет ли ответ. Он приказал мне поспешить и, если будет необходимо, последовать за Вами в Нормандию, но он не сказал, ждать ли мне ответ. Его лицо светилось гордостью: госпожа узнала его, а ведь ей служили многие. Элинор не обращала внимания на это. Она с детства была обучена этому трюку. И снова она с благодарностью вспомнила деда и бабушку – как хорошо они вымуштровали ее людей! Как великолепно они подготовили ее саму к роли образцового феодального лорда. Ведь она определенно не была образцовой леди – Элинор сама это хорошо знала. Истинные леди, лишенные собственности из-за того, что не знали, как удержать ее, сейчас смотрели на нее почти с ненавистью. Обычно их злоба не производила на нее никакого впечатления, но сейчас, в теперешнем мрачном состоянии даже этой малости хватило, чтобы выбить ее из колеи. – Прекрасно, Адам, ты свободен. «Прощанье, – подумала Элинор.– Должно быть, это прощальные письма». Тем не менее, она почувствовала холодок где-то в желудке и неприятное чувство вины, что еще больше ухудшило ее и без того плохое настроение. Она понимала, что надо сразу прочесть эти письма. Она чувствовала, что в них есть неприятное известие, а ей и без того хватало неприятностей. Она заткнула пакет за пояс под плащом как раз в тот момент, когда на дороге показался Саймон с остальной половиной отряда ее воинов. Так же, как и Иэн, Саймон научился не спускать глаз с Элинор. И сейчас он не упустил то, каким быстрым и ловким движением она спрятала пакет, в котором, без сомнения, были письма. После всех трудностей, какие только может испытать человек, отвечающий за путешествующую знать, вид пакета, который спрятала Элинор, был для него последней каплей. Зачем женщине прятать письма, если они не от любовника?! Саймон повернулся к командиру своего отряда с таким выражением лица, что закаленный в боях воин побледнел. – Поднимите на борт воинов и коней, и как можно быстрее, – мягко произнес он. Командир мгновенно прикинул, что будет, если попытаться взобраться на борт прямо в седле. Это сэкономит время, да и лошади будут лучше вести себя со всадниками. Но молодые неопытные воины были не в состоянии удержать своих коней в такой сложной ситуации. Честно говоря, некоторые воины были напуганы не меньше лошадей. Да, так дело не пойдет. Командир спешился сам и отдал приказ своим людям, размышляя в то же время о том, как пронзительно кричали служанки, плакали и умоляли слуги, когда им приходилось переезжать куда-либо. Один слуга поскользнулся на трапе, упал между кораблем и причалом и был раздавлен. Несколько человек утонули. Он взглянул на дам, в сторону которых пошел Саймон. Вот что значит воспитание: они не боялись. Командир ошибался. Благородные дамы просто были приучены не выдавать свои чувства. На самом же деле они были напуганы так же, как самая последняя горничная. Никто из них, кроме Элинор, никогда не был на борту корабля. При обычных обстоятельствах придворные дамы пересекали бы неширокий пролив множество раз. Королева иногда сопровождала мужа в поездках в его владения в Нормандии или Анжу, или сама навещала свои поместья в Провансе. Но обстоятельства были далеки от обычных: королева Элинор долго находилась в изгнании. И хотя ей была разрешена некоторая свобода передвижения, о поездке за море в ее владения не могло быть и речи; естественно, что ее фрейлины были тоже ограничены в своих действиях. Сейчас, когда приехал Саймон, они дали выход своим чувствам, нервно забрасывая его вопросами о корабле, о море, о плавании. Саймон и не пытался высвободиться из кольца цеплявшихся за него рук, но его улыбка была данью вежливости, не более. – Вам следует спросить об этом леди Элинор, – отвечал он.– Я переплывал канал всего четыре или пять раз, и мало что знаю о море и плавании. Могу только заверить вас в том, что наш корабль надежен, а моряки достаточно опытны. Надеюсь, это поможет нам в нашем путешествии. А Вы, леди Элинор, что Вы можете сказать о плавании? – Что оно намного приятнее в жаркие летние дни, чем сейчас, – говоря это, Элинор возблагодарила в душе Господа за то, что ее голос не дрогнул, как она опасалась. – А Вы часто плавали? – спросила одна из дам; страх заставил ее пересилить неприязнь к Элинор. – Да, довольно часто, и это достаточно безопасно и приятно, особенно в такой штиль, как сегодня. – Но я слышала, что можно умереть от морской болезни… Элинор покачала головой: – Нет, от этого еще никто не умирал.– Ее губы дрогнули в улыбке.– Хотя я припоминаю, как однажды мы попали под внезапный шквал ветра, и корабль так болтало, что я умоляла своего вассала сбросить меня за борт, чтобы поскорее умереть.– Элинор засмеялась, с удовольствием вспоминая этот эпизод.– Но это просто ерунда, так, небольшое неудобство. Кроме того, многие люди вообще не подвержены морской болезни, особенно в такой день, как сегодня. Элинор едва успела договорить, как ее горничная Гертруда бросилась перед ней на колени, глотая слезы и умоляя отослать ее домой. – Встань и спокойно поднимайся на борт, или тебе достанется кое-что похуже, чем просто утонуть, – таков был ответ Элинор. Саймон замер на месте, услышав всхлипывания перепуганных фрейлин королевы. То положительное впечатление, которое произвели слова Элинор, было сведено на нет поступком ее горничной. В определенных обстоятельствах истерика крайне заразительна. Но прежде чем Саймон успел ужаснуться тому, что все дамы через минуту разрыдаются или нападут на Элинор за ее якобы жестокое отношение к служанке, Элинор сама справилась с этой взрывоопасной ситуацией. Отбросив плащ, она влепила бедной Гертруде такую пощечину, что кольцом рассекла ей щеку: кровь заструилась из ранки, а девушка упала, как подкошенная. – Подберите ее, – приказала она одному из людей, – и швырните ее в трюм. И можете не церемониться – сейчас у меня нет времени выпороть ее, это будет сделано позже. Я бы приказала выбросить ее за борт, но она мне еще нужна.– Элинор повысила голос.– Если еще кто-нибудь из моих людей вздумает издать хоть один звук, да, всего один звук, он испробует кнут на себе. Никакой опасности нет! Корабль абсолютно надежен, и я с вами.– Она повернулась к остальным.– Идемте на корабль! Если мы пойдем спокойно, то прислуга просто последует за нами. – Да, уважаемые дамы, вы этим нам очень поможете, – кланяясь и уступая дорогу, поторопил их Саймон. Он был так благодарен Элинор, что готов был целовать грязь, по которой она ступала. В принципе, если возникала необходимость, истеричных служанок можно было просто сбить с ног и отнести на борт, но вряд ли королеве понравится, если подобным образом будут обращаться с ее фрейлинами, хотя сама она именно так и приказала бы поступить с ними, если бы им вздумалось устроить подобную сцену в ее присутствии. Саймон наблюдал, как Элинор поднимается на корабль, легко ступая по трапу. Настроение у него испортилось. Он был просто счастлив в последние дни. Он выполнил свой долг, вопреки желанию посоветовав королеве взять Элинор с собой, хотя он был уверен, что ему самому придется остаться в Англии. Он не ожидал приказа сопровождать королеву. Казалось, воля Всевышнего помогает им встретиться после того, как Элинор изменила свое отношение к нему. Но это была только иллюзия. Мягкость Элинор оказалась добротой, а не любовью. Она хотела, чтобы они остались друзьями. Но Саймон, к своему ужасу, понял, что теперь он не может быть ей другом. Погрузка была закончена. Последним на борт поднялся Саймон. Он еще раз взглянул на берег: осталось ли что-нибудь забытым или брошенным? Корабль был плотно загружен благодаря умелым действиям воинов Элинор, половина из которых до военной службы были рыбаками. На палубе Бьорн беседовал с капитаном судна, выражение его лица выдавало радость от предстоящего путешествия. Моряки втянули сходни, отвязали канаты и взялись за весла. Воины, бывшие рыбаки, торопились сбросить доспехи, подавая пример остальным воинам, объясняя, что лучше замерзнуть, чем пойти ко дну в этом железе. Затем они сгрудились плотной массой; те, кто оказался в середине, отдали свои плащи, чтобы их товарищи, оказавшиеся с внешней стороны, могли укрыть себя и тем самым всю группу плащами в два-три слоя. Медленно подошедший Саймон про себя позавидовал их чувству локтя и теплу, которым они себя обеспечили. Он прошел вдоль грузового отсека, посматривая вниз на испуганных коней: они были стреножены, чтобы не повредить друг друга. Корабль поднимался и опускался на легкой волне. Саймон оступился и пошел быстрее. Он не был подвержен морской болезни, но, с другой стороны, он не был и морским волком. Он не хотел мешать опытным морякам, когда они начнут поднимать паруса и закреплять канаты. Свободное пространство было только перед палаткой дам, и Саймон остановился там. Сначала он хотел укрыться от ветра внутри, но передумал: фырканье и храп лошадей не заглушали сдавленные рыдания и молитвы, которые слышались из палатки. Легко было проявлять храбрость на твердой земле, но здесь все под ногами ходило ходуном. Из палатки послышался резанувший слух визг, и затем звонкий хлопок пощечины. Саймон ухмыльнулся: без сомнения, это Элинор! Он, правда, надеялся, что пострадала одна из служанок, а не королевская фрейлина. Но, судя по возмущенным крикам в палатке, он надеялся напрасно. Подтверждение пришло через пару минут. Саймон только успел пристроить свой щит в безопасное место, как из палатки появилась Элинор. Кипя от возмущения, она в первый момент не узнала его, но поняла по одежде, что он не простолюдин. – Господь, – прошипела она, вне себя от гнева, – помогает тем, кто сам о себе заботится. Я сделала все, что в моих силах. Теперь они пусть хоть в клочья разорвут друг друга. Наконец, она увидела, кто перед ней, но глаза ее снова загорелись от гнева. – Почему ты до сих пор в доспехах? Ты что, хочешь непременно утонуть? Саймон открыл рот, но не успел заговорить: что бы он сейчас ни сказал, все будет не к месту. Он молча отстегнул ножны, снял шлем, расстегнул капюшон. Элинор взглянула на него, успокаиваясь. Когда он попытался снять кольчугу, маленькие, но сильные руки помогли стянуть ее со спины. Через минуту Элинор уже не было рядом. Он бросил взгляд через плечо: она стояла спиной к нему у борта. Саймон аккуратно сложил кольчугу и остальные вещи на свой щит. Больше ему нечем было заняться, и, завернувшись в подбитый мехом плащ, он сел спиной к мачте. Корабль ровно шел вперед, но не качка вызвала у него приступ тошноты. Элинор перечитывала свои драгоценные письма. Сделав над собой усилие, Саймон закрыл глаза. Он желал также закрыть уши, чтобы не слышать вопли остальных женщин. Он виновато подумал, что, может быть, ему бы удалось их успокоить, но не хватило храбрости войти в палатку. – Саймон! – резко окликнула Элинор. «За бортом!» – успел подумать Саймон, бросаясь в ее сторону. Запутавшись в плаще, он столкнулся с ней. Ее глаза сверкали золотыми и зелеными искрами, щеки горели. – Посмотри на это письмо, – она сунула письмо ему в руки. – О Господи, Господи, я наказана за мою слабость. «Ее любовник умер, – подумал Саймон с удовлетворением, – или бросил ее». Он надеялся, что она испытывает те же муки, что и он, все эти последние месяцы. Но, когда его глаза задержались на подписи, и он увидел печать, он расхохотался. Ему следовало знать, он должен был знать это! Никакого любовника нет! Единственное, что могло привести Элинор в такое возбужденное состояние, – это дела в ее владениях. В конце письма рядом с крестиком аккуратным почерком писарь поставил имя: «Сэр Андрэ Фортескью». – Тебе смешно? – вне себя заорала Элинор. – Нет, нет, – постарался успокоить ее Саймон.– Это не из-за письма. Я еще не прочел его. В письме не было ничего забавного. Канцлер Вильям Лонгкемп извещал сэра Андрэ, что в связи с отсутствием по делам службы опекуна, назначенного королем, канцлер вынужден направить на место Саймона другого опекуна. Кроме того, он планировал послать в Сассекс нового шерифа. Сначала Саймон решил, что сэр Андрэ неправильно понял послание Лонгкемпа. Хотя Саймон теперь знал сэра Андрэ очень хорошо и был полностью уверен в его честности и здравомыслии, сейчас ему было легче поверить в то, что сэр Андрэ превратился в идиота, чем в то, что собирался сделать Лонгкемп. Подобные действия подорвут весь порядок службы королевской семье. Король или королева награждали тех, кто служил им, назначением на пост, как, например, Саймон, который получил пост опекуна Элинор в качестве источника дохода. Но если тот, кто был назначен на пост, был вынужден оставаться во владениях своего подопечного, он не мог выполнять другие поручения короля. Поэтому было принято оставлять заместителей, если возникала необходимость уехать на время с поручением от короля. Единоличное право назначать своего заместителя было очень важным, так как он нес ответственность не перед королем или канцлером, а тем, кто его назначил, и кто мог его по желанию сместить или наказать за недосмотр. Тем самым обеспечивалась надежность сохранения доходов. Без такой уверенности получение поста было бессмысленным. – Господи, – снова вздохнула тяжело Элинор.– Мне следовало прочесть письмо на берегу. Я могла бы… – Ну и что из этого бы вышло? – раздраженно спросил Саймон.– Ты что, думаешь, королева позволила бы мне вернуться? – Но что нам делать? – вскричала Элинор.– Если Лонгкемп наложит лапы на мои владения, я стану нищей. Мои люди будут голодать! Более того, я сомневаюсь, смогу ли я получить их обратно! – Успокойся! – оборвал ее Саймон.– Я хочу перечитать письмо. Я не могу сосредоточиться, когда ты причитаешь мне прямо на ухо. Элинор задохнулась от негодования, но замолчала. Саймон был абсолютно прав. Поскольку они уже были в море, уже было поздно кричать и пытаться что-либо исправить. Она придвинулась ближе, чтобы из-за плеча Саймона перечитать строки письма. Она вздохнула с облегчением, когда они добрались до конца письма и поняли то, что не удалось разобрать сразу. Сэр Андрэ не собирался уступать без боя. Он уже написал архиепископу Дарема, который должен был подтвердить назначение его заместителем Саймона, если не из чувства справедливости, то хотя бы из ненависти к Лонгкемпу. Написал он и Вильяму Маршалу, который, без сомнения, должен поддержать его. А Лонгкемпу он ответил, что не собирается ни уступать пост заместителя шерифа, ни допускать никого во владения леди Элинор без особых инструкций от «своего господина, сэра Саймона или своей госпожи. – Нам повезло, что ты не прочитала письмо там, на берегу.– Саймон задумчиво смотрел на письмо.– Я покажу это королеве и получу у нее письмо для сэра Андрэ. А как только мы прибудем на место, у меня будет и письмо за подписью короля. – Да, а неделю спустя Лонгкемп направит просьбу королю и получит от него письмо с более поздней датой. Или… а зачем ему вообще обращаться к королю? У него ведь есть печать. Если он поставит подпись короля, кто узнает, что это не почерк Ричарда? – Подпись короля! – воскликнул Саймон.– Но он не осмелится! – Не осмелится! А кто призовет его к порядку? – Элинор, что ты такое говоришь? – При дворе ходят слухи, что он уже так делал. А что ему грозит? У него в руках письма, которые он якобы получил от короля. И даже если лорд Ричард вернется или до него дойдет жалоба, Лонгкемпу надо только уничтожить фальшивые письма и объявить, что сто обвинитель лжет и что все дело состряпано, чтобы опорочить его в глазах короля. Но самое главное, что королю все это безразлично. Ты же знаешь его мнение об английских баронах. Он прямо заявил об этом при дворе. Боюсь, он будет доволен, если Лонгкемп отберет у нас средства для существования. – Но не у тебя и не у меня, – возразил Саймон.– Если король прикажет мне в присутствии моих лордов, я буду обязан уступить. Это мой долг. Но не думаю, чтобы король объявил, глядя мне в глаза в присутствии баронов, что отнимает то, что едва успел даровать, и за что ты только что заплатила.– Он внезапно замолчал.– Мне жаль, миледи, что Вас побеспокоили из-за этого. Я прослежу, чтобы Ваши интересы не пострадали, – ровным голосом добавил он. – Саймон, Саймон, – прошептала Элинор, схватив его за руки.– Я сделаю все, что ты захочешь, все. Не говори со мной таким тоном, я не перенесу этого. Я люблю тебя. Она сама не осознавала до конца, как сильно она любит его, пока их не объединило общее беспокойство за судьбу ее земель. Она готова была отдать, что угодно, чтобы только сохранить это чувство понимания и товарищества. «Он – настоящий мужчина с чувством собственного достоинства». – подумала она. – Ты любишь меня? – с горечью проговорил он.– Как надолго на сей раз? Господом Богом заклинаю тебя, Элинор, не мучай меня! Клянусь, я буду честно и преданно служить тебе, независимо от того, любишь ты меня или нет! – Мучаю тебя? Я мучила тебя? И что ты имеешь в виду, говоря: «Как надолго на сей раз»? Я не могу любить тебя дольше, чем знаю тебя. Я полюбила тебя с того самого дня, когда впервые увидела. Как еще дольше я могу любить тебя? – Я совсем не понимаю тебя, – спокойно произнес Саймон.– Ты что, притворяешься? Пока я был в Уэльсе, ты и не думала ни о какой дурацкой любви, а заплатила мне за службу. И очень щедро, кстати сказать. Я бы не сказал, Элинор, что ты скупа. Иэна за службу ты одарила прекрасным конем и доспехами, и было только справедливым, что я за мою службу получил богатое графство. – Заплатила за службу? Ты глупец, Саймон! Я уже говорила тебе, что купила тебе этот пост, чтобы защитить себя и своих людей. Какое отношение имеет это к коню и доспехам для юноши? И причем здесь то, что я люблю тебя? – А разве это не так? – неуверенно заговорил Саймон. Затем его голос зазвучал тверже: – Нет. Ты больше не захватишь меня врасплох. Я не позволю вырвать мое сердце из груди, поиграть им в свое удовольствие и вернуть его на место только для того, чтобы затем снова вырвать его. Когда я прибыл ко двору, я верил твоим словам: ты произносила мое имя с таким трепетом и пыталась удержать меня… Но когда я снова вернулся и захотел спросить, любишь ли ты меня еще, ты даже не взглянула на меня.– Саймон оперся локтем о колено и уронил на ладонь голову.– Позволь мне просто жить. Я уже не так молод, чтобы играть в твои игры. Юные сердца быстро исцеляются от ран. Старые сердца, как старые кости. Если их сломать, они с трудом срастаются. – Прости, Саймон, – голос Элинор был лишен эмоций.– Я не хотела сделать тебе больно. Теперь я понимаю, что слишком высоко замахнулась, когда пожелала соединиться с тобой в браке. Я получила хороший урок. Теперь я буду знать свое место. Если твою честь задевает мое желание быть твоей женой, забудь об этом, просто назначь время, и я приду разделить с тобой ложе. – Что!? Глаза Элинор наполнились слезами, и через мгновение они неудержимо покатились по ее щекам, но она сдержала рыдания. Только ее голос стал тише. – Ты хочешь, чтобы я еще раз произнесла это? Ты суровый господин, Саймон. Я сказала, что готова разделить с тобой ложе, если ты пожелаешь. Скажи только, когда. Здесь? Сейчас? – Ты сошла с ума? – Да, я понимаю, здесь не очень подходящее место. Значит, когда мы высадимся на берег? Слезы, стоявшие в ее глазах, и то, что она смотрела под ноги, помешали Элинор заметить, как взметнулась рука Саймона, и тяжелая пощечина сбила ее с ног. Он тут же склонился над ней, его лицо побагровело от гнева. – Я бы хотел иметь под рукой настой трав, чтобы промыть твой рот, – зарычал он.– И я хотел бы знать, чем можно промыть твои мозги. Откуда ты взяла эти бредовые мысли? Как ты смеешь произносить такие отвратительные вещи в мой адрес? Элинор лежала молча, уставившись на него круглыми от изумления глазами. Она была ошеломлена. Железные пальцы Саймона впились в ее плечи, он приподнял ее и тряс, пока ей не показалось, что ее голова сейчас слетит с плеч. – Если ты еще раз вздумаешь сказать мне нечто подобное, вышибу из тебя твои дурацкие мозги, – заорал Саймон.– Кто научил тебя этому? – Прекрати, Саймон, – вскрикнула Элинор, приходя в себя и начиная оказывать сопротивление. Она смеялась и плакала одновременно.– Перестань! Это была королева! – Что!? На этот раз голос Саймона загремел так, что Элинор зажала уши. К счастью, шок от услышанного вовремя остановил его – он чуть не свернул Элинор шею. Она осторожно спросила его: – Если я отвечу тебе, ты будешь снова трясти меня? Саймон отпустил ее. – Ты хочешь сказать, королева имела в виду, что я желаю взять тебя… Что я желаю обесчестить девушку, которую мне доверили опекать? – Нет, – сквозь слезы признала Элинор.– Возможно, мне действительно следует промыть мозги. Двор – нездоровое место, но я клянусь, Саймон, я больше никогда не буду вести себя так, как принято при дворе. И я буду молить Господа о прощении каждый день. – Ну, ладно, – заколебался Саймон.– Я тоже не святой. Я свое отгрешил, но мои грехи никак не связаны с тобой. А теперь объясни, причем тут королева? Элинор потерла щеку. Ткань капюшона смягчила удар, но челюсть ныла: у Саймона была тяжелая рука. Она спросила: – Ты не рассердишься снова, если я скажу правду? – Не знаю, может быть, – проворчал он.– Но я больше не ударю тебя, если ты не собираешься меня снова оскорбить.– Он пристально посмотрел на нее, и гнев на его лице сменился отвращением.– Элинор, неужели ты из тех, кому нравится быть избитым? Она звонко рассмеялась: – Нет, ни в коем случае, и если бы я сама этого не заслужила, ты бы очень пожалел о том, что поднял на меня руку. – Ты бы…– начал Саймон разгневанно, как всегда, заводясь от первой же угрозы. Затем он спокойно произнес, не глядя на Элинор: – Что ж, я не сомневаюсь, у тебя достаточно власти, чтобы так поступить, но…– продолжал он, бросив на нее косой взгляд, – но у тебя нет права водить меня за нос. Я требую объяснить, какое отношение имеет к этому королева? Элинор лихорадочно соображала. Она могла бы легко солгать, придумав, что решила предложить себя Саймону после разговора с королевой об одной из придворных дам, которая оказалась в подобной ситуации. Но затем она решила сказать правду. Она прикинула, что ей; может быть, придется забеременеть от Саймона, чтобы вынудить его жениться на ней. А если Элинор даст понять, что королева хотя бы намеком одобрила такой план действий, то обостренное чувство собственного достоинства Саймона будет менее задето. В конце концов, именно королева назначила его опекуном, и он, прежде всего, подчинялся ей. Элинор, правда, ни на секунду не верила, что, говоря с ней, королева имела в виду замужество. Но Элинор была не из таких, кто остановится перед тем, чтобы исказить факты, если это нужно для дела. – Я была очень несчастна: я все время переживала из-за того, что ты сердит на меня, потому что я купила тебе эту должность, – начала Элинор и тут же горячо добавила: – Ну откуда же я могла знать, что ты, как идиот, поверишь, что я способна расстаться с такой суммой денег, потому что не люблю тебя? По-моему, куда разумнее то, что я сделала тебе подарок именно потому, что люблю тебя. А с другой стороны… – Это неважно. Ответь, наконец, на мой вопрос. – Я уже подхожу к этому. Королева… Саймон, на палубе очень холодно, – вдруг сказала Элинор, передернув плечами. – Элинор, – угрожающе предупредил Саймон. Она приподнялась, потирая спину: – И здесь очень жестко. Позволь мне сесть у тебя на коленях. С опозданием вспомнив, что они не совсем одни, Саймон неловко оглянулся вокруг. Однако они были более изолированы от остальных, чем он думал. Пока они спорили, парус изменил свое положение, отгородив их от большей части палубы. Команда и воины сгрудились как можно плотнее друг к другу, наклонились пониже, чтобы защититься от пронизывающего ветра и сохранить тепло. А самое главное, что из-за шума, издаваемого перепуганными лошадьми и такими же дамами, вряд ли кто слышал, как они с Элинор орали друг на друга. Саймон сел, скрестив ноги, чтобы ей было удобнее. – Хорошо, садись. Элинор не заставила себя долго ждать и тут же уютно устроилась, положив голову на плечо Саймона. Она удовлетворенно вздохнула: – Теперь намного лучше. – Да, для меня это тоже большое удовольствие – сидеть так с тобой. Тем не менее, я не забыл свой вопрос. Элинор хитро взглянула на него. – Клянусь, я могу заставить тебя забыть его. О, нет, Саймон, не сталкивай меня! – Она хихикнула.– Я и сама хочу тебе все объяснить. – Тогда начинай, и побыстрее. – Послушай, любимый. Я неправильно поняла то, что говорила мне королева, потому что я не такая взрослая и мудрая, как мне казалось. То, что я видела при дворе – отношения между кавалерами и дамами, – было так отвратительно, что я начала уже сомневаться в порядочности всех мужчин! – Это моя вина. Я, глупец, должен был предупредить тебя заранее.– Он увидел гримасу отвращения на ее губках и, хотя ее глаза и большая часть лица были скрыты капюшоном, догадался, о чем она думает.– Я никогда в этом не участвовал. Я не хочу сказать, что жил, как монах, но шептаться по укромным уголкам и петь любовные серенады – это не мой стиль! Кроме того, у меня огромный размер ноги, и; если меня захватить врасплох, то легко узнать по ногам. Он намеренно рассмешил Элинор, и она охотно рассмеялась. – Хотела бы я послушать, как ты исполняешь любовную серенаду, – поддразнила она. – Ты скорее услышишь, как я надеру тебе уши. Скоро ты, наконец, дойдешь до ответа на мой вопрос? – Ну, как я уже говорила, ты меня расстроил, и королева заметила это и буквально допросила меня. Я, как могла, избегала прямых ответов, но у нее такой проницательный взгляд, что она без труда догадалась, кому принадлежит мое сердце. Она сказала, что не может помочь мне, но что я могу поступать, как мне захочется, по отношению к тебе, если это только не помешает тебе выполнять свои обязанности. Еще она добавила, что то, чего нельзя избежать, можно легко забыть. Ты, кстати, пришел из ее покоев с таким счастливым лицом, что я решила – она и тебе сказала то же самое. Прости меня, любовь моя, но я подумала, что ты хочешь поступить, как другие, – и меня получить, и сохранить мои земли в подчинении королевы. Если Элинор и ожидала какой-либо реакции на свои слова, она была разочарована. Саймон не произнес ни слова и даже не пошевелился. – Мне следовало самой понять, что королева не это имела в виду, – продолжала Элинор. – Ты уверена в этом? – произнес, наконец, Саймон сдавленным голосом. – Да, уверена, – бодро соврала Элинор.– Она хорошо знает тебя и понимает, что ты никогда не станешь участвовать в такой игре. Она часто говорила мне, что ты недостаточно награжден за свою верную службу, но у нее сейчас так много разногласий с королем по государственным вопросам, что она не рискнет навязывать ему решение более мелких проблем. – Это истинная правда, – вздохнул Саймон.– Если Лонгкемп не успокоится, Англии грозит кровавая война. – Да, а король не желает и слова слышать против этой гадины! Но, Саймон, если случится так, что мне придется выйти замуж и в спешке… – И как такое может произойти? – Саймон обманчиво мягко задал этот вопрос. Элинор прикинула, что безопаснее будет продвигаться окольным путем: – Моя семья ведет свое начало от Вильяма Незаконнорожденного, – изобретательно начала она.– В нашей грамоте ничего не говорится о том, что наследник должен быть обязательно рожден в законном браке. Наследство передается первенцу мужского пола, как гласит грамота, или последующим сыновьям, или же наследнице-женщине, родне по крови. Саймон прекрасно знал, что с Элинор бесполезно спорить о том, что касается ее владений, однако не выдержал: – Ты шутишь! Такая грамота могла стать только причиной для постоянного беспокойства. К примеру, грешок юноши-наследника с какой-нибудь служанкой мог привести к нарушению последовательности в передаче наследства. – Я не шучу, – начала Элинор возмущенно, но вдруг рассмеялась.– Первый лорд Роузлинда был незаконнорожденным! И таким же был его любимый сын, и это не имело никакого значения. И мой дедушка был на грани этого, хотя говорят, что священник все-таки успел обвенчать его родителей. Тебе не стоит так беспокоиться. Об этом мало кто знает, но если нужно, можно воспользоваться этой традицией. – Нет! – Саймон произнес это с чувством, потом продолжил более спокойно:– Я никогда не получал ничего в жизни с помощью воровства – разве что во время войны, – и я не собираюсь начинать такую практику сейчас, хотя все во мне – ум, душа и тело – жаждет тебя. Не мучай меня, Элинор. – Нет, нет, не буду. Может быть, отношения между королем и его матерью улучшатся, и она сможет замолвить словечко за нас. По крайней мере, она знает о нас, но не пытается разлучить. Элинор была очень довольна тем, чего ей удалось достичь за этот день. Она вовсе не рассчитывала на то, что Саймон согласится на ее предложение и намеренно позаботится о том, чтобы она забеременела, чтобы затем как бы вынужденно жениться на ней. Элинор всего лишь хотела заронить в нем мысль о том, что королева не будет разочарована в нем, если он не устоит перед своей страстью. Она не торопилась. Она вполне удовлетворится обещанием жениться через год или два и будет с радостью ожидать своего часа. Если можно будет, Элинор постарается не вынуждать Саймона на такой шаг, которого он всегда будет стыдиться. Однако не было причины избегать маленьких радостей, позволенных им. – Солнце садится, – заметила Элинор, – и становится все холоднее. Саймон склонил голову набок, прислушиваясь к тому, что происходит в палатке. – Дамы, кажется, немного успокоились. Хочешь вернуться туда? – Нет, пока они не забудут, если они вообще смогут забыть, как я ударила Маргарет. Она топала ногами и была уже готова упасть на палубу в истерике. – Да уж, – сухо произнес Саймон.– Я слышал, как ты положила этому конец.– Он потянулся, чтобы расстегнуть свой плащ.– Возьми мой плащ. – Не будь глупым, ты совсем замерзнешь. Мне нужно твое горячее тело, а не холодный плащ. Пожалуйста, Саймон, расстегни его и пусти меня. Он засмеялся. Сэр Андрэ не зря предупреждал, как настойчива Элинор. Она добьется своего не мытьем, так катаньем, будет обманчиво уступчивой, но мало-помалу будет продвигаться к достижению своей цели. – Ты ничего не выиграешь от этого, – предупредил он, развязывая все-таки шнур плаща, чтобы Элинор могла проскользнуть под него. Быстро, как змея, которая жалит, она распахнула свой плащ и набросила полы на плечи Саймона с тем, чтобы прижаться как можно теснее к его груди. Она откинула назад свою головку, в ее глазах искрился смех. – Зато я согреюсь, – прошептала она, обнимая его за шею и притягивая к себе.– На какое-то время, мой возлюбленный, для меня и этого будет достаточно! ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Когда королева и ее свита прибыли в Нонанкурт, они обнаружили, что их опередили. Лонгкемп, Дарем, лорд Джон с группой баронов и епископов уже заняли резиденцию. Королева была очень рассержена, о чем взвинченная Элинор поспешила сообщить Саймону. – Я думала, она получит разрыв сердца у меня на глазах. – Ничего удивительного. Она, конечно, не катается по полу и не грызет ковер, как другие Анжуйские, – заметил Саймон, – но у нее вспыльчивый нрав. Все было организовано так, чтобы мы успели доставить леди Элоиз в Руан и прибыть раньше или одновременно с остальными. Глаза Элинор наполнились жалостью: – Ах, Саймон, что случилось с леди Элоиз? Я почти поверила в то, что она – любовница короля Генриха. И, пожалуйста, не делай такое лицо. Я не собираюсь обсуждать это на всех углах. В любом случае, мне жаль ее, да и королева утверждает, что это не так. – Она вынуждена говорить так, если ее сын собирается жениться на этой женщине. Элинор оглянулась, чтобы убедиться, что никто не может их подслушать. Они сидели в нише у окна. Конечно, здесь было не так безопасно, как в толстых стенах Роузлинда, – всего лишь ниша глубиной в пять футов с окном и каменными скамьями по обе стороны от него. Они укрылись здесь, как только нарушили свой вынужденный пост воздержания от общения. В нише было ужасно холодно, но зато можно было уединиться. Большинство придворных бездельников собирались группками в обоих концах комнаты, поближе к пылающим каминам. Рядом же с ними никого не было. – Он не женится на ней, – произнесла Элинор мягко, но не шепотом. Давно, когда она была еще маленькой и непослушной девочкой, ее научили, что нельзя шептать, если не хочешь, чтобы на тебя обратили внимание. Шепот вызывает подозрение, даже если тот, кто подслушивает, не сможет разобрать ни слова.– Уже отправлены послания к Санчо Наваррскому, выбор короля пал на Беренгарию. – Откуда ты знаешь это? – Я сама писала это послание от имени королевы. Саймон, королева отчасти разгневана из-за того, что Лонгкемп оказывает давление на ее людей. Я не знаю, как она узнала об этом, у нее есть свои источники. Сейчас я пишу такие письма, что лучше бы мне этого не делать. Давай не будем говорить об этом здесь. Но я не могу понять леди Элоиз. Почему она не протестует? Даже если она виновата, она могла бы отрицать это. Но она вполне счастлива в Руане. Нет, не так: не счастлива, а испытывает чувство облегчения. Саймон влюблено смотрел на оживленное лицо Элинор: ее глаза сверкали, она была готова сражаться, если понадобится. Если бы она передала хоть часть своей энергии Элоиз, та, возможно, вышла бы замуж за Ричарда. «Пути Господни неисповедимы, – размышлял Саймон.– Для Изабель де Клер вмешательство Элинор стало благом. Но для Элоизы Французской, возможно, было бы гораздо лучше оставаться там, где она есть. А для меня?» – Неудивительно, что она довольна, – сказал он, с улыбкой глядя, как на лице Элинор отразилось недоумение.– Миледи, подумайте о прирученной птице, которая провела долгие дни в клетке. Иногда такая птичка уже не хочет покидать свою тюрьму, а если и улетает, то часто умирает от страха перед окружающей жизнью. У Элоиз своя жизнь – налаженная и приятная. Ей нечего бояться, не о чем беспокоиться. Ей никому не нужно угождать, кроме себя самой. – Не о чем беспокоиться? А как насчет ее земель и подданных, которые столько времени находятся в чужих руках? Если бы я… – О, ты, – засмеялся Саймон.– Ты готова проглотить меня целиком за кусочек твоей земли или хижину какого-нибудь серфа. – Вряд ли такая ситуация может возникнуть, – с достоинством ответила Элинор, но, не выдержав роли, заулыбалась.– Но это так удачно, что королева поручила опекать меня единственному честному человеку при дворе. Иначе число придворных кавалеров значительно бы уменьшилось из-за тех несчастных случаев, в которые попадали бы бесчестные опекуны моих земель. – Элинор, – неловко сказал Саймон, – ты можешь смеяться, но не шути так. Это было бы самоубийством. – Чепуха! Если в мой замок заберется вор, я спущу собак и моих слуг, чтобы они затравили и убили его. Вор – это вор, я так понимаю. Если же он благородных кровей, а не простолюдин, то это еще хуже: такие еще прожорливее. Ну вот, пора и вспомнить самого прожорливого. Поскольку он здесь, на наших глазах, что мы будем делать с Лонгкемпом? Лицо Саймона стало таким же жестким, как у Элинор. Нежность исчезла из глубины глаз, которые, казалось, стали еще больше и засверкали. – Теперь уже поздно действовать так, как я планировал. Но я поставлю этот вопрос на первом же заседании. – Ох, Саймон, это будет опасно для тебя. – Что с того? Я не боюсь презрения короля. Если он рассердится на меня, он выскажет мне все прямо в лицо. Он не любит прощать, но зато никогда не скрывает свои чувства. Король предпочитает, чтобы ему откровенно все сказали в лицо, чем выслушивать нытье и жалобы. – Я не имела в виду короля. Он достаточно справедлив и знает, что ты не станешь обманывать его. – Тогда Лонгкемп? А его из-за чего бояться? Элинор резко выдохнула: – Он небольшого роста, скрюченный, не в состоянии владеть мечом, и поэтому ты считаешь его ничтожеством. Он гораздо опаснее именно потому, что он слаб: может устроить ловушку или напасть с ножом где-нибудь в укромном уголке. – Тс-с. Я всю свою жизнь в таком окружении. Как королевский прокурор я не вызывал особой симпатии. Кое-кто не раз пытался избавиться от меня подобным способом. Но вот он я! Здесь, перед тобой. Это высказывание Саймона послужило небольшим утешением для Элинор. Всегда было так: время для первого успеха и время для последних минут жертвы, которую убивают. Она знала, что бесполезно спорить с Саймоном. Если ты выбрала храброго мужчину, нельзя ожидать, что он будет сверхосторожным. Да ей и не надо было беспокоиться: Саймон не был глупцом. Еще раньше, когда она опиралась на его руку, Элинор почувствовала под бархатной тканью мелкие кольца кольчуги. – А еще есть лживые письма, – подчеркнула она. – Ты думаешь, их было бы меньше, если бы я вел себя по-другому? – цинично поинтересовался Саймон. – Да, если бы ты уступил во всем и проглотил оскорбление Лонгкемпа. Я бы очень хотела напомнить тебе, что и червяки бывают ядовитыми. – Я согласен с тобой, мне и напоминать об этом не надо. А вот тебе я хотел бы напомнить о том, чтобы ты держала язык за зубами. Если все пойдет хорошо, то твои земли будут надежно защищены от Лонгкемпа, и я надеюсь, что король лично пообещает это тебе, мне и сэру Андрэ в присутствии свидетелей. И если после этого Лонгкемп снова попытается покушаться на чужие земли, сэр Андрэ сможет развязать против него войну с чистым сердцем. – А почему я должна молчать? Ты считаешь, будет неправильно, если я поблагодарю лорда Ричарда за его доброту? – Ты сможешь говорить, что захочешь, если мы выиграем. Но если у нас ничего не получится, тебе придется придержать язык. Нет, Элинор, послушай! – Саймон настойчиво окликнул ее, увидев, как она упрямо вздернула подбородок.– Если мы пойдем ко дну вместе, как это уже было один раз из-за твоего упрямства, мы все потеряем. – Но мы же не утонули. А если бы я не была упряма, ты бы точно утонул один. – Я не думаю, чтобы это произошло, но это не имеет никакого отношения к тому, что происходит сейчас. Если ты не будешь болтать лишнего, то сможешь получить поддержку королевы и помочь сэру Андрэ советом, а может быть, помочь и мне. Не смотри так мрачно. Не думаю, что король осмелится отказать мне. Слишком многие из присутствующих получили те или иные награды от короля, и многие из них отправляются вместе с ним в крестовый поход. Значит, они будут вынуждены оставить своих заместителей. И если король сейчас заменит моего заместителя, сэра Андрэ, то где гарантия, что то же самое не произойдет с ними? Возможно, будет сказано много неприятного, поэтому я еще раз предупреждаю тебя, чтобы ты помолчала, – но, в конце концов, Ричард должен подтвердить права того заместителя, которого назначил я. Элинор уставилась на Саймона несчастными глазами, но не прочла на его лице ничего, кроме мрачного удовлетворения. Король уступит. Он, конечно, легко выходит из себя и упрям, как осел, но не дурак. Саймон хорошо продумал свой план. И все-таки кое-что было упущено. Что бы ни говорил Саймон, Ричард не будет в восторге, если он будет вынужден попенять своему фавориту. Даже если Лонгкемп не выкрутится и признает свою вину, Ричард будет против того, чтобы такой случай обсуждался в суде и поговаривали, что король не забывает тех, кто неуважительно отнесся к нему. Он никогда не согласится на то, чтобы Саймон получил, благодаря женитьбе, земли и хозяйку этих владений. – Не бойся за меня, – Саймон ошибся, пытаясь угадать, о чем она думает. Он взял ее за руку, – Если я пережил отца, который был намного умнее, я не попаду в ловушку сына. Он зачарован своей мечтой о крестовом походе, но он не негодяй. И хотя это было слабым утешением, как ни перебирала Элинор в уме все варианты, она не видела иного способа обезопасить свои земли от захвата. Можно пойти другим, менее опасным путем, но зато и результат будет менее надежным. Саймон верил, что они вернутся в Англию, когда королева закончит инспекцию своих земель, но у Элинор такой уверенности не было. Из того, что она слышала во время разговора между Ричардом и его матерью, она поняла, что королева сама займется устройством его женитьбы на Беренгарии, не доверяя это сыну, который всегда легко может отложить женитьбу под тем предлогом, что он «слишком занят». Элинор думала о том, что королева будет откладывать возвращение в Англию, пока не увидит Ричарда и Беренгарию вместе или даже пока не убедится, что они поженились. Не приходилось сомневаться и в том, что она предпочтет остаться рядом с сыном, пока Беренгария не произведет на свет наследника мужского пола. Возможно, Ричард не вынесет всего этого, и в любом случае необходимо, чтобы французский король отправился в Святую землю до того, как состоится свадьба, чтобы он не смог потребовать обратно его сестру и ее приданое. Элинор практически не сомневалась в том, что они снова увидят Англию не раньше, чем когда этот год, который едва начался, подойдет к концу. И необходима была надежная защита, чтобы обеспечить безопасность ее земель на такой длительный срок. Конечно, Саймон выбрал для этого лучший способ. В полдень на женской половине было необычно тихо. Горничные спешили выполнить свои обязанности как можно быстрее и бесшумнее, и далеко не одна из них была с заплаканными глазами или красными пятнами на лице. Дамы, напуганные и разнервничавшиеся от плохого настроения королевы, срывали свое напряжение на служанках. Элинор и сама, бывало, грешила этим, но сегодня она не могла успокоиться таким простым способом. Она мрачно взглянула в окно, но портьеры мешали увидеть, как высоко стоит солнце, и было непонятно, который час. Она нетерпеливо вздохнула и направилась в покои королевы просить аудиенции. Ей не отказали, но взгляд, которым ее встретили, был неодобрительным. «Что ж, – подумала Элинор, – сейчас не время для уклончивых речей». – Мадам, – начала она, нервно сжимая и разжимая пальцы, – Вы знаете о письме, которое я получила от сэра Андрэ… – Я не могу ничего сделать, кроме того, что уже сделала, – резко оборвала ее королева.– Остальное решает король. – Да, Ваша милость, – согласилась Элинор.– Сэр Саймон сказал мне то же самое, но я подумала, что Вы должны знать о том, что он намеревается обратиться с этим к королю сегодня. Королева сидела, не двигаясь и глядя в пространство. Элинор со страхом наблюдала за выражением ее лица, но, слава Богу, оно не исказилось приступом гнева, как накануне. Внезапно королева пристально взглянула на Элинор: – Ты хочешь сказать, что Саймон собирается обвинить Лонгкемпа при свидетелях? Элинор нервно сглотнула: – Да, он намеревался так сделать. Королева снова замолчала. Она медленно провела кончиком языка по верхней губе, которая потрескалась во время путешествия. – Это хорошо задумано, но я бы не затевала столь опасную игру. – Я не подстрекала его. Я даже не знала об этом, – возразила Элинор, но королева, казалось, не слышала ее. – Сожалею, но я сомневаюсь, что ему удастся нанести какой-нибудь вред Лонгкемпу.– В ее голос вкралась нотка удовлетворения.– Но вот Ричарду это принесет несомненную пользу.– Она взглянула на Элинор.– Я сделаю для Саймона все, что смогу.– На ее лице появилась легкая улыбка, а затем она тихо рассмеялась.– Тебе, дитя мое, вряд ли придется по душе то, как я намерена поступить, но, уверяю тебя, так будет лучше для меня, моего Ричарда, да и для Саймона. И даже для тебя. Терпение – тяжелый урок для юных, но тот, кто усвоит его, как можно раньше, избежит многих неприятностей. Ты очень мудро поступила, придя ко мне. Теперь можешь идти, но будь уверена, я не оставлю тебя. Несколько часов спустя, когда весь двор собрался в Парадном зале, Саймон выступил вперед, как только король занял свое место. – Милорд, – начал он, и его бас прогремел, привлекая внимание.– У меня небольшая проблема, которую я хотел бы обсудить с Вами, прежде чем мы перейдем к более серьезным проблемам дня. Могу я взять слово? – Если это не займет слишком много времени – говори, – согласился Ричард. – Как Вы знаете, королева назначила меня опекуном всех земель леди Элинор Дево, награждая тем самым за долгую и верную службу. Вы, милорд, милостиво подтвердили мое назначение. Затем, после того, как Вы направили меня в Уэльс, вы были так добры, что назначили меня шерифом Сассекса в награду за мои успешные, благодаря Господу, действия. Ричард, не задумываясь, согласно кивал. Саймон очень тактично описывал ход дела. Со стороны английских баронов пронесся циничный шепоток, ибо Саймон, как и все они, просто оплатил свой пост. Никто в Англии ничего не получал просто так, за исключением, пожалуй, лорда Джона. Король оторвал взгляд от лица Саймона и осмотрел зал – шепот замер. – Когда я служил Вашему отцу, мои обязанности были на севере и западе, и я практически никого не знаю на юге. Но я глубоко убежден, что любая земля лучше управляется тем, кто ее хорошо знает. – Истинно, истинно так! – вырвалось хором из глоток английских баронов. Выходцы из Нормандии, Анжу и южных провинций были несколько удивлены. Ричард мрачно нахмурился. – Сэр Саймон, ты сказал, что это небольшое дельце. Мы здесь не для того, чтобы изучать теорию управления. – И я не собираюсь это делать, – подхватил Саймон, открыто глядя на короля.– Я только хотел объяснить, почему я был вынужден выбрать себе именно этого заместителя. Это зрелый человек, благородный, с большим опытом в управлении делами и прекрасно знакомый с проблемами графства, которое только сотни миль побережья предохраняют от вторжения французов. – Да, да, я уверен, что ты выбрал самого подходящего человека, – Ричард в своем нетерпении сказал это, не подумав. – Я очень рад это слышать, милорд.– Голос Саймона приобрел вдруг мрачные нотки.– Потому что Ваш канцлер и верховный судья, архиепископ Илийский не согласен с Вами. Он отправил моему заместителю письмо, в котором говорит, что заменит его другим опекуном земель леди Элинор и новым шерифом Сассекса. В зале воцарилась мертвая тишина. Даже бароны с континента, которые до этого молчали из вежливости или тихонько обсуждали свои дела, внезапно замерли, превратившись в слух. Ричард обвел взглядом море лиц, застывшие в напряжении фигуры. Каждая пара глаз смотрела настороженно, в ожидании взрыва его гнева. Каждая пара, кроме двух, потому что Лонгкемп не отрывал ненавидящего взора от Саймона, а в глазах своего брата Джона Ричард увидел зависть и надежду. Именно этот последний взгляд, а не все увещевания королевы, спас Саймона в такой напряженный момент. Джон совершенно очевидно надеялся на то, что Ричард встанет на сторону Лонгкемпа. Тогда бы он смог выступить защитником традиций и справедливости, и все обиженные и недовольные потянулись бы к нему, объединяясь, чтобы восстать, как только король отправится в Святую землю. За Ричардом наблюдали и державшиеся солидно северные магнаты Англии, и его люди из Пуатье, отличавшиеся горячим темпераментом, – Вильяма Лонгкемпа не любили как в Англии, так и в Пуатье. Как только Ричард подумал об этом, он бросил сердитый взгляд на Саймона, хотя этот взгляд был скорее направлен не на самого Саймона, а на тот тип людей, к которому он относился. Они ненавидели Лонгкемпа не за то, что он действительно сделал, а за то, каким человеком он был, и король был возмущен этим. А может, они ненавидели его за то, что он был предан ему, Ричарду? Лонгкемп не произносил банальных фраз о благосостоянии королевства. Он выполнял приказы своего господина, не руководствуясь такими понятиями, как честность, с которой Саймон относится к своей подопечной. Лонгкемп выжал бы из Сассекса и поместий Дево намного больше доходов. Тем не менее, Ричард знал наверняка, что Саймон никогда не обманет его, впрочем, это знали практически все присутствующие в зале. Король не мог принести Саймона в жертву ради Лонгкемпа и его гордости – это было бы только на руку Джону. – Это правда? – спросил король Лонгкемпа. – То, что я хотел лишить сэра Саймона его поста и опекунства – ложь, – огрызнулся Вильям Лонгкемп. Саймон медленно повернулся и сделал три шага вперед. И хотя они были на значительном расстоянии друг от друга, да к тому же Лонгкемп стоял на первой ступеньке возвышения, ведущего к трону, Саймон был выше его. – Вы называете меня лжецом? – тихо спросил он. – Я имею в виду, что тот, кто написал тебе об этом, – лжец или дурак. Милорд, – Лонгкемп повернулся к королю.