– Тебе не стоит бояться, – сказал он резко. – Я не буду больше навязывать себя силой. – Он немного поколебался и затем продолжил, стоя все еще спиной ко мне:

– Я извиняюсь за то, что взял тебя прошлой ночью против твоей воли, но я дал слово королю и королеве, что сделаю тебя своей женой. Ты должна была знать, какой будет результат, когда соглашалась принять меня как своего мужа.

– Да я никогда!.. – начала я и остановилась. Наступила тишина.

Да, по-видимому, я согласилась на этот брак. Я не могла вспомнить это, как, впрочем, и вообще припомнить что-либо. Могла ли я это ему сказать? Поверит ли он мне? Вспоминая его слова о моих попытках убедить королеву в том, что я идиотка, сомневаюсь чтоб могла сказать нечто способное поколебать его мнение о том, будто я веду какую-то лукавую игру. Кроме того, не хотелось, чтобы он знал о моей слабости. Он опять повернулся ко мне лицом, и я вызывающе встретила его взгляд.

– Я хочу, чтобы ты знала, – сказал он, – мне не легче в этом браке, чем тебе…

– Но как тебя заставили силой жениться? – озлобленно перебила его я.

– Мне сказали, что ты опасна и что жениться – это мой долг.

– Опасна? – удивленно переспросила я и, наверно, могла бы расхохотаться ему в глаза, если бы не страх, когда Бруно скользнул взглядом по сундуку, где лежал тот самый нож, которым я пыталась убить его.

Он только покачал головой и улыбнулся, но тем не менее сказал:

– Хватит притворяться невинной овечкой. Ты умная и красивая женщина, но должен тебя предупредить, что я не тот человек, которого можно обвести вокруг пальца. Ни красота твоя, ни ум не могут повернуть меня против короля и королевы. Я слишком благодарен Стефану, и ничто не заставит меня предать его.

Он назвал меня красивой и умной, но я опять похолодела. Я не была уверена, что он говорил правду, утверждая, что не является рабом страсти, и помнила, что сказала та женщина в покое королевы о Бруно этим утром: мол, сын путаны должен знать толк в женщинах. И в то же время я никогда не видела человека, который смотрел бы на меня с большим равнодушием. Но под его твердостью скрывался голод, и тот, кто этот голод удовлетворит – если его вообще можно удовлетворить, – станет хозяином Бруно. Я отказалась от этой идеи: вероятнее всего, кто бы ни попробовал справиться с этим голодом, скорее будет проглочен сам.

– Я твоя пленница? – спросила я дрожащим, несмотря на все усилия голосом, когда он приближался ко мне.

– В каком-то смысле да, – сказал он раздраженно. – Я поручился, что ты не предпримешь никаких изменнических действий по отношению к королю Стефану. Но я хочу, чтобы ты перестала притворяться, будто боишься меня.

Затем он сел на кровать и многозначительно посмотрел в сторону сундука.

– Мне кажется, что ты для меня более опасна, чем я для тебя, – продолжал он, поворачивая глаза ко мне. – Я уже сказал, что не сделаю тебе ничего плохого. Мы муж и жена и должны найти способ, как жить вместе. Я хочу спать ночью, не рискуя получить нож в спину.

Я почувствовала, как кровь прилила к лицу, но ничего не ответила. Я знала, что у меня никогда больше не хватит смелости снова попытаться убить его, но почему я должна позволить ему в это поверить?

– Хочу сделать тебе одно предложение, – сказал он. Его лицо оставалось каменным. – Ты знаешь мое положение. Я безземельный байстрюк, сын путаны. Я хотел бы обзавестись имением. Твое положение немногим лучше моего, ибо тебя отлучили от твоих земель! Ими владеет Стефан, и у тебя нет надежды на восстановление в правах, так как королева знает, что ты враг. Но я близок с королем и имею некоторое влияние на него. Нет ничего невозможного в том, что со временем Стефан согласится предоставить твои земли мне. Пойми, я призван сделать все для того, чтоб ты не смогла поднять восстание против короля. Но ты сможешь жить в комфорте своего собственного дома, среди людей, которых знаешь с детства. Если ты заключишь перемирие со мной, я обещаю сделать все возможное, чтобы Улль и подчиненные ему земли стали нашими.

Не знаю, сколько времени я сидела, уставившись на него. Мое первое желание было плюнуть ему в лицо, так как сказанное им вроде бы подтверждало, что Рональд и папа погибли от его руки, освободив ему путь к женитьбе на наследнице Улля. Но он же еще сказал, что не по своей воле взял меня в жены. Где же была ложь? А потом я вспомнила, что к мой папа тоже женился против своей воли, чтобы сохранить за собой Улль. Конечно, он ожидал бы аналогичного поведения от меня. А однажды в Улле будет легко, очень легко отомстить за смерть папы. Не придется даже кровь пролить. Несчастные случаи там были весьма обычным явлением, даже для тех, кто знал эту землю. Будет очень легко и просто подстроить один такой случай с мужчиной, которому незнакомы дикие ветры, что внезапно сваливаются с наших гор и сметают людей и лошадей с узких тропинок, вьющихся над глубокими горными озерами. А после смерти мужа я унаследую его земли. Улль будет опять моим! Я с облегчением вздохнула и опустила глаза. Папа оправдал бы это перемирие. Его отдых в сырой земле будет спокойнее, если Улль окажется в моих руках, а убийцу настигнет смерть.

Я протянула открытую ладонь и прошептала:

– Перемирие.

Блеск света ночника на лезвии ножа предупредил меня об опасности, и я схватил Мелюзину за запястье, когда она целилась в мое горло. Мне понадобилось применить всю мою силу, чтобы отвести от себя ее руку и держать ее, пока я смог сесть. Я думал, что разозлюсь, но вместо этого сумасшедшая радость переполнила меня. Значит, королева была права: я женился не на безмозглой кукле. Эта женщина, должно быть, дьявол. Мелюзина, с темными и дикими глазами и растрепанными волосами, в тот момент, когда она пыталась освободить свою руку и вонзить в меня нож, была действительно похожа на дьявола. Но я могу бороться с дьяволом или найти с ним общий язык.

Боль, терзавшая весь день мою душу, прошла, и я рассмеялся от восхищения. Не помню, что я сказал вначале. Должно быть, что-то глупое, что удивило ее, но помогло мне забрать нож, при этом не поранив ее. Она попыталась снова прикинуться слабоумной, потом – убедить