– Вы назначили меня Вашим канцлером и верховным судьей Англии, и я заявляю, что человек, которого сэр Саймон выбрал своим заместителем, совершенно не подходит для выполнения таких обязанностей. Он приходится дядей леди Элинор Дево, он глава ее вассалов и слишком любит дворян Сассекса, чтобы трезво судить о том, какая часть их доходов причитается Вам, Ваша милость. – Ну, сэр Саймон, – чуть ли не улыбаясь, спросил Ричард: ему следовало бы знать, что Вильям не подведет его.– Правда ли то, что говорит архиепископ Илийский? Лонгкемп был умен, но и он, и Ричард недооценили Саймона, решив, что все его достоинства – это крупная фигура и быстрая реакция в бою. Лонгкемп ожидал взрыва негодования и сердитых выражений со стороны Саймона, чтобы тут же их отмести. Но неожиданно для него Саймон жизнерадостно ухмыльнулся королю. У Ричарда сразу же испортилось настроение – он слишком хорошо помнил эту бодрую ухмылку. – Каждое третье слово – правда. Сэр Андрэ, действительно, глава вассалов леди Элинор, и одна из причин, почему я его выбрал, это то, что он может собрать воинов леди Элинор на защиту побережья безотлагательно, в то время как обычный шериф должен для этого набирать рекрутов, теряя драгоценное время. Разве я не правильно рассуждаю, милорд? Ричард был известен как непревзойденный солдат и тактик, он не мог не улыбнуться в ответ, оценив объяснение Саймона. Лонгкемп был умен в политике, финансах и софистике, но в вопросах войны – полный дурак, именно поэтому в Англии Ричард оставил не его, а Вильяма Маршала. – Он выиграл, Вильям, – сказал король. Со стороны собравшихся дворян раздался смех. Напряжение, царившее в зале, несколько ослабло, как только присутствующие поняли, что король не намерен становиться на сторону своего фаворита, не приняв во внимание все факты. Почувствовав, что его действия вызывают одобрение, Ричард несколько смягчился. – Ну, сэр Саймон, продолжай, – произнес он более добродушно. – Сэр Андрэ был женат на незаконнорожденной дочери деда леди Элинор. Сам он утверждает, что такие родственные узы не стоит принимать во внимание, но за Вами право решать это. Далее, в Сассексе он только три или четыре года. У него там нет кровной родни, и последние годы он воевал практически с каждым семейством графства. И причиной этого были не его личные дела, а чересчур энергичные претенденты на руку его госпожи, – и я сомневаюсь, что его связывают с ними дружеские узы. Эти слова вызвали новый взрыв смеха. Ричард не был в восторге, но факты были против него. – Возможно, Вильям, ты не очень внимательно вник в эту проблему, – предположил король. Это был удобный выход из сложившейся ситуации. – Пожалуйста, милорд, – Саймон вмешался прежде, чем Лонгкемп успел ответить, – дело не в этом. Вы назначили меня. Дал ли я Вам повод сомневаться во мне? – Разумеется, нет, – быстро ответил Ричард. Он нахмурился, но не смог дать другой ответ. Никто просто не поверит, что Саймон не заслуживает его доверия. – В таком случае, милорд, неважно, кого я выбираю, хоть обезьяну, своим заместителем. Даже если все, что говорил архиепископ Илийский, было бы правдой, он не имеет права вмешиваться в мои дела. Я отвечаю за это и пострадаю сам, если сделаю плохой выбор. Мой долг доставить то, что положено Вам, в нужный срок. Если я не выполню свой долг, Вы вправе забрать мои земли, а заодно и мою голову. Если Вы считаете, что я не в состоянии выполнять свои обязанности, Ваше право лишить меня всего, в том числе и жизни. Я не сомневаюсь в Вашем праве поступать так, но, с другой стороны, это мое право – назначать себе заместителя. – Ты высоко замахнулся, Саймон, – слова Ричарда прозвучали резко. – Я не хотел обидеть Вас, Ваша милость, – спокойно ответил Саймон, – но я должен быть уверен: то, что даровали мне Вы, не будет отобрано кем-либо под каким угодно предлогом и даже без него. Более того, я – человек чести. Я хочу быть уверенным в том, что если я что-то пообещал, я смогу выполнить. Если я не могу быть уверен во всем этом, то мне лучше вернуться и самому выполнять свои обязанности вместо того, чтобы отправляться в крестовый поход, как я планировал. Лицо короля становилось все мрачнее с каждым словом Саймона, пока он не услышал последние слова. На его лице отразилось приятное удивление: речь зашла о его мечте. Лонгкемп выругался сквозь зубы, а громко произнес: – И кто же тебя вдохновил на это? Я слышал, что ты называешь идиотами тех, кто желает спасти Святой город! – Меня мало волнует Святой город, – искренне ответил Саймон, – а еще меньше те дегенераты, которые управляют им и не в состоянии обеспечить его безопасность. Но меня очень волнует то, что делает мой король. И если лорд Ричард отправляется в Святую землю, я убежден – мой долг последовать за ним, – если, конечно, я свободен от тех клятв, которые дал раньше. – Какие клятвы? – недовольно поинтересовался Ричард. Доза лести, которую использовал Саймон, была более чем приятна. Ричарду нравилось, что верность ему лично была более мощным фактором в действиях его подданных, чем увещевания прелатов. Но он был несколько разочарован, что Саймон ставил свою клятву выше всех других обязательств. – Я всегда служил лично королеве, – сказал Саймон.– Я присягнул ей на верность задолго до того, как Вы появились на свет, милорд, и ни разу не нарушил эту клятву. Мне нужно было разрешение Вашей матери, прежде чем я мог обратиться к Вам с просьбой позволить мне сопровождать Вас. И прежде, чем дать свое согласие, королева поставила два условия. Первое, это то, что я должен сопровождать Вас в качестве Вашего щитоносца. Король широко открыл свои голубые глаза. Он уже раскрыл и рот, но задохнулся от возмущения. Когда Ричард был юнцом, очень дерзким и неопытным воином, его сопровождал более опытный, физически крепкий воин, к тому же более разумный и когда надо, осторожный. Саймон был рядом с ним, официально как щитоносец, а на деле, чтобы защищать Ричарда. Но теперь, спустя много лет, он уже не нуждался ни в такой защите, ни в советах. Саймон смело встретил его негодующий взгляд и от души рассмеялся. – Я так и сказал, что за такое предложение Вы покончите со мной на месте, милорд, но королева настаивала, чтобы я передал Вам ее условие слово в слово. Она сказала, что она все еще ваша мать, и что она боится не Ваших врагов, которых Вы встретите лицом к лицу, а союзников, которые следуют у Вас за спиной. Саймон очень осторожно подбирал слова. Он не сказал «люди» или «вассалы», что было бы открытым оскорблением дворян, собравшихся в зале, и к тому же прозвучало бы фальшиво, – люди Ричарда любили его. Саймон сказал «союзники», что вызвало возгласы одобрения. Негодование исчезло с лица короля, сменившись своего рода благоговением. Ричарда всегда смущала способность его матери заглянуть в будущее. В большинстве случаев он предпочитал игнорировать ее предсказания, которые обычно касались различных политических вопросов и начинались с неизбежного «а если…. то…». Но сейчас он согласился в душе с предложением матери, так как в нем был здравый смысл. Дело в том, что Филипп Французский настолько «благоволил» к Ричарду, что предложил, чтобы отряд высокородных французских рыцарей сражался под личным знаменем Ричарда. И практически невозможно было бы избежать назначения одного из них на почетный пост, дающий право сражаться слева от него и в то же время защищать его со спины. Предусмотрительность матери снимала эту проблему. – Очень хорошо. Даю слово: до тех пор, пока ты будешь в состоянии делать это, ты и только ты, будешь нести мой щит. – Второе условие проще.– Саймон сделал, легкий жест, как бы отметая несущественную проблему. Для Ричарда это было пустяковым делом, но для него самого стояло на первом месте. – Оно касается леди Элинор Дево, вашей подопечной, доверенной моим заботам. Возможно, Вы не забыли, милорд, какой беспокойный у нее характер, – Саймон, говоря это, ухмыльнулся, а Ричард откровенно рассмеялся.– Несмотря на это, а может, и благодаря этому, королева благоволит к ней. Именно потому второе условие звучит так: в случае моей гибели или смерти заботы о леди Элинор и ее владениях никому не будет доверены – их возьмет на себя королева. – Несомненно, – с готовностью подхватил Ричард, желая как можно скорее избавиться от всей этой проблемы.– Отличная идея. Королева лучше всего справится с такой обременительной задачей. Подойди ко мне позднее, и я передам ее самое, ее владения и ее капризы в ведение королевы сегодня же. – В таком случае, это все, что я хотел выяснить, милорд, – говоря это, Саймон постарался нечаянно не взглянуть на Лонгкемпа.– Когда Вы отправитесь в поход, я буду рядом. После этого обсуждались другие государственные дела, спорные вопросы о землевладении, которые необходимо было уладить до отъезда короля, принималась клятва от управляющих замками и был учрежден налог на бродячих торговцев. Саймона это мало интересовало, и он был рад, когда, наконец, заседание закончилось. Оформление документов о передаче Элинор под опеку королевы заняло мало времени, хотя Саймон упрямо настоял на том, чтобы Лонгкемп подписал грамоту в качестве свидетеля так, чтобы позднее он не смог сказать, что ничего не знал по этому поводу. Наконец Саймон мог подумать и о своих личных делах. Больше не шло речи о его заместителе. Да это и не было нужно. Если забота об Элинор и ее землях теперь находилась в руках королевы, даже Лонгкемп не осмелится вмешиваться в ее дела. Не было также теперь необходимости затрагивать вопрос о месте шерифа в Сассексе. Без сомнения, королева защитит интересы своего дворянина. Саймон был уверен: Лонгкемп понимал, что замахнулся на кусок больший, чем мог проглотить. Разумеется, в этом вопросе Саймон не добился своей цели полностью: Ричард не сделал выговор Лонгкемпу и не заставил его поклясться, что тот не будет вмешиваться в дела других в аналогичных ситуациях. Саймон, в конце концов, пожал плечами и отправился на конюшню проверить своих коней. Он решил, что нельзя получить все, что хочется, целиком, и, в принципе, он был доволен результатом сегодняшнего дня. Конечно, он по-прежнему считал поход в Святую землю безумством, но чем больше он размышлял о будущем наследнике Ричарда, тем больше укреплялся в мысли, что необходимо, во что бы то ни стало сохранить жизнь королю. Кроме того, он предвидел большие личные выгоды от тесного общения с королем. У Ричарда были свои недостатки – у кого их нет! – но скупостью он не страдал. Вильям Маршал, например, от менее щедрого господина не получил бы Изабель де Клер в награду за преданную службу. Саймон, взвинченный постоянными мыслями об Элинор, намеревался добиться такого расположения короля, при котором он сможет просить руки Элинор в качестве награды. Единственное, что омрачало его удовлетворенность сложившимся положением дел, так это реакция Элинор. Он боялся, что она воспримет все не так, как он. Он не знал ее намерений, но мог представить, что она рассчитывает на получение у королевы разрешения на брак. А королева Элинор еще меньше, чем король, захочет выпустить из рук такой ценный приз, как Элинор и ее земли. И в душе Саймон был убежден, что королева действительно намекала Элинор на возможность ее отношений с ним вне брака! Как бы ни был предан Саймон королеве, он не притворялся перед собой ни на секунду, что она придерживалась каких-либо моральных принципов. Надежды Элинор на то, что королева одобрит их отношения, считая их ступенью на пути к женитьбе, были напрасны. Королева прекрасно знала отношение Саймона к женщинам – он не отличался добродетельностью. И королева знала Элинор: она рассчитывала, что решительно настроенная девушка вынудит его, в конце концов, уступить. Размышляя над этим, Саймон поглаживал холку своего коня, которого он получил от Элинор, из конюшни ее деда. Королева была права в своих предположениях: если бы на корабле не было так ужасно холодно, вполне возможно, Элинор сейчас уже не была бы девушкой. Саймон постарается не давать больше такой возможности своей очаровательной соблазнительнице. Но были два момента, о которых не знала королева. Она предположила, что Элинор будет вполне удовлетворена, обладая телом Саймона, а необходимость прятаться и шептаться по углам будет для нее дополнительным удовольствием. Но королева ошиблась: Саймон знал, что хотя тело Элинор созрело для любви, для нее самой, в отличие от большинства женщин, ее тело не было основным в ее существовании. Ее гораздо больше занимали проблемы добычи рыбы, или то, как политика повлияет на цены при продаже шерсти. Элинор мечтала о таких семейных отношениях, какие были у ее деда и бабушки. Она говорила Саймону, какой видит их совместную жизнь. У нее не было ни желания, ни времени на любовь украдкой, по углам. И, разумеется, королева не представляла, как неудачно была составлена грамота на землевладения Элинор. Его умненькая возлюбленная рассчитывала на это. Возможно, она вовсе не обманывалась насчет намерений королевы. В любом случае, Саймон решил для себя, вздыхая, что безопаснее пока держаться от Элинор подальше. Слишком тесное общение с ней лишит его душевного равновесия. Он подумал, что это уже произошло, если он прячется н конюшне, чтобы только не рассказывать о том, что ему удалось сделать. Конечно, он, не кривя душой, может сказать ей, что отправляется в поход с Ричардом по приказу королевы. «Какой я герой, – подумал он, – прячусь от одной женщины за юбку другой». Иронизируя, он все-таки в душе испытывал самый настоящий страх: он боялся не гнева Элинор, а ее слез. Трусость, обнаружил Саймон, вызывает повышенную изворотливость ума. Элинор была хорошо воспитанная молодая женщина с безукоризненными манерами. Она никогда не позволит себе расплакаться или показать свой гнев на людях. Значит, будет лучше, если он поговорит с ней после обеда, во время танцев и развлечений. Слава Богу, в это время года не было возможности заманить его в залитый лунным светом сад, а когда они снова увидятся наедине, наступит следующее утро, и Элинор к этому моменту уже успокоится. Обдумав решение этой проблемы, Саймон испытал облегчение. Остаток времени, пока не наступила пора переодеться к обеду, он убил, планируя, что именно он скажет ей. И, как всегда бывает в таких случаях, все усилия, потраченные Саймоном на переживания, на то, чтобы избежать Элинор, оказались напрасными. Он вполне мог обойтись одной простой фразой вместо аккуратно продуманных и взвешенных. Когда он заговорил, то сразу понял, что она подготовлена к тому, что он собирался так осторожно ей преподнести. И не было похоже, что она сдерживает гнев или слезы. Бесспорно, Элинор была далеко не в восторге от перспективы их новой разлуки, но королева сама намеревалась сопровождать короля до Шиньона в Пуатье. У Саймона было такое выражение лица, что Элинор, не выдержав, расхохоталась. – Милорд, милорд, – пробормотала она, – как хорошо, что я доверчива. Такое выражение лица у любого другого мужчины могло означать только одно – что он ищет любви на стороне. – Я от всего сердца пожелал бы этого. Ты выбиваешь меня из колеи, а отправляться в таком состоянии на войну не очень хорошо. Они стояли чуть в стороне от зрителей, наблюдавших за тем, как жонглер работал одновременно с семью ножами. Когда тот добавил еще три ножа, и внимание зрителей было полностью захвачено этим зрелищем, Элинор скользнула поближе к Саймону, хотя он считал, что они и так стоят слишком близко друг к другу. Но когда он отступил на шаг назад, Элинор удержала его. – Больше нет необходимости скрываться, – резко прозвучали ее слова. – Но, Элинор, – возразил Саймон, – ты не оставляешь мне никакого выбора – я буду вынужден избегать тебя. И как бы это ни было больно для нас обоих, я пойду на это. Если тебе доставляет радость мучить меня, я перетерплю, но я не позволю тебе запятнать свое имя какой-нибудь дикой выходкой… Он оборвал себя на полуслове, когда увидел изумление на ее лице. – Разве ты не говорил с королевой? – спросила она. – Ты же знаешь, что говорил. Она присылала за мной после того, как ты предупредила ее, что я собираюсь выступить против Лонгкемпа, и мы вместе обдумали, что мне следует говорить. Именно тогда она просила меня присоединиться к крестовому походу. Она не может доверять никому из окружения лорда Ричарда, и ей хотелось иметь у него надежного человека за спиной, который сообщал бы ей все новости. Я воспользовался этим и попросил, чтобы королева гарантировала то, что ты будешь под ее опекой в мое отсутствие. Все это записано в грамоте и подписано Ричардом и Лонгкемпом. – Да, но после того, как Ричард уже согласился, я знаю, что она снова посылала за тобой. Ты что, не ходил? – Наверное, паж не нашел меня, – неловко проговорил Саймон. – Не нашел? Где же ты был? Мгновение Саймон смотрел поверх ее головы, потом до него дошел весь юмор ситуации, и он фыркнул от смеха: – Я прятался на конюшне. – Прятался? – ужас зазвенел в голосе Элинор.– От кого? Он засмеялся сильнее: – От тебя! Наступила минутная тишина. Затем Элинор тихо спросила: – Уводит ли любовь тебя на сторону? Он с такой силой схватил ее за руку, что она вскрикнула. – Не будь дурой! Я боялся, что ты расплачешься, и я не выдержу и сделаю неизвестно какую глупость, только чтобы успокоить тебя. Элинор, умоляю тебя снова, – пожалей меня. Я нашел свою любовь уже немолодым. Я дышу на тебя, я делаю то, что заведомо считаю неправильным, – как вот сейчас: я держу тебя за руку на публике, – горько произнес он и заговорил еще тише.– Всегда есть те, кто ищет пищу для разговоров. – Но это пожелание королевы, чтобы ей передавали все новости, – ответила Элинор, улыбаясь ему.– Именно об этом она и хотела поговорить с тобой: в течение следующих месяцев потихоньку распространится слух о том, что ты ухаживаешь за мной, а я не отвергаю тебя. Саймон уставился на нее. – Это для того, чтобы мы могли с тобой переписываться «тайно», а королева смогла бы получать свежие новости из наших писем, – раздраженно объяснила Элинор. – И ты согласилась? – Определенно. Ах, Саймон, не смотри так. Я сразу же сказала королеве, что для моей репутации это не слишком хорошо, а она ответила, что, несмотря на тень, которая падет на мое имя, мне такое положение вещей будет только на пользу. – А ты решила, что воспользуешься моментом, чтобы получить разрешение на наш брак? Элинор…– голос Саймона дрогнул. Он был предан королеве, но не обманывался на ее счет. Чтобы защитить своего любимого сына и свои собственные интересы, королева будет безжалостна. Но объяснить это Элинор, которой приходится изо дня в день общаться с королевой, было слишком опасно. – Ты имеешь в виду, что она с легкостью нарушит любое обещание, если у нее возникнут другие обстоятельства, – медленно произнесла Элинор.– Я догадывалась об этом. Тем не менее, я думаю, она все-таки намерена помочь нам и, по правде говоря, мы оба знаем, что мое «хорошее имя» не стоит ни гроша. Мои обширные владения компенсируют любой мой недостаток, даже такой, как потеря девственности. И это, разумеется, было правдой. Будущему мужу пришлось бы в таком случае только выждать пару месяцев, чтобы убедиться, что Элинор не ждет ребенка от другого, а затем он мог бы спокойно жениться на ней. Невинность Элинор не волновала никого, кроме самого Саймона и его совести. – Но королева использует твою надежду на брак, как морковку, которая манит за собой осла, – предупредил расстроенный Саймон, – и будет водить тебя за нос… – Нет, любовь моя, – прошептала Элинор, накрывая своей рукой его руку, лежащую на ее запястье.– Это бы получилось, если бы я была мужчиной. Но я женщина, к тому же воспитанная другой женщиной, не менее мудрой и опытной, чем сама королева. Женщиной, которая не могла получить то, что хотела, просто отдавая приказания. Меня учили кнутом и пряником, и я не забыла эти уроки. Я знаю, как получить то, что желаю. И мне для этого не нужно приказывать, и мне не могут помешать ни фальшивые обещания, ни реальные угрозы. – Это я и сам знаю, к моему великому огорчению, – искренне высказался Саймон.– Но я не знаю, смогу ли я смотреть себе и другим открыто в глаза, если ты используешь свои особые пути для исполнения своих заветных желаний. Если это воля королевы, я смогу перетерпеть то, что на нас будут пялиться, обсуждая и сплетничая. Я не выношу всего этого, но, понимая, что в этом есть определенный смысл, смогу вынести, но только при одном условии – я должен знать, что все, что о нас болтают, – ложь. – Но, Саймон… – Никаких «но», Элинор, я начинаю побаиваться, что тебе удастся заставить меня поступать по-твоему. Ты разжигаешь во мне такое пламя, что я совсем забываю о своих солидных годах. Когда ты обнимаешь меня, а твои губы касаются моих, я перестаю сознавать, что хорошо и что плохо. Я становлюсь рабом своей страсти, как какой-нибудь юнец, сгорающий от первого желания. – Ты слишком обвиняешь меня, – нежно запротестовала Элинор.– У меня за плечами не твой солидный опыт, и мое желание не меньше твоего. Любовь моя, я не хочу выиграть тебя как приз, чтобы ты потом ненавидел меня всю оставшуюся жизнь за это. Я постараюсь не соблазнять тебя. Но и ты не воспринимай так неприязненно то, что обстоятельства могут свести нас поближе. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ На протяжении нескольких следующих недель Саймону и Элинор никак не удавалось остаться наедине. Хотя все придворные путешествовали вместе, изменение положения Саймона при дворе лишило его возможности оставаться в кругу придворных королевы. Несомненно, Саймон и Элинор могли бы предпринять какую-то попытку увидеться, могли бы спланировать тайную встречу, но оба считали это неблагоразумным. Королеве же было вполне достаточно того внимания, которое эти двое оказывали друг другу во время празднеств, устраиваемых каждый вечер. Это было счастливое для них обоих время. Саймон становился все ближе к королю, доказав свою осведомленность в военном деле, снабжении армии и сумев дипломатически избежать зависти у придворных. Саймон, не имея ни родственных связей, ни больших поместий, ни семейных врагов, был превосходным посредником между баронами. Элинор тоже была занята, так как королева возобновляла старые знакомства и собирала верноподанных во всех своих владениях. Больше всего Элинор нравилось то, что управление своими поместьями опять было в ее руках. Королева больше не боялась, что Элинор скроет хоть одну монету. С тех пор, как Саймон определил, каким должен быть налог, неуплата которого падет на его же голову, королева не сомневалась, что Элинор будет платить приличную сумму. Каждый день после обеда Саймон и Элинор встречались. При посторонних им не надо было бояться, что страсть охватит их. Но и не было необходимости скрывать свои чувства. Они могли разговаривать, танцевать, касаться друг друга, смотреть друг другу в глаза. Их разговор редко касался любовных тем, но это не имело значения. Их преданность друг другу становилась сильнее с каждой разделяемой мыслью и проблемой. А проблем было очень много. Ситуация в Англии становилась все хуже и хуже, хотя волнения еще не коснулись имения Элинор. Когда они вернулись в Англию после совещания с королем, Лонгкемп отказался разрешить епископу Даремскому сидеть вместе с баронами в казначействе, несмотря на то, что король назначил епископа верховным судьей и наместником короля в северных областях. Это не сулило ничего хорошего и другим обещаниям, сделанным Лонгкемпом. Саймон рассмотрел и детально описал все шаги, которые должны быть предприняты для усиления защиты Сассекса. Элинор доверительно рассказывала обо всем сэру Андрэ, получала его доклады о том, что было сделано, и передавала всю информацию Саймону. Королева это горячо одобряла. Постоянный приезд курьеров, спрашивавших леди Элинор, стал целом весьма обычным. Никто бы не заметил присутствие одного-двух курьеров, если бы партия короля отделилась от партии королевы. Когда Ричард увидел, что его мать с комфортом расположилась в Шиноне, он отправился в поездку по провинциям. Эти поездки не всегда проходили мирно. Саймон вместе с королем участвовал в пленении Вильяма Шизского, который на протяжении долгого времени нападал на пилигримов, пробирающихся через Пиренеи к гробнице в Компостела. Эти события помогли Ричарду лучше узнать человека, который весьма сдержанно вел себя в битвах. Если у короля и было сомнение в том, что его телохранитель защищает его, то оно исчезло при штурме Шизской крепости. Саймон проявил себя таким отважным воином, что, когда битва закончилась, король обнял и поцеловал своего вассала. Вялая весна в долине Луары постепенно переходила в душное жаркое лето. Здесь не было ни туманов, ни прохладного морского ветра, ни внезапных освежающих ливней. Солнце пекло, воздух был чистым и неподвижным. Элинор перешла с шерстяной одежды на льняную, но даже в ней она задыхалась от жары, и ей приходилось переодеваться в шелковые платья. Королева, видя разгоряченное, покрытое испариной лицо своей фрейлины, подарила Элинор кусок более тонкого шелка. На север к сэру Андрэ летели письма. Прибыл кортеж, груженный ящиками с серебром и мешками с золотом. Королева не спрашивала, откуда эти деньги, и не возражала, когда Элинор спросила у нее разрешения съездить в Тур за покупками. Она даже поручила Элинор купить материи для тех дам, которые не были достаточно обеспечены. Элинор написала об этом Саймону, добавив при этом: «По этим и некоторым другим причинам, слишком незначительным, чтобы о них упоминать, у меня возникли предположения, что мы поедем на юг. Ты не знаешь, где король планирует встречу?» Но Элинор и не предполагала, что ответ превзойдет все ее ожидания. Саймон приехал сам 14 июня. Это была восхитительная неделя! Пока король и королева были заняты обсуждением своих дел, Саймон и Элинор были предоставлены друг другу. Они много ездили верхом вдоль берегов красавицы Луары, отдыхали в тенистых лощинах, где утомленные лошади мирно паслись, поедая сочную нежную траву, а Саймон и Элинор говорили друг другу о любви, обменивались нежными поцелуями. Саймон был так счастлив, что Элинор приходилось сдерживать свои желания. Она могла бы подчиниться страсти, но здравый смысл подсказывал ей, что удовлетворение этой страсти будет слишком дорогой ценой для ее любимого. Она была вознаграждена такой чистой и нежной любовью, о которой читала в Трактате Кретьена де Труасса и Андрэаса Капеллануса. Саймон был так нежен с ней, что эти сказочные дни возвращались к ней сладким воспоминанием, когда она получала от него письма, дышавшие войной, смертью, болезнями и отчаянием. К этим дням она возвращалась в своих нос поминаниях и тогда, когда письма от Саймона перестали приходить. Вспоминая о той счастливой неделе, Элинор тяжело вздохнула. Это было так романтично и красиво, совсем как на тех утонченных картинках, которые брат Филипп рисовал в книгах о житии святых. Но это было так далеко от реальной жизни! Она вспомнила, как она пробиралась на рассвете из женской половины замка, чтобы еще раз увидеться с Саймоном наедине в укромном уголке Парадного зала, вспоминала прощальный поцелуй, который он подарил ей, – чувственный и требовательный. Ей казалось, что ее губы все еще болят. Элинор удалось еще раз увидеть Саймона до того, как они отправились в поход. Это было в Туре, куда приехала королева, чтобы проводить сына. Увидев Саймона, Элинор была потрясена его торжественным и парадным видом, который отдалял его от нее. Он был одет в белый плащ с большим красным крестом, а на его лице было напряженное и сосредоточенное выражение. Но через минуту это выражение исчезло: Саймон увидел ее, его глаза загорелись, он приподнялся в седле и помахал ей рукой. Элинор, стоя у окна за креслом королевы, ответила ему тем же и послала воздушный поцелуй. Ее практичный ум был занят мыслями о том, спасет ли Саймона от жары его одежда и достаточно ли у него денег. Ох, уж этот Саймон! И она подумала о том, что он действительно мечтатель. Целая неделя была потрачена впустую, на песни и признания в любви! Да нет, не впустую, подумала она, наблюдая за тем, как кавалькада двинулась вперед, и вскоре белый плащ Саймона слился с общей массой и скрылся из вида. Непрошенные слезы навернулись на глаза Элинор. Она посмотрела на королеву, и у нее перехватило дыхание. Нет, королева не плакала, но ее лицо было подобно маске смерти, оно было белым и застывшим, как могильный камень. Элинор преклонила колени и взяла в свои руки тонкую и холодную, как лед, руку королевы. – Мадам, – прошептала она, – мадам, – и склонила голову на ее колени. Королева погладила свободной рукой ее вздрагивающие от рыданий плечи. – Крепись, дитя мое, крепись. Голос был старым и дрожащим. Затем она крепче сжала плечо Элинор, и в голосе появились твердые нотки: – Крепись, говорю тебе. Если мы сейчас проиграем, то все потеряно. Что толку проливать слезы? Подумай! Что нам делать дальше? К счастью, дел нашлось много, даже больше, чем Элинор предполагала. Проглотив слезы и немного придя в себя, она отправилась покупать материю. У нее было всего несколько спокойных дней в запасе, чтобы начать шить одежду для Саймона, и она безжалостно подгоняла своих служанок. Если они успеют справиться с шитьем, у Саймона будет новая одежда еще до того, как армия покинет Францию, так как сначала они собирались встретиться с королем Филиппом в Везелей. В эти дни ей хватило всего: и работы, и мечтаний, и слез. Королева получила конфиденциальное письмо от сына. Те, которые Элинор получила от Саймона, описывали события совершенно по-другому. «У нас все идет нормально, – писал Саймон, – люди ладят друг с другом, и нет никаких серьезных конфликтов между ними и французами. Все идет даже лучше, чем я предполагал. То же можно сказать и о короле! Мой господин затмевает короля Филиппа, так же как солнце затмевает луну. Люди бегут за ним, усыпают его путь розами, пытаются поцеловать край его платья. Я чувствую, что Филиппа гложет зависть. Уж очень много сладких слов, поцелуев и нежных взглядов обращено к моему господину. Ричард этого не видит, но я-то не слепой! Я замечаю в короле Филиппе такие черты, которые не должно иметь человеку, облеченному Божьей властью. Скажи своей госпоже, что я сплю в покоях моего господина с обнаженным мечом в руке, и все знают об этом. Я также отдал приказ, чтобы мои люди готовили нам еду». Элинор не совсем была уверена, что было разумным со стороны Саймона сообщать о своих сомнениях королеве, добавляя ей беспокойства, но вскоре поняла, что он поступил правильно. Его подозрения не так уж и волновали королеву, для нее было важно то, что Саймону можно было доверять, и она чувствовала себя спокойнее от того, что именно Саймон охраняет Ричарда. Сделав со своей стороны все возможное, чтобы защитить Ричарда, во всем остальном королева уповала только на волю Божью. Она не собиралась тратить силы на беспочвенный страх и подозрения. Силы были ей нужны здесь. Вильям Лонгкемп, для которого отъезд короля послужил сигналом, повел себя крайне неблагоразумно и даже непристойно. Решив, что власть у него не меньше власти короля, он коварно арестовал епископа Даремского и лишил его всех должностей и земель, которые тот получил от короля. На сей раз, жаба обскакала муху. Испуганный и измученный посланник сэра Андрэ приехал к Элинор как раз вовремя. Королева послала негодующее письмо Ричарду, в котором поддержала жалобы епископа. Саймон написал Элинор отдельное письмо, сообщив, что король приказал Лонгкемпу тотчас же вернуть епископу все его владения. «Обязательно, – писал он, – информируй королеву обо всех новостях из Англии, даже если они и не касаются государственных дел. Если ее нельзя будет заставить выступить против Лонгкемпа, прежде чем брат короля подготовит заговор против него, то кровь, пролитая во времена твоего дедушки в войне между Стефаном и Генрихом, покажется каплей по сравнению с тем потоком, который обрушится на Англию. Но запомни, ничего не говори против лорда Джона. Может, королева и не любит его так сильно, как Ричарда, но он ее сын, да к тому же младший. Мне сообщил Иэн, которого вернули ко двору Джона из Уэльса, куда он сопровождал лорда Ллевелина, что бароны соревнуются за место у стола лорда Джона. Иэн очень хотел приехать ко мне, но я строго запретил ему делать это, приказав оставаться как можно дольше у лорда Джона. Поскольку каждый день мы ожидаем отплытия, я приказал ему посылать все новости сэру Андрэ, от которого они безопасно прибудут к тебе. Но умоляю тебя: будь осторожной и уничтожай все письма, если в них будут затронуты опасные темы. Я бы не хотел, чтобы Иэн пострадал из-за меня». К тому времени, как Элинор получила совет Саймона, бесчисленные мелкие жалобы сэра Андрэ на Лонгкемпа уже потеряли свое значение. Канцлер потребовал от Вильяма Маршала сдачи Глостерского замка, не соизволив даже объяснить причину. Обеспокоенная за свою подругу Изабель (а у нее было мало подруг), Элинор умоляла королеву разрешить ей отправить своих вассалов из замка Роузлинд во главе с сэром Андрэ на помощь Маршалу. К ее удивлению, королева рассмеялась, но, увидев беспокойство на лице Элинор, она вымолвила: – Нет, нет, дитя мое, я смеюсь не над горем Изабель. Думаю, единственное, что не позволит Маршалу раздавить Лонгкемпа, – это уважение к королю. – Но ведь силы, которые собрал канцлер, так велики… – Но ими не умеют руководить ни умом, ни сердцем. Кем бы ни был Лонгкемп, он не военный человек. Я уверена, Вильяму не потребуется помощь. Похоже, он закрылся в замке, сдерживая собственный гнев, опасаясь разорвать это жалкое чудовище на куски вместо того, чтобы просто прогнать его. Но Элинор это не успокоило. Королева продолжала: – Не переживай, дитя мое. Я уже решила послать Вильяму такую помощь, в которой он действительно нуждается. Сегодня ты напишешь Годфри, епископу Винчестерскому, которого тоже обокрал Лонгкемп, пока он лежал больной в Нормандии. Годфри уже поправился, он поедет в Англию и шепнет несколько нужных слов на ухо Лонгкемпу. Элинор поклонилась и поцеловала руку королевы. – Спасибо, Ваша милость. Но этот бешеный пес! Следует ли разрешать ему бегать без ошейника и кусать всех, кто попадется ему на пути? Разве нет никакого способа укротить его? Королева улыбнулась: – Пока нет, дитя мое. Он очень умен и… Ты хмуришься, Элинор? Молодость так нетерпелива. Когда-то я тоже была несдержанной. Но теперь я многому научилась. – Но я переживаю за тех, кто страдает от его притеснений, – упорствовала Элинор. – Да, но если спешка не позволит нам уничтожить его, что тогда? Он насторожится, наших сил может не хватить, и тогда союзники покинут нас; он же, если мы не достигнем своей цели, сможет нас победить. – Я знаю, что Вы правы, мадам. И все же мое сердце восстает против этого! Какая дерзость! Выступить против такого человека, как Вильям Маршал! – Укроти свое сердце, дитя мое. Я и рассчитываю на то, что за одной дерзостью последует другая. Иди сюда. Я дам твоим мыслям более приятную тему для раздумий. Теперь уже очень скоро придет известие, что Филипп отплыл, мы поедем в Наварру. Беренгария, как я слышала, очень похожа на Изабель, только более образованна. Надеюсь, что у тебя в скором времени появится новая подруга. Элинор взглянула на королеву, затем потупилась, затем взглянула несколько вызывающе: – Вы привезете леди Беренгарию к королю? Королева рассмеялась: – Я пообещала дать твоим мыслям более приятную тему. Да, пока все идет так, как я того желаю. Но, – предупредила она, – я бы не хотела, чтобы ты сейчас писала об этом Саймону. Даже любовные письма иногда вскрываются, а дорога до Сицилии такая длинная. Элинор уже поняла, что внезапные приступы счастья следует гасить, чтобы они не вылились во что-то непристойное и не рассеялись, превратившись в печаль. Она занялась рукоделием, чтобы скрыть свои пылающие щеки и горящие глаза, успокоить свое быстро бьющееся сердце. Когда ее волнение от того, что она скоро снова увидит Саймона, прошло, слова королевы о том, что у нее появится новая подруга, заняли ее мысли. Королева понимала, что по возрасту Элинор была слишком молода для фрейлины. Она часто заботливо спрашивала Элинор, не скучает ли та без подруг своего возраста. На это Элинор всегда честно отвечала, что у нее не было подруг до тех пор, пока она не познакомилась с Изабель де Клер, и она не чувствовала себя несчастной из-за их отсутствия. Она сказала королеве, что переписывается с Изабель, и что Вильям великодушно разрешил своей жене пользоваться услугами писаря, чтобы писать ответы. Несомненно, положение Беренгарии очень отличалось от положения Элинор. Та была принцессой, и при дворе ее отца было много девушек. Посланные сюда, чтобы получить воспитание, они боролись за расположение принцессы. Но Беренгарию должны были вот-вот разлучить со своими подругами. Возможно, одна-две из самых близких и будут сопровождать ее, но не больше. Конечно, Беренгарии должно быть любопытно узнать, каким народом правит ее муж и что он за человек. О первом ей с удовольствием расскажет королева, а вот о втором ей придется узнать из другого источника, но, конечно, не от матери короля. Можно было ожидать и много, и ничего. Король может предпочесть свои вкусы своим обязанностям, быстренько обвенчаться и провести ночь со своей женой, а затем отослать ее под надзор матери в надежде, что его семя пустило корни. Если же он отнесется ко всему более ответственно, он может находиться при жене до тех пор, пока она не забеременеет. И, как бы долго это ни длилось, Элинор, если она будет одной из придворных дам Беренгарии, тоже придется остаться, а значит, она сможет быть рядом с Саймоном – видеть его, говорить с ним, целовать его! Было мало надежды на то, что Саймон уже получил разрешение короля, но несколько месяцев, проведенных в ее обществе, подтолкнут, его к более решительным действиям. Элинор полуприкрыла глаза, чтобы фрейлины не увидели горевшего в них огня. Она тосковала по Саймону. В ее памяти жила не мечтательная сказка любви, а последний реальный поцелуй Саймона. Когда пришло известие о том, что Ричард благополучно высадился в Сицилии, королева отправилась в путь на запад Франции, а затем – через Пиренеи. Они двигались удивительно быстро для группы людей во главе с женщиной, которой было за семьдесят. Элинор восхищалась энергией королевы. Они путешествовали так быстро, что даже обогнали гонцов из Англии и из Сицилии. Элинор так уставала, что каждую ночь мгновенно засыпала и спала, как убитая. При дворе Наварры они не задержались надолго. Не потому, что король Санчо был не гостеприимен, нет, он был неслыханно рад тому, что его дочь удостоилась такой чести. Он был готов с великим удовольствием кормить и поить их до самой весны. Но королева дала ему понять, что она хотела бы пересечь Пиренеи до того, как перевал будет засыпан снегом. Санчо боялся за свою дочь, так как плыть по Средиземному морю зимой было небезопасно. Но королева заверила его, что у нее не было такого намерения. Она пересечет Альпы, когда будет безопасно, но для этого надо быть там, в благоприятное время, когда перевалы будут открыты. Элинор повезло, что она не присутствовала при этом разговоре. Она бы не смогла сохранить серьезный вид. Представления королевы и Санчо о том, что опасно, а что – нет, были совершенно противоположны. В своем желании двигаться быстрее королева приказала проводникам идти более прямой дорогой, а не следовать путем, по которому обычно шли торговцы. Элинор вспомнила Бьорна, бледного и дрожащего, когда он вел ее лошадь по узкой тропе, где бедное животное с трудом могло поставить четыре ноги одновременно. Один раз ей даже пришлось спешиться и идти, привязанной к двум истекающим потом оруженосцам, потому что даже для ее изящной ножки не было достаточно места между лошадью и скалой, вдоль которой тянулась тропинка. Королева только смеялась над жалобами фрейлин и успокаивала их тем, что можно идти пешими. Но при пересечении Пафлагонийских гор, их приходилось даже иногда поднимать на веревках. Торопливость, с которой королева покинула Наваррский замок, была связана не только с погодой. В какой-то степени причиной этому были новости, которые догнали их. Было совершенно ясно, что если не укротить Лонгкемпа, то в Англии вспыхнет мятеж. Ричард или просто не верил этому, или был слишком занят проблемами, которые возникли на Сицилии, и не предпринимал никаких действий, чтобы угомонить своего канцлера. Кто-то, кому он доверял, должен был одержать верх над канцлером, и королева совершенно справедливо считала, что только ее личные доводы смогут убедить в этом ее сына. Кроме того, королева была уверена в том, что Ричарду следует немедленно жениться и еще по одной причине. Хотя намеки Саймона были очень туманны, любому, кто знал вкусы короля, было ясно, что чем больше кто-либо попадал под влияние верующих в Магомета, тем больше он имел в своем распоряжении красивых юношей, открыто предлагавших свою любовь. Остальные новости с Сицилии были не менее печальны. Король Вильям, яростный сторонник крестовых походов и зять Ричарда, умер год назад. Согласно завещанию, все его состояние принадлежало тетке. А так как жена Вильяма Джоанна не смогла родить ему ребенка, муж его тетки, Генрих Гогенштауфен, должен был править Сицилией от ее имени. Тем не менее, незаконнорожденный племянник Вильяма, Танкред, захватил трон, в чем ему оказали содействие жители острова. Они не хотели, чтобы правителем стал чужестранец из Германии, который мало бывал в стране и не знал ее обычаев. Танкред, несомненно, не был идеальным вариантом для Сицилии, но он не выражал особой радости по поводу крестовых походов, а посему и не был особенно доволен прибытием двух многочисленных армий, которые могли и не одобрить захват трона. Надеясь на то, что Филипп может оказаться более лояльным, чем брат Джоанны, Танкред пригласил французского короля остановиться во дворце, а Ричарду пришлось искать пристанище за стенами Мессины. Ричард был оскорблен, но вида не показал. Он только попросил предоставить ему возможность повидаться с сестрой, которую Танкред держал под своей нежной опекой. Хотя Танкред еще толком не знал характер английского короля, он не решился отказать ему в просьбе. Джоанну препроводили со всем скарбом и 2200 фунтами золотом в качестве вдовьего наследства. Ричард встретил сестру с распростертыми объятиями, так как не видел ее с тех пор, как сам проводил ее ко двору Вильяма, когда ей было всего одиннадцать лет. Он ничего не сказал по поводу ее багажа, но поспешил отвезти ее в Богнару, под защиту своей армии, чтобы она была в безопасности. До этого момента письма Саймона и те, что диктовал Ричард своим писарям, были одинакового содержания. Там, где они описывали Джоанну, это была просто мелодия на два голоса. Ричард восхвалял красоту, грацию и элегантные манеры своей сестры, которая была так похожа на мать. Саймон же распространялся о кротости ее характера и смирении, с которым она молча сносила все удары судьбы. Когда Элинор прочитала эти строки письма Саймона, она испытала легкое раздражение. Саймон с таким восторгом описывал добродетели Джоанны! Затем Элинор показалось подозрительным, что Саймон умалчивает о красоте и грации принцессы, которые так восхваляет Ричард. У Саймона был острый глаз на женскую красоту. Если бы кожа Элинор могла менять цвет, она давно бы уже позеленела от злости и ревности. Погруженная в собственные мысли, Элинор едва ли заметила то, что для королевы было самым важным. Филипп возбудил в Танкреде подозрения, и тот не сумел усмирить гнев своих подданных по отношению к воинам Ричарда. Незначительные инциденты привели к тому, что, когда прибыл флот Ричарда, народ Мессины закрыл ворота своего города, бросая не только оскорбления, но и метательные снаряды на воинов Ричарда. Сначала Ричард старался держаться миролюбиво. Он был зол на Танкреда за то, что тот присвоил большую часть вдовьего наследства Джоанны, но он старался разрешить эту проблему дипломатически. Но, когда отряд одного из его баронов был атакован, терпение Ричарда лопнуло, и он был просто в ярости. Но, независимо от своего состояния, Ричард был великолепным стратегом. В своем письме он просто сообщил, что они захватили Мессину к вечеру того же дня, когда было нанесено это оскорбление, и что Танкред капитулировал. Саймон был более лиричен в своих описаниях битвы, рисуя в подробностях то, как воинам Ричарда было приказано попридержать стрелы, пока они не закончатся у сицилийцев, как они потом согнали защитников со стен, как они захватили все укрепленные здания в городе молниеносными атаками, оставив нетронутым только жилище короля Филиппа и собственный дворец Танкреда. Саймон был не в восторге от соглашения, к которому они пришли. Поняв, наконец, с кем он имеет дело, Танкред принес на переговоры письма, подписанные Филиппом, в которых он описывал Ричарда далеко не в лестных выражениях. Он утверждал, что его убедил в том, что Ричард пришел захватить Сицилию и. свергнуть его. Он говорил, что понял, наконец, какими великодушным и благородным рыцарем является Ричард. В конце концов, он так умело сыграл на чувствах Ричарда, что больше выиграл, чем потерял. Ричард согласился принять дополнительные сорок тысяч унций золота, плюс, позолоченный стол, стулья и набор золотых кубков и блюд в возмещение наследства Джоанны. На это у Саймона не было возражений. Он не думал, что из Сицилии можно будет выжать больше, разве что захватить сам остров. Но последний пункт в соглашении обеспокоил Саймона. Королеве он просто сообщил, что Ричард согласился на свадьбу своего трехлетнего племянника Артура и маленькой дочери Танкреда, дав девочке двадцать тысяч унций золота Джоанны после свадьбы и провозгласив Артура своим наследником. В отдельном же письме к Элинор Саймон выразил свои опасения. «Он, таким образом, разрушил все надежды на мир со своим братом Джоном. Возможно, зная об опасностях, которые подстерегают короля, и о том, что король не имеет своего собственного наследника, лорд Джон был бы счастлив подождать, пока или погода, или болезни в Святой земле, или силы Саладина не сделают его королем. Как только Джон услышит эту новость, он начнет вербовать союзников и сеять вражду, чтобы в случае смерти короля Артур был свергнут. Я не знаю, что у Джона на уме, но, будучи свидетелем того, как лорд Ричард отверг его притязания на престол, я боюсь, что те же союзники Джона сделают невозможным возвращение Ричарда в Англию без кровопролития. Я знаю, что для сэра Андрэ будет большим соблазном объединиться с лордом Джоном против Лонгкемпа, но умолите его не делать этого. Пусть он останется другом для обоих. Если уж потребуется, пусть даже объявит войну Лонгкемпу, но ни в коем случае пусть не просит ничего у лорда Джона – ни помощи, ни людей, ни денег, ни оружия. С другой стороны, он не должен бросать вызов лорду Джону. Помни, что бы ни говорил Ричард, никто не признает трехлетнего ребенка королем. Если лорд Ричард умрет, королем станет лорд Джон. А он злопамятен. Поэтому сэр Андрэ должен как можно мягче отказаться от любого предложения». Несмотря на такое пристальное внимание Саймона к делам Элинор, ее ревность разрасталась. Она очень хорошо знала, что кем бы Саймон ни увлекся, он не станет пренебрегать своими обязанностями, а они заключались в том, чтобы заботиться о ее собственности. Чтобы снова завоевать его, надо быть рядом. И она решила начать завоевания расположения Беренгарии. Это было не так уж трудно. Принцесса была очаровательной девушкой с очень мягким характером и только на два года старше Элинор, хотя и казалась во многом моложе ее. Сначала Элинор не очень старалась. У Беренгарии были свои подруги и фрейлины. Но, когда они покинули замок ее отца, двух девушек потянуло друг к другу. Это было естественно, так как они были почти одного возраста и у них были одинаковые интересы. Как оказалось, Беренгария не нуждалась в информации о Ричарде. Она достаточно хорошо его знала. Ричард и ее брат были друзьями, вместе ездили на рыцарские турниры, и некоторое время Ричард даже гостил при дворе Санчо. Он ухаживал за Беренгарией точно так, как Саймон ухаживал за Элинор. Беренгарии хотелось говорить о любви, но с кем-то ее же возраста. Она рассказывала Элинор о том, как деликатно Ричард обращался с ней и даже объявил себя недостойным ее поцелуя! Элинор была так шокирована, что слезы навернулись у нее на глаза, а Беренгария приняла это за проявление сочувствия и была тронута. К счастью, Элинор не нашлась, что сказать, чтобы предупредить Беренгарию, а потом подумала, что, может быть, вообще не стоит ее ни о чем предупреждать. Ведь люди меняются, и Ричард тоже мог измениться. Если это так, то он сам выбрал Беренгарию и мог действительно любить ее! Даже если он и не изменился, а только решил обзавестись наследником, то все равно его манеры были безупречны. Беренгария могла так и не догадаться о том, что страсть Ричарда была притворной. Элинор не приходила в голову мысль о том, что Беренгария предпочитает эту сказочную любовь действительности. А разбить ее мечты было бы жестоко, а может быть, даже и опасно. К ноябрю, когда отряд королевы пересек Пиренеи во второй раз, Элинор была уже главным доверенным лицом Беренгарии. За исключением королевы, Элинор была единственной из придворных дам, которая умела читать, и она прочла Беренгарии многие рыцарские романы, которые любила Беренгария и в которые почти верила. После почти годового путешествия с королевой Элинор приучила себя переносить трудности, в то время как Беренгария никак не могла к этому привыкнуть. Элинор оказывала ей некоторые мелкие услуги, которые могли облегчить Беренгарии ее существование. Чтобы еще больше скрепить их дружбу, Элинор рассказала о собственной любви, но не открыла имени своего возлюбленного. Если Саймон увлекся кем-то другим, Элинор не хотела, чтобы ее жалели. Прошло достаточно времени, и Элинор поняла, что любопытство и хорошее расположение к ней Беренгарии можно использовать в своих целях. – Я не могу открыть Вам имени моего избранника, – печально сказала Элинор.– Это было бы опасным как для него, так и для меня. – Ты думаешь, я выдам тебя? – возмущенно спросила Беренгария, отрывая свой взгляд от пары перчаток, которые она вышивала для своего будущего мужа. У них появилось время для рукоделия, так как королева решила встретиться с графом Филиппом Фландрским; будучи родственником и Филиппу Французскому, и королю Ричарду, граф Фландрский мог бы оставаться нейтральным по отношению к ним обоим. Королева выбрала графа, чтобы он представлял интересы Ричарда в расторжении его помолвки с Элоиз, чтобы можно было жениться на Беренгарии. – Я уверена, что Вы не выдадите меня намеренно, но я нахожусь под опекой короля, и любое случайно брошенное слово может быть опасным. Беренгария подумала и улыбнулась: – О, дорогая, боюсь, что ты права. Если бы Ричард спросил меня, я не смогла бы солгать ему. Она капризно надула губки: – А впрочем, с какой стати он станет об этом спрашивать? – Он не спросит обо мне. Я никогда долго не разговаривала с королем, и я не уверена, помнит ли он вообще мое имя или мое лицо, но когда влюбленные говорят о любви, они иногда вспоминают печальные истории о других влюбленных. Это было правдой, и Беренгарии нечего было возразить. Она полюбила Элинор, и ей не хотелось, чтобы та была несчастна. Она никогда бы не решилась расспрашивать, но любопытство взяло верх. Кто же смог привлечь такую решительную девушку? – Ты не можешь мне ничего сказать? Даже, почему это так опасно для вас – любить друг друга? Он, может быть, низкого происхождения… Несомненно, Беренгария слышала историю Бертранда де Вентадорн и королевы. Элинор негодующе покачала головой: – Нет, конечно. Он – достойный кавалер, доблестный рыцарь, но небогатый и не обладает большим влиянием. Мое поместье большое (конечно, не такое, как Ваше), но король, выдав меня замуж, сможет получить сильного союзника или получить много денег. Беренгария запротестовала: – Ричард не жаден! – Конечно, – согласилась Элинор, – но он – король, а короли бывают озабочены делами государства и иногда действуют против того, что диктуют им сердца. – Только не Ричард, – мягко возразила Беренгария. Элинор потупила взор. Возможно, это и было правдой в отношении Ричарда, но в отношении других королей Элинор осталась при своем мнении. – Элинор! – воскликнула Беренгария.– Ты сказала, что твой рыцарь отважен в бою, а Ричард ценит это превыше всего. Смог бы он совершить что-нибудь такое, чтобы потом попросить в награду твою руку и сердце? – Боюсь, что именно это он и собирается сделать, – вздохнула Элинор.– Но я также боюсь, что вместо меня он может получить свою смерть. Беренгария вздрогнула: – Ричард тоже может погибнуть, но я никогда не покажу ему своего страха! Это может ослабить его. Элинор вновь склонила голову. «Два сапога – пара», подумала она. «Один – с мечтой о величии и славе, другая – романтическая натура». Но вслух она сказала: – О своих страхах я могу поведать только Вам, миледи. Беренгария уронила иголку и взяла руки Элинор в свои. – Вот и правильно. Скажи мне, и тебе станет легче на душе. Затем, когда увидишь его, тебе будет легче быть храброй. О, я не глупа. Если ты боишься за него, а он идет на великие дела, он должен быть сейчас с Ричардом. Элинор, мне пришла в голову одна мысль. Я люблю тебя, а ты – меня, не так ли? – Конечно, – ответила, улыбаясь, Элинор.– Как можно Вас не любить? Вы такая хорошая, добрая, умная. – Сейчас не время для комплиментов, – сказала Беренгария, но тоже улыбнулась.– Если я попрошу королеву, она разрешит тебе быть одной из моих фрейлин. Она говорила мне, что среди ее придворных дам, нет никого твоего возраста, так же как нет никого моего возраста среди моих. А затем, если Ричард разрешит мне быть рядом с ним, – ах, Элинор, я знаю, что он против того, чтобы брать женщин в крестовые походы, но я жажду увидеть его за великими делами – я буду умолять его. Тогда ты сможешь видеться со своим возлюбленным и говорить с ним. Я помогу тебе, не буду допытываться, и следить за тем, кто он. Элинор прижала руки Беренгарии к своим губам. – Спасибо, миледи, – искренне поблагодарила она.– Больше всего на свете я бы хотела быть Вашей фрейлиной и следовать за Вами, куда бы Вы ни отправились! ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Если бы Санчо Мудрый был умнее в своих отношениях с королевой, он никогда бы не отдал Беренгарию в ее руки и даже не согласился бы на ее брак с королем Англии. Королева вовсе не собиралась ждать, когда откроются проходы в горах, и возобновила свое путешествие, как только граф Фландрский и она пришли к соглашению о том, что он должен делать. Ее отряд пробился через перевал Монт-Женевр в январе. Элинор, всегда любившая снег в мягком климате Англии, теперь думала, что она не скоро захочет увидеть его снова. Жуткий холод и великое белое безмолвие были чужды ей, выросшей на зеленой и нежной земле. После того, как они спустились в долины Италии, Элинор призналась себе, что это было для нее определенным жизненным опытом, который она будет рада запомнить. Затем она рассмеялась и повторила: – Запомнить, но не повторить снова. Их путь через долины был не менее рискованным, хотя они больше не подвергались опасности попасть в лавины. Каждый маленький город здесь имел собственного короля, и каждый мелкий король хотел взыскивать дань. Некоторые, не довольствуясь тем, что предлагала королева, хотели забрать все. В дополнение к этому они держали их заложниками, ожидая выкупа от Ричарда. Воины Элинор участвовали в сражениях и проявили себя так хорошо, что королева похвалила их выучку и храбрость. Элинор редко удавалось встретиться с королевой наедине. Пока они были в Альпах, не было никаких курьеров, но даже сейчас, когда их было легко найти, от Саймона не было писем. Элинор злилась и плакала, но ничего не могла поделать. Когда февраль сменился мартом, они задержались на две недели в Лоди: встретились с Генрихом Гогенштауфеном. Королева была бы рада избежать встречи с ним, но до него дошла новость, что Ричард признал Танкреда королем Сицилии. Королева делала все, что могла, но этого было недостаточно. Генрих хотел обещаний, которых она не могла ему дать. Наконец, ей пришлось уехать, зная, что она оставляет врага. В самом конце марта они прибыли в Бриндизи, где их ожидал большой корабль, чтобы перевезти в Регтио. Ричард встречал их там, ведя под руку одну из самых красивых женщин, которых Элинор когда-либо видела. Ее волосы не были такими черными, как у Элинор, они были с каштановым отливом, но ее глаза были темнее и казались бархатными. Если бы у Джоанны был характер, она была бы прекрасна в гневе, но в ее глазах не было ненависти, а счастье придало теплоту ее сияющему лицу. Джоанна и королева обнялись. Несмотря на долгую разлуку, они не были чужими друг другу. Письма с новостями и советами пересекали моря, горы и равнины. Элинор переживала вместе с Джоанной, когда та не могла подарить Вильяму наследника, а Джоанна горько плакала, когда ее мать находилась в заточении. Элинор наблюдала за этим примирением с комком в горле. Она сама была очень нежным созданием, которое с любовью взрастили бабушка с дедушкой. Было невозможно ненавидеть это сияющее существо, когда она обратила взгляд своих мягких темных глаз на Беренгарию, обняла ее и назвала «сестрой». Затем Ричард подошел к Беренгарии, нежно обнял ее и поцеловал ей руку. Элинор отвернулась. Ричард мог бы проявить больше пылкости. Она пристально посмотрела на мужчин, окруживших короля, не надеясь увидеть среди них Саймона, так как только высшая знать была приглашена встретить будущую королеву. Но ее сердце вдруг забилось и сжалось, как камень. Он был там, но его взгляд был прикован к Джоанне, которая беспечно разговаривала с королевой. Он даже не пытался найти ее среди фрейлин, хотя и знал, что она должна быть там. Она ведь сообщила ему в письме, что стала фрейлиной Беренгарии. Ричард представлял придворных кавалеров, которые один за другим подходили, чтобы поцеловать руку Беренгарии и поприветствовать королеву. После официального представления придворные разбились на группы и обменивались впечатлениями. Люди, знающие Элинор, останавливались поговорить с ней. Кто-то спросил, получала ли королева свежие новости из Англии. Элинор очень осторожно отвечала на все вопросы. Она разговаривала и улыбалась, но в душе ее бушевала буря. С каждой минутой ее гнев и отчаяние становились все сильнее. Она не осмеливалась искать его. Если он окажется в толпе, окруживших Джоанну и королеву, она не сможет контролировать себя. То, что подали лошадей, чтобы отвезти их, было и облегчением и разочарованием для нее. Элинор с трудом сдерживала слезы. Она повернулась, чтобы улыбнуться кавалеру, который помог ей сесть на лошадь, и улыбка замерла у нее на губах: молодой лорд Лестерский исчез, а на нее смотрели серо-голубые глаза Саймона. Он протянул ей поводья и вскочил на своего жеребца. Элинор забыла обо всем. Ее щеки запылали от гнева, глаза засверкали. Она повернулась к Саймону. Саймон улыбнулся. – Сейчас ты выглядишь лучше, дорогая. – Да, а что? – в гневе прошипела она. Она понимала, что вокруг них было много людей, и не осмеливалась повысить голос. Всадники тронулись в путь, и вскоре можно было говорить нормальным голосом. – А чего не хватало мне минуту назад? – Ты была такой бледной. Я подумал, что королева была слишком требовательна. – Ты думал, что у меня меньше сил, и я больше устаю, чем женщина, которой под семьдесят? – Мне случалось видеть сильных мужчин, сломленных ее волей и энергией, – рассмеялся Саймон. – Уверяю тебя, я в состоянии вынести все трудности путешествия, – резко ответила Элинор.– Если бы я и была бледной, то только по причине собственной глупости, потому что не получала от тебя никаких известий в течение нескольких месяцев. – Но, Элинор, – запротестовал Саймон, – у меня не было новостей. Мы ничего не делали, а только сидели на месте, устраивали празднества и развлекались. Сначала их устраивал Танкред, затем Ричард, затем Филипп, затем епископ Руаенский, затем граф Лестерский, затем другие лорды, а затем снова Танкред. Ты думаешь, я смог бы рисковать чьей-то жизнью, чтобы сообщать тебе, что я ел и как часто бывал пьян? В Италии курьерам путешествовать небезопасно. – Но ты не хотел получать новости и от меня, что ты на это скажешь? Саймон отвернулся и погладил уши лошади с преувеличенной заботой. – Я не знал, что писать, – ответил он, смутившись.– Что касается тебя, мое сердце говорит одно, а разум – другое. Я думал, будет лучше довериться Богу. Я потерял веру в свой здравый смысл во всем, что касается тебя. Я смотрел на землю, на небеса, на королеву, на будущую королеву – на всех кроме придворных дам. Я не доверял себе. Мне казалось, что я сейчас брошусь и заключу тебя в свои объятия. – Тогда почему ты не хотел, чтобы я осталась с Беренгарией? – спросила Элинор, смягчившись. Такое открытое признание укротило ее ревность, хотя в сердце и остались еще некоторые сомнения. – Как ты можешь задавать такой глупый вопрос? – Саймон поднял на нее удивленные глаза.– Климат здесь не подходит для тебя. Более того, здешний народ нас не любит. Быть англичанином на Сицилии небезопасно. Ты что, думаешь, я сумасшедший, чтобы, страстно желая тебя, навлечь на тебя опасность? – он замолчал и тяжело вздохнул.– Да, я сумасшедший. Если бы у меня оставалось хоть немного здравого смысла, я бы написал тебе и запретил изменять свое положение. Но… Элинор тихонько рассмеялась. – Очень даже хорошо, что ты этого не» сделал. Саймон закусил губу, но затем вдруг улыбнулся против воли. – Я знал, что ты не обратишь внимания на мои слова. Я не могу сказать, как часто я проклинал, а затем благодарил Бога за тебя. Маленький огонек ревности разгорелся опять. – Я думала, что ты считаешь покорность и смирение желанными добродетелями. – Конечно, если бы ты была кроткой и смиренной, меня бы не раздирали страсть и здравый смысл, – прорычал Саймон. – Если бы ты была хоть немного похожа на добропорядочную леди, я бы никогда не возжелал тебя так, как, к моему стыду, я желаю сейчас. Элинор пристально посмотрела на Саймона. Ей интересно было, что именно он имел в виду. Если это были только угрызения совести, то ее присутствие скоро залечит боль. Но было также опасение, что он использует это средство, чтобы поддержать отношения, которых он больше не желал. – Что ты имел в виду, сказав «к моему стыду»? Мы договорились, что ты постараешься завоевать меня честно. Чего же тут стыдиться? – В этом – ничего, – ответил Саймон злым шепотом.– Стыд в том, что когда я узнал о твоем приезде, я начал меньше думать о честности. Я предупреждаю тебя, Элинор, я уже не тот, заслуживающий доверия, каким был раньше. Если ты будешь дразнить меня, как делала это прежде, тебя может ожидать грубый сюрприз. – Это угроза или обещание, Саймон? – спросила она, смеясь. – Элинор! – Не кричи на меня при посторонних, – прошептала Элинор.– Разве у тебя нет чувства пристойности? – Я только что сказал тебе, что я потерял его. Элинор подумала, что он, возможно, пытается ее испугать. – Саймон, посмотри на меня, – попросила она тихо. Он послушно повернул голову, но она не смогла прочитать на его лице ничего, кроме того, что он, конечно же, находился в состоянии сильного возбуждения. Его губы были сжаты, брови нахмурены. – Саймон, что это? – спросила Элинор.– Если опасность и могла существовать для людей военных, ее не существовало для трех королев и придворных дам. Мы едва ли могли увязнуть в болоте или ожидать угроз от сицилийцев. И, как бы ни велика была твоя страсть, ты не сможешь силой заставить меня сделать то, чего я не захочу сделать добровольно. – Я не боюсь твоего сопротивления, – с горечью сказал он и добавил: – Элинор, ты знаешь, какой сегодня день? Месяц? Удивленная, Элинор повторила: – День? Месяц? Честно говоря, я не знаю. Мы путешествовали так долго, и погода так часто менялась. А что? – Завтра среда на первой неделе великого поста, – сказал Саймон решительно. – Завтра? – изумилась Элинор.– Ах, завтра! Теперь она частично поняла волнение Саймона. Эта среда обозначала начало сорокадневного поста, в течение которого были запрещены все свадьбы. Для Ричарда не было никакой возможности жениться на Беренгарии, провести с ней брачную ночь и отослать ее со своей матерью назад. Конечно, был ряд альтернатив, но ни одна из них не была достаточно привлекательной. Король мог бы просто обручиться, обойдясь без свадьбы. Но Элинор не думала, что королева разрешит своему сыну поступить таким образом. Она не для того заставила их всех карабкаться по горам в разгаре зимы, чтобы Ричард мог просто поцеловать руку Беренгарии. – Вас ожидали еще две недели тому назад, – сказал Саймон.– Что же вас задержало? – Мы встретились с Генрихом Гогенштауфеном, но королева не смогла успокоить его. Он очень зол на Ричарда за то, – что тот поддерживает Танкреда, – механически ответила Элинор, все еще думая о том, что предпримет Ричард. – И из-за этого вы задержались на две недели? – воскликнул Саймон.– Неужели понадобились две недели для того, чтобы выяснить, что Гогенштауфен недоволен тем, что доходы Сицилии уплыли от него? – Королева…– начала Элинор, и вдруг глаза ее округлились.– Она сделала это преднамеренно. Если бы мы приехали вовремя, король уже бы обвенчался с Беренгарией и отправил бы ее назад, в Англию, или Нормандию, или – о, Саймон! – она заерзала в седле.– О, Саймон, Саймон! Похоже, что мы отправимся в Палестину вместе! – Ты думала, я этого не знаю? – резко ответил Саймон.– Сначала я не видел этого. Мы думали, вы будете здесь к концу февраля или началу марта. Тогда было бы достаточно времени, чтобы король мог сотворить наследника. – Я думаю, что королева намеревалась прибыть вовремя, но переход через Альпы был таким медленным, что вскоре стало ясно, что мы не успеваем к нужному времени. – И она осмелится подвергнуть риску жизнь девушки и твою в этой чертовой дыре на востоке, чтобы… – Королева думает только о благе королевства. – Неужели? – выдохнул Саймон.– Неужели? Что хорошего для королевства в том, чтобы заиметь младенца – наследника, но породить гражданскую войну? Неужели она думает, что будет жить вечно и будет руководить всеми шагами своего внука? – Но у нее нет выбора. Ты думаешь, лорд Джон сможет удержать королевство от распада? Саймон застонал. – Но есть еще Артур, – пробормотал он. Элинор покачала головой. – Это еще хуже. Хотя король и назвал его преемником, его притязания не более ясны, чем притязания лорда Джона. Более того, в чем преимущество трехлетнего ребенка над младенцем? Ребенок Ричарда, не важно, какого возраста, смог бы объединить баронов, которые признали бы его права. Даже если это будет девочка, а королева надеется на девочку, она могла бы выйти замуж за человека, который смог бы править страной. Я думаю, королева не забывает, как мог король Генрих управлять ее землями вопреки ее воле. – Она говорит о нем? – О, да, часто, но без любви или ненависти. Как будто она могла узнать и понять, чего он хотел. Она часто говорит о его проницательности, которой она научилась восхищаться. – Элинор, скажи мне кое-что, – Саймон оглянулся понизил голос.– Говорит ли королева об управлении страной? – О губернаторстве? – Элинор была озадачена.– Она бы не стала говорить мне о таких вещах, но из ее писем я знаю… Саймон резко покачал головой, и Элинор поняла, что он имеет в виду. – О нет, Саймон. Я вижу, чего ты боишься, но это не так. Она не из тех, кто не думает о собственной смерти. Она говорит о ней часто, особенно о том, что в этом проницательность Генриха его подвела. Она обвиняет короля Генриха в том, что из-за него англичане не любят и не понимают нынешнего короля. Саймон, можно ли говорить об этом сейчас? – Нет, возможно, нет, но во мне зреет какая-то болезнь. – Ты болен, Саймон? – Элинор с тревогой посмотрела на него. Он казался похудевшим, немного уставшим, с синяками под глазами, без румянца на лице, но не больным. – Это не совсем болезнь, это беспокойство души. – Но ты выглядишь уставшим и бледным. Саймон фыркнул. – Это от того, что я до посинения пил и гулял с проститутками – о, мой Бог! Теперь я подлил масла в огонь. К своему собственному удивлению, Элинор рассмеялась. С одной стороны, смущение Саймона из-за того, что слетело у него с языка, было комичным. С другой, то, о чем проговорился Саймон, не было любовной интригой с дамой, а было просто физическим влечением мужчины. Никто не мог ревновать к таким женщинам, по крайней мере, до тех пор, пока муж не начинал пренебрегать вами в их пользу. Этот грех можно было простить. – Я рад, что ты восприняла это так легко, – сказал Саймон не особо довольным голосом.– Для девушки семнадцати лет ты знаешь, как мне кажется, слишком много о таких делах. – А почему бы и нет? – задохнулась Элинор.– Бьорн постоянно говорит мне, что тот или иной мужчина связался с проституткой и получил от него то или иное наказание. – Ты наказываешь своих людей за связи такого рода? – воскликнул Саймон. Это опять рассмешило Элинор. – Я могла бы наказывать их даже за то, что они дышат, или за драки. Но, Саймон, я не воспринимаю это так уж легко. Мне кажется, что ты не злоупотребляешь вином и удовольствиями такого рода. – Удовольствиями! Это небольшое удовольствие. На этот раз в глазах Саймона было то, что она хотела и ждала. Элинор наклонилась и коснулась его руки в перчатке. – Сегодня будет праздник, и мы сможем найти минутку для разговора. Но здесь Элинор ошиблась. Хотя монастырь, который выбрал Ричард, чтобы разместить свою мать и сестру, был достаточно большим и вмещал всех, здесь было еще меньше шансов затеряться в толпе, чем в башне средневекового замка. Женщин разместили в монашеских кельях. Элинор, подумала, что же будут делать монахи, когда будут очищать свои постели от женского присутствия. Она также пожелала, чтобы они освободили их от шестиногих жильцов, которых там было великое множество. Ричард расположился в доме аббата, а придворные – в домах для гостей. Столовая одновременно служила залом, но от того, что она располагалась не посередине между женскими комнатами и остальными помещениями, в ней было мало народа. Ни Элинор, ни Саймон не могли найти предлог, чтобы встретиться. Хотя они и бродили некоторое время, но остаться наедине так и не смогли. Эта ночь была действительно праздником с танцами, вином, пантомимой и всем тем, что было разрешено в последний день перед постом. Там не было недостатка в дамах, особенно в молодых и красивых. Джоанна и Элинор были постоянно окружены мужчинами. Однажды Саймону удалось потанцевать с Элинор, которую он увел у четырех других кавалеров, но ни о каком разговоре о любви или чем-нибудь другом не могло быть и речи – их постоянно разъединяли фигуры танца. Более того, было невозможно уединиться даже в саду, так как слишком много мужских глаз было приковано к Элинор, женщине их класса, к тому же говорящей на их языке. Элинор не могла оскорбить придворных короля Ричарда. Она смеялась, и разговаривала, и танцевала. У нее было странное настроение: она наслаждалась праздником и в то же время чувствовала некоторое неудовлетворение. Элинор заметила, что Саймон и другие придворные были неестественно взволнованы. Из их реплик она узнала несколько причин тому. Было глубокое подозрение в искренности намерений короля Филиппа. Он уже уехал, чтобы помочь войскам, осаждающим Акр, но все чувствовали, а двое даже открыто заговорили об этом, что как только Ричард увязнет в Палестине, Филипп найдет предлог вернуться во Францию. – А затем, – прорычал один из молодых норманнских баронов, – даже если он не начнет открытую войну из-за страха перед Папой Римским, он будет грабить наших сенешалей и вассалов. Когда мы вернемся, он уже завладеет Нормандией. Английские бароны не выглядели более счастливыми. Старый граф Лестерский умер в начале осени, и его сын приехал на Сицилию, чтобы король даровал ему земли и титулы. Он привез с собой такие новости о проделках Лонгкемпа, что даже Ричард забеспокоился. И все же король пока никак не реагировал на все оскорбления. – Ничего нельзя будет исправить, – сказал Лестер, когда Элинор остановила его, чтобы поговорить о проблемах сэра Андрэ. – Он не король Англии, – добавил он горьким шепотом, когда они сошлись в фигурах танца.– Его ничто не беспокоит. Лорд Джон любит англичан. У него есть недостатки, но… – Возможно, это скорее отсутствие понимания, чем равнодушие. Вы знаете, лорд Роберт, когда один говорит об одном, другой – о другом, то все кажется таким незначительным, что король просто не замечает, что все не удовлетворены. Надо, чтобы все английские лорды собрались вместе и пожаловались. Они должны это сделать сейчас, пока королева здесь. Возможно даже, что она присоединит к ним свой голос. Это поможет. – Это очень мудрая мысль, леди Элинор. Вообще-то, король – великолепный человек. Как он мог быть благосклонным к такому существу, как Лонгкемп? – граф Лестерский понизил голос и с опаской огляделся. – Я уверена, что епископ Илийский многое скрывает от короля, – успокоила его Элинор.– Каждый защищает своего господина. Но крестоносцев занимали не только политические проблемы. Даже те, кто не боялся ни короля Филиппа, или Вильяма Лонгкемпа, были обеспокоены. Молодой Нойтевин оплакивал свое полное безденежье. Он настаивал на том, что они должны вернуться домой. – Мы отправились в путь год назад. Целый год мы находимся здесь, проедая наши состояния. Что я должен делать? Я очень хочу исполнить волю Бога, но скоро мои люди и я будем голодать. Если нам придется остаться здесь, пока король не женится на принцессе, без всякой возможности пополнить свои кошельки из сокровищ неверных, я не знаю, что станет с нами. Я желаю, чтобы король женился и произвел наследников. Это самое необходимое, но… – Возможно, король получит разрешение на брак но время великого поста, – успокаивала его Элинор. – Этого не может быть. Вы знаете, как медленно решает папа, а король и папа Клемент не очень-то любят друг друга. На то, чтобы получить разрешение, уйдет больше сорока дней. – Как Вы думаете, будет ли это большим преступлением против Бога, если король возьмет принцессу с собой? Он сможет все начать сразу с того, как закончит свои дела с королевой Элинор, – невинно предположила Элинор. – Почему он должен обидеть Бога? Цель союза между мужчиной и женщиной – зачать плод, но для нежной леди такое путешествие будет опасным и очень трудным. Элинор засмеялась. – Вы говорите это мне, той, кто ехал верхом рядом с королевой? Вы когда-нибудь путешествовали в компании королевы Элинор? Мы, хрупкие женщины, взбирались на горы в разгар зимы. Я знаю, что леди Беренгария горит от нетерпения, чтобы увидеть победы короля в Палестине. Об этом она открыто говорила мне. Для этой цели она не побоится ни трудностей, ни опасности. Хотя Элинор не смогла снова увидеться с Саймоном, она почувствовала, что день не прошел даром. Она заснула в самом хорошем настроении, решив, что пошлет слугу за ним завтра. Все-таки он был в некоторой степени ее стражем, и она хотела спросить у него совета. Но Элинор не представилось такой возможности. Как только она разговелась на следующее утро, ее вызвала к себе королева. Сначала Элинор лениво размышляла о причине вызова, но потом вдруг занервничала. Возможно, она слишком много болтала во время танцев. Когда она увидела, что вместе с королевой были король и епископ Руаенский, ее колени задрожали так, что она с трудом пересекла комнату и присела в реверансе. Хмурый вид короля не ослабил ее напряжения. – А вот и наша маленькая писательница, – сказала королева. Элинор сделала над собой усилие, чтобы не упасть от удивления и облегчения. – Мадам, но она ведь почти ребенок, – запротестовал епископ. – Да, – прорычал Ричард, – и я не верю, что Вильям будет оказывать давление на Ваших людей, матушка. Что бы он ни сделал, никто не заставит меня поверить в то, что он мне не предан. – Вам, моя любовь, он абсолютно предан, – согласилась королева.– Я никогда не утверждала обратное. Возможно, большинство проблем возникло из-за того, что он был слишком предан. – Тогда зачем ему надо было засылать к Вам шпионов? Вы моя мать. Вы не можете желать мне зла. – Сердце мое, свет очей моих! То, что он Вам предан, не значит, что он предан мне. Он знает, что англичане обращаются ко мне, жалуясь на него. Он хотел знать, поддерживаю ли я их и что я думаю делать. Он почувствовал, что должен защитить себя. – А разве он не прав? Разве Вы не находитесь здесь, выступая против него? – Да, конечно, и я не пытаюсь скрыть это от него. Я позволяла его людям снимать копии с каждого письма, которое писала Вам. Тем не менее, я не понимаю, почему Вильям Лонгкемп должен читать мое сердце, когда я открываю его своим дочерям, или мстить человеку, чьи жалобы я считаю справедливыми. Для этих целей я использовала писца, который, я знаю, был неподкупен, по крайней мере, Лонгкемпом. Я хочу рассказать Вам, к чему привело вмешательство Лонгкемпа, – голос королевы стал холодным и злым.– Ваш брат Джон, пребывавший в мире с Вами и всем королевством, живя спокойно на землях, подаренных Вами, довольствуясь проявлением Вашей любви, вдруг стал подозрителен. Чтобы обеспечить свою собственную безопасность в случае, если с Вами что-то случится, Лонгкемп заключил союз с шотландцами о поддержке притязаний Артура на трон при условии, что Лонгкемп останется канцлером, пока Артур еще молод. – Я имею право назвать моего собственного наследника, – со злостью сказал Ричард. – Любимый мой, конечно же, да. Разве я сказала хоть слово против этого? Но Вы же сами написали, что это следует держать в секрете, что я и делала. – От Вашей маленькой писательницы тоже? – огрызнулся Ричард. – Конечно. Элинор никогда не видела Вашего письма ко мне и никогда не писала ответа от меня Вам. После того, как Лонгкемп предал Вас, я писала Вам сама, своей собственной рукой. Ричард, сердце мое, постарайтесь поверить в то, что епископ Илийский преследуется не из-за каких-то глупых женских выдумок. – Милорд, – вмешался епископ Руаенский, – Ее Величество говорит правду. Я не в ссоре с епископом Илийским, но то, что я слышал от моих друзей, создает довольно мрачную картину мира в Англии. Лонгкемп оскорбляет и угнетает их так же, как и баронов. – Ричард, если будет война в Англии, – а я ручаюсь, что она будет, если Вы не обуздаете своего человека, – Вы не получите ни одного пенса в помощь Вашему крестовому походу. У меня был граф Лестерский и просил поговорить с другими баронами, чтобы умолить Вас употребить свою власть и исправить обиды, нанесенные Лонгкемпом. Я говорю Вам, что англичане похожи на свой собственный уголь. Они разгораются очень медленно, но жгут горячо и очень, очень долго. – Хорошо, хорошо. Мы уже обсудили эти дела раньше. Я все же спрашиваю Вас, почему Вы доверили эти секреты почти ребенку? – Поскольку она многое слышала, уже поздно говорить об этом. Но хочу сказать Вам, что Элинор ничего не может получить от Лонгкемпа, никакой выгоды. Я также сомневаюсь, что у него есть сейчас достаточно денег, чтобы подкупить ее. Кроме того, он причинил зло двум дорогим для нее людям: сэру Андрэ Фортескью, который был как отец для нее, и сэру Саймону Леманю, в которого, как я подозреваю, она влюблена. И, кроме этого, я думаю, что Элинор хоть немного любит меня, и… – Я не имел в виду, что она посылала записки Вильяму, но она может разболтать все другим женщинам. – Нет, она не сделает этого. Она ничего не рассказывала дамам даже о других, более интересных для нее вещах. – Очень скрытная молодая особа, – прокомментировал епископ Руаенский. Ричард продолжал грозно смотреть на Элинор, но вскоре выражение его лица изменилось, и он расхохотался. – Сэр Саймон опекает вас? Скрытная? Вы часто являетесь причиной ссор на наших праздниках. Мы помним вас. Элинор снова сделала реверанс. – Ваша память безупречна, Ваше Величество. Но, милорд, я не говорила ничего такого, что могло вызвать какие-то проблемы. – Причиной была ваша красота? – спросил он равнодушно. – О нет, милорд, причиной было мое обширное поместье, – ответила Элинор абсолютно серьезно. Ричард усмехнулся и сказал уже менее раздраженно: – Очень хорошо, если это нужно сделать, давайте сделаем. Королева жестом позвала их к столу у стены. На нем уже были приготовлены принадлежности для письма, и Элинор, опять поклонившись королю, королеве и епископу, уселась за стол. Она вытащила пергамент, обмакнула перо и приготовилась писать. Первое письмо, адресованное Папе Клементу, содержало просьбу посвятить Джеффри в сан архиепископа Йоркского по причинам, которые Элинор, Ее Величество королева Англии, ему перечислит. Второе письмо приказывало Вильяму Лонгкемпу и его наместникам следовать во всем советам епископа Руаенского. Третье письмо было Вильяму Маршалу. Там было ясно указано, что если канцлер Вильям Лонгкемп откажется следовать советам его и епископа Руаенского, им надлежит сместить его. В четвертом письме, адресованном другим наместникам, повторялись приказания, данные Вильяму Маршалу. Элинор вернулась в келью уставшая, но счастливая. Она увидела доверие и понимание, существовавшее между королевой и епископом Руаенским, и ей показалось, что дела в Англии придут к счастливому завершению. У нее было немного времени, чтобы обдумать случившиеся, так как служанка ожидала ее с запиской от Беренгарии, которая содержала просьбу явиться к ней. Элинор схватила манжеты, которые она вышивала, и легкой походкой отправилась по вызову. Возможно, Беренгарии уже сказали, что они должны будут сопровождать Ричарда. В любом случае, она была счастлива и готова выслушать разговоры Беренгарии о любви. Принцесса Наваррская была не одна. Рядом с ней расположилась сестра Ричарда – Джоанна. Элинор поклонилась и той, и другой и стояла, ожидая приказаний и слегка насторожившись. – Где ты была? – спросила Беренгария резким голосом, но затем, когда Элинор покраснела, выражение лица принцессы смягчилось, и она прикрыла рот рукой.– Ой, какая я глупая, Элинор, прости меня. Мне следовало бы подумать. Элинор покачала головой. – Прошу прощения, миледи. Королева позвала меня, чтобы написать для нее письмо. – Должно быть, это было очень длинное письмо, – сказала Джоанна мягко. Несмотря на подозрения Джоанны, Элинор почувствовала к ней расположение. Сестра Ричарда пыталась защитить ее, но Элинор не боялась Джоанны. – Нет, миледи, – вежливо ответила Элинор.– Когда я пришла к королеве, там уже находились король и епископ Руаенский, и мне пришлось ждать, пока королева освободится. – Вероятно, это было важное письмо, если королева заставила вас так долго ждать. – Совсем нет. Я думаю, миледи, что королева просто забыла обо мне. Вдруг Беренгария рассмеялась, но ее глаза засверкали злобой. – Бесполезно спрашивать Элинор, что она пишет для королевы. Вы не получите ответа. Она расскажет вам все, что угодно, но не суть письма. Элинор была ошеломлена. Беренгария разгадала ее метод ответов на вопросы быстрее, чем она предполагала. – Простите, миледи, – сказала она.– Я нежно люблю Вас, но я не могу говорить о доверенных мне вещах. Если королева упоминает о государственных делах, я сразу же стараюсь выбросить это из головы. – Не извиняйся! – вскричала Беренгария.– Думаю, что именно твоя преданность королеве заставила меня полюбить тебя. Я видела: то, что входило в твои уши, не вылетало из твоего рта минутой позже. Я была менее преданной, чем ты, так как я выдала твой секрет моей дорогой сестре Джоанне. О, Элинор, ты действительно ждала королеву? Ты не видела своего рыцаря? – Я действительно все утро была в покоях королевы, – осторожно ответила Элинор. По возможности она старалась не лгать Беренгарии. – Вы видите, какая она умная и честная, – с улыбкой сказала Беренгария Джоанне.– Она не сказала, что она его не видела.– Затем она повернулась к Элинор.– Иди сюда, посиди с нами. Ты должна полюбить Джоанну, а она тебя. О, Элинор, – темные глаза загорелись любовью, счастьем и возбуждением, – милорд возьмет нас с собой! Он мне это сказал. И Джоанна тоже поедет.– Беренгария весело рассмеялась.– Она должна будет сопровождать меня. Не прекрасно ли это? Ричард такой милый и такой глупый. Разве я могу подумать, что он имеет дурные намерения по отношению ко мне? – Я очень счастлива, миледи. Очень, очень счастлива. Вы знаете, это было мое заветное желание, так же, как и Ваше. – Но ты не выглядишь удивленной, – добрый голос Джоанны звучал укоряюще. Элинор подумала, что она была даже умнее Беренгарии и намного мудрее в светских делах. – Я действительно не очень удивлена, – призналась Элинор.– Мой опекун, сэр Саймон, вчера ехал со мной и сказал мне, что впереди великий пост, когда свадьбы запрещены. Таким образом, король должен либо взять Вас с собой, либо остаться здесь более, чем на месяц. Элинор не упомянула о своем подозрении, что Ричард, вероятно, вообще не хочет жениться. Джоанна вдруг расхохоталась. – Сэр Саймон твой опекун? Ты и есть та самая леди Элинор, которая является воплощением всех добродетелей? – спросила она. – Добродетелей? – переспросила Элинор.– Я? Вы слышали о моих добродетелях от сэра Саймона? – Я больше ни о чем другом от него и не слышала. Это была его единственная тема разговора, – сухо заметила Джоанна.– Когда мы ехали верхом, я слышала, как леди Элинор сидит в седле; если мы останавливались поговорить с торговцем или крестьянином, я слышала, как леди Элинор управляет своими людьми. Фактически, что бы мы ни делали, леди Элинор была в этом само совершенство. Элинор хихикнула, затем громко рассмеялась. Она смеялась до слез. – О, как я его высмею. Я Вам скажу, миледи, что он никогда не сказал мне ни одного доброго слова. Я упрямая, непокорная и невежественная. Это Вы, леди Джоанна, воплощение всех добродетелей. Вы бы видели, какие я получала письма, восхваляющие мягкость Вашего характера, Вашу нежность, скромность и благоразумие. Глаза Джоанны потеплели, и она рассмеялась. – Да, – признала она, – он тоже благородный человек. Он никогда не говорил, что ты скромна, благоразумна и обладаешь хорошим характером. Я думала, что ты само совершенство, и рада узнать, что ты, как и все люди, не святая. – Но у Элинор очень хороший характер, – запротестовала Беренгария. – И она скромна, благоразумна? – поддразнила Джоанна. – Конечно, – настаивала Беренгария. Элинор подумала, что у Беренгарии все-таки был недостаток. Она видела то, что хотела видеть, а не то, что было в действительности. – Возможно, только Вы видите меня такой, – ответила она, видя, что Беренгария была опечалена.– Но, миледи, Вы не повторяли мне, чтобы я не ездила на слишком быстрой лошади, не лазила по холмам, не танцевала три раза с одним и тем же кавалером. Вы не выражали неудовольствия тем, как я управляла поместьями. О, это мне напомнило – я должна просить одобрения у сэра Саймона по некоторым вопросам, касающимся моих земель. Если мы действительно поедем с королем, я бы хотела тотчас же послать приказания моему управляющему. Можно ли мне пригласить сэра Саймона? – Конечно, – с готовностью согласилась Беренгария. Она позвонила в маленький серебряный колокольчик, и появился паж. Беренгария кивнула, и Элинор приказала пажу найти сэра Саймона и уведомить его, что она будет ожидать его в часовне. Здесь Джоанна перебила ее, заметив, что сэр Саймон может отсутствовать по делам короля. Она посоветовала, чтобы паж пришел за Элинор, если он найдет сэра Саймона. – Он – правая рука Ричарда. Не знаю, что Ричард делал бы без него, – сказала она с кажущимся безразличием, но глаза ее были прикованы к Элинор. Каждый может контролировать свои глаза, губы, руки, но только не свою кровь. Элинор покраснела. Она склонилась над своим шитьем, но была уверена, что обе дамы с любопытством смотрят на нее. Не было смысла говорить о том, как Саймон был похож на ее дедушку – слишком много разговоров было о «ее рыцаре». Элинор не знала, что опаснее: солгать или признаться во всем. Джоанна отпустила несколько реплик по поводу одежды, подходящей для Палестины, и неловкость постепенно прошла. Джоанна узнала, что хотела, и, в отличие от Беренгарии, не хотела обсуждать этот вопрос. Элинор почувствовала облегчение. Она почему-то доверяла сестре Ричарда. Незадолго до обеда Элинор позвали в часовню. Там она нашла Саймона, грязного и уставшего, стоявшего у балюстрады. В помещении было сумрачно и прохладно. Элинор предпочла, чтобы Саймон помолчал, так как эхо могло разнести их голоса, и они могли бы быть услышаны кем угодно. Элинор не боялась шпионов, но то, что она собиралась сказать Саймону, предназначалось только для его ушей. – Я сидела все утро, поэтому давай пройдемся, и я расскажу тебе, какие проблемы возникли у сэра Джона с рыбаками Мерси, – многозначительно сказала Элинор. Саймон посмотрел на нее, кивнул и последовал за ней. Элинор начала рассказывать о том, как шторм повредил флот Мерси, как сэр Джон хотел его отстроить, а для этого ему нужны были деньги. Когда они убедились, что рядом никого нет, Элинор рассказала Саймону все новости. Но, как оказалось, Саймон их уже знал. – Этим я занимался сегодня утром. Меня послали выбрать и оснастить корабль, на котором поплывут дамы. – Выбрать корабль? – удивилась Элинор.– А что, леди Беренгария не поплывет с королем? Саймон посмотрел поверх головы Элинор. – Он говорит, что это может быть опасным. Его корабль может быть атакован, чтобы повернуть назад всю армию. – О, я понимаю. Как благоразумно с его стороны, – изрекла Элинор. – Да. Глаза Элинор наполнились слезами, но она проглотила их. Несомненно, Беренгария будет восхищена заботой Ричарда о ее безопасности. – Но, – сказала Элинор дрожащим голосом, – у меня есть другие важные новости. Сегодня утром…– Но слезы опять подкатились к ее горлу, и она схватила Саймона за руку.– О, Саймон, ты никогда не будешь благоразумным, ведь так? Глаза Саймона посмотрели на нее, ее дрожащие губы. – Прекрати, Элинор, прекрати, или я тебя поцелую, и только Богу известно, смогу ли я тогда остановиться. Для глупостей сейчас не время и не место.– Он закашлялся.– Каждый мужчина должен быть благоразумным. Подвергнуть опасностям невесту только ради желания и удовольствий – это… Последовало короткое молчание. – Нет, я не смог бы быть благоразумным, и ты это знаешь. – Благодарю Бога за это, – вздохнула Элинор.– Нет, Саймон. У меня есть новости, которые я просто обязана сказать тебе. Лонгкемпа собираются обуздать. Пристально глядя на нее, Саймон спросил: – Как? – но в его голосе не было интереса. Элинор кратко пересказала ему содержание писем. Она видела, что Саймон с трудом заставляет себя сосредоточиться на том, что она говорит. Это казалось странным. Но что было еще более странным, так это то, что он не радовался тому, что услышал. – Епископ Руаенский? А не королева? – резко сказал он. – Не королева? – повторила Элинор.– Вчера ты был обеспокоен, потому что думал, что она хочет управлять страной. Сегодня тебе не нравится, что это не так. Она не может быть в двух местах одновременно. Она останется на своих собственных землях. – Но беспорядки возникают в Англии. – Их не будет, если вернется Филипп. Ходят слухи, что он хочет сделать это. – Потребуется время, чтобы Филипп вернулся во Францию. К тому времени королева могла бы решить все проблемы в Англии. Элинор, ты понимаешь, что может случиться? Сам по себе епископ Руаенский не может потребовать верности от баронов. Церковники, возможно, послушаются его, хотя я сомневаюсь в этом, так как Лонгкемпа поддерживает Папа Римский. Это значит, что ему придется втянуть в ссору лорда Джона. Что замышляет король? Он хочет войны с собственным братом? – Я думаю, ты был прав, сказав, что лорд Ричард не очень хорошо знает характер лорда Джона. Ричард не жадный. Имея земли и власть, король может быть доволен. Он верит, что лорд Джон не станет вмешиваться в это дело. Король все-таки не очень-то хочет обуздать Лонгкемпа. Он сказал это всем нам. Поэтому-то он и наделил властью епископа Руаенского. Король надеется, что епископ провалит дело. Он не осознает, что епископ втянет лорда Джона. – Что бы ни думал Ричард, королева должна знать об этом, – пожал плечами Саймон.– А что, если она знает? Что она может сделать? Может ли она натравить одного сына на другого? – Саймон, что мне сказать сэру Андрэ и сэру Джону? Они должны следовать каким-то советам. Мы оба будем далеко. Что мне сказать им? Ее взволнованность вернула его к действительности, а его мысли – от будущего к настоящему. – Пока проблема не столь серьезна. Во-первых, пока их не призовут, они должны сидеть за своими воротами, закрыв рты. Во-вторых, если епископ Руаенский или Вильям Маршал призовут их, они должны идти. Если же их призовет канцлер, они должны вежливо отказаться, – но если их будут принуждать, они должны использовать силу. Если лорд Джон призовет их, они должны все, как следует обдумать – это очень серьезно. Если он будет выступать от имени короля, они могут пойти. Я не думаю, что Джон осмелится призвать их от своего собственного имени. Если же он это сделает, сначала они должны пойти к епископу Руаенскому и присягнуть на верность королю, затем позволить епископу решать, что им делать. Возможно, он пошлет их к лорду Джону. Если нет, то гнев Джона упадет на него, а не на ваших вассалов. – Подожди, Саймон, говори помедленнее, – взмолилась Элинор.– Я должна это все запомнить, чтобы четко изложить в письме. Они остановились в углу, где их никто не мог видеть. Никто не входил в часовню. – Ты все хорошо запомнишь, – сказал Саймон так грубо, что Элинор посмотрела на него с удивлением. Его губы тотчас же накрыли ее рот поцелуем, и он увлек ее дальше в угол. Он целовал ее страстно, кусая ее губы. – Саймон, – запротестовала Элинор. Его поцелуй заставил ее затрепетать и вместе с тем осознать опасность ситуации. Он поцеловал ее в ухо, затем нежно приложил губы к ее шее. Элинор вся отдалась его ласкам. – Саймон, прошу тебя, остановись, – прошептала Элинор. – Если нас увидят, меня пошлют назад к королеве. Любимый, нам следует подождать, пока уедет королева. Саймон… ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ Когда Саймон прекратил ее целовать, Элинор немного пришла в себя. Около часовни послышались голоса и шаги, и она заставила Саймона отпустить ее. Она погладила его по щеке, успокаивая, но он уставился на нее, возбужденно дыша. – Я – не прирученный кот, – прорычал он.– Отойди от меня. Я ненормальный, и мне нельзя доверять. Не сказав больше ни слова, он вышел в ближайшую дверь, шатаясь, как пьяный. Элинор привела в порядок свою одежду и побежала прочь от приближающихся шагов. Она скрылась в своей комнате, где прижала пылающее лицо к холодным каменным стенам. Это было непохоже на Саймона. Что с ним случилось? Он сошел с ума? Да, но почему? Она снова почувствовала приступ ревности. Неужели он никогда по-настоящему не хотел ее? Неужели есть какая-то другая женщина, волнующая его? Если это так, то та женщина была не с ним. В последующие три дня Элинор старалась избегать Саймона. Но эта уловка ей мало помогала. Если они находились в одном месте, глаза Саймона неотступно следили за ней, неестественно ярко горя. Элинор боялась, что король заметит это и разозлится. Но Ричард, если даже заметил это, не подавал виду. Беренгария мягко подшучивала над страстью рыцаря к Элинор, но когда она своими глазами увидела волнение на лице Элинор, то сразу замолчала. Однажды, когда они были одни, Джоанна спросила, не поссорилась ли она со своим опекуном; она также обратила внимание на неестественное поведение Саймона. Элинор ответила отрицательно, и Джоанна, казалось, была удовлетворена ее ответом. Но вскоре этим неловкостям был положен конец. Второго апреля королева Элинор отправилась в долгое путешествие домой. Ричард послал с ней тех воинов, чья преданность делу Всевышнего стала заметно ослабевать. На следующий день король начал свои приготовления к отъезду, и Саймон уехал с ним. К удивлению Элинор, их корабль вместе с двумя кораблями охраны был в авангарде всего флота. Когда они услышали, как флот будет построен на переходе морем, Джоанна посмотрела на Элинор, но ничего не сказала, а Беренгария не почувствовала в этом плане ничего странного. Их корабль был широкопалубный и не быстроходный, так что путешествие могло оказаться не очень удобным. Они должны были отправиться первыми, король скоро догнал бы их. Элинор, опустив глаза, слушала, как Беренгария рассказывает ей об объяснениях Ричарда. С одной стороны, было хорошо, что корабль был широкопалубным, но с другой стороны, он был очень мало загружен. В течение первых двух дней ветер был несильный, и корабли плыли медленно. 12 апреля ветер усилился, и к полудню корабль, который плыл первым, стал совершенно неуправляем и мчался по волнам с бешеной скоростью. Джоанна и Элинор, которым приходилось плавать по морю, поняли по поведению матросов, что непосредственной опасности не было. Беренгария, хотя и побелела от страха, старалась вести себя, как они. У всех троих было слишком много работы, чтобы обращать внимание на собственные страхи и слабости. Прежде всего надо было успокоить женщин, страдающих от морской болезни, так как некоторые из них даже пытались броситься за борт. Один или два раза показывалась земля, и это вызывало панику. Если бы они наскочили на берег с той скоростью, на которой они шли, длинные весла сломались бы. Весла были бесполезны в море, которое бросало их корабль, как щепку. Но о том, чтобы спустить паруса, не могло быть и речи, так как корабль мог перевернуться. Капитан старался держаться подальше от темного горизонта. Настудила ночь. Дамы, совершенно обессиленные, удалились одна за другой. Джоанна, Элинор и Беренгария сидели, тесно прижавшись, друг к другу. Вскоре ветер успокоился, волны стали ниже. Мужчины спали прямо за веслами, некоторые заснули на палубе, где придется, и были похожи на разбросанных кукол. Бьорн и капитан, почувствовав, друг к другу доверие, а может, даже дружеское расположение, несли вахту по очереди до самого рассвета, который показал им, что опасность миновала. Миновала, но где же они находились? Вокруг было только море и небо. Даже наблюдатель, забравшись на верхушку самой высокой мачты, не видел ни земли, ни каких-либо других кораблей. Основная часть флота, хотя и разбросанная, сумела удержаться вместе и приплыть в безопасную бухту на Крите 17 апреля. Здесь Ричард пересчитал корабли, и только после этого он и его соратники поняли, что корабль, на котором были женщины, а также двадцать четыре других корабля потерялись. Лицо Ричарда пылало, а Саймон так побелел, что Генри де Шампань, племянник короля, вынужден был схватить его за руку, чтобы поддержать. По всем направлениям были разосланы курьеры, чтобы проверить достоверность новостей, а также выяснить, кто последним видел пропавшие корабли и где. Ричард метался по берегу, проклиная некомпетентность капитанов и грозя им жестокой расправой. К тому времени, как курьеры вернулись, гнев Ричарда немного утих. Он был в состоянии выслушать те обрывки информации, которые они ему принесли. Стало известно, что один из кораблей затонул, но это было грузовое судно. Никто не видел корабль, на котором плыли женщины. Он исчез при первых же атаках шторма. Наконец, Ричард вспомнил о еще одном источнике информации. – Саймон, позовите капитана нашего корабля. Похоже, что по направлению ветра он сможет предположить, где могут находиться корабли. Прошла минута. Король резко повернул голову, чтобы посмотреть на своего вассала. Он увидел остановившийся взгляд и жуткую бледность. – Саймон, что с тобой? – Элинор, – прошептал Саймон, – моя Элинор была на том корабле. Ричард схватил Саймона и встряхнул его. – И моя Беренгария, и моя любимая сестра, – рявкнул он.– Послушай, ты, мужчина, будешь стоять тут, ничего не делая? Ты выбрал корабль и команду. Ты что, не доверяешь своему собственному выбору? Или воле Бога? Пошли, – добавил он более спокойно, – позовем капитана. Если он укажет нам направление, мы последуем туда. – Да, – прошептал Саймон, – конечно, я последую туда. Решительность Ричарда сломила его страх и печаль, и он пошел выполнять приказ короля. Капитан успокоил их, сказав, что корабль вряд ли мог затонуть. Это было надежное судно. Проблема была в том, что этот корабль первым встретил шторм. – Он должен быть далеко впереди, если только капитан не поплыл к берегу, но только идиот мог сделать это. Король посмотрел на Саймона, который уверил короля в том, что капитану можно доверять, так как он уже тридцать лет на море и, более пятнадцати лет командует кораблем. Когда Ричард спросил, где мог бы быть корабль, он не получил точного ответа. – Ветер был юго-западный, Ваше Величество, так что они, несомненно, впереди, но где – это я даже не могу предположить. Каждый имеет свою собственную теорию, как бороться с ветром. Некоторые плывут прямо, другие считают, что лучше плыть под углом, но и угол может быть разным. Кроме того, если капитан видит землю, он старается держаться от нее подальше. Так что, Ваше Величество, я даже не могу предположить… – Но ты сказал, что они будут впереди? Нет необходимости возвращаться на Сицилию? – Нет, нужно плыть вперед на восток. Ричард развил бешеную деятельность, приказав флоту тотчас же выйти в море. Они должны были плыть к Родосу, где могли стоять некоторые из пропавших кораблей. Дул сильный ветер, но Саймон проводил каждую свободную минуту на палубе, пристально вглядываясь в море. Если бы можно было, он бы стал подталкивать корабль. Он не мог ни есть, ни пить и так осунулся, что Ричард заметил это и предложил освободить его от всех обязанностей. – Нет, милорд, – в ужасе воскликнул Саймон.– Прошу давать мне больше поручений. Если у меня будет время думать, я умру от страха. К несчастью, пока они находились на борту, у Саймона было мало поручений, он выполнял только личные приказания Ричарда. Но в ночь на 18 апреля Саймон услышал, как Ричард что-то бормочет, и пошел посмотреть, в чем дело. К своему ужасу, он нашел Ричарда пылающим от жара. Срочно вызвали королевского врача, который определил, что у короля приступ лихорадки, от которой он страдает уже много лет. Саймон и оруженосцы короля провели ночь у его постели, сменяя друг друга. К утру жар немного спал, но на следующий день, когда прибыли на Родос, Ричарду стало совсем плохо. Саймон проследил, как Ричарда переносили на берег. Он постоянно находился при короле. Выпроводив слуг из комнаты больного, Саймон располагался около кровати, с жалостью глядя на короля, который в бреду раскрывал свои самые сокровенные мысли. Утро принесло облегчение. Сознание вернулось к королю, и когда Саймон поднял его голову, чтобы напоить, Ричард спросил, есть ли новости. – Я не знаю, милорд, – сказал Саймон.– Я все время находился рядом с Вами. Ричард улыбнулся. – Я, должно быть, был действительно плох, если у тебя не было времени узнать о «твоей Элинор». Или ты не хочешь рассказать мне плохие новости? – Это, правда, милорд, я ничего не слышал, в этой бухте нет кораблей, и у меня не было времени узнать какие-нибудь подробности.– Саймон устало усмехнулся.– Я оставался с Вами, потому что Вы очень сильный. Вы так толкнули Гарри де Вера, когда он менял у Вас белье, что он пролетел через всю комнату. Потом Вы почти сломали челюсть Вильяму. Ричард обвел глазами комнату, и когда он убедился, что они с Саймоном одни, он спросил: – Ты отослал всех прочь? – Я не хотел, чтобы Вы убили своих слуг, милорд. Король закрыл глаза, и его губы задрожали. – Да поможет мне Бог, да поможет мне Бог, – прошептал он. По его щекам текли слезы. Саймон взял полотенце и вытер лицо Ричарда. Король сжал руку Саймона. – Что я говорил? Кто это слышал? – спросил Ричард. – Никто, – ответил Саймон. Глаза Ричарда открылись, и он пристально посмотрел на Саймона. Затем улыбка тронула его губы. – Тебе не нравятся падшие женщины, Саймон, не так ли? Я думал, ты редко прибегал к их услугам, даже когда был молод, но мне казалось, ты скрывал это от меня. – Они удовлетворяли мои потребности, – бесстрастно ответил Саймон. Король издал какой-то странный звук. – Мои потребности, – выдохнул он, – мои, не твои. Ты умен, Саймон. Моя матушка давно заметила это. Но ты больше не будешь бесчинствовать в притонах. Клянусь, я сниму с тебя этот груз. Когда мы найдем женщин, я женюсь на Беренгарии сразу же, как только смогу. Клянусь! Саймон ответил успокаивающе: – Конечно, скоро, очень скоро мы найдем их. Но прежде Вы должны поправиться, милорд. Отдыхайте. Когда Вы поправитесь, все будет хорошо. Вот увидите, все будет прекрасно. Предсказания Саймона были не совсем точны, но ситуация улучшилась. Хотя приступы лихорадки возвращались, они были все слабее и слабее, и королю с каждым днем становилось лучше. Ему не терпелось отплыть с острова, когда он узнал, что здесь не нашли кораблей. Но протесты врачей задержали его на несколько дней. Была еще одна причина, по которой он задержался на Родосе. Возник вопрос о судьбе Кипра. Со всех сторон неслись жалобы на Исаака Комненуса, тирана, который захватил остров хитростью и управлял им с группой платных наемников, таких же злобных и развращенных, как и их хозяин. Все окружающие правители ненавидели его, потому что он заблокировал торговые пути. Кипр был очень богатой добычей. До того, как остров был захвачен Комненусом, он был перевалочной базой для первых крестоносцев. Исаак извлекал немалую выгоду из дружбы с Саладином. Он делал все, что мог, чтобы захватывать любую помощь, посылаемую войскам, осаждавшим Акр. Была причина, заставлявшая верить, что двадцать пять пропавших кораблей отнесло к Кипру. Сам факт, что ни один из них не встретил Ричарда на Родосе, подтверждал, что корабли не получили на Кипре радушного приема. Это повлияло на решение Ричарда. Они поплывут на Кипр и проверят слухи. В течение четырех дней после шторма корабль, на котором плыли дамы, медленно двигался неизвестно куда. Никто не радовался тому, что земля не показывалась столь длительное время. Но на корабле было достаточно воды и продуктов, так что непосредственной опасности не было. Ближе к вечеру второго дня на горизонте показались два корабля. Мнения разделились. Одни хотели подождать их, другие настаивали на том, чтобы плыть дальше. Конечно, корабли могли оказаться частью флота Ричарда. Дамы больше склонялись к тому, чтобы подождать их. Они думали, что таким образом новость об их спасении быстрее достигнет Ричарда. Бьорн, которого вызвали для консультации, не очень хотел плыть в их компании, так как суда могли оказаться вражескими. Но потом он решил, что на борту было достаточно воинов, чтобы отразить любую атаку. Капитан, хотя и знал, что его корабль не очень быстрый, считал, что при необходимости он сможет развить достаточную скорость. Он не хотел упустить возможность узнать, где они находятся. Паруса приспустили, и все ждали, наблюдая, как приближающиеся корабли становились все больше. К их величайшей радости, корабли оказались частью заблудившегося флота, но и новоприбывшие не имели представления, где они находятся. Но сейчас они были достаточно сильны, чтобы отразить любое нападение. Они плыли вперед еще три дня. На следующий день после встречи ветер начал усиливаться. К закату он стал еще сильнее. И снова ветер погнал их, беспомощных, вперед. Но в этот раз, когда стало совсем темно, дозорный закричал, что он видит свет. Капитана, который знал, какой драгоценный груз он везет, раздирали сомнения. Свет, увиденный на расстоянии, мог быть только маяком, показывающим путь к безопасным бухтам, но бухты в отвесных скалах островов Средиземного моря были часто окружены опасными рифами. Неосторожное приближение может принести несчастье вместо безопасности. Капитан очень хотел укрыться от шторма, который еще больше усилился, поэтому он приказал снова спустить паруса. Он увидел, что другие корабли понесло вперед, и закричал, чтобы предупредить их, но порыв ветра заглушил его голос. Бьорн тоже ощутил беспокойство. Он ничего не знал о Средиземном море, кроме того, что на его берегах и островах живет больше врагов, чем друзей. Он тоже хотел укрыться от шторма, но не ценой сражения с кем-то. – Позвольте мне послать своего человека посмотреть, в чем дело, – прокричал он в ухо капитану ; – Две пары глаз лучше, чем одна. А я поведу корабль. Они быстро пришли к соглашению. Один из рыбаков Бьорна полез наверх, а Бьорн повел судно. Дозорный показывал им, в каком направлении плыть. Несмотря на приспущенные паруса, они плыли довольно быстро. Вдруг голос дозорного смолк. Пальцы Бьорна побелели, так сильно он сжал руль. Внезапно раздался чей-то крик: – Мертвецы! Мертвецы впереди! Бьорн судорожно вздохнул. Одновременно закричал рыбак: – Мародеры! Мародеры! Бьорн налег на руль, но его так сильно ударило, что он аж задохнулся от боли. Капитан отдавал приказания, стараясь в то же время помочь Бьорну удерживать руль. Корабль накренился. С носа донеслись крики женщин, в трюме заржали лошади, вода хлынула на гребцов, цепляющихся за весла. – Мы не сможем уплыть, – закричал капитан.– Мы должны посмотреть, что можно сделать. Бьорн сразу же понял, что имел в виду рыбак, закричав «мародеры». Огонь был зажжен не в безопасном месте, а там, где корабль непременно наскочит на рифы и затонет. Затем появлялись негодяи, обогащавшиеся на трупах, либо добивая тех, кто не утонул, либо брали их для выкупа. Бьорн зло ругался на саксонском и французском. Ночью и при таком ветре они ничего не могли сделать – только обогнуть это место и, когда рассветет, приплыть назад. Позже прошел сильный ливень, но ветер стих. На следующее утро солнце сияло на чистом небе, и легкий бриз гнал корабль к превосходной бухте, в которой на якоре мирно покачивались многочисленные корабли. Снова капитан, Джоанна, Бьорн, Беренгария и Элинор совещались, что им делать дальше. – Вы уверены, что огонь был преднамеренно зажжен в опасном месте? – спросила Джоанна. – Мы видели обломки судов сегодня утром, мадам. Они совсем недалеко от гавани. И, кто бы ни правил здесь, он не может не знать, чем занимаются его люди. Элинор кивнула. – Мои земли расположены на побережье, леди Джоанна. У меня постоянно наблюдают за тем, чтобы предотвратить крушения, – она посмотрела на Бьорна.– Конечно, иногда случается, что какая-нибудь банда совершает набеги. Бьорн отрицательно покачал головой, его глаза загорелись гневом. – Нет, миледи, это постоянные злодейства. Я видел остовы других разбившихся кораблей. Возглас сожаления сорвался с губ Беренгарии, и ее глаза наполнились слезами. Лицо Джоанны вдруг стало удивительно похоже на лицо ее матери-королевы – взгляд суровый, губы упрямо сжаты. – Есть ли спасшиеся? – спросила она. Капитан пожал плечами. – Корабли были хорошо оснащены. Конечно же, утонули не все, но были ли они убиты на берегу, я не знаю. Мы отправляли лодку, но они ничего не нашли. Честно говоря, мадам, я не знаю, где мы находимся. Это остров, причем довольно большой, но таких много в море. – Тогда мы должны выяснить, остался ли кто-нибудь из наших людей жив, и если да, то, что можно для них сделать. Есть ли смысл в том, чтобы вернуться назад, послать на берег сильный отряд? – Не думаю, мадам. Если наши люди там, то их будут держать в пещерах и усиленно охранять. Мы можем потратить недели, чтобы найти, где они спрятаны, – ответил Бьорн.– Я не верю, что их там держат, более вероятно, что их переправили в более надежное место. Джоанна посмотрела на Элинор. То были ее люди, и она лучше знала их способности. – У вас хватит сил, чтобы противостоять нападению? – тон, с которым Элинор обратилась к своему оруженосцу, был скорее похож на приказ, чем на вопрос. – Миледи, – запротестовал он, – все зависит от того, сколько людей они пошлют против нас. Мы хорошо вооружены. – Они не осмелятся причинить вред кораблю, когда узнают, кто на борту, – сказала Элинор Джоанне и Беренгарии.– Давайте поплывем в бухту. По крайней мере, узнаем, где мы. Возможно, мы узнаем что-нибудь о наших людях. Оставаясь здесь, мы не сможем ничего сделать. – Но здесь мы в безопасности, – предупредил капитан. Но Элинор настаивала на своем. – Слишком дорогую цену мы платим за безопасность. Мы не можем бросить ни одного из наших людей. Если хоть один человек жив, мы должны быть готовы оказать ему помощь, а отсюда мы помочь не сможем. Бьорн, прикажите своим людям вооружиться и подготовиться. Элинор посмотрела на Джоанну, которая согласно кивнула. – Для чего все эти предосторожности? – спросила Беренгария.– Нам не нужно бояться. Ричард перевернет остров и утопит его в море, если с нами что-нибудь случится. Элинор посмотрела на нее с немым удивлением. Затем она жестко сказала: – Нас не должны захватить. – Прикажите вашим гребцам приготовить весла, – сказала Джоанна капитану.– Нас не должны захватить. Она повернулась к Беренгарии, которая выглядела слегка обиженной из-за того, что ее совет был отвергнут. – Любовь моя, что мог бы сделать Ричард, если бы мы попали в их руки? Чтобы обеспечить Вашу безопасность, он пообещает что угодно и вынужден будет сдержать обещание. Маленькое судно вышло в море и предложило им свое гостеприимство. Если бы они не были подозрительными, они попали бы в ловушку. Но даже когда они отказались, к ним не применили никакой силы. На их вопросы доброжелательно отвечали. Они узнали, что находятся в бухте Лимассол на Кипре, которым управлял добрый Исаак Комненус. Да, конечно, их люди на берегу. Две галеры стоят в доке, и если они захотят, то могут подплыть поближе и посмотреть на них. Они видели два разбитых корабля? Ужасно. Они отправят людей посмотреть, остался ли кто-нибудь в живых, и если да, окажут им возможную помощь. Дамы побоялись задавать более конкретные вопросы, поэтому посланца отпустили. Остаток дня и вечер они провели в размышлениях о том, как связаться с их людьми на берегу. К несчастью, жители острова в основном были греками, и даже те, кто говорил по-французски или по-итальянски, имели очень сильный акцент. Никто из оруженосцев или матросов не мог сойти за грека, поэтому не было возможности узнать, были ли в порту французские и итальянские корабли. Но капитан не верил в это. Очертания судов подозрительно напоминали корабли сарацин. На следующий день опять прибыло маленькое суденышко с приглашением сойти на берег. Были доставлены продукты и мясо от их правителя. Джоанна принялась расспрашивать, знают ли они имена людей на берегу. Посланник выглядел очень расстроенным, так как он не догадался спросить их. Кроме того, его неловкий язык не мог выговорить эти странные имена. Он был уверен, что леди никогда их не поймет, даже если он заучит и повторит их. Не хотят ли августейшие дамы сойти на берег, чтобы самим увидеться с этими людьми? Они наверняка устали, находясь на этом маленьком неудобном корабле. И наверняка они будут рады мягким постелям. Джоанна заверила его, что они закаленные моряки. Она предположила, что если он не сможет выговорить иностранные имена, то, возможно, он согласится отвезти им ее письмо и привезти их ответ. Это был трудный вопрос. Глаза посланца забегали, но он заверил Джоанну, что не может быть ничего легче. Элинор послала за письменными принадлежностями и написала осторожную записку, которая сообщала об их счастливом прибытии и упоминала, что король следует за ними и прибудет со дня на день. В этих переговорах прошла еще неделя. Если бы они не беспокоились о своих соотечественниках, они бы посмеялись над различными уловками, последней из которых было то, что все они должны подождать прибытия императора. Затем их оставили в покое и уже не присылали никаких подарков. Прошел почти месяц, и запасы на корабле начали таять. Но хуже всего было то, что погода становилась все жарче. Последний дождь прошел в ту ночь, когда их чуть не выбросило на берег. Запасы воды начали портиться, и вкус ее был странным. Однажды ночью загремела якорная цепь. Трое оруженосцев бросились к ней, остальные находились на расстоянии, а матросы держали мечи наготове. Истощенный человек слабым голосом попросил поднять его на борт. Это был полузахлебнувшийся пловец. Он доставил послание от людей с галер, а также от тех немногих, кто избежал смерти на затонувших кораблях. Их заманили на берег хитростью. Осознав угрожающую им опасность, они заперлись в форте в глубине острова. Сейчас они голодали. На следующий день они намеревались выбраться из форта и пробиться в порт. Не могли бы благородные дамы послать отряд им на помощь? В подтверждение своих слов пловец показал им печатку Роджера де Хардикурта. Было проведено бурное совещание. Джоанна знала печатку, но ее могли снять с пальца убитого или плененного. Могут ли они посылать своих людей в ловушку? Имеют ли они право приговорить к смерти горстку храбрых измученных людей? Капитан не мог решиться. Его матросы не были настоящими воинами, хотя и могли защитить себя на борту корабля. Все, что он мог предложить, так это четыре маленьких лодки, чтобы отвезти людей на берег, если понадобится, но эти лодки можно было легко потопить. – Их не потопят, если в них будем мы, – вдруг сказала Элинор. – Элинор! – воскликнула Джоанна, – это смешно. Это, возможно, и обеспечит безопасность лодок, но как только мы выйдем на берег, наше присутствие подвергнет опасности всех людей. Как смогут они… – Нет, нет, – рассмеялась Элинор.– Я не имею в виду, что мы действительно будем сопровождать мужчин. Немного женских платьев и париков – и будет казаться, что в каждой лодке плывут женщины. Бьорн расхохотался, но затем извинился. Он смеялся не над самой идеей, а над мыслью, что мужчины оденутся в женские платья. Дозорные несли вахту, и когда стало видно, что в порту происходит какое-то волнение, план был приведен в исполнение. Успех был поразительным. Люди Элинор высадились на берег и так сбили с толку тех, кто преследовал крестоносцев, что сумели даже захватить одну из галер, приплыв на ней к кораблю. Но Бьорн и его люди принесли не очень хорошие новости. На захваченном корабле не было провизии. Пока Элинор и несколько других женщин ухаживали за ранеными, Джоанна следила за дележкой оставшихся продуктов. Ее сердце сжалось, когда она увидела, что у них осталось. Позже она призналась Элинор и Беренгарии, что если Ричард не прибудет в ближайшие дни, то им придется либо высадиться на берег, либо выйти в море без воды и пищи. Сейчас они должны были быть настороже на случай, если Комненус, озлобленный их действиями, решит напасть на них. Хитрый правитель догадался об их трудном положении, но он не собирался терять людей в битве за то, что само созреет и, как спелый фрукт, упадет ему в руки через день или два. На следующий день после побега он послал к ним еще одного посла с фруктами, вином и едой для стола дам. Он надеялся, что остальные, увидев, что их правительницы питаются лучше их, начнут роптать. Но Джоанна была истинной дочерью своего отца и матери, чтобы попасться на эту уловку. Она разрезала фрукты на маленькие кусочки и постаралась распределить их среди как можно большего количества людей. Те, кому не хватило, надеялись получить свою долю в следующий раз. Это подняло настроение людей. К субботней ночи в бочках для воды осталась лишь муть. Чтобы утолить жажду, Элинор слизывала слезы, которые текли по ее щекам. – Давайте сдадимся только тогда, когда будет совсем невыносимо, – умоляла она.– Давайте молиться, Бог поможет нам. Он не может совсем отвернуться от нас. Джоанна кивала, но время от времени бросала тревожные взгляды на Беренгарию, которая казалась осунувшейся, очень хрупкой и бледной. Это была печальная ночь, проведенная в молитвах о дожде. Но молитвы остались без ответа. На следующее утро на небе не было ни облачка. И команда, и пассажиры шептали молитву потрескавшимися губами. Вскоре все начали готовиться к посылке курьера к Комненусу. Прежде всего, он должен был попросить воды, а если ему откажут, а все были уверены, что будет именно так, то он должен будет сказать, что дамы сойдут на берег, если корабли будут обеспечены провиантом. Они долго обсуждали все варианты. Для курьера выбрали богатый плащ и кольца. Когда, наконец, он был готов идти на берег, дозорный вдруг закричал: – Корабль! Корабль! Беренгария ухватилась за Джоанну и Элинор. – Давайте подождем, – умоляла она.– Это Ричард, я знаю, что это он! – Я говорила вам! – с радостью воскликнула Элинор.– Я говорила, что Бог не оставит в беде тех, кто имел смелость защищать себя! ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Первым человеком, спрыгнувшим на борт, когда пришвартовался королевский корабль, был сам Ричард. Сразу же за ним следовал Саймон. Потрясенный, Ричард крепко прижал к себе сестру и свою будущую жену. Саймон обнял Элинор. Хорошо, что она была крепкой девушкой, а то бы он раздавил ее. Испугавшись короля, Элинор мягко оттолкнула Саймона и прошептала: – Но король… – Он знает, – нежно сказал Саймон.– Когда мы узнали, что ваш корабль пропал, я чуть не умер от страха за вас. – Он разрешит нам пожениться, Саймон? – глаза Элинор сияли. На лицо Саймона набежала тень. – Возможно, но я не могу спросить его сейчас, Элинор. Не заставляй меня сказать, почему, но я не могу сейчас ничего просить, поверь мне. – Мой бог, Саймон, король рассердился на тебя? – Нет, вовсе нет, – он посмотрел через плечо на Ричарда, который все еще был занят разговором с Джоанной и Беренгарией.– Кое-что произошло, что поставило короля в зависимость от меня. Элинор задохнулась от страха. Нет ничего опаснее короля, который чувствует себя обязанным своему вассалу. – Саймон…– проговорила она нерешительно. Он прочитал ее мысли и улыбнулся. – Не бойся его. Он – человек, который доверяет до тех пор, пока его не обманут. Поэтому я не могу просить. Понимаешь…– Он опять прижал ее к себе.– Имей терпение, любовь моя. Скоро мы отправимся на войну, и я проявлю себя на поле битвы. И ты честно достанешься мне за мои успехи, не как одолжение короля, а как награда за силу моего оружия. Следует подождать всего несколько недель. Прежде чем Элинор смогла возразить, что он может погибнуть, что ему следует быть более осторожным, король повернулся к ним. – Отпусти эту женщину и посмотри на нее, – сказал Ричард. Лицо его горело, глаза сверкали. Саймон опустил руки, но его голова была гордо поднята, а лицо тоже покраснело. Элинор схватила его за запястье, но она ничего не могла сделать против Саймона, если он решит ответить королю. – Чудовище, дьявол! – прорычал Ричард. Его взгляд был обращен к берегу. – Это не к тебе, моя любовь! – прошептала Элинор, она впилась в руку Саймона, когда почувствовала, как напряглось его тело. – Не дать воды! – бушевал Ричард.– Комненус отказал женщинам в воде! Теперь Саймон действительно посмотрел на Элинор. Он покраснел еще больше; глаза его зажглись гневом. Перед собой он увидел осунувшееся, похудевшее лицо, потрескавшиеся губы. Элинор вцепилась в него со всей силой, опасаясь, что он выпрыгнет за борт, чтобы скорее сразиться с Комненусом. – Ради Бога, Ричард, – закричала Джоанна, – дайте нам пить и есть, прежде чем вы отправитесь убивать его. – Ричард, – взмолилась Беренгария.– Остановитесь и подумайте. У Вас только несколько кораблей и мало людей. Подождите, пока подойдет остальной флот. В этом предостережении не было необходимости. Как бы ни велик был гнев Ричарда, он никогда не был глупцом в военных делах. Пока Саймон переправлял нее необходимое с королевского корабля на корабль женщин, Ричард вызвал Роджера де Хардикурта и Вильяма Дюбуа с захваченной галеры. От них он получил свидетельства, касающиеся захваченных кораблей. Затем он расспросил о ложных маяках и двух пропавших кораблях. Наградив людей за их смекалку и преданность в защите женщин, Ричард стал обдумывать требования, которые были бы столь оскорбительными, что вынудили бы Комненуса отвергнуть их. К вечеру дела были закончены, и все наслаждались сдой и напитками. Элинор боялась, что король удалится на свой корабль и заберет с собой Саймона. Предлогом могло послужить то, что ему надо обсудить план сражения с Комненусом. Вместо этого, к ее великой радости, он послал за своим стулом и лютней и, вытянув ноги, разместив женщин на подушках по обе стороны от себя, начал петь. Элинор, сидевшая на подушечке, прислонилась к борту корабля, а Саймон положил голову ей на колени. Его взгляд был устремлен на нее, но в них уже не было сумасшедшего желания. Элинор нежно перебирала его волосы. Сильный голос короля то становился громче, то затихал. Темнело, на небе, словно россыпь драгоценных камней, зажигались звезды. – Тебе хорошо, Саймон? – пробормотала Элинор. Он знал, что она имела в виду. – Да, спасибо Господу, – вздохнул он.– Ты можешь мне доверять. Я не причиню тебе боль. – Что случилось? – Я не могу объяснить. Это относится к моей прежней жизни. Я весь в грязи. Ты была нежным, свежим ручейком. Мне нужно думать о тебе, чтобы очиститься от грязи. Элинор не ответила. Саймон не мог видеть ее лица в темноте. Зажгли факелы, но их свет не доходил до них. Саймон хотел сесть, но рука Элинор удержала его. – Отдохни, любовь моя. Позволь мне побыть с тобой хоть немного. В ее голосе звучала любовь, но Саймон не мог сказать, прятала ли она гнев и печаль. – Не верь, что я был всегда виноват в том, что делал. Я не святой, но и не развратник. Это признание вызвало у Элинор тихий смех. – Я это знаю. Для развратника ты обычно быстрее убегаешь прочь, чем хватаешься за предложенную возможность. Поэтому я разволновалась, когда увидела тебя таким изменившимся. Все проблемы позади, Саймон? Меня не волнует, чем ты занимался в мое отсутствие, но я не обещаю быть терпеливой сейчас, когда я рядом. – Я знаю. Король поклялся, что он женится на Беренгарии при первой же возможности, и я верю ему. В любом случае я забуду дорогу в притоны. Связь между свадьбой короля и дорогой в публичные дома, наконец, все объяснила Элинор. Если некоторые думали, что проститутки, которым платил Саймон, служили более высокопоставленным персонам, то в этом не было ничего позорного – просто мелкие грешки. «Умный, преданный Саймон», – подумала Элинор и наклонилась, чтобы поцеловать его. Ее губы коснулись его подбородка, где кожа была изборождена старым шрамом. Их губы слились в поцелуе. Ричард нарушил тишину новой песней. Это была любимая песня короля, одна из немногих, не написанных им самим. Она задела Элинор за живое. Ричард отправит письмо рано утром на следующий день. Комненус отвергнет условия, поскольку они оскорбительны, и выполнить их невозможно. И вот тогда они будут сражаться. – Саймон, – прошептала Элинор, прижавшись к Саймону, – я не хочу, чтобы ты казался трусом в глазах окружающих, но подумай обо мне. Ты хочешь завоевать меня, но вдруг тебя убьют? Что будет тогда со мной? Он отстранился от нее, затем сел, обняв ее. – Ну-ну, – нежно успокоил он ее, – я отделаюсь только царапинами. Кроме того, у меня не будет возможности проявить себя завтра, я должен оставаться с королем. Он очень зол. Не позволяй этому сладкому пению обмануть себя. Он поет, чтобы укротить свою злость. Завтра он будет сражаться, как одержимый. – Ты думаешь, это успокоит меня? – вздохнула Элинор, и смеясь, и плача. – Успокойся. Тебе не стыдно будет показать всем заплаканное лицо, в то время как леди Беренгария будет улыбаться? – О, ля-ля, – горько прошептала Элинор.– У нее и у меня разные потребности. Для нее достаточно мечтать о любви. Для меня же необходимо любить мужчину и иметь от него детей. Ее мечты наполовину исполнились – она обручена. Если король умрет, она будет жить мечтами. Она добрая, нежная девушка. Я не имею права говорить о ней плохо. Последовало молчание, затем Саймон тихо спросил: – А ты говорила о ней плохо? Элинор поняла намек. Саймон имел в виду серьезную, возможно, государственную информацию. Элинор напрягла память. – Думаю, что нет, – пробормотала она.– Трудно сказать. Мы воспитаны по-разному: я – чтобы говорить то, что думаю, а она – чтобы говорить то, что прилично. Я не могу быть уверенной, но если ты спрашиваешь меня, будет ли она торопить короля исполнить свой супружеский долг… – Боже мой, что заставляет тебя говорить такие вещи? Почему ты думаешь, что короля нужно будет торопить? – Саймон, оставим это. Я знаю, почему ты пил и ходил к проституткам на Сицилии. Но я не думаю, что она будет торопить его по этому поводу. Она не думает о необходимости произвести на свет наследника: она слишком романтична, чтобы думать о детях. Король торопится исполнить свой долг и уехать, а она… – Боже мой, – раздраженно перебил ее Саймон, стараясь говорить тихо, – ты знаешь слишком много обо всех этих делах, гораздо больше, чем положено знать девушке. – Не будь глупцом, – ответила Элинор так же раздраженно.– Я тебе говорю то, что мне сказала женщина, разбирающаяся в таких делах. А разве я сама не разбираюсь в военных вопросах? Разве я не владею мечом и копьем? Подожди благоприятного момента, и ты меня еще узнаешь. – Хотел бы я узнать тебя сейчас, – прошептал ей на ухо Саймон. Перемена в его голосе заставила Элинор хихикнуть. Саймон повернулся, быстро поцеловал ее и укусил за щеку. Элинор заерзала у него на коленях. – Успокойся, маленький бесенок, – сказал он.– Ты что, не видишь, что гаснут факелы? Король поднимется в любой момент. – Ну, так и что же? – А то, что если ты не будешь сидеть спокойно, все увидят, что я возбужден, как молодой жеребец. Это снова заставило Элинор рассмеяться, хотя и напомнило ей, что скоро им придется расстаться, а за расставанием последует битва. Сердце ее сжалось. Словно услышав слова Саймона, король закончил петь. – Идите отдыхать, – промолвил он, целуя руку Беренгарии, – а мне предстоит еще много дел. Утром стало ясно, что битва предстоит тяжелая. За ночь люди Комненуса успели многое сделать. Они забаррикадировали порт всем, чем только могли. На старые галеры и суда набросали бревна, бочки, лавки, лестницы, даже двери и оконные рамы, вырванные из близлежащих домов. Умывшись, причесавшись и прополоскав рот вином, король посмотрел на баррикаду. – Пришлите ко мне Роджера де Хардикурта и Вильяма Дюбуа, – приказал он, зловеще улыбаясь.— Я думаю, будет справедливо, если именно они будут нашими посланниками. Саймон радовался. Ему было весело от сознания того, что именно те, кого захватил Комненус, принесут ему весть о его уничтожении. Когда эти двое подошли, Ричард предупредил их, что письма, которые они повезут, не предназначены для успокоения императора-самозванца. – Но имейте в виду, – сказал король, – что чудовище, воюющее с женщинами, может не уважать и посланников. Оба рыцаря понимали опасность, но в один голос заявили, что готовы выполнить это поручение и поблагодарили короля за оказанную им честь. Хардикурт предложил плюнуть в лицо Комненуса, а Дюбуа – потрепать его за бороду. Король рассмеялся, но приказал им не делать ничего, что могло бы подвергнуть их опасности, так как ему еще понадобятся их сильные руки и мечи. Он также приказал им помнить, что они джентльмены, даже если Комненус таковым не является. Пока посланников везли к берегу и сопровождали во дворец, армия Ричарда готовилась к битве. Приказ передавали с корабля на корабль. Воины прыгали в маленькие лодки и баржи. Рассказы об обмане, убийствах, мародерстве людей Комненуса, а также о том, как жестоко он обращался с дамами, быстро разнеслись по всему флоту. Многие также знали, что Кипр был богатой страной, а гнев короля позволял им вволю пограбить. В каждой лодке находились копьеносцы и лучники. Согласно плану, сначала должны были обстрелять все корабли, не принадлежащие флоту Ричарда. Флот Ричарда был так силен, что воины Комненуса, привыкшие атаковать плохо вооруженных крестьян, не смогли даже дать ответный залп. По трое или четверо они обращались в бегство, прячась на палубе или прыгая в море. Сломав оборону, армия Ричарда легко захватила и сами корабли. Теперь стрелкам необходимо было обратить внимание на хорошо укрепленный берег. Отряды Комненуса находились на возвышении, а людям Ричарда приходилось сражаться пешими, так как не было возможности переправить лошадей на берег. Снова полетели тучи стрел, но у Комненуса тоже были лучники, и он дал ответный залп. Баржи продвинулись вперед. Отряды на берегу отошли в укрытия. Смеясь, Ричард вытащил меч и шагнул в воду, держа над головой щит. Саймон последовал за ним. Вскоре все остальные воины попрыгали в воду, и очень скоро вода кишела от несметного количества тел, а лучники старались держать вражеских всадников на расстоянии. Ричард, как и положено королю, первым взобрался на баррикады. Он и его телохранитель шли плечом к плечу. Взобравшись на открытое место, они остановились, чтобы передохнуть. Они не понимали, зачем Комненус потратил столько труда на строительство баррикад, если их не собирались защищать. По наступавшим было выпущено всего несколько стрел, а затем прозвучали вопли, подобные вою бешеных собак, и угрозы. – Идите сюда! – закричал Ричард.– Идите и сражайтесь! Ответом был новый град оскорблений. Ричард подал знак своим воинам, и они посыпались на баррикады. Подобно лучникам, армия Комненуса привыкла сражаться с безоружными крестьянами. Но они никогда не встречались с дисциплинированной, закованной в доспехи и хорошо вооруженной армией. Только несколько наиболее храбрых воинов оказали сопротивление, остальные же поспешили укрыться в домах на узких, извилистых улочках. Этим они потеряли свое единственное преимущество: превосходство в численности. Воины Ричарда ворвались в город, помня уроки, полученные на Сицилии. Ричард носился повсюду, призывая Комненуса выйти на бой. Дважды Саймон пытался утихомирить его, и, наконец, высказал предположение о том, что тот, кто действует обманом и пытками, не хочет попробовать свои силы в честном бою. По его мнению, Комненус просто сбежал. Но Саймон ошибался. Когда он, Ричард и маленькая группа рыцарей, которые всегда сражались рядом с королем, вошли по центральной улице в город, из переулка показалась группа прекрасно вооруженных всадников. Ричард и его люди вскрикнули от радости, думая, что Комненус наконец-то выехал сразиться с ними. Они бросились вперед, но с удивлением увидели, как император и его свита, едва их завидев, поскакали прочь, побросав пики. За ними плелась какая-то кобыла, брошенная, вероятно, кем-то из простых воинов. С криком радости Ричард схватил брошенное копье и вскочил в седло. – Милорд! – закричал Саймон. Но было уже поздно. Саймон побежал, сгибаясь под тяжестью доспехов. Он слышал, как Ричард прокричал вызов, и мысленно обругал короля, который так безрассудно подверг себя опасности. Внезапно откуда-то появилась еще одна лошадь. Из последних усилий Саймон схватил поводья и вскочил на нее. Он мог только молиться, чтобы успеть догнать короля. Вдруг в глазах у него потемнело, а в ушах возник какой-то шум… К счастью, скоро пелена немного спала с его глаз. Он был весь покрыт холодным потом, и ему стало плохо. Держась за седло левой рукой, он наклонился вперед, и его вырвало. Когда он смог выпрямиться, он уже хорошо видел. Ричард все еще преследовал императора и его свиту, но расстояние между ними все увеличивалось. Саймон знал, что если ему придется сражаться, он погибнет. Его руки отяжелели, они были, как бы налиты свинцом. Он сомневался, что смог бы найти в себе силы поднять меч и взмахнуть им. Скоро королю стало ясно, что его тощая кобыла не в состоянии догнать свиту Комненуса. Но все больше людей находили себе лошадей и скакали вслед за Ричардом. Все меньше надежды оставалось на то, что Комненус остановится и начнет бой. Король осадил лошадь, развернулся и поскакал в город, который уже был занят его войском. В тот вечер Ричард обедал с дамами и придворными во дворце Комненуса. Великий пост закончился, и они, добравшись до кладовых императора, наслаждались деликатесами, которых не видели с тех пор, как покинули Сицилию. Ричард, сидевший между Джоанной и Беренгарией, был в хорошем настроении и рассказывал им, как они высадили на берег лошадей, чтобы иметь возможность разделаться с Комненусом в ближайшие два дня. Так как они праздновали победу, Ричард приказал не придерживаться придворного этикета. Те, кто сыграл важную роль в поражении Комненуса, сидели с Ричардом за королевским столом. Как проявление особой милости короля, Саймона посадили слева от Джоанны, а Элинор – сразу за ним. Элинор не могла оторвать глаз от Саймона и, пока Ричард говорил, нетерпеливо прошептала: – Ты ранен? – Нет, – ответил Саймон, стараясь улыбнуться.– На мне нет ни царапинки. – Саймон, не лги мне. – Я говорю правду. Сопротивление было настолько слабым, что было бы чудом, если бы в меня что-то попало. – Я тебе не верю, – вскрикнула Элинор, – ты выглядишь бледным, как от потери крови. Рука Саймона сжала запястье Элинор, но было уже поздно. Все, включая короля, повернули головы в их сторону. Саймон действительно выглядел как человек, потерявший много крови. Его покрытое потом лицо было землисто-серого цвета, а дыхание было частым и неровным. Хотя его слабость и уменьшилась после того, как он освободил свой желудок от завтрака, он все еще чувствовал себя недостаточно хорошо, чтобы что-либо есть и пить. Его еда и питье стояли перед ним нетронутыми. Король перевел взгляд с лица Саймона на его тарелку и кубок. – Нужна соленая рыба, – произнес он. Все с удивлением посмотрели на него, но двое других рыцарей с юга Франции согласно закивали головами. – Гарри, – приказал Ричард молодому слуге, стоявшему позади него, – сейчас же принеси мне соленой рыбы. Слуга убежал, а Ричард снова повернулся к Саймону: – Когда ты почувствовал себя плохо? – спросил он. Саймон открыл рот, чтобы все отрицать, но, перехватив злой взгляд Элинор, ответил: – Когда побежал, чтобы поймать лошадь, милорд. – Вот видишь, – сказал Ричард, – это происходит, когда много времени проводишь в стране, где никогда не светит солнце и часто идет дождь. Слуга вернулся с полным подносом селедки. Ричард послал его к Саймону. – Ешь, – приказал он. Саймон конвульсивно сглотнул, на лбу у него выступили капли пота. Ричард расхохотался. – Я знаю, что в этот момент ты хотел бы убить меня, но, клянусь Богом, я хочу тебе только добра. Ешь, я сказал. Сейчас же. Напуганная тем, что она причинила Саймону, Элинор поспешно отрезала от рыбы хвост и голову и порезала ее на три маленьких кусочка, выбрав кости и сняв кожу. Она наколола один кусочек на нож Саймона и подала это ему, глядя на него полными слез глазами. Саймон взял нож и, с трудом разжав зубы, протолкнул кусок рыбы себе в рот. Его взгляд был устремлен на стол, и всеми клеточками своего тела он сопротивлялся перевороту в своем желудке. Вкус, к его изумлению, был чрезвычайно приятен. Горько-соленый аромат мгновенно очистил его рот от слизи. Саймон прожевал, проглотил, наколол другой кусок и затолкнул его себе в рот. Чувство тошноты уменьшилось. – Спасибо, милорд, – воскликнул Саймон, когда румянец начал возвращаться к нему. Ричард снова рассмеялся. – Как только вкус станет не таким приятным, остановись. Ты, который не привык сражаться под горячим солнцем, должен всегда возить с собой соленое мясо или рыбу, иначе тебя опять поразит та же болезнь. Он повернулся к Беренгарии, которая восхваляла его мудрость, и объяснил, что он научился этому у вассала своей матери, который был с ним в крестовом походе. Саймон облегченно вздохнул и запил еще несколько кусочков рыбы вином. Затем он уже по-настоящему улыбнулся Элинор и с аппетитом принялся за обед. Вечер, которого он боялся, оказался довольно приятным. Когда Элинор увидела, что его слабость не позволяет ему танцевать, она потащила его посмотреть на роскошь захваченного дворца. Сначала Саймон подозревал, что ею двигали совершенно другие мотивы, но Элинор была действительно потрясена тем, что увидела. Саймона привели в восхищение мраморные ванны и террасы, украшенные мозаикой. Ему хватило нескольких минут, чтобы понять, что кусочки камней составляли картины, если смотреть на них с определенного расстояния. Люди, изображенные на картинах, если их можно было так назвать, были определенно первобытными, жившими еще до пришествия Христа. Это было странное племя. Ближайшей была удивительно уродливая женщина, вокруг головы, которой обвивались змеи. За ней был изображен красавец-мужчина с конечностями козла. Они бы подумали, что это портрет сатаны, не играй он на волынке. На другой стороне был изображен ребенок с маленькими крылышками за спиной. За ребенком виднелась девушка, чьи руки были ветвями дерева, а ноги – его корнями. Еще было множество других существ, которых Саймон не смог разглядеть. Все они отличались друг от друга, и единственной общей чертой у них была абсолютная нагота. Саймон сделал несколько осторожных безразличных замечаний, и Элинор, подавляя смех, увела его. Их следующей остановкой была спальня императора. Здесь Саймон презрительно хмыкнул, увидев позолоченную кровать, украшенные драгоценными камнями чаши, кувшины и вазы. – Он напоминает мне человека, которого привели показать королю на Родосе. Убранство его было редкостной красоты – белое, розовое, золотое, но внутри – нечто бесформенное, худое, серое. – Ты совершенно прав, считая, что человек, обитавший здесь, был существом отвратительным, – сказала Элинор, поднимая свечу так, чтобы свет падал на картины, висевшие на стене. Саймон взглянул на то место, которое она ему освещала, и тут же отвел взгляд. Не было нужды упрекать Элинор, эти картины тоже не доставляли ей удовольствия. На них были изображены люди, по двое, по трое, четверо и пятеро предававшиеся акту любви. – Все они одинаковы, или даже хуже, – брезгливо заметила Элинор, обойдя комнату. – Надо это убрать, – приказал Саймон.– Я не уверен, планирует ли король использовать эти комнаты, но они ему явно не понравятся. И если он захочет разместить здесь леди Беренгарию – посмотрите, можно ли это заменить чем-нибудь более приличным. Если нет, то лучше оставить голые стены. Остальные комнаты были менее оскорбительными. Они нашли другие украшения, чтобы заменить картины в спальне императора. Наконец, они пришли в часовню, которую Саймон внимательно осмотрел. Он нашел фрески, изображающие Христа в шелках и драгоценностях, богохульными и, в конце концов, пришел к выводу, что великолепие угнетает. – Я слишком стар, – вздохнул он.– Я не могу заставить себя любить сияющее солнце, шелка и сочные фрукты, дома и дворцы с их широкими дверями и окнами, которые заставляют меня постоянно быть вооруженным и лишают возможности отдохнуть по-настоящему. Я скучаю по мягкому климату Англии, по кислым яблокам, по теплой шерстяной тунике и прохладной комнате, где я могу спать спокойно. Я устал от новых мест, Элинор. Я ужасно хочу домой.– Я тоже, – согласилась Элинор. Она не могла ничего больше сказать, чтобы успокоить его. Они не только не знали, когда попадут домой, но и не были уверены, достигнут ли они когда-нибудь Палестины. Саймон знал, а Элинор предполагала, что у Ричарда не было намерения покидать Кипр до тех пор, пока он не овладеет им. Король мог быть и часто бывал снисходительным к достойному противнику, но он никогда не забывал бесчестия. Более того, Кипр был богатой добычей и мог обеспечивать крестоносцев всем необходимым в течение их похода на Палестину. Следующее утро было посвящено установлению полного контроля над портом и городом Лимассолом. Днем король и пятьдесят рыцарей поехали верхом осматривать окрестности. В двух лье от города они встретили один из отрядов Комненуса, который, не приняв вызова, бросился прочь. Ричард стал преследовать их, но это длилось недолго, так как лошади не успели еще полностью оправиться от долгого путешествия на кораблях. Проскакав пол-лье, они вдруг увидели армию императора. Ричард остановился, чтобы подсчитать силы противника. Гуго де Мара, один из королевских клерков, поспешил подъехать к нему. – Поехали назад, – убеждал он короля, – поехали назад. Ричард посмотрел на него с изумлением. – Милорд, – настаивал клерк.– Будет более мудрым отказаться от ближнего боя с такой большой и сильной армией. Саймон с раздражением поднял глаза к небу, размышляя о том, как могут ученые люди быть иногда такими идиотами. Хорошо зная Ричарда, он понял, что именно слова де Мара склонили его к безрассудным поступкам. – Сэр клерк, – холодно заметил Ричард.– У нас разные профессии, так что Вы занимайтесь своей писаниной, а войну оставьте нам. Зная, что если король начинает говорить во множественном числе, значит, он раздражен. Саймон поправил меч в ножнах, чтобы его можно было легко выхватить. Ричард окинул взглядом всех рыцарей. Их было пятьдесят. – Ты, – сказал он де Мара, – оставь нас. И любой другой из вас, кто думает так же, сделайте то же самое. Он опять посмотрел вперед, на войско императора, под лесом знамен подступающее по близлежащему холму. – Только взгляните на них! – воскликнул Ричард.– Если бы я видел вражеский отряд так близко, неужели я не послал бы свою армию разгромить его вместо того, чтобы заниматься парадом? – Нет, – сухо заметил Саймон. – Что? – прогремел Ричард. – Я сказал, что Вы не послали бы свою армию, – сказал Саймон.– Несомненно, поехали бы с равным количеством рыцарей. Но в Комненусе нет ничего рыцарского. Его острота вызвала смех. Но Ричард не принял предупреждения, заключенного в этом комплименте, а решил лишь подождать и посмотреть, нанесет ли враг удар. Затем он построил воинов. Но когда и это проявление агрессивности не расшевелило Комненуса, король метнул копье и пришпорил лошадь. Копье Саймона воткнулось в землю слева от копья Ричарда. Весь отряд угрожающе двинулся вперед. Казалось, вражеская армия ослепла. Воины противника не могли поверить, что горстка людей решится атаковать целую армию. Люди Ричарда ворвались в центр, нанося удары и круша все вокруг, разбрасывая рыцарей и солдат, как щепки. Пройдя врагов насквозь, король издал громкий клич, созывая своих людей, и, бросив то, что осталось от копья, приготовился пробиваться назад. Крестоносцы развернули лошадей и сгруппировались вокруг короля. Саймон подумал, что именно сейчас, увидев, какие малочисленные силы напали на него, Комненус отдаст приказ уничтожить их. Он почувствовал, как напряглась и заржала под ним лошадь. Лошади других были еще в более плачевном состоянии. Саймон угрюмо улыбнулся. Казалось, что ему опять потребуется соленое мясо, которое он теперь держал под седлом. Им придется хорошо поработать, чтобы пробиться назад. Держа меч наготове, он рассматривал армию Комненуса, пытаясь предугадать, с какой стороны они будут атаковать. Но вместо этого армия начала откатываться назад. Те воины, у которых были самые быстрые лошади, находились уже довольно далеко. – Вперед! – закричал Ричард. Но в какой-то момент Саймон засомневался в тактических способностях короля. Неужели Ричард забыл, в каком состоянии находятся их лошади? Но король не стал преследовать отступающую армию. Он направил свою лошадь к лагерю Комненуса. И здесь их действительно ожидало сопротивление. Конюшие и слуги защищали лагерь своего хозяина, который Ричард собирался просто опустошить. В лагере было всего несколько вооруженных людей. Саймон сражался с каким-то растущим отвращением. Каждый его удар убивал или калечил. Он пользовался своим щитом как оружием, а не как прикрытием для тела. Добыча стоила нескольких синяков и царапин, которые он получил. Саймон перебирал нитку изумрудов в золотой оправе и думал, как хорошо они будут смотреться на белоснежной шее Элинор. Он погрузил на мула свои трофеи: небольшой красивый сундучок, полный подобных украшений, и еще один побольше, набитый самой изящной материей, которую Саймон когда-либо видел, и несколько мешков золотых и серебряных монет. Теперь на какое-то время денежные проблемы Саймона были решены, и к тому же у него был свадебный подарок, который не стыдно будет подарить такой богатой женщине, как Элинор. Всем пятидесяти рыцарям, сражавшимся с Ричардом, было разрешено брать все, что они пожелают. Саймон сел на гнедого жеребца и взял поводья своей уставшей лошади, мула и великолепной арабской кобылы, которую он выбрал для Элинор. Иногда в прошлом при дележке добычи его мучили угрызения совести. В этот раз он был очень доволен тем, что ему досталось. Он был уверен, что прежние владельцы не заслуживали всего этого добра. Комненус скрылся в гористой части острова. Следующие несколько дней прошли в хозяйственных заботах. Ричард издал указ, обещающий прощение всем, кто прекратит сопротивление. Он также назначил временное правительство, которое готово было честно сотрудничать с местным населением. Необходимо было узнать, где спрятался Комненус. Но у Саймона были другие заботы. Ричард дал ему особое поручение – подготовить все к его свадьбе с Беренгарией в следующее воскресенье. Хотя Саймон мало, что знал о подобных мероприятиях, он с охотой взялся за дело. Будучи неплохим тактиком, он отдал все в руки Джоанны, а сам провел три восхитительных дня в обществе Элинор. В субботу его срочно вызвали в порт. На горизонте появились три странные галеры, и Ричард намеревался сам лично поплыть посмотреть, кто это был. Саймон про себя выругался. Он был не робкого десятка, но ему не улыбалась эта затея короля. Но оказалось, что никакой опасности не было. Это были дружественные галеры из Палестины, на борту которых были Гюи де Лузиньян, свергнутый король Иерусалима, и романские принцы – Богемунд Третий Антиохский и граф Реймонд Третий из Триполи. Ричард встретил их с распростертыми объятиями. Сам Бог позаботился о том, чтобы на его свадьбе присутствовали благородные гости. Король был очень счастлив. Саймон объяснял его хорошее настроение еще и тем, что сундуки Ричарда были набиты разным добром, сулившим успешный крестовый поход. Хорошее настроение короля было на руку Гюи де Лузиньяну, который сразу же начал рассказывать ему грустную историю о том, как Конрад Монферрат устроил против него заговор, лишивший его королевства. Ричард заверил его, что все потери будут компенсированы. Лузиньян пожаловался на безденежье, и король выдал ему две тысячи серебром и двадцать чаш из столового серебра императора. Единственное, чего не могли вытянуть из Ричарда ни Гюи, ни Богемунд, ни Реймонд, так это обещание сразу же отправиться в Палестину. Ричард намеревался отпраздновать свое бракосочетание должным образом, и, кроме того, он не колебался в своем решении завоевать Кипр. Саймон полностью поддерживал его второе решение. Хотя он и не имел дела с местным населением и знатью, которая покинула Комненуса и поклялась в верности Ричарду, ему было ясно, что никакие обещания и клятвы не остановят императора. Если Комненус на острове, он постарается уничтожить Ричарда, чтобы навредить крестоносцам. Саймона не очень удовлетворял этот период относительного безделья, который давал королю возможность провести больше времени в обществе своей новой жены. Ричарду было тридцать два года, и он, несомненно, умел обуздывать свои желания. Из того, что Элинор сказала о Беренгарии, Саймон сделал вывод, что у нее не хватит ни ловкости, ни терпения, ни даже желания поддерживать короля в его решениях. Для всех было бы лучше, если бы Ричард был занят другими делами и свел к минимуму общение со своей женой, за исключением, конечно, официальных встреч на балах и праздниках. Ночные посещения жены для исполнения супружеских обязанностей могли бы быть очень краткими, так как он всегда мог сослаться на большую занятость. Если же он будет проводить весь день с женщиной, напевая ей любовные песни, мысли о жене будут постоянно тревожить его. Саймон уставился на стену королевской спальни, где был изображен молодой человек, совершенно обнаженный, вырывающийся из рук красивой нагой женщины. Ричард посмеялся над первыми комментариями Саймона по поводу этой картины, сказав, что изображенная сцена довольно приличная. Юноша по имени Ипполит спасался бегством от своей матери, предложившей ему место в постели его отца. Саймон не мог понять короля в этом вопросе. Если он окажется когда-нибудь в постели Элинор, он больше будет бояться пренебречь своими воинскими обязанностями, чем супружескими. Новое положение, которое занял Саймон, не принесло ему успокоения. Через широкое окно, которое выходило во внутренний дворик дворца, он увидел Ричарда, беседующего с Лузиньяном. Он был безвреден, но храбр и достаточно честен. Как правитель, он нес гибель всему. Он был глуп и упрям, не разбирался в людях и событиях и не мог понять, что его собственные поступки приносят ему несчастья. Он никогда не исправлял свои ошибки. Саймон вздохнул. Он не мог ничего поделать. Он только мог надеяться, что Ричард поймет истинную цену этого человека прежде, чем тот принесет ему большие неприятности. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ Если и бывают темные звезды на небе, то две из них упали с небес и зажглись в глазах Беренгарии. Яркий их блеск вселил в Элинор надежду, что она недооценивала свою изнеженную госпожу. Джоанна наверняка посоветовала сестре, как себя вести. Принцесса совершенно не нервничала перед свадьбой. Правда, Беренгария и не была трусливой. Она стойко перенесла переходы через заснеженные горы и путешествие по бурному морю. Джоанна хорошо подготовилась к свадебному торжеству. Из-за того, что свадьба должна была состояться не во владениях Ричарда, количество знати и духовенства, которые должны были присутствовать на церемонии, было относительно небольшим, и бракосочетание должно было проходить в часовне. Джоанна тихонько заплакала, увидев жениха и невесту вместе. Оба сияли от счастья. Она вспомнила, какой испуганной была она на своей свадьбе. Вильям был намного старше, и ей так хотелось убежать домой. В их жизни все было хорошо, за исключением того, что у них не было детей. Да будет благословлен этот союз потомством, ведь и жених, и невеста были так молоды и сильны, и так этого хотели. Ричард был действительно счастлив. Все его причуды были из-за того, что он был больше воин, чем любовник. С чувством облегчения Саймон подумал, что король был искренен в своей радости и желании иметь от Беренгарии детей. Самым большим опасением Саймона было то, что с женщиной Ричард мог оказаться импотентом. Так уже не раз случалось раньше. Но теперь, видимо, Ричард был полон уверенности в себе. Раз этот союз освящен церковью, все будет по-другому. Как только их объявили мужем и женой, началась вторая церемония. Состоялась коронация Беренгарии, в которой участвовала сама королева. Именно Саймон предложил эту идею Джоанне, аргументируя тем, что им не известно время, когда Комненус предпримет новую попытку, и надо торопиться. Если они задержатся с коронацией, она может вообще не состояться. Джоанна согласилась с Саймоном без возражений. Таким образом, он достиг своей цели – избежать долгих месяцев безделья и празднований. Если дела пойдут хорошо, празднества всегда можно будет продолжить. Все, казалось, шло великолепно. Праздник прошел безупречно. Так же безупречны были жених и невеста, представшие обнаженными перед слугами, готовившими их к первой брачной ночи. Ричард уже был готов к исполнению своего супружеского долга. Покинув вместе со всеми спальню молодоженов, Элинор и Саймон нашли возможность уединиться. Не говоря ничего, они с молчаливого согласия друг друга прошли во внутренний дворик дворца. Голова Элинор покоилась на плече Саймона. Элинор тихо сказала: – Как бы я хотела быть безгрешной вместо того, что мне присуще – гордость, упрямство, страсть. Саймон наклонился и поцеловал ее. – Что явилось причиной такого самобичевания? – рассмеялся он. Но Элинор не была склонна отвечать. Ночь сияла луной и звездами. Саймон увидел, что она чем-то обеспокоена. – Я хочу, чтобы мои молитвы были услышаны, – прошептала Элинор.– Ты думаешь, это возможно? Саймон ответил не сразу. Он не хотел думать о далеком будущем. – Есть надежда, – промолвил он, наконец.– По крайней мере, этой ночью девственница должна стать женщиной. На следующее утро напоказ были вывешены запятнанные кровью простыни – доказательство того, что Ричард исполнил свой долг. Весь следующий день король был в хорошем расположении духа. Тем не менее, он заметил, что Комненус может выбрать время и атаковать, думая, что застанет их врасплох. Ричард не думал, что у императора хватит на это смелости, но он вызвал Саймона и приказал ему расставить часовых и послать разведчиков. Из всего этого сами собой возникли споры, как и когда, захватить Комненуса. Члены Ордена Госпитальеров из Иерусалима утверждали, что смогут уговорить Комненуса сдаться без дальнейшей борьбы и разрушения страны. Ричард заметил, что будет очень рад, если им удастся это сделать. В течение нескольких следующих дней обсуждались условия сдачи. Это было более трудной задачей, чем просто предъявлять невыполнимые и оскорбительные требования. Так как госпитальеры согласились быть посредниками, необходимо было проявить свою добрую волю. Несмотря на всю деликатность ситуации, Саймону казалось, что король уделял переговорам больше внимания, чем требовалось от новоявленного супруга, но он решил попридержать свой язык на этот счет. Его намерением было помочь Ричарду найти предлог избегать общества своей жены, когда он этого захочет. Условия, которые Ричард собирался предъявить Комненусу, стали тому известны, и король был слегка удивлен и разочарован, когда узнал, что император согласился на переговоры. Его согласие было встречено с радостью, но и с недоверием. Было совсем непохоже, чтобы Комненус действительно намеревался снабдить пятьсот участников крестового похода всем необходимым, а также выплатить денежную компенсацию тем, кого ограбили в кораблекрушениях, и отдать крепости и замки острова в руки людей Ричарда. Саймон знал, что Ричард раздражен. В его планы входило проглотить весь остров, а не откусить кусок. Хуже всего было другое. Все знали, что как только Ричард отправит свои главные силы в Палестину, император откажется от соглашения и нападет на тех, кто останется на острове. Был созван королевский совет, но без короля. Ричард не откажется от военного соглашения, не найдя приличного предлога. И тут Саймона осенило. Он напомнил совету тот случай, когда Ричард страшно разгневался на рыцаря, который сбежал, тем самым, нарушив данное королю слово чести. Если бы удалось заставить Комненуса бежать, а, зная его трусость, это было не так уж трудно сделать, – король посчитал бы такое поведение достаточно серьезным предлогом, чтобы аннулировать договор. Днем позже состоялись празднества по случаю примирения, где много говорили о жестокости Ричарда. Кто говорил об этом с юмором, а кто – осторожно, опасаясь, как бы не быть услышанным. Платный информатор переплюнул всех: он шепотом поведал, что Ричард намеревается захватить Комненуса этой ночью и заковать его в железные цепи. На следующее утро посеянные семена дали свои всходы: ночью император сбежал. Часовые не препятствовали его побегу: они были глухи, немы и слепы. Ричард воспринял эту новость с философской отрешенностью. Через пятнадцать дней Кипр пал. Саймон был очень доволен положением дел. Он принимал участие в сражениях, был дважды легко ранен и стал намного богаче. Ричард все время пребывал в хорошем настроении, за исключением того дня, когда прибыли послы от Филиппа Французского, чтобы передать ему, что он должен прекратить преследование невинных христиан на Кипре и отправляться в Палестину на помощь войскам, осаждающим Акр. Летописец Джеффри де Винсеф записал следующее: «На это послание король ответил в таких грубых и непристойных выражениях, что их не выдерживала даже бумага». Саймон так смеялся, что у него появилась боль в боку. Уж он-то знал, что выражения короля подходили только для летописей ада. Ричард даже превзошел своего отца Генриха, который был известен употреблением крутых и сочных выражений. Но причиной гнева Ричарда были слова из послания «невинные христиане». Из-за того, что Ричард потребовал, чтобы греки, которые присягнули ему, сбрили свои бороды, как символ смены сюзерена, Комненус приказал изувечить всех пленников. Были найдены некоторые из этих несчастных: ослепленные, с отрезанными носами, ушами, пальцами на руках и ногах. Ричард иногда сам применял эту меру наказания, но только по отношению к преступникам. Он никогда не приказывал изувечить воина, который честно сражался за своего хозяина, даже если этот хозяин был его злейшим врагом. И Ричард решил мстить. Комненус, наконец, капитулировал; его крепости одна за другой попадали в руки Ричарда. Многие сдавались без единого выстрела, с облегчением меняя своего хозяина. Комненус поставил одно условие: Ричард не должен заковывать его в железные цепи. На что Ричард с готовностью согласился и, когда император сдался, отдал приказ заковать его в серебряные цепи. Это привело Ричарда в хорошее расположение духа, но Саймон заметил, что король хмурился всякий раз, когда упоминали о возвращении в Лимассол. Вместо того, чтобы покинуть поле битвы, он отослал армию назад с приказом заняться ремонтом кораблей для немедленной погрузки. Сам же он задержался на несколько дней, чтобы забрать все награбленное и обсудить с Ричардом де Канвиллем и Робертом Гурнхемским, на кого оставить управление островом. Саймон не мог даже, и предположить, сколько времени они пробудут на Кипре. Но Ричард вдруг получил известие о том, что Акр вот-вот падет, и это встряхнуло его – король приступил к решительным действиям. Они отправились в Лимассол, где Ричард отдал приказ готовиться к выходу в море. – А королева, милорд? – спросил Саймон. Он знал, что играет с огнем. Возможно, нужно было просто посадить женщин на их корабль без всяких вопросов, тем более, что проход между Кипром и Акром не предвещал трудностей. При мысли о том, что Саймон будет вновь разлучен с Элинор, у Саймона голова шла кругом. К его удивлению, Ричард, тяжело вздохнув, ответил: – Она поедет с нами. Не хочу чувствовать себя опять виноватым. Но поедут только обе королевы и «твоя Элинор», да еще одна или две горничные. Не хватало, чтобы меня сопровождала орда визжащих женщин. Но плавание оказалось довольно приятным. Беренгария доказала, что она может так же стойко переносить морское путешествие, как Элинор и Джоанна, и, понимая, что на корабле нет возможности побыть с королем наедине, она довольствовалась музыкой, песнями и красивыми речами. Но перепады в настроении Ричарда никак не были связаны с его женой. Все началось тогда, когда корабль Ричарда и три сопровождающие его галеры приплыли в Тир, первый порт на их пути. Ричард послал несколько человек на берег, чтобы предупредить губернатора города и начальника гарнизона об их прибытии. Но вместо теплого приема его людей просто отослали назад. Король Франции Филипп и Конрад Монферрат запретили открывать ворота Ричарду. Саймон, взглянув на укрепленные стены Тира, сразу стал думать о том, как отговорить короля от нападения. Но Ричард сам решил не давать выход своему гневу и ничего не предпринимать. Они провели ночь на корабле, а утром отплыли в Акр. На рассвете, на горизонте показался огромный транспортный корабль с тремя мачтами и высокими надстройками на корме. Капитан определил, что это – французский корабль, следующий из Генуи в Тир. Ричард закусил губу от зависти: он никогда не имел и не видел ничего подобного. – Милорд, это не французский корабль, – раздался голос одного из гребцов. – Что? Кто это сказал? Гребец поднялся: – Милорд, у французов нет таких кораблей. Только турки строят такие суда. – Ты можешь поклясться в этом? – спросил Ричард. Саймон понял, что Ричарду наплевать на то, чей это корабль, он так или иначе, намерен атаковать его. А если это был корабль Филиппа, тем лучше. Ричард отомстит ему за оскорбление, нанесенное в Тире. – Клянусь жизнью, если на корабле не сарацины, – настаивал гребец. – Поворачивай! – приказал Ричард капитану.– Подходи к нему! К бою! – призвал он воинов. И тут полог, закрывающий вход в палатку женщин, распахнулся, и вышла Беренгария. – Ричард, что тут происходит? – спросила она. Король резко повернулся, кровь бросилась ему в лицо. Саймон, направлявшийся за оружием, остановился и уже собрался, было вмешаться, как вслед за королевой появились Джоанна и Элинор. – Черт побери, всех женщин! – воскликнул Ричард, но лицо его начало приобретать нормальный оттенок.– Передайте Питеру де Баррсу приказ: подвести его галеру к кораблю и испробовать его на прочность! Когда они приблизились к кораблю, оттуда посыпался град стрел и ядер. Подошли остальные галеры. Так как у большого корабля была выше скорость, дюжина опытных пловцов поднырнула под корму корабля и быстро связала руль. Корабль потерял управление. Было предпринято несколько неудачных попыток высадиться на него. Ричард, как разъяренный зверь, метался по палубе, кляня себя за свою беспомощность. Он был уверен, что если бы он лично возглавил атаку, все было бы не так. – Будь я проклят, если еще когда-нибудь возьму женщину на борт корабля, – бушевал он. Они так и не смогли захватить корабль. Высота бортов не давала возможности высадиться на корабль, и все, кто находился на низких галерах, служили для защитников корабля отличной мишенью. Видя, что потери слишком велики, Ричард приказал своим галерам таранить корабль. Гребцы направили обитые железом носы галер на беспомощное судно. Ричард наблюдал, как в корабль хлынула вода, и он стал погружаться. Это не совсем обрадовало короля, так как он хотел заполучить его для себя. Он пришел в еще большее негодование, когда узнал от выловленного из воды пленника, что на борту находились важные сарацины. Он потерял пленных, а с ними и выкуп. Но, несмотря на все неудачи, Ричард нанес Саладину ощутимый удар. На корабле было огромное количество оружия и припасов для Акра. Мысль об этом немного успокоила Ричарда. Король подумал, что он, возможно, сделал больше для захвата города, чем Филипп и все его люди. Но он не забыл о причине своей неудачи в нападении на турецкий корабль, а посему, как только все закончилось, он тотчас же отправился в палатку женщин. – Мы больше не поплывем вместе, – резко сказал он Беренгарии.– Необходимость защищать вас обошлась мне слишком дорого. – Я очень сожалею, милорд, – прошептала Беренгария.– Как прикажете, Ваша воля для меня закон. Ричард ничего не ответил. Он был человеком необузданного темперамента, и часто срывал свою злость на других. Сейчас он не мог сделать этого по отношению к своим воинам, которые храбро сражались, и жертвой его раздражения стала Беренгария. Если бы она ответила ему резкостью сейчас, может, он бы оставил ее на корабле. Но уже ничего нельзя было исправить. Ричард добавил холодно: – Надеюсь, Вы понимаете, почему мы должны пока жить отдельно. Ведь иначе в Акре я не смогу сделать ни одного движения из-за боязни подвергнуть Вас опасности, тем самым, ставя себя в более чем глупое положение. – Но, Ричард, – запротестовала Джоанна. Тут вмешалась Беренгария и, стараясь успокоить Ричарда, произнесла: – Я все понимаю. Не сердитесь, Ричард. Как Вам будет угодно. Когда они подошли к Акру, оказалось, что нет таких мест, где можно разместить женщин, и они будут в безопасности. Может быть, только в городе, но там были сарацины. Армия христиан размещалась в павильонах, грубых палатках, под соломенными навесами или вообще под открытым небом. Не было даже возможности отправить женщин куда-нибудь еще, так как осаждавшие были сами окружены. Недалеко от лагеря христиан расположилась армия Саладина, причем воины были разбиты на небольшие отряды и затаились в близлежащих холмах и долинах. Ричард приказал капитану плыть медленно, чтобы он имел возможность изучить расположение вражеских войск. Когда стало ясно, что город все еще хорошо защищен и что Саладин – достойный противник, стало ясно также и то, что успехи сарацин объяснялись не умом и способностями их правителя, а некомпетентностью романских принцев. Настроение Ричарда сразу улучшилось. Именно его приезд, а не Филиппа, решит исход битвы. Именно он поведет победоносную армию на освобождение Иерусалима. Радость, с которой они были встречены, подтвердила предположения Ричарда. Даже французы выражали вслух свою радость. Гремела музыка, толпы людей ринулись проводить Ричарда к его павильону. Они благодарили Бога за то, что он послал им спасителя в лице Ричарда. Ночью по всему лагерю зажгли столько факелов, что сарацины всполошились, думая, что в долине пожар. На следующий день Ричард занялся серьезными делами. Он собрал всех военачальников, и вместе они осмотрели лагерь, инспектируя все боевые машины и стены города. Прошло меньше часа, когда стало ясно, что французский король не был так же единодушен со своими воинами в их ликовании по поводу приезда Ричарда. Конечно, он был доволен пополнением армии и вооружения, а также тем, что Кипр будет снабжать их всем необходимым. Единственное, что омрачало его радость, было то, что Ричард не утонул по пути сюда. Не собираясь соперничать с Филиппом, Ричард решил вербовать себе союзников. Обладая огромными сундуками с богатствами, награбленными у Комненуса, это было сделать нетрудно. Многие воины из армии Филиппа перешли на сторону Ричарда, когда почувствовали запах денег. Все шло прекрасно, но, когда Ричард наблюдал за сооружением огромной баллисты, он пожаловался Саймону, что чувствует себя неважно. Уже к вечеру король свалился в лихорадке. В течение двух дней Саймон под разными предлогами пытался объяснить отсутствие короля. Когда они были на Кипре, у короля тоже был приступ лихорадки, который прошел довольно быстро, и все надеялись, что так будет и сейчас. Поэтому решено было держать болезнь в секрете, чтобы не подорвать духа армии. Но на третий день королю стало еще хуже: у него потрескалась кожа и стали выпадать волосы. Всем стало ясно, что король не скоро выкарабкается из болезни. Лекари качали головами. Все поняли, что король поправится нескоро. Саймон собрал всех лекарей. – Здесь мы можем говорить правду. Мы должны знать, что с ним, чтобы быстрее помочь ему. Но в лагере вы должны сказать, что у короля обычная лихорадка, от которой он давно страдает. Если в лагере узнают правду, среди вас станет на несколько лекарей меньше. Я найду вас, где бы вы ни были, и отрежу ваши языки, а кишки натяну на луки. Дамам сообщили, что король переутомился и у него легкий жар. Боясь заразить их, он решил несколько дней обедать в своей палатке. По этой же причине сестре и жене короля запрещалось навещать его и ухаживать за ним. Хотя Беренгария была обеспокоена, она не выразила протеста. Но Джоанна приказала посыльному подождать у палатки несколько минут. – Моя дорогая, – мягко сказала она Беренгарии.– Я думаю, несмотря на слова Ричарда, Вам следует пойти к нему. Пусть Ричард знает, что его богиня может спуститься на землю и ухаживать за ним. Беренгария побледнела. – Нет, нет, ни в коем случае! Я никогда не ослушаюсь Ричарда. Кроме того, он наверняка не желает, чтобы его видели далеко не в лучшей форме. – Но ведь Вы его жена! – воскликнула Джоанна.– Вы делите с ним ложе, разве он не самый близкий Вам человек? Элинор, скажите, разве я не права? Если бы Ваш возлюбленный заболел, разве Вы не пошли бы к нему, несмотря на глупые приказы, которые он отдает? У женщины должно быть больше разума. Элинор растерялась. В любой другой ситуации Джоанна была бы абсолютно права. Саймон бы тоже прислал записку, и был бы ужасно зол, если бы Элинор ослушалась его. Тем не менее, он был бы рад, если бы она ухаживала за ним. Элинор совсем не была уверена в том, что Ричард чувствует то же самое, и, что еще хуже, ей показалось, что Беренгария не в восторге от мысли ухаживать за ним. Возможно, плотские притязания Ричарда немного остудили восторженное отношение к нему Беренгарии. И еще Элинор опасалась, что в бреду король может сказать что-нибудь такое, что разобьет сердце Беренгарии. – Элинор! – настойчиво повторила Джоанна. – Я не знаю, – вздохнула Элинор.– Я бы пошла к моему возлюбленному. Я знаю, что его не волнует, в каком виде я увижу его. Возможно, леди Беренгария знает короля Ричарда лучше, чем Вы или я, но я уверена, что он не пожелает, чтобы она видела его слабым и беспомощным. – Да, да, ты совершенно права, – согласилась Беренгария. Джоанна ничего не ответила, но взгляд, брошенный на Элинор, был более чем красноречив и не предвещал ничего хорошего. Затем она отпустила посыльного и принялась успокаивать плачущую Беренгарию. Успокоив ее, Джоанна оттащила Элинор в сторону. – Я не сомневаюсь в том, что Вы любите королеву и желаете ей добра. – Да, конечно, – со слезами на глазах ответила Элинор. – Тогда как Вы могли дать ей такой совет? Как Вы могли не поддержать меня? Они должны ближе узнать друг друга. И сейчас, когда муж страдает от боли, – самое удобное время для жены доказать свою преданность. – Да, конечно, Вы правы, но это хорошо в том случае, когда жена видит в муже человека, а не образ, созданный ее воображением. – Так надо ее излечить от этого, если это действительно так, – настаивала Джоанна. – Боюсь, что это излечит ее и от любви. Кроме того, боюсь, Беренгария не сможет проявить себя с выгодной стороны. Ведь жена должна уметь противостоять жалобам и капризам больного мужа, а муж должен вспоминать об этом с благодарностью, а не со стыдом. Джоанна задумчиво посмотрела на Элинор, затем покачала головой: – Ричард не будет ненавидеть ее за то, что она ухаживала за ним, в этом я уверена. – Но сможет ли она? Сможет ли она проявить твердость? Я не верю. Она не всегда ведет себя разумно, когда дело касается короля. Помните тот день, когда король пришел к ней на корабле? Ему просто нужно было сорвать на ком-нибудь свою злость, а она этого не поняла. – Возможно, она из тех женщин, которые не терпят грубости, – ответила Джоанна, но поняла свою ошибку, прежде чем Элинор ответила, и продолжала: – Я постаралась обратить его гнев на себя, но Беренгария была так послушна, что король успокоился. Ведь для того, чтобы мыть и кормить мужчину, не требуется особого понимания. – Надо иметь сильный характер, чтобы заставить мужчину делать то, что нужно, а не то, что он захочет. – В этом нет необходимости. Для того, чтобы заставить Ричарда выпить горькое снадобье или слабительное, найдутся другие – твой Саймон, к примеру. Ты почему-то боишься, что Беренгария будет ухаживать за Ричардом, почему? Припертая к стенке, Элинор попыталась намекнуть на правду. – Мужчины бредят в горячке. Беренгария – натура романтическая, и, возможно, что-то, сказанное в бреду, может причинить ей боль. – Чушь! Она не настолько глупа, чтобы придавать большое значение его случайным связям с. проститутками! У него никогда не было официальной любовницы. Всем известно, что он никогда не позволял себе ничего такого с дочерьми и женами своих вассалов. Что может он выболтать такого, что… Внезапность, с которой Джоанна замолчала, говорила о том, что слухи о странных привязанностях Ричарда дошли даже до Сицилии. Джоанна объясняла это все завистью и ненавистью. Но, сопоставив факты с поведением Ричарда по отношению к своей жене – уже месяц как женат, а спал с ней всего пять раз, – Джоанна задумалась. У него не было любимой женщины, и он женился на женщине, которую не считал отвратительной, значит, эти слухи могли оказаться правдой! Джоанна знала, что греческое население острова, которым правил ее муж, тоже было подвержено этой слабости. Даже Вильям иногда пил из этой же чаши греха, и это не считалось зазорным. Но в Европе к таким странностям не относились столь же терпимо, а это могло иметь серьезные политические последствия. – Это правда? – спросила Джоанна. Элинор догадалась, что имела в виду Джоанна, но прикинулась дурочкой: – Что? Что мужчины болтают в горячке странные вещи? Конечно! – Ты узнала об этом от сэра Саймона? Элинор похолодела. – Я узнала об этом, когда мои вассалы и горничные болели сыпным тифом, и я ухаживала за ними. Саймон же сказал мне о короле три вещи: что он великолепный воин, что он никогда не прощает обмана и измены и что он душой и телом предан этому крестовому походу. У Джоанны вырвался нетерпеливый жест. – Я не желаю причинить зло ни тебе, ни сэру Саймону, который был добрым другом и преданным слугой моему брату. – Ваша матушка, королева, однажды сказала мне, что доверить секрет сэру Саймону – это все равно, что бросить золотую монету в глубокий колодец. Монету можно найти, лишь разрушив весь колодец, но это маловероятно. – Она могла бы сказать то же самое и о тебе. – Надеюсь, что так, – твердо произнесла Элинор. Джоанна вновь сделала нетерпеливое движение, но на этот раз оно означало конец попыткам выудить хоть какую-то информацию из Элинор. Если Саймон и говорил Элинор что-нибудь, она никогда не признается в этом. Но что она может знать? В любом случае, кого бы ни хотел ее брат видеть в своей постели – мужчину или женщину, не имело значения до тех пор, пока он будет соблюдать осторожность. Если он был достаточно осторожен раньше, то наверняка будет так же осторожен в будущем. Проблема была не в нем, а в Беренгарии. Она действительно натура очень мечтательная, и, похоже, что она даже не верила в то, что Ричард может заболеть, как любой простой человек. Что станет с ней, когда ее мечта разобьется? Джоанна любила Беренгарию, но еще больше она любила своего брата. Она пожала плечами. – Думаю, ты права. Будет лучше для них обоих, если они просто останутся любовниками. Я не буду больше настаивать на том, чтобы она пошла к Ричарду. В течение следующих двух недель этот вопрос больше не обсуждался. Но через несколько дней после того, как заболел Ричард, стало известно, что болен и Филипп Французский. Что бы ни говорили лекари, состояние Ричарда уже нельзя было скрыть. По лагерю поползли слухи о близкой смерти Ричарда, и Беренгария засыпала всех вопросами. Саймон сам пришел заверить ее, что слухи преувеличены и что, хотя Ричард и болен, он требует, чтобы его выносили на носилках посмотреть, как продвигается строительство машин для штурма. – Не позволяйте ему этого! – воскликнула Беренгария. Саймон хотел, было что-то возразить, но передумал. – Я передам ему Ваши слова, мадам, что Вы запретили ему делать это. – Я? Запретила моему господину? – Да, – согласился Саймон.– Ради сохранения его здоровья, жена может запрещать своему мужу. И увидите, он Вам подчинится. Было ли это подчинением приказу Беренгарии, или вызвано слабостью, но Ричард действительно не покидал постели еще два дня. Но потом его уже было нельзя удержать ничем. Он был еще слишком слаб, чтобы ехать верхом, поэтому он приказал приносить его на носилках каждый день к стенам Акра. Там он критически осматривал стены крепости и руководил возведением штурмовых сооружений. К концу июня Филипп оправился от болезни и стал торопить Ричарда со штурмом. Но Ричард считал, что еще не пришло время. Филипп ответил, что Ричард тянет со штурмом потому, что сам не в состоянии возглавить его. Он сказал это между прочим, как бы восхваляя смелость Ричарда, но в его словах был скрытый смысл. Второго июля Филипп сам начал штурм Акра. Первая попытка была безуспешной. На следующий день они снова попытались атаковать, но их атака была отбита. Затем к Филиппу прибыла делегация из города, которая предложила сдать его при условии, что всем жителям и воинам будет предоставлена возможность эвакуироваться с вооружением и имуществом. И Ричард, и Филипп единодушно отвергли это предложение. Тем временем Ричард, который еще не совсем окреп для того, чтобы ходить или ездить верхом, лично убил сарацина, который хвастливо надел доспехи Маршала Франции, убитого во время второй атаки. Еще одно предложение о сдаче города при условии, что будут отпущены все жители, было отклонено. Стены города были разрушены, башни развалены. Было ясно, что христиане ждут только полного выздоровления своего полководца, чтобы, как голодные волки, наброситься на свои, теперь уже беспомощные, жертвы. Гарнизон Акра слал отчаянные послания Саладину и, наконец, он согласился на сдачу города. Были выдвинуты новые условия. Если жителям города позволят мирно уйти, взяв с собой только одежду, они отдадут священные реликвии и двести пленников-христиан. Ричард ответил: – Неужели Вы думаете, что у меня не хватит власти силой взять то, что Вы предлагаете мне, как одолжение? После болезни он выглядел немного странно: молодая кожа на его лице была ярко-розового оттенка, а рыжевато-золотистые волосы напоминали пушок на голове у младенца. Тем не менее, глаза его светились здоровым блеском, а в каждом движении чувствовалась возвращающаяся к нему сила. Осажденные знали, что через день-два, самое позднее, через неделю король Англии приведет в исполнение свою угрозу. Последовали новые предложения: вернуть двадцать пять тысяч пленных христиан, священные реликвии и двести тысяч динаров. Ричард мог бы снова отказаться, но он получил известие о том, что Саладин разрушает все кругом и уже стер с лица земли город Хайфу. Так как Ричард получал все необходимое с Кипра, опустошение окрестных земель его мало беспокоило. Другое дело – разрушение городов. Они еще могут служить в качестве крепостей после поражения Саладина. Поэтому Ричард согласился с этими предложениями, но при условии, что знатные горожане и офицеры гарнизона с их семьями останутся в заложниках до тех пор, пока Саладин не выполнит все пункты соглашения. 12 июля 1191 года город Акр вернулся в руки христиан после многих шумных сражений и битв. Большой удачей было то, что дома и дворцы не были разрушены и, кроме того, в них осталась вся мебель. Ричард вместе с дамами сразу же переехал во дворец, а Филипп расположился в не менее роскошной резиденции ордена Тамплиеров. К сожалению, условия сдачи и раздела города были единственным, в чем Филипп и Ричард были единодушны. Во всем остальном они придерживались совершенно противоположных точек зрения. Камнем преткновения стал вопрос о том, кто будет королем Иерусалима – Гюи де Лузиньян или Конрад Монферрат. – Всякий раз, когда я слышу эти имена, – говорил Саймон Элинор, когда они прогуливались во внутреннем дворцовом садике, – мне хочется биться головой о стенку. Ни один из них не достоин даже корзины навоза. – Понимаю, – со вздохом отвечала Элинор, так как она уже слышала не только от Саймона сетования по этому поводу.– Конрад сопьется, а Гюи лопнет от гордости. – Скорее бы они договорились. Филипп с каждым днем мрачнее тучи. Если он не добьется своего, он уедет домой. – Хорошо бы, коли так. А вот Ричард мрачнеет всякий раз, когда приходит к моей госпоже. А она, бедняжка, никак не может понять, что, позволь она ему выплеснуть все, что накопилось у него на душе, всю его злость, ему бы стало лучше и он бы еще сильнее любил ее. Саймон, боюсь, что между ними не все ладно. – Мне искренне жаль их. Но не мне беспокоиться о таких вещах. Есть дела и посерьезнее. Как ты думаешь, Элинор, если Филипп уедет, он ведь не будет тихо сидеть во Франции, соблюдая свою клятву уважать территорию нашего короля? – Не думаю, но меня это не очень волнует.– Она огляделась, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает.– Я очень надеюсь, что Филипп затеет что-нибудь, и королю придется вернуться. Иначе мы сгнием здесь. Я ведь не слепая и вижу, что понадобятся многие годы, чтобы завоевать эту землю. А для чего? Неужели Лузиньяну будет под силу удержать власть? Или Монферрату? Как только король отплывет, их тут же разобьют. Если же Филипп нападет на Нормандию, а именно это он и захочет сделать, я уверена, что король вернется домой. Из двух зол выбирают худшее. Но ведь тогда и мы, мой любимый, сможем вернуться домой. – Но прежде я хочу получить тебя. Я надеялся попросить короля об этом после штурма, но город сдался. Время ушло. Ты права, Элинор, я хотел бы знать о том, что происходит сейчас в Англии. Я разговаривал недавно с Робертом Лестерским, когда он приезжал, но это было недолго, так как король был болен, да и новости были четырехмесячной давности. – Я тоже говорила с ним. Ты был прав, когда говорил, что епископ Руаенский сблизится с лордом Джоном. Саймон, неужели будет война? – Откуда мне знать?– в сердцах рявкнул Саймон, сорвав головку цветка и смяв ее в руке. Настроение ни у кого не улучшилось. Филипп покинул Акр 31 июля и через неделю отплыл во Францию из Тира. 11 августа заложники-сарацины были доставлены в ранее назначенное место, но в обмен Ричард не получил ни христианских реликвий, ни знатных пленников-христиан. Ярости его не было предела. Саладин прислал письмо, в котором просил подождать еще несколько дней. Ричард согласился. Ночью 13 августа король пришел в комнату своей жены и остановился в дверях. – Это грех, – прогремел он. От испуга Беренгария побледнела. – Что? Что я сделала? – пролепетала она.– Я все исправлю, только скажите. Глаза короля от злости так выкатились из орбит, что Элинор, спрятавшаяся в темном углу, подумала, что они вот-вот выпадут на пол. Джоанна поднялась со стула, но прежде чем успела что-нибудь сказать, Ричард набросился на нее: – Сядьте и прикусите язык! Все наши неудачи с тех пор, как мы приехали сюда, из-за греха. Когда я покидал Францию, я поклялся, что в крестовом походе не будет женщин, только воины. Я нарушил эту клятву, и теперь нас преследуют неудачи. Я больше не буду грешить! Я уеду из этого города роскоши и порока и выполню волю Бога. С этими словами он удалился, предоставив Беренгарию Джоанне и Элинор, которым не скоро удалось успокоить истерично рыдающую госпожу. На следующий день они узнали, что Ричард покинул город и поставил свою палатку у его стен. Затем последовало молчание. Джоанна написала брату, но не получила ответа. Элинор по просьбе Джоанны написала Саймону, умоляя его уговорить Ричарда послать хоть несколько строчек утешения своей несчастной жене. Она тоже не получила письменного ответа, но на словах курьер передал: – Готовьтесь к чистилищу. Здесь ад. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ Одинокий всадник ехал через залитую лунным светом долину от Тель-аль-Айадийа. Часовые на башнях не обратили на него никакого внимания. Время от времени звезды отражались в его железных доспехах, и даже в темноте можно было различить его грязный белый плащ с красным крестом. У ворот всадник спешился и эфесом меча постучал в дверь. – Входить в город до утра запрещено! – прокричал часовой. – Я – сэр Саймон Лемань. Сейчас же открой, или тебе не поздоровится! Часовые не вступали в пререкания с людьми короля. Рыцарь вновь оседлал коня и поехал ко дворцу. В конюшне он растолкал мальчика-конюшего и, бросив ему поводья, вышел. Он шел твердой походкой, как все, кто привык проводить много времени в седле и держать спину прямо. Охрана у дворца, а в ней были люди Элинор, хорошо знавшие Саймона, беспрепятственно пропустила его. И тут решимость вдруг оставила его, он остановился, как будто темнота и тишина впервые напомнили ему, что уже ночь. Он сделал несколько неуверенных шагов, как будто забыл дорогу. И тут вдоль коридора послышались легкие шаги. Саймон остановился и в ту же минуту чуть не был сбит с ног бегущим пажом, подростком. Саймон взвыл. Паж испуганно повторял: – Кто здесь? Кто здесь? – Ты, я смотрю, уже достаточно взрослый, чтобы заниматься шалостями по ночам на женской половине, – сказал Саймон сухо.– Но я никому не скажу, если ты мне окажешь одну услугу. Вернись и разбуди горничную леди Элинор Гертруду и попроси ее сказать своей госпоже, что я жду ее здесь.– Саймон поднял руку, чтобы, как всегда в минуты волнения, провести рукой по волосам. Но его рука в латной рукавице, ударив о шлем, произвела только клацающий звук. Он опустил руку. – Ждет ее? Где? И кто? Я Вас не вижу. – Сэр Саймон. Где? Только не в Парадном зале. Когда он был пуст, каждый звук эхом отдавался в мраморном пространстве. И не во внутреннем дворе. Ночной воздух возбуждает. – Где? – тупо повторил Саймон.– В зале, в апартаментах короля. И принеси мне огня! Юноша проворно побежал обратно. Саймон медленно пошел за ним, еле волоча ноги. Стороннему наблюдателю могло показаться, что он нестерпимо устал, но когда он вошел в зал, то не бросился на скамью у стены или на стул у стола. Напротив, он остановился в дверях, вглядываясь в темноту, и паж снова налетел на него, вернувшись со свечой в руках. Юноша издал вздох удивления и ужаса, когда увидел, что плащ Саймона – весь в засохших пятнах крови. – Мне зажечь все свечи, мой господин, и поставить их на стол? Саймон как бы очнулся от забытья и взглянул на пажа: – Да, и подожди за дверью. Возможно, ты еще понадобишься для выполнения поручений. Юноша ничего не ответил, но на лице у него было написано разочарование. Он-то думал, что будет свидетелем тайного любовного свидания! Сама мысль была так увлекательна – знать такой секрет, такую новость о самой молодой и красивой фрейлине королевы, и, может, кто-то из старших пожелает купить у него эту тайну за монету-другую, хотя с Саймоном шутки плохи, если он узнает об этом! Но, так или иначе, его надежды не оправдались. Из любовного гнездышка не посылают посланий. Паж воспользовался возможностью сбегать за плащом: им – любовное свидание или деловая встреча, а ему не очень-то улыбается сидеть и ждать на холодном мраморном полу. Элинор, разбуженная Гертрудой среди ночи, не сразу поняла, в чем дело. Саймон – Господи его благослови! – был чем-то отдаленным. Казалось маловероятным, что он приедет среди ночи, только в самом экстренном случае. Элинор мгновенно поднялась и если бы не Гертруда, которая удержала ее, она могла бы побежать обнаженной по коридору. С помощью Гертруды она кое-как набросила на себя пеньюар и, босая, с разметавшимися по плечам волосами, бросилась по коридору к королевским покоям. Гертруда бежала следом, зажав в руке пару домашних туфель своей госпожи. Ведь она будет виновата в том, если, не дай Бог, Элинор умрет от простуды или ударится на бегу. – Саймон! – крикнула Элинор и, когда он повернулся к ней, и она увидела, в каком состоянии его доспехи и плащ, спросила: – О боже! Ты ранен? Его лицо было необычайно бесстрастным. – Нет. Так, небольшая царапина, ничего серьезного. Его голос тоже был лишен эмоций. Элинор подошла ближе, взяла его за руку и подвела к столу, где при свете свечи можно было лучше его разглядеть. Она протянула руку и сняла с него шлем, расшнуровала плащ у горла и откинула капюшон. Саймон стоял неподвижно, покорно позволяя делать с собой все, как ребенок, которого раздевает мать. – Саймон, чем ты взволнован? У тебя опять слабость, вызванная жарой? – Нет.– Он закрыл глаза и сглотнул. Даже при тусклом свете свечи Элинор видела, как он побледнел, борясь с приступами тошноты. «Он заразился от короля, те же самые симптомы», подумала она. Элинор дотронулась до его лица – жара не было. – Я привез письмо, как ты желала, от короля, чтобы успокоить королеву. – Король не заболел снова? – Нет, нет. С ним все в порядке. Лучше, чем – О, Боже! – Саймон оторвался от Элинор и, шатаясь из стороны в сторону, отошел к стене, где его вырвало. Элинор подавила панику и подошла к двери, в душе благодаря Бога за то, что у Саймона хватило здравого смысла прийти в болезни к ней. Она открыла дверь и позвала пажа. – Принеси соломы и воды и убери здесь.– Она повернулась к Гертруде.– Мне нужна вода, чтобы обмыть и дать пить, вино и ткань на бинты, и игла с шелковыми нитками, чтобы зашить раны. Быстрее! Гертруда бросила домашние туфли в руки Элинор, а та, уставившись на них, не понимая, зачем они тут, неосознанным движением наклонилась и надела их. Саймон уже стоял у стола, когда Элинор вернулась в комнату. Она взяла табурет в углу и придвинула его к Саймону. – Сядь. Ты слишком высокий, и мне не очень удобно обнимать тебя, когда ты стоишь. – Я должен вернуться, – сказал Саймон. – Только не сегодня, – ответила Элинор.– По крайней мере, не до того, как я тебя обмою и полечу твои раны. А если ты не согласен, я заставлю тебя лежать спокойно при помощи вот этого табурета. На лице Саймона появилось подобие улыбки. Впервые с того момента, как Элинор вошла в комнату, Саймон стал похож на человека, а не на его тень. – Когда ты почувствовал, что болен? – спросила Элинор. – Болен? Ах, это! – Он указал рукой туда, где паж вытирал пол.– Это не болезнь тела, а болезнь духа. Его глаза вновь стали бесстрастными. Элинор знала, что Саймон не стал бы скрывать физическую слабость, чтобы избавить ее от волнения. Она верила, что не физическая боль причиняет ему страдания. Но она ничего не сказала, а просто стянула его латные рукавицы и начала расшнуровывать плащ, усадила его на табурет и успела снять с него кольчугу, прежде чем он заговорил. Она сложила все это у стены и стала развязывать рубаху у Саймона на груди, он вдруг наклонился вперед, положив голову ей на грудь, и крепко прижал ее к себе. – Элинор, мне плохо здесь. Меня тошнит от всех этих фруктов: груш, слив, фиников – мягких и приторно-сладких, которые в неограниченном количестве Саладин присылает королю. Меня тошнит от этих роскошных стен и потолков, мягких ковров и шелковых покрывал. Здесь слишком много всего. Даже заложников. Ты когда-нибудь видела три тысячи заложников? Их вообще уже больше нет. Он замолчал, переводя дух, и Элинор провела рукой по его волосам. Она была немного озадачена. Дело в том, что Саймон и раньше говорил ей о том, что не выносит буйной роскоши и изобилия восточных земель, но он никогда не впадал от этого в истерику. Но ведь если заложников освободили, почему его плащ весь в крови? – Любимый, – начала она. Его руки еще крепче сжали ее, и он зарылся лицом в ее теплое тело, как будто хотел спрятаться. – Я закалился и грубел в боях, Элинор. Я брал крепости, насиловал, грабил и убивал. Я сам вешал заложников в назидание тем, кто нарушал договор, но три тысячи, три тысячи закованных в цепи, превращенных в рабов, как стадо свиней!? Это было правильно и справедливо, мы не могли оставить их в живых, многие были опасны. А вскоре стало ясно, что Саладин не намерен выполнять свои обязательства. Он использовал заложников, чтобы выиграть время и отвлечь нас от штурма других городов. Но три тысячи? Люди – наши люди – были по локоть в крови. Элинор наклонилась и поцеловала Саймона в висок. Если король заставил Саймона участвовать в этой резне, она не простит ему. Ему бы следовало знать, что Саймон не годится на роль мясника. Чем же утешить его? Ничего лучше не пришло ей в голову, чем дать ему возможность выговориться. – Сердце мое, свет очей моих! Отчего ты весь в крови? – Они напали на нас, когда мы были заняты заложниками. – Кто? – Сарацины собрались в горах и смеялись над нами, когда мы, как дураки, выполняли условия договора и верили их обещаниям несколько раз, а они на деле и не собирались выполнять их. Он немного отстранился от Элинор, глаза его сверкнули гневом. – Как я уже сказал, они тянули время и, пока мы находились в условленном месте встречи, они подтягивали свежие силы, а нам посылали дары и кормили разными предлогами. Но, увидев, что наше терпение иссякло, и мы не намерены больше сохранять заложников, они решили отбить их в бою, тем самым еще раз нарушив договоренность о перемирии. Я не виню их за это. Как бы они ни поступили: правильно или нет, трудно сидеть и смотреть, как на твоих глазах разделываются с твоими согражданами! – Вы вступили с ними в бой? – Король и рыцари – да. Остальное сделали простые воины. Они пели и смеялись. И я подумал, что возможно, мы, благородные рыцари, живем слишком утонченно и слушаем слишком много баллад о рыцарских подвигах.– Он криво усмехнулся.– Не одного меня вырвало прямо на поле боя.– Саймон потерся лицом об Элинор.– Но Бог благосклонен ко мне. Здесь, рядом с тобой, я чувствую, что излечусь. – Но только если позволишь мне снять с тебя рубаху и обмыть тебя, – едко ответила Элинор. Она успокоилась, когда Саймон послушно опустил руки и улыбнулся вполне нормально. Однако он не излечится, пока они не уедут из этой перезрелой страны. Поначалу, когда Элинор заводила с ним разговор, занимаясь лечением его ран, Саймон вновь и вновь возвращался в своих речах к «морю крови». Элинор с удовлетворением обнаружила, что не это само по себе заботит Саймона, а количество, чрезмерное количество мертвых и крови. Ведь хорошо, когда у тебя мягкое сердце, но мягкосердечный воин может забыть, зачем нужны заложники и какую опасность они могут представлять, если их оставить в живых, а это уже непростительно для воина. Даже на ее вопросы о том, как ему удалось уговорить короля написать письмо Беренгарии, он отвечал, снова возвращаясь к «морю крови». – Я? Я ничего не делал, – сказал Саймон.– Я думаю, любой, кто произнес бы имя этой бедной женщины на прошлой неделе, встретил бы свою смерть. Это было после того, как мы закончили. Мы вернулись в лагерь, и у меня было такое впечатление, что у короля, будто гора с плеч свалилась. Он сразу начал планировать поход на юг, в Джаффу, а оттуда – на восток, в Иерусалим. Затем он внезапно повернулся ко мне и спросил, не могу ли я отвезти письмо. Я был немного удивлен, потому что есть много курьеров. Но, когда он попросил меня отвезти письмо королеве, я понял, как он добр, так как он хотел дать мне возможность побыть с тобой. Мы уедем завтра или послезавтра. «Возможно, это правда, но только отчасти, – цинично подумала Элинор.– Когда Ричард желал чего-то, вряд ли тут было дело в доброте. По крайней мере, на этот раз у Саймона будет то, что он хотел, а у Ричарда – тот, кого он хотел в своей постели. Но она этого не сказала – какое ей дело до короля? Спасибо за то, что он послал к ней Саймона. А Ричарду никто не будет мешать в эту ночь». Вряд ли Саймон думал о том же. Когда Элинор попросила его остаться, он запротестовал. Но когда она сказала, что армия вряд ли продвинется далеко за одну ночь, если вообще будет двигаться, Саймон не возражал. Он просто повернулся и позволил уложить себя в постель и, как оказалось позже, хорошо, что он остался. Армия бездействовала до 22 августа. Поход, который последовал за этим, был более чем Странным. Армия Ричарда двигалась вдоль побережья, а параллельно с ней плыли корабли с провизией, армия же Саладина следовала за армией Ричарда по суше на расстоянии нескольких миль. Жара убивала. Многие чувствовали такую же слабость, как Саймон. Многие умирали. И, несмотря на корабли с провизией, не хватало мяса. Но письма Саймона к Элинор были ободряющими. Он писал, что рано или поздно Саладин должен вступить с ними в схватку. За день до того, как они должны были прибыть в Арзуф, разведчики Ричарда сообщили, что армия Саладина заблокировала их дальнейшее продвижение. Насколько армия Саладина превосходила армию Ричарда, он не знал, но знал, что если позволит своим людям врезаться в войско сарацин, их могут разбить на группы и вырезать. Повозки со снаряжением под охраной небольшого отряда пеших воинов отправились дальше, по побережью. Впереди – вооруженные конные рыцари встали стеной. Перед ними – ряд лучников под прикрытием щитов. Ричард приказал им отражать удары, не нападая, а защищаясь. Пусть эти неверные разобьются о стену его воинов. Это был мудрый план, но, как подумал Саймон, трудновыполнимый. Одна волна атакующих была отбита, но это не принесло облегчения. Сарацины сползали с холмов тучами, как муравьи, тысячами, сотнями тысяч, и их количество не уменьшалось. Пару раз они прорывали стену пеших воинов, и туда устремлялись конники, чтобы закрыть брешь, но им было запрещено преследовать иноверцев. Несколько воинов с криками страха пытались убежать, но Саймон сам убил их на глазах воинов, которые стояли фронтом. Это были всего лишь подростки, и Саймону было жаль их, но всем должно было быть ясно, что единственным способом выжить было – сражаться. К нападавшим присоединилась конница турков. Было горько и больно смотреть, как они потешались над воинами, стоявшими фронтом по приказу короля. Потери были с обеих сторон. Особенно трудно пришлось Госпитальерам на флангах. Они послали к королю гонца с просьбой разрешить им атаковать врага, но получили отказ. И вновь они были атакованы, и вновь защищались, и вновь просили короля освободить их от приказа только отражать атаки. Гордыня – грех, и этот грех убил бы крестоносцев в тот день, если бы Ричард не был великим тактиком. Маршал Госпитальеров и еще один воин, не выдержав, попытались прорвать ряды. Увидев это, рыцари приободрились и рванули вперед, за ними. На какое-то мгновение Саймон подумал, что король придет в ярость. Тогда всем не миновать его кары. Но Ричард издал крик, в котором было что-то звериное, и не стал медлить. Жребий был брошен. Так или иначе, король сделал свой выбор. Он проехал вперед, Саймон – справа, граф Лестерский – слева от него, и группа рыцарей с обеих сторон. Чудом Ричарду удалось навести какой-то порядок в этом хаосе. Звук его голоса собрал всех рыцарей вместе, так что их уже нельзя было перебить по одному. Выстроился ряд, с Ричардом в центре. Первого нападавшего король разрубил надвое. Саймон не успел удивиться, как своим мечом проделал то же. Сарацины не носили кольчуги. Они могли легко атаковать и скрыться, но им было трудно противостоять вооруженным рыцарям в рукопашной схватке. Саймону казалось, что каждый его удар попадал в цель, – так тесны были ряды. У него давило в висках, и если бы не шлем, его голова уже давно бы лопнула. Перед его глазами поплыл туман. Жара убивала его: она казалась более смертоносным оружием, чем любой меч или копье в руках сарацин. Вдруг все померкло в его глазах. Он взмахнул мечом, чем напугал рыцаря рядом, и извинился. Он почти ничего не видел. Нащупав за седлом мешок, он достал оттуда кусок соленого мяса. Он не знал, как он будет его есть, так как во рту у него пересохло, но когда он начал жевать, появилась слюна. А затем, хоть и кружилась голова, и зрение не восстановилось, он засмеялся. Поле битвы было покрыто пылью – вот почему он ничего не видел. Не успел Ричард перестроить своих людей, как сарацины хлынули снова. Казалось неправдоподобным, что их так много, ведь тысячи уже были убиты. Но фронт конников не дрогнул, а пешие воины проявляли чудеса доблести, тем не менее, и их ввело в замешательство количество сарацин. – Саймон! Над шумом битвы голос короля прозвучал, как боевой сигнал. Саймон ударом щита отбросил противника в сторону: сейчас ответить королю было важнее, чем убить врага. – Собери десять всадников, и следуйте за мной! – У короля хватило дыхания дать такую же команду графу Лестерскому и другим. Было легче сказать, чем сделать. Нелегко вытащить рыцарей из схватки, не посеяв паники. Было мало времени для объяснений, но, тем не менее, дело было сделано, и небольшой отряд последовал за Ричардом, в сторону от шума и криков боя. – За мной! – скомандовал Ричард. У Ричарда не было знамени, оно осталось у архиепископа Бевуа, который держал центр главного удара, но, обладая огромным ростом, Ричард был виден отовсюду. Никому бы и в голову не пришло заподозрить его в том, что он спасается бегством, увидев, что битва повернулась не в его пользу. Следуя за Ричардом, Саймон не раз в душе поблагодарил лорда Рэннальфа за крепких серых жеребцов, когда увидел, как падали другие лошади под седоками. Дыхание его стало ровным, боль в груди ослабла. Саймон сжал меч и вздохнул глубже, когда он увидел, куда направляет отряд Ричард, – они должны были атаковать сарацин с тыла, справа. Они атаковали так внезапно и неистово, а небо так потемнело, что сарацины подумали, что новая армия, которая стояла в резерве, напала на них. Правый фланг мусульман был прорван, парализовав тыл противника, внеся отчаяние и суматоху в его ряды. 10 сентября из Джаффы Саймон послал Элинор письмо. Улыбка не сходила с ее лица, когда она читала его. Его почерк и печать были ярким доказательством того, что, как ни трудна была битва, он вышел из нее целым. Он писал, что противник потерял около семи тысяч воинов убитыми, и Элинор отметила, что не было строк о «морях крови». Они потеряли только несколько сотен, жаль, что они слишком устали, чтобы преследовать мусульман. Они бы просто стерли их с лица земли, но кольчуга и военные доспехи, которые спасли их воинам жизнь в битве, сделали их медлительными и неповоротливыми в погоне. «В личном плане тоже все было хорошо», уверял Саймон. Король поцеловал его, и похвалил, и предложил ему любую награду, какую он пожелает. «Я ответил ему, что награда, о которой я мечтаю, слишком дорога, чтобы я мог ее получить из трофеев одного боя. Король не рассердился, а рассмеялся. Он ничего не обещал, но пусть пройдет еще один бой. И, моя любовь, я уверен, что у меня будешь ты. Но я знаю, что здесь мы расходимся с тобой в желаниях. Тебе бы хотелось, чтобы мы остались на некоторое время здесь, в Джаффе, где король намерен укрепить фортификации». Но на самом деле у Ричарда были другие планы. Осторожно король начал переговоры. Саладин принял гонцов с большой любезностью. Как ни странно это было, но на своей земле он не владел ею. Да еще эта битва при Арзуфе, если будут такие же потери – того и гляди, султаны покинут его. Саладин послал своего брата Сафадина послушать, что скажет Ричард. В последние месяцы Ричард был образцом короля. Хотя он сделал предложения Саладину, которые тот обдумывал, он не забывал держать армию в боевой готовности и спрашивать мнение своих военачальников по поводу любого решения, которое он принимал. Во время своего краткого визита в Акр в октябре, чтобы отозвать часть армии, которая наслаждалась приятным климатом и роскошью, он, казалось, сделал над собой усилие и преодолел недовольство Беренгарией. Это завершилось тем, что леди присоединились к армии в Летруме на рождество. Погода была ужасной: сыро и очень холодно, но это не мешало Саймону и Элинор. Они сидели, тесно прижавшись, друг к другу, и мечтали о будущем. Другие не были так счастливы. Ричард из чистой учтивости появлялся в компании женщин, но то, что он в глазах Беренгарии видел воплощение своей вины, не улучшало его настроения. Мечты Беренгарии разбивались на кусочки. И Джоанна не могла ничем помочь, так как она была взбешена поведением Ричарда. Ричард решил выдать Джоанну замуж за брата Саладина. Кроме религиозных проблем, которые за определенную плату можно было бы решить с Папой, ей пришлось бы делить мужа с тремя другими женами и многочисленными наложницами! Да еще быть изолированной в этой женской тюрьме! Хотя лицом Джоанна была похожа на мать, по характеру она была вся в отца. Ричард понял, что имеет дело с достойным соперником, и попытался перевести разговор на племянницу, Элинор Бретанскую, но и это не улучшило настроения Джоанны и не уменьшило ее гнев. Начало нового года было не лучше конца старого. Ричард решил идти на Иерусалим, но, увидев местность и оборонные укрепления города, а, также прислушиваясь к аргументам Тамплиеров и Госпитальеров, он решил, что поражение подорвет дух армии и надежду на мир с Саладином. И все-таки, дух армии был подорван. Французы, чувствуя себя обманутыми, отказались подчиняться Ричарду, и перешли под командование Конрада Монферрата. Ричард двинулся с остатками отряда в Аскалон, который Саладин сравнял с землей. Они решили построить там лагерь. Король строил и таскал камни наравне со всеми. Саймон понял цель Ричарда, но не одобрил ее. Но за работой королю в голову пришла мысль. Он решил не делать Гюи де Лузиньяна королем Иерусалима. Заручившись поддержкой французов и романских принцев, Конрад станет королем Иерусалима. Для Гюи это не будет болезненным: Ричард предложил ему Кипр. Тамплиеры сильно преувеличивают бунтарский дух населения острова. Казалось, такое решение устраивало всех. А оказалось – нет. Через несколько дней после того, как было достигнуто согласие, Конрад был предательски убит. Неважно, как часто и неистово Ричард клялся в том, что был непричастен к этому убийству, он не делал вида, что охвачен горем. Жена Конрада – законная претендентка на трон Иерусалима – желала выйти замуж за племянника Ричарда – Генри де Шампаня. Романские принцы тоже одобрили этот выбор. Со вздохом облегчения Ричард согласился на этот брак, и Генри стал править Святой землей. Прошла зима, но весна, принеся хорошую погоду, не принесла хороших новостей. В апреле из Англии прибыл настоятель Херефордского аббатства и привез письма от Вильяма Лонгкемпа и слухи о делах Филиппа во Франции. Саймон слушал новости с бесстрастным лицом, в то время как Ричард приходил в ярость, слушая о том, как вытеснили его канцлера его вероломный брат и восставшие бароны Англии. То, что король сказал о Филиппе, который сразу же уговорил Джона и готовился захватить Нормандию, привело Саймона в восхищение. Он поверил, что Ричард обладает большим запасом бранных выражений, чем старый король. Как только Саймон освободился, он сразу же написал Элинор. Он писал ей, что надо при первой же возможности послать курьера из Акра в Англию – она должна еще раз приказать вассалам продолжать придерживаться нейтралитета. Они не должны попасть под растущее влияние Джона и присоединяться к нему. «Король пришел в ярость от того, в каких мрачных красках обрисовал ситуацию в стране Лонгкемп, – продолжал Саймон.– Я ничего не советовал ему, потому что этим навлек бы ярость на себя, и он не стал бы меня слушать, так как я имею свой интерес. Ведь если он будет думать, что в Англии дела идут плохо, у него будет меньше желания оставаться здесь. И, по правде говоря, мне кажется, что он нужнее там, чем здесь». Элинор не могла не согласиться с этим. Если предыдущей весной она сказала, что хочет домой, чтобы только успокоить Саймона, а не потому, что она действительно этого хотела, сейчас было не так. Она жалела Беренгарию, но у нее не хватало терпения. Она и Джоанна, к которой вернулись хорошее расположение духа и чувство юмора, пытались объяснить Беренгарии, как можно завоевать дружбу мужа, если любовь ушла. Сначала Джоанна, затем Элинор, затем снова Джоанна твердили ей, что для Ричарда важно найти благодарного слушателя, которому бы он мог выплеснуть все свои эмоции. Но все было тщетно. Даже когда Элинор рассказывала, к каким уловкам она прибегала, чтобы вывести Саймона из плохого настроения, чем заставляла Джоанну давиться от смеха, у Беренгарии они вызывали лишь отвращение. – Настоящий джентльмен, – кричала Беренгария, – должен всегда улыбаться своей леди, как бы тяжело ему ни было. На что Джоанна резко ответила, что мужчины – живые люди, а не идеалы, как Ланселот:– Вы когда-нибудь читали в рыцарских романах, чтобы у рыцаря болел живот или зубы или его кусали блохи под доспехами? Но ничего не помогало. Там, где она жила, не были рыцарей с больными животами или зубами, а если у них были блохи, то они чесали укушенное место тогда, когда Беренгарии не было рядом. Но хуже плаксивого и апатичного состояния своей госпожи для Элинор было то, что к ней вернулся ее старый враг – скука. Здесь было совершенно нечего делать. Великолепие архитектуры, чудеса роскоши, которыми изобиловали лавки Акра, уже слишком приелись, чтобы вызывать интерес. Элинор боялась, что просто умрет от скуки. Да к тому же уже целый год прошел после той битвы при Арзуфе, в многочисленных боях уже дважды Саймон спасал жизнь королю, но, казалось, ни на йоту не приблизился к своей цели – попросить разрешения короля на брак с Элинор. Она вспомнила, как Саймон говорил, что мысль о женитьбе – вроде привязанной к палке лакомой морковки, которой приманивают осла, чтобы он шел вперед. В душе Элинор негодовала, но не смела выражать протест. Ведь Саймон ответит, что выполнял свой долг, не более. Если король и решит наградить его, он будет говорить о его доброте, но долг следует выполнять в любом случае. Для Элинор поведение Саймона все больше напоминало поведение того осла. Он написал ей о взятии Дэрама. В письме не было описания празднеств по случаю победы. Ричард отказался принять капитуляцию. Он разрушил их бастион, а оставшихся в живых сбрасывали со стен и убивали кинжалами. «После боя, – писал Саймон, – видя, что мне кажется странным, как он поступает с побежденными, но храбрыми воинами, тогда как обычно он бывал снисходителен к ним, он сказал, улыбаясь, что не забыл о той награде, которую я желал, но пока ничего не обещал. Но у меня болит сердце, Элинор, а мой лекарь, мой милый лекарь так далеко от меня». Следующее письмо было более ободряющего содержания. Тактика Ричарда, хотя и показалась неприятной, возымела свои действия. Им не пришлось брать штурмом другой крупный замок – Фиге. Услышав, что Ричард двигается на них, гарнизон оставил замок и бежал. Курьер привез письма от королевы Элинор и устные сообщения. Королева Элинор опасалась, что Джон вступил в альянс с Филиппом Французским, чтобы свергнуть Ричарда с престола. Король сказал на это, что он возьмет Иерусалим, но каков бы ни был исход битвы, он вернется в Англию после пасхи 1193 года. И снова армия пошла на Священный город. По пути они захватили два каравана повозок с провизией и добром, что немного подняло дух воинов, но король все мрачнел. «Он достаточно умен, – писал Саймон, – чтобы не понимать, что если мы даже и возьмем город, его невозможно будет удержать. Где найти тысячи людей, чтобы оставить здесь свой гарнизон? Как доставлять сюда еду через земли, где все враждебно настроены?» Великий воин одержал верх над религиозным фанатиком. Ричард отказался от мечты многих лет, от мечты о славе. Не обращая внимания на непристойные песни, которые пели о нем французы, не говоря о том, что о трусости и тупости французов пелось еще больше, Ричард стал серьезно готовиться к переговорам с Саладином. Легко было достигнуть соглашения в отношении северных городов. Они должны были остаться в руках христиан. Дэрам и Аскалон подвергали опасности путь Саладина в Египет, и он настаивал на том, чтобы эти города были разрушены. Ричард быстро эвакуировал население и разрушил Дэрам. Но он хотел сохранить Аскалон, несмотря на неприятные воспоминания, связанные с ним. Он вернулся в Акр, чтобы спокойно обсудить все с Генри де Шампанем. К несчастью, это не предвещало радости ни Саймону, ни Элинор. Ричард встретился с женой наедине только один раз, но после этого Беренгария была в такой истерике, что Джоанна и Элинор не могли ее оставить. Она не сказала им, что произошло, но, кричала, что никогда больше не будет говорить с ним и даже смотреть на него. Ричард уехал прежде, чем можно было это предположить. Саладин, желая оказать давление на Ричарда и заставить его покинуть Аскалон, штурмом захватил и разрушил Джаффу, пока Ричард не успел прислать подкрепления. Тем временем Ричард выбрал 80 рыцарей и четыреста лучников и пеших воинов и поплыл морем. Они прибыли как раз вовремя, чтобы помешать сдаче цитадели, и так могущественно было имя короля, что даже голодный, усталый гарнизон взялся за оружие с удвоенной силой, а Ричард и его люди смогли вытащить лодки на берег и выехать на лошадях без потерь. Весь промокший, страдая от ярости и отчаяния, Саймон думал, что соглашение о перемирии – окончательное, а они снова начинают все сначала. Слишком много врагов, слишком много. Меч скользнул по его щиту и нанес легкий укол через кольчугу. Саймон повернулся и ударил мечом. Бородатая голова (шея не была защищена кольчугой) отлетела как мяч, ударилась о землю и покатилась по ней. Из туловища, которое некоторое время держалось прямо в седле, хлынул фонтан крови, который поднялся в воздух, пока тело не упало, когда лошадь дернулась. Саймон засмеялся. – Вот мой мир – игры в мяч и фонтаны, – он снова ударил. Этот удар не был таким точным. Голова всадника, повиснув, выкатившимися безумными глазами смотрела на Саймона, пока воин не упал с лошади. Саймон захохотал, нацеливаясь еще на одну голову. Его всегда раздражало то, что Ричард всегда разрубает тела пополам, что было намного легче, чем точным ударом снести голову. Вскоре он увидел, что их было 480 против целой армии мусульман. К счастью, на узких кривых улочках Джаффы число воинов не имело значения. К их удивлению, люди Саладина допустили ту же ошибку, что и воины Комненуса. К вечеру Саладин отдал приказ к отступлению. Но приказ немного запоздал: он уже не мог остановить бегущих и отступающих воинов. Это было результатом шока, а не трусости. Когда военачальники Саладина опомнились, они покраснели от стыда. Созвали совет, на котором решили, что нет другого выхода, кроме как захватить короля в плен. В ночь на 4 августа семь дивизий, по тысяче воинов в каждой, напали на лагерь Ричарда, разбитый у стен Джаффы. После боя Саймону снились яркие и красочные сны. В одном сне они с Элинор прогуливались во дворике дворца, обнявшись. Элинор невинно спросила его о том, почему вода в фонтанах красная. В другом сне катились головы, а они с Элинор играли одной из них, как в мяч, вдруг голова внезапно засмеялась и крикнула: К оружию! Саймон проснулся весь в поту. Крик повторился снова, уже наяву. – Мой господин! – выдохнул Саймон, но Ричард уже сидел, нащупывая меч. Минута ушла на то, чтобы надеть кольчугу, шлем, схватить меч и выбежать из палатки. Оруженосцы, разбуженные криками Ричарда, бежали будить рыцарей и командиров, которые спали в ближних палатках. Десять рыцарей, наспех вооруженных и оседлавших коней, которые оказались рядом, отправились к побережью, чтобы выяснить, в чем дело. Только преданность королю заставила их встать фронтом, защищая короля. Один пеший воин держал щит, другой натягивал арбалет, в то время как рядом стоящий лучник нацеливал уже готовый арбалет. Когда поднялось солнце, воины Ричарда отразили первую атаку. Град стрел полетел в атакующих, и не нужно было быть метким стрелком, так как ряды нападающих были плотные. За первой последовала вторая атака, воины были так измождены, что Саймон видел, что больше они не продержатся. Король предпринял попытку прорваться в центр вражеских сил. Воины Саладина ожидали чего угодно, только не такой отчаянной попытки уступающего по численности отряда. Жестокость атаки разделила центр на две части. Теперь Саймон уже не смеялся, когда летели головы. Пробивая дорогу назад, Саймон увидел графа Лестерского на земле, сражающегося пешим, и выругался. Он пришпорил коня и рванул вперед, оставляя Ричарда на помощь Лестеру. Саймон увидел лошадь без всадника и, освободив руку, заткнув меч под седло, поймал лошадь. Он подвел лошадь к Лестеру, и когда тот поднял ногу в стремя, Саймон не смог удержаться от хохота: под кольчугой у Лестера ничего не было, как у младенца! Лошадь Ральфа де Маулеона тоже была убита, и его взяли в плен. Саймон, привычным движением заткнув меч под седло, подхватил еще одну лошадь и помчался за королем, преследовавшим обидчиков де Маулеона. Ричард разрубил одного, затем другого. Саймон, которому мешала еще одна лошадь, привязанная к седлу, успел только размозжить голову одному из неверных. Это было не смешно, но все рассмеялись, когда король поднял де Маулеона в седло, взяв его, как щенка, за ворот кольчуги. Центр армии Саладина был разбит. Мусульмане под мощными ударами группы короля начали рассеиваться по флангам. До того, как паника охватила левый фланг, возникла новая опасность. Мусульмане нашли брешь в стене Джаффы и вполне разумно решили, что если захватят город, положение Ричарда станет шатким. Граф Лестерский отплатил королю за помощь. Его крик привлек короля, Саймона и всех, кто был рядом. Они и лучники на стенах обрушились на врага, обрекая их предприятие на провал. День тянулся. Одна лошадь падала за другой. Во время короткого затишья к Ричарду пришел парламентер от Саладина. Ричард приказал своим людям быть начеку, но этого не потребовалось. Брат Саладина, покоренный отвагой Ричарда, прислал ему в подарок двух великолепных лошадей. Даже мусульмане не верили, что крестоносцы продержатся. Они атаковали вновь и вновь, но натыкались на неприступную стену пеших воинов Ричарда и его усталых, окровавленных рыцарей на полуживых конях. Наконец, Саладин увидел, что десятая часть его всадников лежала на поле боя, возможно, часть, втрое большая, была ранена. Если армия Ричарда и была усталой, они стояли там, где и были, и будут стоять там вечно. Саладин собрал остатки своих отрядов и удалился. Было ясно, что бой окончен. Воины упали там, где и стояли. Всадники попадали с лошадей, как мертвые. На всем дальнейшем пути в Иерусалим войска Саладина не атаковали их. Если бы Саладин снова атаковал их, он бы наверняка победил. Хотя у Ричарда не было крупных ран, он весь был в порезах и царапинах, но проявлял стойкость. Фактически то же было и с каждым воином. Болезнь прошла по лагерю. Даже Саймон, которому удалось избежать всех болезней, неизбежных для новичков, лежал с лихорадкой в гноящихся ранах. В течение недели он едва мог выползать из постели, чтобы помочь Ричарду, которому было еще хуже. Король что-то забормотал. Саймон застонал и с трудом подполз к нему. Такой же больной оруженосец сполз с соломенного тюфяка и подал Саймону чашу с разбавленным вином. Саймон принял чашу из трясущихся рук оруженосца и, приподняв голову Ричарда, дал ему пить. Взгляд короля был ясным и чистым. Саймон отослал оруженосца. – Ты верен и предан мне, не так ли? – прошептал Ричард. – Всем, чем могу, до конца дней моих, – ответил Саймон. – Я тоже тебя люблю, – продолжал король. Его голос окреп. У Саймона кружилась голова от лихорадки, и он на мгновение подумал, не собирается ли король сделать ему неприличное предложение. – Из-за моей любви к тебе я не дал тебе награду, – продолжал Ричард.– За эти два года мы потеряли столько рыцарей! И я могу сделать тебя настолько богатым, что ты и не мечтал. Я дам тебе богатые земли здесь, где всегда светит солнце, а сырость не пробирает до костей. Не зная, что возразить, Саймон упрямо отвернулся. – Послушай! – голос короля напрягся.– Она разрушит тебя. Возьми то, что я тебе предлагаю, а ее оставь в покое. Ей – 18, а тебе? Саймон запрокинул голову и засмеялся. Король подумал над судьбой своего вассала и пришел к мудрому решению. Кончив смеяться, Саймон сказал: – Мне – 48. Я уже стар. Но Элинор знает это. Бог мне свидетель, я часто говорил ей об этом. Я даже рисовал в ее воображении картины, когда я стану старым и дряхлым, а она будет в самом соку. Она смеется и говорит, что всю жизнь прожила рядом со стариками, и ее это не пугает. – Будет ли она так же смеяться через 10 лет? – спросил король. Это был жестокий вопрос, но из добрых побуждений. Саймон передернулся. – Мой господин, я тоже думал об этом. Я не заблуждаюсь. Я и Элинор не подходим друг другу по возрасту, но всем другим – да. Она извлечет выгоду из моего возраста по-своему. Я не молодой повеса, который будет транжирить ее наследство, так как оно мне не нужно, и я не собираюсь делать роскошные подарки другим женщинам.– Саймон нахмурился.– У меня едва хватит сил удовлетворять ее, не говоря уже о тратах на других.– Саймон помолчал и отвел взгляд от короля, мечтая.– Более того, мой господин, я люблю нашу страну туманов и дождей. За эти два года я почти возненавидел солнце. В Англии, когда светит солнце, все благодарят Бога за это с радостным сердцем. И не надо жевать соленое мясо или вонючую рыбу, чтобы выжить. Если Вы не дадите мне той награды, которую я желаю, я все равно буду преданно служить Вам, но не лишайте меня страны, которую я люблю. Мой господин, – голос его дрогнул, – не давайте мне ничего, если такова Ваша воля, но если я буду больше Вам не нужен, отпустите меня домой! – Ты глупец! Саймон наклонил голову: – Да. Наступило долгое молчание. – Я приму предложение Саладина о перемирии, – сказал Ричард, голос был тихим.– В противном случае я потеряю Англию и Нормандию. – Это мудрое решение, – как можно искренне ответил Саймон. Он поднялся и решил пойти куда-нибудь побыть одному, чтобы побороть свое горькое разочарование и подумать, как сообщить об этом Элинор. Ричард схватил его за руку. – Беренгария и я разошлись в некоторых вопросах.– Он посмотрел на Саймона и захохотал.– Ты удивлен? – Нет, – медленно ответил Саймон.– Это меня не удивило, но не по той причине, что вы предполагаете. Леди Беренгария – хорошая и милая женщина, но она не верит, что Вам свойственно все, как и любому другому человеку. Долго с такой восторженной женщиной не проживешь. Я Вас не виню. Ричард хотел что-то возразить, но передумал и сказал: – Ну что, ты все еще хочешь жениться? Несмотря на боль разочарования, Саймон рассмеялся: – Элинор нельзя обвинить в утонченных манерах и мягком темпераменте. Холодные глаза короля изучающе посмотрели на Саймона: – Ну что ж, будь, по-твоему. Пусть это будет на твоей совести. Я сделал все, что мог, чтобы остановить тебя, а ты отверг мое предложение. Ты женишься на леди Элинор, как того желаешь. Тогда я смогу вверить мою жену и мою сестру в надежные руки, и буду спокоен, что ты охраняешь их на пути домой. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Элинор перечитала письмо в пятый раз. Почерк был не похож на почерк Саймона: буквы прыгали и расползались. И слова были не Саймона, хотя мысли и чувства были те же. «У меня теперь есть ты. Пусть клерки составляют любой контракт, какой ты пожелаешь. Когда мы будем в Акре, мы поженимся и затем отплывем домой». «Мы», которые должны быть в Акре, – это, скорее всего, король и Саймон, может быть, с армией, а вот «мы», которые отплывут домой, – было более проблематичным и вызывало вопросы. Будут ли это только Саймон и она? А может, король и армия? Элинор перечитала письмо в шестой раз и, наконец, поняла, почему ее озадачил вопрос, который показался совершенно бессмысленным и на который в любом случае будет скоро получен ответ. Правда заключалась в том, что она не знала, как сообщить эти новости Беренгарии. Конечно, она бы могла вообще не показывать ей письмо Саймона. Фраза «У меня есть ты», как будто он выиграл лошадь на турнире, явно не улучшило бы отношение Беренгарии к замужеству. В каком-то смысле это было одно и то же. Саймон чувствовал, что он «получил» Элинор и выиграл ее как лошадь. Он не стал бы счастливее от того, что чувствовал бы себя иначе. Но с другой стороны, в словах Саймона заключался скрытый смысл, который было не понять Беренгарии. Он хотел сказать, что будет обладать именно Элинор, а не ее землями. Он желал ее, Элинор, а не ее владения. И это было понятно для Элинор из тех слов письма Саймона, где он давал право ее клеркам составить любой брачный контракт по ее усмотрению. В конце концов, брачный контракт существует для того, чтобы определить, что принадлежит невесте, а что – жениху при разделе имущества. Подумав об этом, Элинор улыбнулась. Охваченный желанием показать ей свою любовь и доверие, Саймон совершенно забыл оговорить, как следует поступить с его имуществом. Надо признать, что оно не выдерживало никакого сравнения с владениями Элинор, но ведь с ним тоже надо считаться. Элинор знала, что Саймон никогда не был женат, но это еще не говорило о том, что у него не было детей, о которых следовало бы позаботиться. Она сейчас напишет письмо Саймону – вот и предлог нашелся, чтобы отложить визит к Беренгарии. Элинор проворно побежала за чернилами, пером и тонкой бумагой, которую здесь употребляют для письма вместо пергамента и называют «папирус». Когда письмо было написано, она вызвала Бьорна, сообщила ему о своей помолвке и распорядилась отправить курьера с письмом. Дольше уже нельзя было откладывать визит к Беренгарии. Конечно, открытая и искренняя радость Бьорна прибавила ей смелости, но, немного подумав, Элинор все-таки решила сначала пойти к Джоанне и показать ей письмо Саймона. – Ты хочешь сказать, что он будет твоим мужем? – недоверчиво спросила Джоанна.– С твоими владениями ты могла бы рассчитывать на графа или герцога! Элинор презрительно скривила губы и гордо подняла голову. – Мой отец был лорд Роузлинда. Я – леди Роузлинда. Никакие титулы не прибавят, к этому больше. И я не собираюсь продавать свое звание, данное мне от рождения, за пустые слова. Когда я разделю брачное ложе с Саймоном, я буду и останусь леди Роузлинда, а не графиней или герцогиней такой-то и такой-то. Джоанна была несколько ошеломлена, а затем рассмеялась. Она вспомнила старую историю об одном герцоге из Франции, на которого напали, и он обратился к французскому королю за помощью. Король, подумав немного, ответил: – Мой дорогой герцог, я сделаю все, что могу. Я попрошу сэра Кореи оставить Вас в покое.– У сэра Кореи тоже не было титула, но он обладал большей властью, чем сам король Французский. – Ну что ж, – сказала Джоанна, – возможно, ты и права. Что ты хочешь от меня? – Сделайте что-нибудь, чтобы королева Беренгария не могла помешать нашему браку, – на одном дыхании выпалила Элинор.– Вы ведь знаете не хуже меня, что она попытается сделать это. Она сейчас такая… такая ожесточенная. – Но не злая, – возразила Джоанна.– Беренгария очень любит тебя. Она не позволит себе причинить тебе боль. – Но она будет уверена в том, что спасает меня, а не причиняет мне боль, – промолвила Элинор.– И бесполезно будет говорить ей, что я люблю Саймона, а он любит меня. Она ответит, что она тоже любила Ричарда, а он любил ее. И все, что бы я ни говорила, не заставит ее поверить, что у нас с Саймоном все по-другому, и наш брак не только не разрушит нашу любовь, а, наоборот, сделает ее еще сильнее. – Да, у вас действительно все по-другому, – натянуто произнесла Джоанна. – Ну вот, видите, мадам, Вы это знаете, и я это знаю, но признает ли это королева Беренгария? Вы знаете ее лучше меня. – Тогда подожди с замужеством, пока Беренгария не отпустит тебя.– Джоанна по-своему любила Элинор, но она была принцессой Анжуйской, и в ее сознании твердо укрепился принцип, что сначала должен быть исполнен любой каприз ее госпожи, а уж потом можно подумать и о фрейлине.– Долг прежде всего, Элинор. Но Элинор была не из тех, кто лезет в карман за словом. Она твердо произнесла: – Да наплевать мне на долг, я не собираюсь ждать. Может, Вы меня неправильно поняли, мадам. Мне не нужна Ваша помощь, чтобы разрешить мне выйти замуж. Мне нужна Ваша помощь, чтобы избавить королеву Беренгарию от переживаний и душевной травмы. Саймон получил устное разрешение короля на наш брак, но, если потребуется, я попрошу его достать официальный приказ короля с разрешением на брак. Непохоже, чтобы король ставил желания своей жены выше интересов Саймона и пошел ей на уступки. Конечно, я не знаю, о чем думает король: или он считает, что вместо богатых владений он дает меня Саймону в награду за его успехи в военных делах, или же у него какие-то другие соображения по поводу необходимости нашего брака. И вновь Джоанна была ошеломлена, и вновь через некоторое время, которое потребовалось ей, чтобы переварить все, сказанное Элинор, она рассмеялась:– Я смотрю, Саймон лучше знает свою подопечную, чем Беренгария знает свою фрейлину. С одной стороны, ты – волевая, непослушная, и у тебя дурной характер, а с другой – добрая, умная, имеющая опыт в управлении хозяйством. Ну, хорошо, я попробую сделать все, что в моих силах, чтобы спасти Беренгарию от переживаний. И Джоанна вполне успешно справилась с тем, чтобы Беренгария не помешала замужеству Элинор, но не смогла, да и не пыталась даже, уберечь Элинор от побочных эффектов, которые вызвала эта новость. Холодное неодобрение сменялось слезными мольбами и чудовищными угрозами. Если бы Беренгария была глупа, ей бы не удалось добиться своей цели. Она была достаточно умна, чтобы почувствовать, где больнее уколоть и как посеять сомнения в душе Элинор по поводу необходимости этого брака. Она говорила Элинор, что, как только девушка выходит замуж, все ее имущество переходит в руки к мужу, пока он жив. И никакой брачный контракт не в силах это изменить. А, кроме того, Саймон уже немолод, а стареющий мужчина всегда посматривает на молоденьких девушек, тем более, что жена рожает ему детей и становится не такой привлекательной, как раньше! Элинор знала, что все это ерунда. Она знала, что Саймон обладает кристальной честностью, но не принесет ли эта честность несчастье? А быть мужем и опекуном – две разные вещи. Опекуну рано или поздно приходится держать отчет за выполнение своих обязанностей. А мужу не надо ни перед кем, ни за что отчитываться. Люди Элинор и ее вассалы уже полюбили Саймона. А вдруг он пойдет еще дальше, и ее люди встанут на его сторону и будут поддерживать его во всем, даже если он задумает что-нибудь против нее? А если у них будут дети, он может вообще забыть о ней, упечь ее в какую-нибудь тюрьму, придумав легенду о ее болезни? Что самое плохое, так это то, что у Элинор не было родственников, и если с ней как бы случайно что-нибудь произойдет, Саймон унаследует все ее имущество. Оно станет его по закону. Саймон не может так поступить, не может, – повторяла Элинор снова и снова, убеждая себя, но в ее душу закрались беспокойство и тревога. А усиливало напряжение странное поведение Саймона. В ответ на ее письмо, в котором содержались вопросы о том, как поступить с его имуществом, Саймон дал подробную опись всего своего имущества, что было необходимо для составления контракта, и добавил, что не возражает, если контракт будет составлен, как обычно в таких случаях, то есть когда имущество переходит к наследнику по мужской линии, а при отсутствии такового – к наследнице, а при отсутствии таковой – к жене, а если жена умрет раньше мужа – в королевскую казну. «У меня нет детей, – отвечал Саймон в письме на ее прямой вопрос.– А если даже и есть, их матери не удосужились информировать меня об этом, поэтому я считаю, что они сами как-то уладили этот вопрос». Вот и все, что он написал, ни слова больше. Ни слова любви, ни слова радости от того, что их мечта, к которой они так долго шли, должна вот-вот осуществиться. Элинор написала еще одно письмо, и еще одно – и вообще не получила ответа. Курьеры возвращались с пустыми руками и толком ничего не могли ей сказать. Тогда она послала Бьорна, но его сообщение еще больше озадачило и даже напугало ее. По словам Бьорна, Саймон не был болен, по крайней мере, не лежал в постели, и у него не было явных признаков слабости, но он заметно похудел и был в мрачном настроении. Особых дел у него не было, весь лагерь бездействовал, и он сказал Бьорну, что не отвечает на письма Элинор только потому, что не происходит ничего интересного, о чем можно написать, да и вообще, он скоро приедет сам и все расскажет Элинор. Если Элинор была охвачена беспокойством и тревогой по поводу их предстоящей женитьбы, то Саймон был в еще более плохом состоянии. С каждым днем он все больше убеждался в том, что король был прав, пеняя ему за то, что в его возрасте было бы непростительно жениться на такой молодой девушке, как Элинор, и загубить ее жизнь. Надо было принять какое-то решение. Проще всего было бы сказать королю, что он больше не желает жениться. Но загвоздка была в том, что Саймон желал этого брака больше, чем самой жизни, и он не смог бы заставить себя попросить короля отменить свое разрешение на их брак. Саймон был из тех людей, которым легче было решить практический, деловой вопрос, а когда возникали проблемы на любовном фронте, он, как страус, зарывал голову в песок и ждал, пока ситуация не разрешится сама по себе. Он не будет делать ничего, что бы заставило Элинор отказать ему, равно как и не будет делать ничего, что бы могло укрепить ее желание и решимость выйти за него замуж. Его состояние усугублялось той общей депрессией, которая нависла над лагерем. Король был омрачен тем, что он не только не взял Иерусалим и не спас Святую Гробницу от неверных, но даже не смог удержать Аскалон, на восстановление которого они потратили столько сил. Не радовало короля и то, что на севере Святой земли города были в надежных руках Генри де Шампаня, и христиане смогут иметь свободный доступ к Святому городу и местам, расположенным там. По сравнению с великими целями, стоявшими перед ним в крестовом походе, эти победы казались незначительными. Когда король и его армия прибыли в Акр, все приготовления к свадьбе Элинор проходили в этой атмосфере мрачной депрессии. Когда Саймон не пришел к ней в день прибытия в Акр, Элинор отправила к нему священника, который составлял брачный контракт. Священник вернулся с неподписанными документами. Элинор была взбешена и испугана одновременно. – Что ему не понравилось? – закричала она. – Ничего, – ответил озадаченный священник.– Сначала он сказал, что вы чересчур великодушны, но я ответил, что любые изменения могут оскорбить не только его, но и короля, который выбрал его Вашим будущим мужем. Он рассмеялся, но не сказал ничего, кроме того, что подписать контракт можно будет и в день свадьбы. И вот этот день наступил. Саймон проснулся утром, поднялся, отложил в сторону белый плащ крестоносца и выбрал серую тунику и плащ, который Элинор прислала ему накануне. Он взял в руки тунику и долго разглядывал и ощупывал вышивку на вороте. Это, несомненно, работа Элинор. И как только она не ослепла, вышивая этот затейливый орнамент, где зверюшки, расшитые золотом, прятались в серебристой листве деревьев! Как только она не ослепла, вышивая их крохотные глазки-точечки и коготки-царапки! Она ослепла, ослепла – бешено колотилось его сердце. Иначе она увидела бы, что он слишком стар для нее. Он уже было собрался написать ей: Элинор, откажись от меня, я слишком стар. Но он знал, что сейчас Элинор ни за что не откажет ему. Ни за что? А почему, собственно, он так самоуверен? Саймон отложил в сторону тунику и плащ, и надел менее парадное платье. «Если она откажет мне, я умру», – так пели трубадуры. «А я не умру, – подумал Саймон.– Если бы я мог умереть, я бы не медлил ни минуты. Мне придется жить, а я не могу вынести эту муку». Он выехал из дворца, объяснив свой отъезд тем, что ему необходимо выкупить подарок для невесты, который он оставил на хранение Тамплиерам, пока шли военные действия. На самом же деле он просто хотел побыть один и ни с кем не разговаривать. В беседе он мог нечаянно проговориться о своих сомнениях, и тогда возможны два варианта: либо он будет выглядеть полным идиотом, либо, что еще хуже, король изменит свое решение, а, может, и Элинор изменит свое. А приготовления к свадьбе шли своим чередом. Учитывая подавленное и близкое к безумству состояние королевы Беренгарии, было решено не устраивать пышных торжеств, а провести церемонию бракосочетания тихо и скромно. Обед тоже прошел спокойно. Король и его люди не присутствовали на обеде: им нужно было многое завершить до того, как они покинут Святую землю. Беренгария рыдала; Элинор молчала и сидела неподвижно, как статуя; Джоанна попыталась разрядить обстановку, но ей это не удалось. Джоанна предложила Элинор помочь одеться перед свадьбой, но в последний момент ее и других фрейлин вызвали к королеве. С помощью горничных Элинор облачилась в белую шелковую тунику и верхнее платье зеленого цвета. У нее не было времени подготовить более изысканный наряд, да это было бы и не к месту в данной ситуации. На фоне ее полного неведения о состоянии Саймона появилось светлое пятно, которое, однако, не порадовало ее так, как могло бы. Дело в том, что, когда священник принес подписанный Саймоном брачный контракт, он принес для Элинор богатую нить изумрудов, обрамленных в золото. Это был бесценный дар, но к нему не прилагалось никакого послания, чтобы обрадовать измученное сердце страдающей девушки. Когда на землю опустились сумерки, Элинор одна, без сопровождения, прошла в часовню, туда, где ей суждено было расстаться со своей свободой и вверить свою жизнь человеку, который сейчас уже казался ей чужим. Это была невеселая свадьба. Невеста и жених, казалось, были охвачены ужасом от всего происходящего, их лица были белы, как мел, и они едва шевелили губами, отвечая на вопросы священника. Король был мрачнее тучи, бросая сочувственные взгляды на Саймона и в душе сожалея о том, что теряет одного из своих самых преданных вассалов. Королева так громко всхлипывала во время церемонии, что иногда даже заглушала ответы новобрачных. Леди Джоанна горько шутила о том, что будет связана по рукам и ногам, предвидя то, сколько хлопот будет у нее с Беренгарией в последующие дни. Церемония первой брачной ночи была такой же натянутой, как и свадьба. Во дворце для новобрачных была отведена комната, но у Элинор не было ни сил, ни желания украсить ее. Дворец не был ее домом, и, в любом случае, Саймону не понравятся эти расшитые золотом покрывала, и портьеры, и усыпанные бриллиантами сосуды для омовения. Более того, если бы она купила все эти роскошные вещи, потом ей пришлось бы продать их себе в убыток. Думая о том, что на дорогу домой им потребуются деньги, Элинор не собиралась тратить ни пенни на бесполезное красивое зрелище. В необычной тишине, а, как правило, церемония раздевания вызывала непристойные жесты и комментарии, рыдающая королева и разъяренная Джоанна раздели Элинор, которая обнаженной предстала перед королем и несколькими присутствующими прелатами. В соблюдении этих формальностей не было никакой необходимости: у Элинор не было никаких физических изъянов. Даже если бы у нее был горб и ослиные копыта, ее муж не отказался бы от такой богатой невесты. Король и архиепископ Бевуа раздели Саймона. Королева отвернулась, но другие свидетели внимательно уставились на Саймона. Была вероятность того, что невеста может отказать жениху. Все сошлись во мнении, что, если бы так случилось, отказ не был бы вызван физическими недостатками, хотя тело Саймона было изборождено швами и шрамами, полученными в сражениях и турнирах. Его тело было сплошь покрыто светлыми и седыми волосами, которые контрастировали с местами шрамов, где волосы не росли, и кожа была нежно-розовой. Но, что самое удивительное, волосы на лобке были огненно-рыжего цвета! Это вызвало определенные комментарии во время этой ужасной получасовой процедуры. Архиепископ Бевуа, который впервые видел Саймона обнаженным, заметил, криво усмехаясь, что языки пламени ада знали, где им разгореться. Король нетерпеливо подтолкнул Саймона к огромной кровати. Для него не было неожиданностью увидеть Саймона обнаженным после того, как в течение более чем двух лет он делил с ним кров – во дворце или в палатке.– На мой взгляд, они оба совершенны, – провозгласил король.– Я свидетельствую, и все мы свидетельствуем, что ни у леди Элинор Дево, ни у сэра Саймона. Леманя нет физических недостатков, которые явились бы причиной считать их брак невозможным. Саймон и Элинор легли на кровать, полог опустился, и свидетели, наконец, оставили их в покое. Саймон закрыл глаза и облизал пересохшие губы. Сейчас он объяснит ей, как получилось так, что он принял ее самопожертвование. Сегодня утром, вместо того, чтобы поехать к Тамплиерам, он бродил целый день и думал о том, что делать, и, кажется, нашел решение. – Элинор, – начал он. Его голос прозвучал резко в тишине комнаты. Элинор вскочила, как испуганная газель, и разрыдалась. Для Элинор не было секретом то, что должно произойти, и ее не обидел грубый юмор на церемонии раздевания, но она почувствовала оскорбление в холодном, безразличном заключении короля и пожилых прелатов, которых он призвал в качестве свидетелей. А теперь еще и Саймон сердится на нее неизвестно почему. – Что не так? Что случилось? – запричитала Элинор, обвивая руками шею Саймона.– Почему ты не такой, как прежде? Почему ты так изменился? Ему следовало бы ответить ей, что он не изменился, что он такой же, как прежде, но вместо этого близость Элинор, прижавшейся к нему всем телом, вызвала в нем такой бешеный приступ желания, что эта страсть лишила его голоса и рассудка. Он заставил ее лечь и впился губами в ее губы. Элинор извивалась и корчилась под тяжестью его тела, но он знал, как сделать женщину послушной его желанию. – Ты не откажешь мне, – прорычал он. – Я убью тебя, – завизжала она. Саймон рассмеялся и вновь закрыл ей рот долгим поцелуем. Он вложил в этот поцелуй все: любовь, страсть, желание. Элинор уже не так сильно сопротивлялась. Саймон отодвинулся немного в сторону и принялся ласкать Элинор. По ее телу пробежала дрожь, но она больше не предпринимала попыток вырваться из объятий Саймона. Его рука скользнула по ее телу вверх и нащупала грудь. Элинор задохнулась и дернулась под ним, но это не было движением протеста. Коленом Саймон осторожно раздвинул ей ноги. Элинор приоткрыла рот от возбуждения. Саймон немного приподнялся, опираясь на локоть и колено, и провел рукой по лону Венеры. Когда он вошел в нее, она негромко вскрикнула. Саймон выждал немного, и, привычно изогнувшись, впился губами в нежный розовый сосок. Элинор вновь вскрикнула и дернулась. Саймон мягко сделал несколько движений, посасывая ее грудь в такт этим движениям. Элинор задохнулась от возбуждения, нервно дернулась раз, другой, а затем вошла в ритм его движений и ответила на них своим телом. Чуть позже, к счастью, не слишком поздно для Саймона, который, уже обливался потом, с трудом сдерживая себя, из ее груди вырвалось несколько конвульсивных стонов. Саймон буквально вжался в нее – раз, два, три, – его сдавленные стоны удовлетворения раздались над ее вздохами боли, – и он затих. Наступила тишина. Мозг Саймона пронзила страшная мысль. То, что он сейчас сделал, было равносильно изнасилованию своей собственной жены. Эта мысль так парализовала его, что, когда Элинор слабо оттолкнула его, он был не в состоянии двинуться. – Саймон, – сказала Элинор спокойно.– Пусти меня. Ты такой тяжелый, как бочка. Спокойный тон и практичный вывод подействовали на него отрезвляюще, как холодный душ. Он осторожно перекатился в сторону, сел и откинул простыни так, чтобы видеть ее лицо. Элинор закрыла глаза. – Прости, – прошептал он. Элинор быстро открыла глаза. – За что? – Я… я силой взял тебя. Я не знаю, что со мной случилось. Я… Элинор хихикнула. – О, я думала, ты извиняешься за свое исполнение. Я, конечно, не могу судить, но, даже учитывая отсутствие у меня опыта, должна признаться, что я довольна тобой и мне было очень хорошо. – Элинор! – возразил Саймон, не уверенный в том, что больше повлияло на него успокаивающе: то ли отсутствие у нее девичьей скромности, то ли облегчение от того, что она не возмущена его неистовостью. Она спокойно протянула к нему руку. – Но, Саймон, мне не следовало сопротивляться тебе. Я и не хотела сопротивляться тебе, просто… просто все было так странно. Такая странная свадьба и церемония раздевания, что я… Ты, ты сам показался мне совсем чужим. А последние недели были вообще ужасны. Саймон взял ее руку и снова лег рядом. Но Элинор внезапно отдернула свою руку. Ее голос зазвучал громче: – А ты, ты вел себя ужасно! Почему ты не отвечал на мои письма? Что ты имел в виду, когда сказал, что тебе нечего писать? И не рассказывай мне сказки о том, что путь из Джаффы в Акр опасен и письма могут перехватить! Получив разрешение короля на то, чтобы взять меня в жены, разве нельзя было написать хоть пару ласковых слов, чтобы успокоить меня? – Не будь глупой, – зарычал Саймон.– Если у тебя были сомнения по поводу того, что я не хочу угодить тебе, тебе нужно было только сказать королю, что ты не хочешь выходить за меня, – и все. Он бы быстро и с радостью забрал назад свои обещания. – Что! – завизжала Элинор, ее глаза метали зеленые и золотые искры.– После всех усилий, которые я приложила, чтобы заполучить тебя? Ты считаешь меня сумасшедшей? – Да, – подтвердил Саймон.– Да, я считаю тебя сумасшедшей. Ты едва успела стать женщиной, а я уже стар и давно стал мужчиной. Ты, должно быть, сошла с ума, а я и того хуже – позволил тебе околдовать себя и затащить в этот омут безумства. Элинор уже набрала в легкие побольше воздуха, чтобы перекричать мужа. Но вместо этого она выпустила негодующий вздох.– Мне следовало бы знать об этом раньше, – безропотно пробормотала она. – Говорю тебе, – продолжал Саймон тихо, – в том, что касается тебя, я теряю голову, я не понимаю, что хорошо и что плохо, для меня не существует никаких правил приличия, наконец. Я хотел сказать королю, что он прав, говоря, что я стар, но не смог. – Я бы убила тебя, если бы ты это сделал! – воскликнула Элинор.– Я преодолела горы, прошла через штормы, испытала холод, который замораживает душу, и жару, от которой поджариваются внутренности, жила в этой забытой, кишащей болезнями, наводненной паразитами стране, стойко сносила причуды и нытье Беренгарии – и все это для того, чтобы только быть рядом с тобой! – Я знаю! Но почему? – Любимый, – засмеялась Элинор.– Я думала, ты знаешь. Да потому, что я люблю тебя. Саймон застонал. – Посмотри на меня. У меня седые волосы. – Но не везде, по крайней мере, не там, где это имеет значение, – хихикнула Элинор.– Если я пощекочу огненные языки ада, они не обожгут меня? Элинор вскоре убедилась, что в огненных языках было достаточно жара, и они настолько обожгли ее, что, когда пожар утих, она встала с кровати и неуверенной походкой подошла к столику, чтобы утолить жажду и дать Саймону что-нибудь выпить. Когда она отодвинула полог, свет от пламени свечей, расположенных по обе стороны от полога, упал на кровать. Элинор взвизгнула от испуга и уронила кубок, который держала в руке. Саймон мгновенно вскочил, привычным жестом нащупывая, справа от себя меч, которого не было. Ведь никому не придет и голову идти к брачному ложу с мечом, да еще и первую брачную ночь! – Что случилось? – закричал Саймон, переводя взгляд от одного окна к другому. – О, Саймон, боюсь, ты слишком осторожно обошелся со мной! – сказала Элинор. Прекратив тщетные поиски меча, Саймон смущенно произнес: – Слишком осторожно? – Взгляни на простыни! Саймон вскочил с кровати и внимательно взглянул на простыни. В этой проклятой стране можно найти в постели всякую гадость, которая к тому же еще и больно кусается. Однако ничего не было на простынях. Саймон нахмурился и посмотрел на Элинор. – Сейчас не время для глупых шуток, – произнес он укоризненно.– Я устал. Что тебя беспокоит? Простыни совершенно чистые. – Да, действительно. Вот это меня и беспокоит. Саймон провел по лицу рукой. Он очень устал. Сказывались бессонные ночи, которые он провел, пытаясь разобраться в своих чувствах, а этот бурный час выжал из него все. Он еще раз уставился на чистые, но смятые простыни, прежде чем, то, что сказала Элинор, дошло до него. Затем он перевел взгляд на Элинор, оцепеневшую от ужаса. – Клянусь тебе!– закричала она, но замолчала. Саймон смеялся. – Побереги голос, – спокойно сказал он.– Вот тебе одно из преимуществ выйти замуж за старого мужчину. Неужели ты думаешь, что я усомнился в твоей девственности и что я не вижу: это твоя первая ночь с мужчиной? Даже если не было и капли крови, я знаю, что ты невинна. С девушками такое бывает. Зато я знаю много женщин, которые, будучи уже не девственницами, применяют уловки, когда они заливаются кровью, убеждая каждого нового любовника в своей невинности. – Слава Богу, – вздохнула Элинор, но снова нахмурилась.– Я рада, что ты веришь мне. Но что скажут король, королева и все остальные? – Тьфу, – начал Саймон, затем пожал плечами. Конечно, при дворе могут быть пересуды и разговоры, но, если он сам не заявит о том, что его жена не была девственницей, никто не имеет права заявлять об этом. Но почему Элинор и он должны беспокоиться об этой ерунде? Саймон подошел к столику, где стояли блюда с яствами, чтобы те, кто поздно не заснет, могли утолить голод, и взял нож. – Какой ты умный, – заметила Элинор и с готовностью протянула руку. – Не глупи! – нежно проворчал Саймон.– Не хватало нам еще, чтобы увидели порез у тебя на руке. Он подошел к кровати, раздвинул волосы у себя на лобке, неглубоко вонзил нож в пах, и лег на кровать лицом вниз. Сделав несколько ерзающих движений, он повернулся на спину. На бедре была кровь. Он протянул руку к Элинор. – Иди ко мне! Садись на меня верхом и испачкайся моей кровью. Готово? Теперь все будет хорошо. Никто не заподозрит нас. И действительно, как только кровотечение остановилось, тонкий след от пореза скрылся в густых огненно-рыжих зарослях. – Где ты научился этому? – поддразнила его Элинор. – Один из моих друзей делал так для своей леди, но боюсь, не из таких чистых побуждений. Им потребовались годы, чтобы придумать это. Саймон закрыл глаза и задернул полог. Элинор сделала то же со своей стороны кровати и, свернувшись калачиком, прижалась к Саймону. Он положил руку ей под голову, так, что ее голова покоилась на его плече. – Не беспокойся обо мне, Элинор, – вдруг сказал Саймон.– Когда я стану настолько стар, что не смогу выполнять свои супружеские обязанности, ты найдешь молодого человека, и будешь жить с ним. Я буду спокойно доживать свой век в каком-нибудь замке, и ты будешь свободна от меня. – О, Саймон, – вздохнула Элинор.– Почему ты не можешь жить сегодняшним днем? Ты всегда заглядываешь на много лет вперед? Откуда тебе знать, что ты будешь слишком стар для меня? Я могу умереть через девять месяцев при родах. А ты, разве ты не чувствовал холодное дыхание смерти рядом за последние годы? Наш корабль может потерпеть кораблекрушение, и мы погибнем вместе. Любимый, мой дедушка пережил трех жен, а он был намного старше их. Последняя, моя бабушка, была на двадцать лет его моложе. И вообще, мне кажется, он умер от тоски по ней, а не от старости. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Странно, думал Саймон, каким бессердечным может быть счастливый человек. Он знал: считалось общепризнанным, что горе делает людей ожесточенными и злыми, но когда у него были затруднения, он легко понимал и быстро приходил на помощь тем, у кого тоже были трудности. Сейчас же все внутри у него пело, и ему было совершенно наплевать на то, что печалит других. Ричард сокрушался о проигранном походе. Саймон же считал, что Ричард слишком преувеличивает значение этого похода, не говоря уже о том, что Саймон не чувствовал к Ричарду никакого сострадания. Радость переполняла Саймона. У него была Элинор. Вскоре он будет свободен от своего опечаленного господина. Он ехал домой, домой, в страну и к людям, которых он понимал и любил. На этот раз Саймон решил последовать совету Элинор и не заглядывать далеко в будущее, хотя чувствовал, что трудности уже маячат на горизонте. Было очевидно, что Ричард не сделает наследника Беренгарии, как и любой другой женщине. Этот неудачный брак положит конец всяким отношениям Ричарда с женщинами. А из этого вытекало, что рано или поздно королем Англии станет Джон. Такая перспектива удручала Саймона. Единственной надеждой было то, что Джон восстанет протии Ричарда и погибнет в бою, что было маловероятным. Джон не был трусом, но битвы не приносили ему радости. Он был хитер и понимал, что его смерть будет концом его власти и его честолюбивых желаний. Ричард же думал иначе. Фактически Саймон был готов поверить в то, что несчастный король, который был счастлив только, когда его рука сжимала меч и копье, будет искать смерти в бою. И конечно, в бою погибнет скорее Ричард, чем Джон. Саймону оставалось только уповать на то, чтобы какая-нибудь болезнь, например, сифилис или дизентерия, или упавший с неба камень унесли жизнь Джона. Тогда Ричарду нужно будет найти возможность сделать молодого Артура наследником, и в стране наступит покой. Эти мысли быстро промелькнули в сознании Саймона, он не позволил себе задуматься о предстоящих ужасных событиях, да у него не было на это времени. Днем он был полностью занят подготовкой к отъезду в Англию, ночью он был полностью занят Элинор. В течение нескольких дней после женитьбы над Саймоном нависало небольшое облако, омрачавшее его радостное состояние. Так как, имея жену, он больше не ночевал в покоях короля, последний вдруг стал проявлять усиленные знаки привязанности к Саймону. Ричард так громко оплакивал потерю «своей правой руки», «своего дорогого соратника», который был для него «глаза и уши», что у Саймона возникли опасения по поводу того, что Ричард не разрешит ему уехать домой вместе с Элинор. В конце концов, Саймон решил, что будет лучше подготовить и предупредить жену. Но он хорошо знал, что, застигнутая этой новостью врасплох, Элинор может наотрез отказаться уехать одна или выкинет еще какую-нибудь глупость. Поэтому он выбрал удобный момент, когда, после бурных часов любви, она, усталая и спокойная, лежала рядом. – Чепуха, – сонно пробормотала она.– Все, что от тебя требуется, – это только сказать королю, что когда я уеду, ты, оставшись без партнера, снова вернешься к нему. И это сработало как волшебство. Король понял намек Саймона. Действительно, если Элинор уедет, почему бы Саймону не возобновить свои обязанности? Хотя сейчас Ричард был менее осторожным, чем прежде, у него не было желания давать повод для открытого скандала. Саймон переживал оттого, что не смог разогнать облака на небосклоне Элинор. Хотя они не нависли над ней плотной и опасной стеной, а так, стелились туманом в виде постоянного нытья Беренгарии, это приводило Элинор в угнетенное состояние. – Любовь моя, – нежно прошептал ей Саймон однажды ночью, когда она отвернулась от него, сказав, что очень устала.– Почему бы тебе не сказаться больной на день или два? Это бывает с молодыми женами. Элинор повернулась к нему, прижалась и хихикнула. – Да, и у нас есть свидетельство тому, что ты грубо со мной обращался. Саймон тоже засмеялся:– Ну откуда же я мог знать, что этот проклятый порез снова откроется ночью и чуть не затопит нас кровью! Но, тем не менее, тебе необходимо несколько дней отдыха от Беренгарии, ведь на корабле это будет невозможно! Его предсказания оказались более точными, чем они оба могли предположить. Хотя Саймон и Элинор ухитрились найти на корабле укромное местечко, где бы они могли спать вместе, Беренгария категорически запретила Саймону даже близко подходить к женской половине после захода солнца. На все протесты Элинор Беренгария невозмутимо отвечала, что у Саймона репутация распутника, и Элинор не первая женщина у него, и что в Сицилии он вел себя так, что мужчины только и говорили о его «подвигах». Саймон был взбешен и готов был вызвать еще больший гнев со стороны Беренгарии, но Элинор пожалела королеву и не позволила Саймону проявлять открытое неуважение к власти. И все-таки им удалось урвать несколько часов наедине, когда они стояли в разных портах, но, в общем, плавание превратилось для них в кошмар, несмотря на необычно спокойное море и попутный ветер. Их прибытие в Бриндизи принесло всем облегчение, но только не Беренгарии. Она и здесь нашла повод для неудовольствия и тоски, когда Элинор заявила ей, что будет ночевать у Саймона. – Но ведь ты – моя фрейлина и должна выполнять свой долг, – заскулила Беренгария. – Он мой муж, и супружеский долг для меня превыше всего. – Но ведь он жестоко обошелся с тобой. – Жестоко? Саймон? – Да, – многозначительно ответила Беренгария. – Саймон? – повторила Элинор в недоумении и вдруг поняла, что королева имела в виду залитые кровью простыни, которые все видели на следующее утро после их первой брачной ночи. В ту ночь рана в паху Саймона вновь открылась, и крови было больше, чем следовало бы.– Но ведь это было давно, и получилось случайно, – запинаясь, пробормотала Элинор. Беренгария по-своему истолковала причину замешательства Элинор. Она смягчилась. – Оставайся со мной, – настойчиво повторила она.– Он не сможет силой забрать тебя у меня. У него будут твои владения, а мы будем жить вместе: ты, я и Джоанна. Мы будем музицировать, петь и читать. Элинор так и подмывало сказать Беренгарии правду в надежде, что хоть это отвлечет ее от печальных мыслей, но она передумала. Неудачный опыт замужества сделал Беренгарию озлобленной. Обычно она была доброй, но иногда опасные вспышки злобы проявлялись в ее действиях. И, вместо того, чтобы сказать правду, Элинор ответила: – Простите меня, мадам. Вы и я – разные люди. Я замешана из муки более грубого помола, и меня не устроит такая жизнь, которая подходит Вам: с музыкой и пением. Мне нужно ездить верхом и охотиться, следить за постройкой кораблей и советовать моим вилланам, что сеять. – Я найду тебе работу, – заметила Беренгария. Элинор вздохнула. Видит Бог, она не хотела говорить ей открытым текстом, но она поняла – что бы она ни сказала, у Беренгарии на все найдется готовый ответ. – Вы неправильно меня поняли. Скажу открыто: у меня такое же сильное желание, как у Саймона, спать с ним. Он доставляет мне такое же удовольствие, как и я ему, и так часто, как мне этого хочется. – Да, ты действительно не такая, как я думала, – презрительно произнесла Беренгария.– Но ведь это Божье проклятие над женщинами за первородный грех Евы, и необходимо только для продолжения рода, а не для получения удовольствия! После этого разговора Элинор испытывала чувство, вины за то, что огорчила Беренгарию, но оно сменилось облегчением, когда они достигли Рима. Там Беренгария вызвала Саймона и объявила ему, что больше не нуждается в его услугах. У Джоанны в Италии много друзей, и они без труда смогут нанять людей для охраны. Саймон сомневался, имеет ли он право оставить службу, но Беренгария ответила, что намерена остаться в Риме на некоторое время, многозначительно добавив, что у нее есть важное дело к папе. Саймон ничего не ответил на это, но про себя подумал, что вряд ли этот визит принесет ей удовлетворение. По крайней мере, он был уверен, что Ричарду наплевать на это. Саймон предусмотрительно получил письменное освобождение от службы, подписанное Беренгарией и Джоанной, и разыскал двух кардиналов, которые собирались вскоре отправиться в Нормандию. Заручившись обещанием Беренгарии, что она не будет пренебрегать их помощью, Саймон со спокойной совестью передал свои обязанности кардиналам. Тоска по родине подгоняла Саймона, Элинор и их людей. Они смогли пересечь Альпы до снегопадов и, наконец, в середине декабря успешно приплыли домой, в гавань Роузлинд. Элинор так расчувствовалась, что упала на колени и целовала грязную уличную жижу, обнимала крестьян, которые прибежали встретить их и выражали бурную радость по поводу их прибытия. Сэр Андрэ честно и исправно нес свою службу, но в отсутствие Элинор он запретил всякие торжества. Теперь же все знали, что будет большой праздник, где можно будет досыта поесть мяса и хлеба, выпить пива и вина, можно будет веселиться на улицах и даже в замке. И праздник, конечно, состоялся. Не могла же Элинор разочаровывать своих людей только потому, что ей самой это было не нужно. Саймона не будет на празднике. Они договорились между собой, что не будут объявлять о своей женитьбе, пока Саймон не сообщит об этом королеве. Он взял брачный контракт, подписанный королем в качестве свидетеля, и отправился в Лондон на следующий день после их приезда в Роузлинд. Элинор скучала без него, но, слава Богу, у нее хватало забот. Сэр Андрэ не мог постоянно находиться при ней, так как у него были свои обязанности на посту заместителя шерифа. А у Элинор накопилось много дел: рассмотрение споров о земле и прочие мелкие разбирательства. Элинор занялась всем этим и проводила часы за слушанием скорбных историй о плохом урожае и потерянных рыбацких лодках, пытаясь разобраться, кому действительно не повезло, а кто нес наглую ложь. К тому же оказалось, что в ее отсутствие прядильщицы, ткачихи и вышивальщицы работали не в полную силу, их нужно было проучить, и Элинор дала им разгон. С утра до вечера Элинор сновала по лестнице вверх-вниз, ездила верхом, выслушивала жалобы, вершила правосудие, хвалила, наказывала и распекала. За всю свою жизнь она никогда еще не была так счастлива. Она получала огромное наслаждение от того, что занимается чем-то полезным, и не чувствовала усталости. Ни одна проблема не казалась ей слишком серьезной, а груз забот слишком непосильным. Любое дело, которое могло ее озадачить или огорчить, можно будет решить, когда вернется Саймон. Те мысли, от которых она не могла уснуть в ночь накануне свадьбы, сейчас совсем не волновали ее – Саймон разделил с ней ответственность в управлении имением. Для его широких плеч и умной головы любой груз будет легким. Предполагалось, что Саймон вернется к рождеству, но вместо этого Элинор получила письмо. Он писал, что когда он приехал в Лондон, то выяснил, что за день до этого королева внезапно решила отправиться в поездку по стране. И он отправился за ней следом, чтобы как можно быстрее встретиться с ней. «Но, моя любовь, ты ведь знаешь, как она непредсказуема. В Лондоне мне сказали, что она намеревалась поехать в Оксфорд, но когда я отправился по дороге, ведущей туда, оказалось, что она отправилась в другом направлении. Я вернулся обратно и выяснил, что она поехала по дороге, ведущей в Кентербери. В результате я потерял два дня. Только одному Господу известно, когда я найду ее и вернусь, наконец, в твои объятия!» Ничего нельзя было поделать. Элинор не винила Саймона. За королевой трудно было угнаться, даже если было известно, куда она направляется. Находясь в поездке по стране, она меняла планы каждый день и даже в пути. Элинор отложила в сторону двенадцать подарков, которые приготовила для Саймона. Она вздохнула: ведь она даже не знает, куда их послать. Конечно, это огорчало ее, но впереди было еще двенадцать дней! Через неделю она получила еще одно письмо от Саймона, которое было более ободряющим. Саймон встретился с королевой, но пока не мог отправляться домой. «Ее не обрадовали мои новости, – писал Саймон.– Хорошо, что на брачном контракте стоит подпись короля и его печать. Боюсь, она не одобряет наш брак. Как я и опасался, политика, которую проводил Лонгкемп, сделала людей недоверчивыми, и сейчас не так-то легко собрать деньги, которые требуются королю. И она, конечно, с тяжелым сердцем вынуждена отказаться от тех доходов, которые текли в королевскую казну из твоих владений. Я жду благоприятного случая, чтобы встретиться с ней и смягчить впечатление. Она любит меня и о тебе вспоминает с любовью. Я предложу ей выкуп за то, что мы поженились без ее разрешения. Конечно, в этом нет такой уж необходимости, но я думаю, это стоит того, чтобы заручиться ее расположением, а благодаря моим богатым трофеям я могу позволить себе заплатить ей». «Любимая, я так хочу тебя. Я, словно мальчик, который, мучаясь своей наступающей зрелостью, спит с подушкой между ног. Я хочу подарить тебе то, что приносит нам обоим наслаждение, но пока я могу только послать тебе несколько скромных подарков в знак моей любви». Письмо сопровождал маленький сундучок. В нем были аккуратно сложены подарки на все двенадцать дней: от красивого платка на первый день до россыпи золота, жемчуга и самоцветов, рубинов на этот раз, – на двенадцатый день. Элинор потрогала их и отложила. Ее мысли были заняты другим письмом, которое она получила сегодня. Она бы без сожаления рассталась со всеми этими драгоценностями за полчаса разговора с Саймоном или за то, чтобы узнать, куда отправить ему письмо, и спросить его совета. Священник из Кингслера писал ей, что смотритель замка умер. Элинор сожалела об этом, потому что он был надежным слугой, да и еще не старым, но болезни косили многих, даже молодых и полных сил. Ее беспокоила его жена, леди Гризель, которая осталась одна с тремя детьми, двумя маленькими сыновьями и дочкой. Другой бы на месте Элинор, не задумываясь, отправил бы ее из Кингслера, надеясь на родственников, которые могут приютить бедную женщину. Но в Элинор было воспитано более требовательное чувство ответственности. Более того, письмо было пронизано такой мольбой о помощи и сострадании, что оно тронуло ее сердце. Она была еще слишком молодой женой и слишком любила своего мужа, чтобы проигнорировать беду другой женщины, потерявшей мужа. Прежде всего, нужно было подумать о назначении другого смотрителя Кингслера, но Элинор не станет этого делать, не посоветовавшись с Саймоном. Может, у него есть кто-нибудь на примете для такой выгодной должности. Что более важно, Элинор не могла судить о военных способностях будущего кандидата на пост смотрителя замка, а таковые были необходимы, учитывая те грядущие трудные времена, которые ожидают Англию и о которых они так много говорили с Саймоном. Для безопасности каждого замка нужен был доблестный воин. Наверное, будет лучше, если она сама поедет в Кингслер и успокоит несчастную вдову, а также лично заверит ее в том, что она не оставит ее с детьми без помощи. А Саймон приедет в Кингслер с новым смотрителем, когда вернется в Роузлинд. В течение следующих трех дней Элинор пыталась завершить все дела в Роузлинде. Она оставила у брата Филиппа письмо, полученное из Кингслера, и свое письмо, в котором объясняла Саймону, почему она уехала в Кингслер, и просила Саймона найти нового смотрителя и приехать с ним в Кингслер как можно быстрее. Затем, уверенная в том, что она теперь законная жена, а не приз, за который можно бороться, она отбыла в Кингслер в сопровождении лишь нескольких преданных вассалов. В Кингслере она была встречена бурными проявлениями признательности и гостеприимства, но атмосфера в замке показалась ей странной. Элинор пыталась не доверять этому чувству. Она убеждала себя, что это вполне естественно: когда нет головы, то и тело ведет себя странно. Ведь даже в Роузлинде в ее отсутствие слуги немного распустились. А если бы она умерла, и они не знали, что будет с ними! А леди Гризель была все время рядом с ней, плакала и стонала… И только через два дня Элинор начала понимать настоящую причину своего беспокойства. Кроме леди Гризель и ее детей, Элинор не увидела ни одного знакомого лица. Большинство слуг и вассалов были незнакомы ей. Она не знала даже сенешаля. Элинор выяснила все это только на третий день, когда настояла на том, чтобы обедать в Парадном зале. До этого леди Гризель упросила ее обедать на женской половине, объясняя это тем, что ей трудно выносить эту толпу и шум внизу. Наконец, Элинор решила, что уже достаточно потакать желаниям леди Гризель. Как бы велико ни было горе, рано или поздно человеку нужно начинать жить снова. И чем раньше, тем лучше. Более того, Элинор начала сомневаться в искренности горя леди Гризель. Она слишком часто улавливала фальшь. Этому могло быть невинное объяснение, но в сочетании с новыми лицами это был уже опасный знак. Поэтому, когда Элинор уселась в центре стола, ей уже было неспокойно. Она внимательно скользила взглядом по лицам сидящих за боковыми столами. В это было трудно поверить, но это было так: Бьорна и ее людей, которые приехали с ней в Кингслер, не было за столом. Она потупила взор. Если их нет здесь, значит, их заманили в ловушку хитростью или силой, а если это так, значит, замышляют что-то плохое. Но что? Это было безумием. Неужели леди Гризель думала, что сможет заставить Элинор отдать замок Кингслер в ее руки? Чушь. Она наверняка знает, что, если так произойдет, как только Элинор освободится, она откажется от этого соглашения и приведет сюда своих вассалов, чтобы отомстить за нее. Рассчитывала ли леди Гризель на ее смерть? Это было бы еще большим безумством. Хотя она и не знала, что Элинор замужем, – а Элинор даже боялась предположить, что бы сделал Саймон с виновником ее смерти, – даже такая глупая женщина, как леди Гризель, должна была понимать, что после смерти хозяйки все имущество переходит полностью в руки короля, и он будет решать, как распорядиться вассалами и смотрителями. И тут у Элинор мелькнула догадка. Леди Гризель не знала, что она замужем. Возможно, эта идиотка думала, что ей нужно заманить Элинор в Кингслер и передать из рук в руки тому, кто так этого желал. Несомненно, за эту услугу он пообещал леди Гризель отдать ей замок. Элинор чуть не рассмеялась. Да, их ждет неожиданный сюрприз! Она не скажет ни слова. Пусть приходит ее недалекий поклонник, а уж она не поскупится на льстивые речи, которых он ждет. Это будет даже забавно! Элинор повернулась к рыцарю, сидящему рядом, и мило заговорила с ним об охране замка и о подборе людей. Она не знала, участвовал ли он в заговоре, но по мере продолжения беседы пришла к выводу, что его следует исключить. Он был слишком обтекаем, слишком самоуверен, слишком невежественен под маской уверенности. К вечеру это уже не казалось Элинор таким забавным. Когда стало темно и в комнатах зажгли факелы, в ее комнату без предупреждения вошел лорд Джон собственной персоной. От неожиданности она вскочила и присела в глубоком реверансе. Она надеялась, что он не замешан в заговоре. Возможно, его приезд был простым совпадением. Кингслер был расположен по дороге в Лондон. Возможно, он просто решил здесь переночевать. Но еще до того, как он заговорил, Элинор поняла, что это не так. Если бы он был здесь гостем, ее бы вызвали в Парадный зал. Лорд Джон не опустился бы до того, чтобы заходить в ее покои. Элинор нервно сжала руки. С лордом Джоном шутки плохи. Из того, что она слышала о нем, она знала, что он не прощает поражений. – Леди Элинор Дево? И вновь Элинор изумилась густоте и мягкости его голоса. – Да, – прошептала она. – Мило, мило, – замурлыкал Джон.– Мне сообщили о Вашем приезде. Я хотел поговорить с Вами. Моя жена вспоминает Вас очень… очень часто. – Очень мило с ее стороны, – запинаясь, пробормотала Элинор.– Не присядете ли Вы, милорд, и не соизволите ли объяснить, за что мне оказана такая честь? Он быстро сел на стул у камина, а Элинор подумала о том, как сказать ему, что она замужем. Она выпрямилась и почувствовала на себе пристальный взгляд Джона. У него был взгляд хищника, который не насытился богатством и землями, которыми одарил его Ричард. А сейчас этот хищный взгляд был направлен на нее. Элинор попыталась сказать ему о Саймоне до того, как он заговорит, чтобы не поставить его в глупое положение, но она не могла произнести ни слова, как будто у нее одеревенел язык. – Садитесь, садитесь, – сказал Джон, изящным жестом указывая ей на стул. Элинор повиновалась. У нее дрожали колени, и, чтобы скрыть эту дрожь и свое тело, она придвинула к себе тяжелую раму с вышиванием, над которым работала леди Гризель. Избегая взгляда лорда Джона, который притягивал и отталкивал одновременно, она взяла иглу и склонилась над вышиванием. – Моя жена говорила мне, – мягко начал Джон, – что Вы девушка умная не по годам и интересуетесь политикой. «Неужели он попросит меня присягнуть ему на верность? – подумала Элинор.– Это еще не самое страшное. Ответ „не могу“ подведет к объяснению – расскажу о Саймоне. Вероятно, лорду Джону не понравится то, что я не могу присягнуть ему, но причина-то вполне уважительная». – Поэтому Вы должны понимать, – продолжал тем временем Джон, – что личные интересы всегда стоят после интересов королевства. Я знаю также, что Вы говорили моей жене, что не хотите выходить замуж, но этот детский вздор не достоин такой умной женщины, как Вы. «Грубо льстит, – подумала Элинор.– Должно быть, у Изабели Глостерской самое неблагоприятное впечатление обо мне. Она, наверное, сказала Джону, какая я дура». – Нет, – начала она, – я изменила… Это был удобный повод сказать о Саймоне, но Джон поднял руку, чтобы она замолчала, и в знак уважения она позволила ему продолжать. – Я рад слышать, что Вы не думаете больше так. Хорошо выйти замуж – единственно правильный путь для порядочных людей. Вы слишком долго были в одиночестве. Более того, сейчас, когда Филипп Французский свободен от своей клятвы, он направит свои войска в Англию. Ваши владения нуждаются в хозяине, который обеспечит безопасность побережья. Следовательно… – Милорд, – воскликнула Элинор. – Помолчите, – улыбнулся Джон.– Выслушайте меня до конца. – Но, милорд… – Я знаю, что Вы находитесь под опекой королевы, – отрезал Джон.– Будьте уверены, я согласовал с королевой свои действия. Вот почему королева с неодобрением отнеслась к тому, что сообщил ей Саймон. Жаль, что Джон не получил от нее письма до того, как приехал в Кингслер! Но Элинор была разочарована: она не думала, что королева позволит отдать ее в руки Джону! – Мы нашли Вам хорошего человека, – продолжал Джон.– Лорд Вильям Венневал. – О, – сказала Элинор. Конечно, королева не хотела ей зла. Вильям Венневал был достойным человеком, и Элинор знала его, когда была при дворе. Конечно, ему далеко было до Саймона или до Вильяма Маршала, и он был далеко не умнее их, так как поддерживал лорда Джона, но он не был извергом.– Вы оказываете мне большую честь, милорд, но… – Никаких «но», – перебил ее Джон.– Все уже решено. Извините, но у Вас нет выбора. Я уже сообщил Вильяму, и он будет здесь в течение недели, чтобы жениться на Вас. – Милорд, Вы не поняли меня, – закричала Элинор.– Я уже замужем! – Сейчас это уже не имеет значения.– В его бархатном голосе послышалось отвратительное рычание.– Вы – подопечная королевы. И Вы не можете выйти замуж без ее разрешения. – Но это произошло по воле короля! – объяснила Элинор.– Король Ричард отдал меня сэру Саймону в награду за его военные успехи. Мы поженились в присутствии короля, королевы Беренгарии, леди Джоанны, архиепископа Бевуа и других лордов. – Замужем? Замужем? – зарычал Джон.– У меня был план… Элинор не хотела ничего слышать о его планах. – Да, да! – закричала она.– Я уже замужем! – За сэром Саймоном Леманем? – прошипел Джон, прищурив глаза. – Да, милорд. Он отправился сообщить королеве о нашем браке, и написал мне, что некоторое время пробудет там. Это необходимо было сказать. Джон не причинит ей зла, но она не была уверена в отношении его намерений к Саймону. Однако он и ему ничего не сможет сделать, пока Саймон у королевы: он знал, как любит королева своего старого и преданного слугу. Королева не видела ничего плохого в том, что выдает Элинор замуж за достойного человека, Вильяма Винневала, чтобы успокоить своего младшего сына, но она не позволит Джону причинить вред Саймону. Наступила напряженная тишина. Затем Джон произнес совершенно изменившимся голосом: – Значит, ты уже жена? – Его глаза ощупали ее всю.– Сэр Саймон ведь не молод. Я полагаю, ты не очень довольна выбором короля. – Нет, напротив, я очень довольна, – произнесла Элинор негодующе.– Я давно знаю и люблю сэра Саймона. Король только исполнил мое заветное желание. Джон громко рассмеялся:– Ну что ж, тем лучше. Я не выношу этого честного идиота. Тем приятнее будет наставить ему рога, и тем меньше опасности, что ты, как любящая жена, расскажешь ему об этом. Элинор не могла произнести ни слова. Она только так сжала рамку для вышивания, что у нее побелели костяшки пальцев, но Джон не смотрел на ее руки. – Я бы не стал срывать бутон, предназначенный для Вильяма, – начал он вкрадчиво, – но, поскольку его уже сорвали, и цветок распустился, нет препятствий для того, чтобы насладиться нектаром. И он покажется мне еще слаще от того, что я лишаю этой возможности несносного праведника Саймона. Он приближался к Элинор, не сводя с нее глаз. Ее глаза были так широко открыты, что, казалось, это одни белки. Он тоже видел это, но не видел холодного огня в них. Ее глаза метали зеленые и золотые искры, которые он принял за отражение света факела. Он не видел плотно сжатых зубов, готовых укусить. – Маленькая испуганная птичка, – бормотал он, наклоняясь над рамкой и протягивая руку, чтобы поднять подбородок Элинор. Элинор уперлась в спинку стула и со всей силой толкнула тяжелую раму вперед, на Джона. Удар пришелся ниже пояса, Джон охнул и присел, затем, шатаясь и держась за стену, сделал несколько шагов, рыча от гнева и боли, но это помогло Элинор выиграть время. Когда он выпрямился, Элинор стояла перед ним с ножом в правой руке, с горящим факелом – в левой. – Сука! – зарычал Джон и направился к ней. Элинор немного опустила факел. Раздалось шипение льющейся смолы. Джон перевел взгляд с факела на нож, который Элинор держала как оружие для защиты, так, как учил ее Саймон. Джон мог справиться с ножом, но не с факелом. Горящая смола, попадая на кожу, оставляет ожоги. – Глупая сука, – прорычал он.– Я бы оставил своего мужа живым, если бы ты подчинилась мне. А сейчас он умрет, и когда ты будешь рыдать над его окровавленным телом, ты будешь винить себя в его смерти. Да, ты будешь выть, и этим доставишь мне удовольствие. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ Саймон сидел в доме Вильяма Маршала в Лондоне, кипя от негодования. – Зачем я ей здесь нужен? – ворчал он. Вильям взглянул на жену. Она промолчала, выразительно подняв брови. Бедный Вильям уже три раза отвечал на этот вопрос. Он предположил, что королева серьезно обеспокоена тем, что от Ричарда нет вестей, и ищет утешения в компании Саймона. Саймон и сам беспокоился о Ричарде. Он знал, что король намеревался отправиться в путь следом за ними через несколько дней. Те крестоносцы, которые уже вернулись, подтвердили, что король действительно отплыл десять дней спустя, но больше не было никаких известий ни о короле, ни о корабле. Несмотря на это, Саймон знал, что королева не нуждается в его обществе. Наоборот, она чувствовала себя заметно неловко в его присутствии и была подозрительно ласкова с ним. Вильям предположил еще парочку причин, почему королева не разрешает Саймону вернуться домой, но Саймон. тут же отмел их. Теперь Изабель попробовала новую тактику. – Саймон, почему бы тебе не перестать жаловаться Вильяму, может быть, тебе стоит открыть дом Элинор и послать за ней? Изабель сохранила серьезное выражение лица, по глаза ее искрились смехом:– Тогда тяготы придворной жизни не будут такими уж невыносимыми. Саймон не мог не улыбнуться ей. Изабель разительно переменилась к лучшему после замужества. Это была уже не стройная хрупкая девушка: она подарила Вильяму одного ребенка, и сейчас ее фигура округлилась и ожидании второго. Но самая важная перемена была в другом: с ее лица исчез взгляд загнанной лани, его украшала улыбка – у Изабель развилось довольно тонкое чувство юмора. В ней, конечно, не было того задора, который делал Элинор такой неотразимой в глазах Саймона, но не было и капли сомнения н том, что Вильям был счастливым мужем. – Не знаю, – ответил Саймон Изабель.– Дело не только в том, что я скучаю по Элинор, – продолжал он, и вдруг от души рассмеялся, увидев изумленно неверящие глаза своих друзей.– Нет, в самом деле. Я еще не был в Сассексе и не знаю, как вел там дела мой заместитель, и совершенно необходимо, чтобы Элинор поехала в свои владения со мной, чтобы я мог принять присягу на верность от ее людей. Некоторых из них я даже никогда не встречал, так как королева призвала нас ко двору раньше, чем мы успели объехать все земли Элинор. Вильям заулыбался, когда Саймон произнес «Элинор должна поехать со мной», но теперь его лицо было серьезно;– Да, это действительно необходимо. Ты говорил об этом с королевой? Что она сказала? – Она сказала, что поместья никуда не денутся. – Что? – То, что слышал! Я же говорю тебе, что существует какая-то причина, по которой меня задерживают здесь. – Это, наверное, как-то связано с королем, – сказала Изабель.– Королева с ума сходит от беспокойства. – Но что я могу сделать? – простонал Саймон.– Зачем нужно держать меня здесь? Если есть плохие новости и нужны воины, чтобы сражаться, я должен собрать их. И мне бы удалось это сделать намного быстрее, будь я на своих землях, зная своих людей. – Тебе и в самом деле следует узнать своих людей. Ты же знаешь, против кого нам придется сражаться, если мы будем сражаться за короля. Мне удалось не вмешиваться в дела канцлера и лорда Джона, а твой сэр Андрэ сказал, что ты думаешь так же, как я, по этому поводу, но если Ричард вскоре не объявится, я имею в виду, через одну-две недели, нам придется принять чью-то сторону. – Я знаю, – бросил Саймон. – Неужели нет надежды на то, что король оставит наследника? Саймон отвернулся, не желая отвечать, но это было глупо. Он взглянул на Вильяма. – Нет, никакой, – его слова были лишены какого-либо выражения. – Лорд Джон – это не Ричард, – прокомментировал Вильям, кривя губы.– Если мы выступим против него, он никогда не простит и не забудет этого – в нем нет чувства благородства. – Я каждую ночь молюсь о том, чтобы он умер от кровавого поноса. Вильям ухмыльнулся: – В этом мы с тобой расходимся. Я молюсь, чтобы его доконал гнойный сифилис.– Он покачал головой.– Да, иногда я хочу этого, но, честно говоря, я не молю Господа о смерти Джона. Если бы я был уверен, что Ричард жив и останется в живых, то все было бы по-другому. Но я бы предпочел скорее Джона, чем Артура. Ты знаешь, что ожидает нас, если престол займет ребенок! Я молюсь о здоровье Ричарда, но если он умрет, мой выбор – Джон. Саймон был вначале несколько озадачен. Однако, наконец, он согласно кивнул. – Да, я понимаю. Он будет так ненавистен всем, что бароны объединятся против него. Вильям, в этом есть смысл: все вместе мы могли бы обуздать его. Я думаю, в нем нет безрассудства Ричарда. Я думаю… В эту минуту появился запыхавшийся паж, который сообщил, что прибыл посыльный с сообщением для Саймона. Он собирался уже встать, но леди Изабель сказала: – Пусть он поднимется сюда, Саймон, если только ты не захочешь говорить с ним наедине. И Саймон снова опустился в кресло. К их удивлению, посыльный оказался не королевским пажем, а был одет в незнакомую им ливрею. Но он знал Саймона, судя по тому, что именно ему он вручил послание. Саймон взглянул на печать и посмотрел на посыльного. – От кого ты прибыл? – На лице прибывшего отразилось сомнение. – Вы – сэр Саймон Лемань, муж леди Элинор? Рука Вильяма, которую он поднял, чтобы почесаться, застыла в воздухе, затем она продолжила свое движение. Игла в руке леди Изабель тоже замерла на долю секунды. Дело в том, что новость о женитьбе Саймона и Элинор не была еще широко известна. Вполне разумно Саймон считал, что его новые вассалы должны узнать о женитьбе каждый отдельно и в его присутствии, чтобы он мог принять от них клятву на верность, прежде чем они смогли бы объединить свои силы против него, если у них были такие намерения. – Да, это я. – Я прибыл от сэра Джайлса, управляющего поместьем Айфорд. Саймон снова взглянул на письмо: – Очень хорошо. Ступай вниз, отдохни и поешь. Возможно, тебе придется отправиться в обратный путь. В наступившей тишине Саймон прочитал несколько строк. – Он умоляет меня прибыть как можно скорее по вопросу, о котором он не смеет писать. – Не могла ли Элинор сама рассказать ему о вашем браке? – спросила Изабель. – Она могла, но не имею понятия, по какой причине, – ответил Саймон.– Разумеется, это можно сообщить близкому другу, но не подданным! – Что-то здесь дурно пахнет! – воскликнул Вильям.– Тебе не следует ехать. – Да, воняет до самых небес, – согласился Саймон, – но я должен ехать, и немедленно, как только переговорю с королевой. – Тогда я тоже поеду с тобой, – заявил, поднимаясь, Вильям. Изабель прикусила губу, но ничего не сказала. – Нет, – быстро отказался Саймон.– Если ты поедешь, ничего не произойдет, и я не узнаю, кто же мой враг. Он легко получил аудиенцию у королевы. Саймон испытывал легкое раздражение. В последнее время она частенько присылала записку, что слишком занята, когда он просил о встрече. Он надеялся на то, что она и сейчас ему откажет в аудиенции, и у нее не будет возможности запретить ему ехать. Он даже приготовил письмо, в котором все объяснял. Надо сказать, что это его усилие не пропало даром, так как позволило обрисовать сложившуюся ситуацию кратко и предельно ясно. – Мадам, прошу Вашего позволения уехать. Я должен… Вдруг Саймон замер. Королева выглядела такой бледной, немолодой, хрупкой, что он упал на колено, взял ее руки в свои и поцеловал их. Она вяло позволила ему это, затем высвободила одну руку и опустила ее на голову Саймона. – Дорогой мой мальчик, – тихо произнесла она.– Если ты должен, поезжай.– Он почувствовал, как задрожала ее рука.– Я пыталась уберечь тебя, но боюсь, ты не скажешь мне за это спасибо. Да ты уже и не мальчик, Саймон. Ну… ну… что ж, Господь знает, какой путь предстоит каждому, и каждый должен сам встретить свою судьбу лицом к лицу. Отправляйся, и да хранит тебя Господь! Это было самое странное прощание, которое доводилось видеть Саймону. Королева сотни раз отправляла его на турниры и войны. Иногда она была обеспокоенной, иногда – заботливой. В большинстве случаев она просто говорила ему, чтобы он был осторожен. Но нельзя было сказать, что она действительно пыталась удержать его в стороне от опасности или вела речь о плохих предзнаменованиях свыше. Это не было заговором никого из личных врагов Саймона или какого-либо соперника, который пытался устранить его, чтобы получить Элинор и ее владения. В Англии был один человек, от которого королева могла его оберегать и которому она не хотела бы противостоять, – им был Джон. Хотя день уже клонился к закату, Саймон собрал свое войско, облачился в доспехи и отправился в путь. На Айфорд вели две дороги: одна – напрямик, другая кружила лишние тридцать миль, и проходила через Роузлинд. Саймон ехал верхом всю ночь и на рассвете добрался до серых каменных стен замка. Он только тогда осознал всю глубину своего страха, когда испытал ни с чем не сравнимое чувство облегчения, увидев, как поднимается перед ним решетка подъемного моста. Мысль, которая ужасала его, и которую он гнал от себя, была о том, что Джон захватил Элинор и держит ее заложницей в замке. Но его радость была недолгой. Брат Филипп прервал свои молитвы, чтобы вручить ему письма, оставленные Элинор. Саймон с трудом прочитал их, так сильно колебалось пламя свечи, которую держал брат Филипп. То, что старый монах увидел в лице Саймона, когда сообщил ему, что Элинор нет в замке, поколебало веру брата Филиппа в Бога. Он молча молился, пытаясь подавить свои сомнения. – Что же мне делать? – закричал Саймон. – Молиться, – прошептал в ответ старый монах.– Выход откроется тебе. Появится тот, кто направит тебя. Саймон посмотрел на старика безумно блестевшими глазами. Он сжал кулаки. Старый монах положил слабую дрожащую руку на его запястье: – Господь не оставит доброго человека в беде. – Он позволил казнить не одного святого! – с горечью оборвал его Саймон. – Элинор – не святая, – брат Филипп почти улыбался, говоря это. – Вы не понимаете. Она в руках дьявола. Я даже не осмелюсь взять замок, в котором ее держат, в осаду. В любом случае у меня недостаточно для этого людей. Если я призову вассалов, это будет расценено как предательство. Кроме того, кто знает, что произойдет, пока я буду собирать их… – Сын мой, я не понимаю многих вещей, – прервал его брат Филипп. Он больше не дрожал. По крайней мере, Господь послал ему силы в ответ на его молитвы.– Что нужно этому дьяволу от леди Элинор, зачем он удерживает ее? – То, что для Вас – пустяк, но ради чего она не пожалеет своей жизни, – ее земли. – Но Вы же ее супруг, – возразил, не понимая, брат Филипп. Это простое замечание приостановило сумятицу чувств Саймона. Действительно, Джон знал о том, что Элинор замужем, – это подтверждалось тем, как вела себя королева, да слова посыльного из Айфорда тоже подтверждали это. Значит, Элинор ничего не значила, пока сам Саймон был жив. Прерывисто, глубоко вздохнув от облегчения, Саймон схватил брата Филиппа за руку и так сильно сжал, что старик чуть не вскрикнул от боли. Но страх отпустил его: он увидел, что к Саймону вернулся разум. – Ты прав, ты прав, – пробормотал Саймон.– Мне указан выход. В Айфорде была устроена ловушка для него. Если бы она была на пути туда, то посыльный постарался бы заманить его на ту дорогу, но он без всяких возражений прибыл с ними в Роузлинд. Саймон выругался про себя. Он предупреждал Элинор о том, что опасно оставлять управление замками в руках одной и той же семьи на протяжении целых поколений. Если бы ему удалось захватить сэра Джайлса, то он без труда убедил бы его приказать своим людям подчиниться ему, Саймону. Мысль об этом заставила Саймона рассмеяться. Он надеялся, что сэр Джайлс не слишком быстро уступит ему. Он горел жаждой мщения: он начнет с бедер, снимет с него кожу, как кожицу с виноградины, добавит соль и вино на обнаженную плоть… Саймон с трудом оторвался от воображаемого зрелища, которое доставит ему такое удовольствие, напомнив себе, что ему понадобится выяснить, каким образом сэр Джайлс должен сообщить об успехе своего предприятия Джону. После этого он сможет отправить предателя-управляющего прямиком в ад за заслуженной им наградой. Как только он узнает это, он сможет обдумать план проникновения в замок Кингслер и свои дальнейшие действия. Теперь мозг его заработал живее. Он отпустил брата Филиппа, сердечно поблагодарив его. Затем призвал начальника охраны замка и шепотом дал ему инструкции относительно посыльного, сопровождавшего их. Когда несколько часов спустя начальник стражи вернулся, он ухмылялся, довольный тем, что сделал: он принес с собой одежду несчастного и информацию, вырванную у него перед смертью. Саймон коротко расспросил его о том, кто и сколько человек сопровождали Элинор. Он подумал, что это были неплохие воины. И если они еще были живы, то помогут ему. Он уже рассчитал, когда доберется до Айфорда, если отправится туда в этот день, и будет ехать короткой дорогой, но без ненужной спешки. Саймон подошел к окну и посмотрел, где стояло солнце. Скоро они смогут отправиться. Саймон и его люди проехали по подъемному мосту и под опускной решеткой ворот, ведущих в Айфорд, после наступления сумерек. Его люди были предупреждены и наготове, но не должны были нападать первыми. Была пара неприятных моментов, когда в них могли быть направлены металлические снаряды со стен замка, но все обошлось. Сэр Джайлс, как и предполагал Саймон, не собирался вести боевые действия внутри своего замка. Напасть должны были только на одного Саймона. Тем лучше! Он улыбнулся и с искренним удовольствием направился в замок, куда сэр Джайлс пригласил его после положенных приветствий. Первые сомнения охватили Саймона, когда не было никаких попыток задержать его людей, направлявшихся с ним в Парадный зал. Его сомнения усилились, когда сэр Джайлс, вооруженный только столовым ножом, пригласил Саймона, все еще одетого в доспехи и с мечом на боку, пройти в боковую комнату. Саймон не поверил своим глазам, когда увидел, что комната пуста и в ней нет наемных убийц. Может, они намерены ворваться через двери? Чепуха! Снаружи были его люди. И по одному он смог бы уложить многих, прежде чем его одолели бы. Кроме того, их хозяин был не вооружен и в его власти… – Милорд, милорд, – прошептал сэр Джайлс, прерывая лихорадочные мысли Саймона.– Я не знаю, что делать. Я надеюсь, что не сделал ничего плохого, но у меня не было другого способа, чтобы предупредить Вас. Я не смог отправить еще одного посыльного, боясь, что его заметит оруженосец лорда Джона. Саймон открыто уставился на человека, которому отводил роль злодея, пытаясь перестроить весь ход своих мыслей. – Умоляю Вас, не сердитесь, – продолжал сэр Джайлс, – и простите меня, если я неправильно рассудил, но мне показалось более опасным открыто отказаться от его предложения и бросить ему это в лицо, как я хотел вначале. Я побоялся, что если я откажусь, он будет искать другие пути, и мы не сможем ему помешать. – Чье предложение и о чем? – нетерпеливо перебил Саймон. – Лорд Джон предложил мне вассальство, в прямом подчинении только ему самому, если я предоставлю ему Ваш труп. Саймон схватил сэра Джайлса м руку, его глаза загорелись огнем: – Правда? Вы, в самом деле, должны доставить, ему мое тело? Сэр Джайлс растерялся, увидев такую откровенную радость на лице Саймона. – Да, милорд, – подтвердил он, запинаясь. – Великолепно, просто великолепно! – Саймон еле сдерживался, чтобы не заорать в полный голос. Надо было учитывать, что среди слуг сэра Джайлса могли быть шпионы. Давая выход своим эмоциям, он притянул управляющего к себе и с чувством поцеловал. Сэр Джайлс замер в его руках, недоумевая и прикидывая, не сошел ли его господин с ума от всех тягот крестового похода и мысли о том, что брат короля желает ему зла. Саймон разразился смехом при виде выражения лица бедного сэра Джайлса, но спохватился и объяснил ему ситуацию. Затем оба сдвинули стулья поближе и начали обсуждать план действий. Далеко за полночь, но до первых признаков рассвета следующего дня, какой-то человек по ту сторону рва окликнул стражника, дежурившего на крепостной стене у ворот замка Кингслер. Стражник ничего не разобрал, напрасно вглядываясь в темноту, и позвал начальника караула. Тот задал вопрос и выслушал ответ. Вперед вышел сэр Джайлс. Он назвал себя и отдал приказ, пригрозив тем, что лорд Джон будет крайне недоволен в случае невыполнения этого приказа. Начальник караула сначала заколебался, но потом, решив, что прибывший отряд слишком мал, чтобы быть опасным, приказал опустить мост. Первым прошел сэр Джайлс в сопровождении шести воинов. За ними проследовала грубая тележка, на которой неподвижно лежал некто в окровавленном плаще, застывшие руки держали мертвой хваткой обнаженный меч, лицо было покрыто тканью. Рядом ехал верховой, который первым окликнул стражника. Замок Кингслер был значительно меньше, чем Айфорд или Роузлинд. В нем не было внутреннего двора. Замок был выстроен сразу за дамбой, насыпанной за счет земли из выкопанного вокруг рва. Поравнявшись с начальником караула, верховой, ехавший рядом с повозкой, спешился. – Я пройду с Вами, чтобы разбудить лорда Джона, – хрипло произнес он. Начальник охраны поднял руку, подзывая стражника с факелом поближе. Человек, который только что спешился, незаметно протянул руку к своему кинжалу, но у начальника охраны были другие намерения. Он протянул руку и приподнял ткань, которая закрывала лицо мертвеца, лежавшего на повозке. Он всмотрелся в застывшие, каменные черты лица Саймона, удовлетворенно кивнул и улыбнулся. – Я не намерен простоять здесь всю ночь, – недовольно произнес сэр Джайлс.– И не думаю, что тело надо оставить здесь. Его надо занести внутрь. Человек, сопровождавший повозку, протянул левую руку за спиной начальника караула и снова набросил ткань на мертвое лицо. Стражник дернулся и тут же замер на месте. Шесть воинов, которые прибыли вместе с сэром Джайлсом, отцепили носилки, стоявшие на повозке, четверо понесли их в помещение, один взял факел из рук стражника, а другой повел лошадей в сторону конюшен позади замка. Сэр Джайлс и два его воина последовали за носилками. Внутри здания кортеж внезапно остановился. Воин, который первым окликнул стражу, мгновенно зажал рукой рот начальнику караула. В свете факела блеснул его нож, прижатый другой рукой к боку охранника. Мертвец слабо застонал. Начальник стражи передернулся. Лезвие ножа окрасилось красным цветом. Мертвец тем временем скользнул мечом по краю носилок и сначала быстро сел, а затем поднялся на ноги. Из-под руки, зажимавшей рот стражника, раздались невнятные звуки. Сэр Джайлс хмыкнул. – Господь, помоги мне, – тихо застонал Саймон. Не думал, что лежать без единого движения куда труднее, чем сражаться целый день. Дайте сюда факел! Повинуясь его приказу, начальника караула повернули к нему лицом. Саймон покачал головой: – Он знает меня, но я его не знаю. Вы не умрете, – он обратился прямо к пленнику, – если будете повиноваться мне. Я – законный хозяин здесь, как Вы, должно быть, знаете. Не думаю, что кто-нибудь услышит Вас, но если Вы попытаетесь закричать, то умрете на месте. Ну что ж, Рольф, отпусти руку. Рольф, командир отряда Саймона, чувствующий себя не слишком ловко в одежде посыльного, ослабил хватку, но его нож был по-прежнему направлен на пленника. – Где воины леди Элинор? – спросил Саймон. – Внизу.– Ответ прозвучал еле слышно. Глаза пленника перебегали с запятнанной кровью одежды на странное лицо цвета застывшего серого воска, лишенное всякого выражения. Он знал, что есть люди, которых невозможно убить. Могущественные духи заставляли мертвое тело двигаться, и такие духи могли превратить живых в своих рабов. Пленник снова задрожал от ужаса. – Их охраняют? Сколько человек? – спрашивал Саймон. – Нет. Охраны нет. Возможно, это было правдой. Какой смысл охранять кого-то, если единственный путь к свободе был закрыт дверью толщиной в четыре дюйма, обитой железом, которая выходила на лестницу, ведущую в Парадный зал, где было полно врагов! – Сначала воины, – распорядился Саймон после минутной борьбы с собой. Каждая его клеточка требовала немедленно отправляться на поиски Элинор, но он понимал, что ему может понадобиться дополнительная помощь, если их обнаружат. Начальник стражи хныкал, как больной ребенок. Его глаза округлились, готовые вылезти из орбит, он не сводил взгляда с синюшных губ Саймона, вокруг которых трескалась серая плоть. Губы и щеки выглядели так, как будто они вот-вот отвалятся, обнажая под собой кости черепа. Пленник не был трусом. Он прошел не одно сражение. Но стоять лицом к лицу с ходячим мертвецом было выше его сил. – Хьюго, – Саймон окликнул другого воина, – поменяйся с ним одеждой. Ты, кажется, подходящего размера. Обмен завершился быстро, и они оставили своего запуганного пленника, предварительно связав его и заткнув ему рот кляпом. Хьюго осторожно вошел в Парадный зал, повернул направо к лестнице, ведущей внутрь замка. Один раз он зацепился за ногу спящего на соломенном тюфяке воина, который сквозь сон выругался. Следовавшие за Хьюго на цыпочках обошли спящего; на лестнице все остановились, чтобы перевести дух и стереть пот, заливавший их напряженные лица. После первого поворота лестницы их уже нельзя было увидеть из зала, они переждали, пока Рольф снова не зажег факел. Найти Бьорна и его людей было не трудно. Их освободили. Бьорн был в бешенстве от гнева и стыда из-за того, что их сумели захватить врасплох. Он начал объяснять, как это получилось, извиняться и спрашивать, где его хозяйка, – и все это одновременно, но Саймон резко остановил его. – Твоей вины нет, тебя сюда не раз приглашали, как друга. И сейчас не время обсуждать все это. Бьорн, подойдя ближе, внезапно ахнул. – Милорд, Вы тяжело ранены.– Он протянул руку, чтобы подхватить Саймона, если он начнет падать. Сэр Джайлс рассмеялся. – Если я потеряю свой замок, то смогу подрабатывать гримером у бродячих актеров! Вы тоже, милорд, из Вас получится великолепный покойник! Саймон не ответил. Он был слишком возбужден, чтобы понять шутку. Он оттолкнул руку Бьорна, проворчав, что его ничего не беспокоит, и приказал всем вооружиться. Затем он начал подниматься по лестнице, но, заметив, что сэр Джайлс двинулся за ним, остановил его, сказав, что пойдет один. Он не хотел, чтобы кто-нибудь посторонний присутствовал при его встрече с Элинор. На середине пути он остановился. А что, если Элинор нет в той комнате, которая была ей отведена, когда он был в Кингслере в последний раз? Он вытащил кинжал из-за пояса. Он сразу понял, в какой комнате она находилась. Одна из дверей была забита снаружи огромной доской. На какую-то долю секунды Саймон замешкался. Его трясло от гнева. Он стал осторожно отрывать доску. Ее вес поразил его. Неужели они боялись, что хрупкая девушка прорвется через эту дверь? Он представил Элинор, пытающуюся совладать с этим деревом, и по его телу снова пробежала дрожь. Если на ней есть хоть одна царапина, он камня на камне не оставит от замка. Он тихо открыл дверь, проскользнул внутрь, закрыв за собой дверь. У него вырвался вздох облегчения: Элинор мирно спала. Саймон быстро пересек комнату и нежно приложил руку к губам своей жены. Оба они должны были благодарить Бога за то, что на нем были доспехи. Удар ее ножа был так силен, что прошел через кольчугу, оставив у него на шее длинную царапину. Не будь он в кольчуге, он бы уже через секунду был мертв! – Элинор! – воскликнул он. Нож выпал у нее из рук. – Элинор, только не кричи, – прошептал Саймон. Немой крик застыл в ее глазах. Ее рука дотронулась сначала до пореза у него на шее, откуда скатилось несколько капель крови, затем она ощупала его окровавленную одежду. – Элинор, – тихо произнес Саймон.– Это не моя кровь. Клянусь, что я цел и невредим, а теперь пойдем, только молчи. Мы должны выбраться отсюда прежде, чем нас обнаружат. Она сразу же поднялась, не совсем понимая, что происходит. – А Бьорн? Где мои люди? – Внизу. Они ждут нас. Она набросила на себя одежду и схватила плащ. – Но Саймон, а мои горничные? Я не могу оставить их здесь на растерзание. Саймон сжал зубы, но Элинор уже ушла. К чести ее служанок, они собрались за несколько минут, молча, ничего не спрашивая. Элинор предупредила их о том, что может случиться, если хоть одна из них откроет рот. Она знала, что они будут молчать. Они слишком хорошо знали свою хозяйку. Сейчас она могла бы сама убить любую из них. Дверь на лестницу все еще была открыта. Саймон осторожно прикрыл ее. Он хотел пристроить на место доску, чтобы исчезновение Элинор не сразу заметили, но побоялся, что не сможет сделать это достаточно тихо. Вокруг стояла тишина. Когда они спустились вниз, все остановились, чтобы отдышаться. Саймон прижал к себе Элинор. Он не хотел ни думать, ни говорить, ни о чем. Все знали, что худшее еще впереди. Элинор стояла, не шевелясь, понимая, что, в этот момент они оба как никогда близки к смерти. Если она позволит себе расслабиться – они погибли. Она сказала: – Пойдем, Саймон. Ее голос был тихим, но твердым, хотя Элинор была в невменяемом состоянии. Она больше не могла ждать. Целую неделю ей виделся мертвый Саймон, в залитой кровью кольчуге. И вот этот мертвый муж стоял перед ней и просил ее не кричать. Она еще не все понимала, но знала, что пойдет за Саймоном, живым или мертвым. – Дайте нам немного времени, – сказал Саймон Рольфу и Хьюго, – затем начинайте. А ты, Бьорн, веди нас к конюшне – ты лучше всех знаешь это место. Бьорн выскользнул во двор и, повернув налево, стал пробираться вдоль стены. Все цепочкой последовали за ним. Между башней и конюшней было открытое пространство. Бьорн остановился. Сэр Джайлс подошел к нему. Оба стали следить за часовыми. Никто не знал, в какую сторону они могут пойти. Все могли только надеяться, что часовые будут искать врагов за стенами, а не внутри их. Сэр Джайлс быстро перебежал через открытое пространство, держа меч наготове. За ними перебежали остальные. Из конюшни доносилось только конское ржание. Часовой на стене не обращал на эти звуки никакого внимания. Он дважды спрашивал, не случилось ли что, и всякий раз получал ответ, что все в порядке. Но животные чувствовали смерть. Двое часовых и конюх уже были мертвы. Молодой парень с кляпом во рту торопливо седлал лошадей, с опаской посматривая на одного из людей Саймона, который убил остальных. Двадцать лошадей уже были готовы. Саймон приказал не убивать парня, а только связать его. Сейчас, когда Элинор была рядом, он мог позволить себе быть снисходительным. Несколько воинов быстро оседлали остальных лошадей. У оставшихся перерезали поводья и повредили седла. Саймон подсадил Элинор в седло. – Как только опустят подвесной мост и поднимут решетку, скачите на юг, к Роузлинду. Там мои и твои люди. Элинор послушно кивнула. Половина из них уже пересекла двор, когда часовой поднял тревогу и стал стрелять из лука. – О Боже, – воскликнул Саймон. Он повернул лошадь, подъехал к Элинор и пересадил ее к себе в седло, прикрыв щитом. Она пригнулась. Теперь она была в безопасности, прикрытая с одной стороны щитом, с другой – его телом. Элинор всем телом прижалась к нему, чувствуя его тепло. Крики усилились. С одной стороны от Саймона ехал Бьорн, с другой – сэр Джайлс. Остальные воины выехали из конюшни. Один из них схватил поводья лошади Элинор. Они пришпорили лошадей. Если Рольф и Хьюго не выполнили того, что им было поручено, они не выберутся отсюда и все погибнут. Небольшая, плохо вооруженная кучка людей выбежала из, башни, чтобы преградить им путь. Бьорн отдал приказ нападать. Воины Элинор обрушились на противника. Они прорвались через эту преграду, но все больше и больше людей выбегало из близлежащих зданий, повсюду зажигались факелы. Саймон негодовал. Он никогда не чувствовал себя более беспомощным. Он не мог сражаться сам, пока держал Элинор, но в то же время не мог доверить ее никому другому. Вдруг послышался громкий треск. Отряд Саймона воодушевился и быстрее двинулся вперед. Мост был опущен и, похоже, цепь и колесо были сломаны. Но это было не все. Оставалось еще поднять решетку, что было куда сложнее. Ее надо было удерживать до тех пор, пока не проскачет последний человек. Шестнадцать всадников с женщинами в седлах пробивались к воротам. Здесь они выстроились полукругом. Рольф и Хьюго устремились к лебедке, чтобы поднять решетку. Саймон прижал к себе Элинор и поцеловал ее. Его губы были теплые и нежные. – Я должен быть с моими людьми. Здесь стрелы уже не достанут тебя, поэтому я пересажу тебя на твою лошадь. Элинор улыбнулась:– Саймон, ты действительно жив? Это правда? Это не сон? Он опять обнял ее:– Нет, конечно, нет. А теперь я должен ехать. Элинор пересела на свою лошадь. Через минуту Саймона уже не было с ней рядом, он был в гуще битвы. Решетка приподнялась немного, еще немного. И еще, еще. Глаза Элинор были прикованы к мужу. Он выделялся среди всех. – Миледи, умоляю Вас, уезжайте, – позвал ее один из воинов. Она хотела остаться, но Саймон приказал ей уехать. – Береги себя! – закричала Элинор что было силы.– Я уезжаю! Она проскакала под железными прутьями решетки, затем по мосту и умчалась в ночь. Звезды сияли на небе, освещая маленькие тучки. Вдруг Элинор почувствовала, что ей очень холодно, и вспомнила, что она почти не одета. – Прикажете подождать, миледи? – спросил один из воинов. – Нет, – ответила Элинор.– Поедем как можно быстрее. Конечно, ей бы хотелось оказаться в тепле рук своего мужа, но она рассудила, что если Саймон сможет, он присоединится к ней в лагере. А если нет – ей уже не будет холодно. Ненависть и гнев разогрели ее кровь. Если нет, она поднимет всех на борьбу с Джоном, и будет сражаться до тех пор, пока не уничтожит его. Она отправит своих рыбаков заниматься пиратством, а вассалов призовет к неповиновению. Она проучит и королеву, отвергнувшую своих преданных слуг. А в это время в Кингслере Саймон, сэр Джайлс и Бьорн сражались у ворот башни. Хьюго только что вскочил на лошадь, а Рольф как раз пробирался под решеткой. – Остановитесь! – громкий голос перекрыл шум битвы.– Я – лорд Джон, брат и регент короля. Сдавайтесь, или вас обвинят в государственной измене! – Бьорн, – мягко приказал Саймон, – уезжай немедленно! – Сдавайтесь! Я приказываю! – повторил Джон. – А сейчас Вы, сэр Джайлс! – Держите его! – закричал Джон, когда лошадь Джайлса выскочила на подвесной мост. Но было уже слишком поздно. Саймон ударил направо, налево и поскакал вслед за своими людьми. Один из воинов вышиб клин, удерживавший колесо решетки. Она захлопнулась. Саймон направил свою лошадь на подвесной мост, и его громкий смех прогремел за стенами замка. – Я спас свою жену, брат Джон! – прокричал он.– Посмотрим, сможешь ли ты снова отнять ее у меня! Твое бесчестье погубило тебя! Он пришпорил лошадь. Позади себя он услышал приказ стрелять, но было еще слишком темно. Его отряд поскакал вперед, посылая проклятия всем оставшимся в замке. Они услышали, как снова поднимается решетка, и поняли, что их будут преследовать. Но какой-то запас времени у них был. Саймон усмехнулся, вспомнив испорченные седла и уздечки. Потребуется время, чтобы их заменить. А потом они уже будут далеко. Элинор была уже в лагере. Она грела руки, прихлебывая подогретое вино. Когда она увидела Саймона, она отбросила чашу с вином и побежала к нему. Саймон рассмеялся. Он снял рукавицу и стал соскребать воск со своего лица. Вскоре серый цвет исчез, и лицо Саймона приобрело его обычный здоровый вид. Только теперь Элинор поняла все. Саймон выглянул из палатки и позвал сэра Джайлса. Между приступами смеха они рассказали, как семь человек и живой мертвец захватили хорошо охраняемый замок. После того, как они сняли весь воск с лица Саймона, Элинор тоже рассказала о своей шутке. Она очень ярко описала свою стычку с Джоном.– Отвратительный маленький развратник, – заключила она.– Я думаю, его еще долго не будет тянуть к женщинам. – Да, но остальное уже не так смешно, – сказал Саймон после недолгого молчания. – Он еще придет за нашей кровью, чтобы смыть то зло, которое мы ему причинили. Сэр Джайлс, Вам лучше отправиться назад, в Айфорд, и подготовиться к войне. У Вас будет достаточно времени, так как он сначала пойдет на Роузлинд, чтобы убить меня, прежде чем захватить земли моей жены. Не скажете ли Вы мне кое-что, сэр Джайлс? – Все, что угодно, милорд. – Я умоляю Вас не обижаться, – сказал Саймон.– Я не ставлю под сомнение Вашу честь, но я хочу сказать Вам, что знаю, как нелегко Вам было отказаться от такого предложения. Где Вы нашли силы, чтобы сделать это? – Вы ошибаетесь, милорд, – ответил сэр Джайлс, – сделать это было очень легко.– Вдруг он усмехнулся.– Но не потому, что я менее жадный, чем другие. – Тогда почему? Взгляд сэра Джайлса стал суровым:– И все же это было легко. Сколько, Вы думаете, я бы прожил после того, как доставил Ваше тело лорду Джону? Десять минут? День? Неужели человек, сделавший такое предложение, позволит свидетелю долго жить, особенно если он знает, что король Ричард может вернуться в любой день и потребовать ответа за убийство своего верного вассала? Нет, нет, милорд. Меня бы четвертовали за убийство своего господина, а лорда Джона поблагодарили бы за верность королю. Я бы ничего не выиграл от этого. Саймон кивнул:– Боюсь, что Вы все правильно рассчитали. Лорд Джон – человек без чести. А вообще-то, сэр Джайлс, давайте посмотрим, сможем ли мы дожить до того времени, когда вернется король Ричард и укротит своего братца. Если сможем, то Вы увидите, что моя жизнь и жизнь моей жены чего-то да стоят. – Я не забыл это, – сухо ответил сэр Джайлс и улыбнулся.– Мне это кажется более безопасным путем для достижения своей цели. Последние слова заставили Саймона покачать головой, так как, то, что они затеяли, едва ли можно было назвать «безопасным». Если не вернется Ричард или не вмешается королева, Джон найдет предлог, чтобы поднять армию против хозяина и хозяйки Роузлинда. А если Роузлинд падет, то та же участь ожидает и Айфорд. Джон никогда не прощает нанесенных ему обид. Он будет выжидать, чтобы потом отомстить за все смертью Саймона и страданиями Элинор. Но это – в будущем. А пока настоящее было прекрасным. Они переночевали в лагере, а на следующий день спокойно поехали домой. Но их не покидали мысли о будущем. Ночью, когда их разгоряченные тела отдыхали, Элинор вздохнула: – Возможно, мне следовало уступить ему, но я разозлилась. Эта мерзкая жаба сравнивала себя с тобой. – Элинор, – простонал Саймон, – разве у тебя совсем нет принципов? – Причем тут принципы? Я бы не дотронулась до этого куска грязи добровольно, но принести маленькую жертву, чтобы добиться его расположения… Саймон, ты же знаешь, что без любви это ничего не значит! – Я знаю, – мрачно согласился он.– Все эти годы для меня это ничего не значило, пока у меня не появилась ты. Но ты слишком хорошо думаешь о Джоне. Твоя уступка не принесла бы тебе его расположения. Он бы рассказал об этом всему миру, чтобы покрыть нас позором. Не вини себя за ненависть Джона. Ни одному человеку он не даст ничего хорошего. Ты не можешь купить его любовь, потому что он не способен любить. Его можно только заставить делать что-то из страха. И мы заставим его. Со мной будут Вильям и… – И королева? Саймон замолчал, затем вздохнул: – Он ее сын. Королева может приказать Джону, если захочет. Элинор подумала об этом, но вслух ничего не сказала. Преданность Саймона королеве была слишком сильной. Он всегда был слеп по отношению к ней. Он никогда ее не осудит. Они ждали, но проходили недели, а армии все не было. Поля лежали голые и холодные. Часовые на башнях наблюдали за сушей и за морем, но никто не нападал. В последнюю неделю января Саймона, наконец, позвали на башню. Элинор схватила плащ и поспешила за ним. На дороге показался отряд, но не армия. Во главе отряда ехал всадник на белом жеребце. Элинор смертельно побледнела. Ее сердце и руки похолодели. Саймон мог оказать открытое сопротивление Джону, но сможет ли он противиться королеве? Прежде чем она спросила его, он сбежал вниз и заговорил со стражей. Элинор кусала губы и с трудом сдерживала слезы. Подъемный мост стал опускаться, а решетка поплыла вверх. Элинор по-прежнему стояла на стене. «Вот моя соперница, – подумала она, – но она не заслуживает его. Я не позволю ей увести его от меня, чтобы младший из ее отпрысков смог расправиться с ним». Слезы исчезли. Она еще не знала, что будет делать, но решила идти вниз, к Саймону. Королева проехала мост и выехала во двор. Двое стражников преградили дорогу ее свите. Прежде чем те пришли в себя от изумления, решетка опустилась. Королева посмотрела в лицо Саймона. В его глазах блестели слезы, но губы были упрямо сжаты. – Я закончил службу, мадам, – объявил он.– Моя жизнь ничего не стоит. Я бросал ее к Вашим ногам тысячу раз. Но я не позволю Вам отдать Элинор Вашему сыну – ни для развлечения, ни для каких-либо других целей. Я не позволю, даже если для этого мне придется поджечь весь мир. Королева взглянула на Элинор, в глазах которой не было слез. Они сверкали золотисто-зеленым огнем. И вдруг королева улыбнулась. Эта женщина сможет поджечь мир и улыбаться, наблюдая, как он горит. Она тоже была такой – сорок лет назад. Королева вздохнула. – Не будь глупцом, Саймон. Впусти моих людей. Я не принесу вам несчастья. Джон уехал во Францию. У меня есть новости, – она грустно улыбнулась.– Странные происходят вещи. Королева вынуждена сама ехать к своему подданному, а он не является на ее зов. Мне нужна помощь, Саймон. У меня новости от Ричарда. Здесь не могло быть подвоха. Решетку ворот быстро подняли, и отряд королевы пригласили внутрь, принеся извинения за задержку. Королеву заботливо проводили в покои Элинор, где было натоплено и приготовлены еда и питье. Она рассказала, что Ричард захвачен в плен в Германии, но она пока не знает, где его содержат и каков размер выкупа. Она задумалась, глядя на языки пламени. – Джон знает, – заметила она.– Он вступил в сговор с Филиппом Французским, чтобы убить своего брата или заключить его в тюрьму пожизненно. Я не могу совладать с ним. Он вышел из-под моей власти. Когда я рядом, он еще подчиняется мне, но стоит ему уехать…– У нее были усталые, полные горечи глаза. Молчание затягивалось. Наконец, королева выпрямила спину, подняла голову и посмотрела на них.– Я не знаю, что вы сделали здесь, но Джон никогда не простит и не забудет вам это. В ваших интересах помочь мне освободить Ричарда. Если Джон взойдет на престол, боюсь, никто не сможет спасти вас. Элинор положила свою руку на руку Саймона и кивнула. Саймон непроизвольно сделал характерный жест спиной и плечами, как бы готовясь нанести удар. На их лицах было ясно написано, что они не боятся Джона. Глаза Элинор горели решимостью; губы Саймона искривились в презрительной усмешке. Разумеется, они поддержат Ричарда. Для Элинор это был путь мудрости, для Саймона – преданности. Их будущее не будет ни безопасным, ни обеспеченным, но они были готовы к этому. ОТ АВТОРА Для читателя, который знаком с периодом средневековья, образ леди Элинор из Роузлинда может показаться нереальным. Однако в те времена были женщины с сильным характером. И самый яркий тому пример – сама королева Элинор, тоже героиня романа, женщина настолько волевая, что муж, не сумев удержать ее под своим контролем, был вынужден отправить ее в ссылку в Англию, за сотни миль и за море от ее собственных вассалов. Затем была Хэдвисса, о которой Роджер Вэндовер неприязненно говорил, что «ей не хватает только чисто физиологических признаков, чтобы считаться мужчиной». Еще была Никола де ля Хэй, занимавшая пост шерифа Линкольна. Когда на замок, которым она управляла, напали, «она защищала его, как воин», – писал Ричард Девизес. А Бланка из Шампани повела за собой армию и захватила в 1218 году Лоррейн, чтобы защитить интересы своего юного сына. Существовали и другие, занимавшие менее высокое положение в иерархической лестнице, женщины, которые сами вели свои дела, становились независимыми членами первых гильдий. Таким образом, Элинор, хотя и вымышленная героиня, имела реальных предшественниц в истории. Конечно, это не типичный женский характер для тех времен, но и не такой уж редкий. Также придуманы Саймон Лемань и его сквайр Иэн де Випон, замок Роузлинд и все вассалы, управляющие и слуги Элинор. Другие персонажи и все события национального значения, такие, как поездки королевы Элинор, короля Ричарда, реальны и представлены не так, как их изображают современные историки, а как они описаны в хрониках теми, кто жил и писал в конце XII века. Автором использованы следующие источники: «Цветы истории» Роджера Вендовера; «Деяния Ричарда Первого, короля Англии» Ричарда Девизеса; «Путевые заметки Ричарда Первого и его соратников в Святой земле» Джеффри Винсефа. Читатель не должен забывать, что в XII веке научная и историческая точность не имели большого значения. Хроники писались предвзято, никто и не пытался быть объективным. Более того, летописцы пришли бы в ужас, если бы им пришлось писать отрицательно об их героях и положительно о врагах. Учитывая вышесказанное, в этой книге не отражено то, что современная наука считает Вильяма Лонгкемпа достойным и опытным канцлером, несмотря на его непривлекательную внешность и манеры. На самом деле современники ненавидели Лонгкемпа (по крайней мере, в Англии), поэтому в этой книге он выведен злодеем. Именно современная наука лишила Ричарда Львиное Сердце ореола славы и представила его плохим правителем, который пренебрегал интересами нации и довел ее до обнищания. Некоторые историки дописались до того, что вместо величайшего героя Ричард изображается раздражительным, инфантильным выскочкой. Разумеется, ни то, ни другое описание не соответствует истине, но по средневековым меркам первое более верно, чем второе. Несмотря на все недостатки Ричарда – бешеный темперамент Анжуйской династии, мстительность (он никогда не прощал и не забывал обид), его слабость к восхвалениям и славе, расточительность за счет других, нежелание исполнять королевские обязанности, – Ричард был почти идеальным героем средневековья. Никто не ждал от короля мягкости характера. Во всяком случае, единственный король с относительно мягким характером – Стефан, который правил после завоевания Англии (роман «Меч и лебедь»), довел страну до хаоса и разорения. Другие же «недостатки» Ричарда в те времена таковыми не считались, особенно его мстительность, которую он проявлял, если нарушалось то, что он считал «кодексом чести», но не по личным мотивам. Тот, кто наносил обиду лично Ричарду, редко оставался в живых достаточно долго, чтобы пострадать от его враждебности. Если он не убивал провинившегося собственноручно в приступе гнева, то люди Ричарда бросали несчастному вызов и убивали его. Более важными качествами Ричарда были отвага и доблесть в сражениях. В отличие от нас, рассматривающих войну как исключительную трагедию, средневековая знать считала участие в сражениях благородным занятием, единственно подходящей «работой» для дворянина. Ричард был выдающимся воином, практически непобедимым, а также замечательным тактиком (с точки зрения тех времен, разумеется). Храбрость и безрассудство Ричарда вызывали такой энтузиазм и преданность у воинов, которые служили под его началом, что они были готовы пойти за ним хоть на край света, и сами становились практически непобедимыми. Все описания сражений, в которых участвовал Ричард, исторически верны и взяты из записей Джеффри Винсефа. А так как Джеффри сопровождал Ричарда в крестовом походе, его записи – свидетельство очевидца, и им следует доверять. Теперь спорный вопрос о гомосексуализме Ричарда. Учитывая атмосферу, в которой он рос и воспитывался, и склонность его отца и братьев не только производить на свет незаконнорожденных детей, но, и открыто признавать их, поддерживать, давать образование и гордиться ими, невероятным было бы желание Ричарда скрыть отцовство, если бы у него были дети. Увы, хотя он женился, когда ему было за тридцать, детей у него не было. Возможно, он не мог иметь детей, или причиной было воздержание. В то время как любовные подвиги его отца и братьев описывались с гордостью или проклятиями (в зависимости от отношения летописца), ничего подобного не упоминается о Ричарде. Далее, приблизительно на Рождество, когда он находился в Сицилии на пути в Святую землю, Ричард исповедался, как кающийся грешник, в постыдном вожделении. Это признание крайне огорчило епископов. Автору представляется трудным поверить, что, зная Анжуйских, епископы были бы расстроены тем фактом, что у Ричарда имеется настоящий турецкий гарем. Также трудно поверить в то, что Ричарду придет в голову собирать епископов, чтобы исповедаться в обычном вожделении. Только те плотские утехи, которые считались «неестественными», могли вызвать немедленное отпущение грехов. Средневековье порицало слабости плоти, но ни в коей мере не ужасалось ими. С другой стороны, при Ричарде не было фаворитов – ни хорошеньких мальчиков, ни мужчин, как при дворе Эдуарда II. У Ричарда, конечно, были близкие друзья-мужчины. Многие из них были выше всех подозрений, и только некоторые могли быть его партнерами. Однако никто из них не властвовал над Ричардом. Таким образом, вероятнее всего, хотя Ричард и отдавал предпочтение мужчинам, он просто не интересовался сексом. Очевидно, чем-то приходилось поступаться, чтобы предельно сосредоточиться на военных успехах. Это же является правдой в отношении Александра Македонского из тех фактов, которые известны о нем. В романе была предпринята попытка избежать анахронизмов в описаниях поведения, одежды и жилища, однако в связи с большим удалением во времени событий, описываемых в романе, трудно и иногда невозможно сохранить абсолютную точность. Источники расходятся в описаниях обычаев и образа жизни. Манускрипты, картины и скульптуры скорее отражают представления тех времен, когда они создавались, чем самих субъектов средневековья. Например, король Артур обычно изображен в доспехах XV иска, хотя легенды о нем описывают деяния XI—XII веков, а некоторые уходят вглубь вплоть до VI века. Некоторые анахронизмы были использованы, однако, сознательно. Название «Англия» употребляется в романе и том значении, которое ужаснуло бы придворных Ричарда. В те времена слово «Англия» было унизительным, а сами англичане – подневольными людьми. Следовательно, не существовало никаких английских «лордов», «баронов» или «вассалов». Это были норманны, пуатевинцы, анжуйцы и так далее, но назвать их так и книге – значит, запутаться в политических проблемах этих людей, чьи поместья в большинстве своем находились на территории Англии и где они проводили большую часть своего времени. Поэтому автор и позволяет себе называть их англичанами. Что касается произношения имен и названий, это также спорный вопрос, ибо тогда не существовало правил правописания, а перевод с родных языков на латинский, на котором написаны хроники, еще больше изменял эти слова. Например, имя, которое в данной книге дается как «Ллевелин», в разных источниках приводится как «Леолин», «Лайолен», «Ливелин» и т.д. Я буду, признательна каждому читателю, кто пожелает прислать свои вопросы и предложения по поводу каких-либо неточностей в романе.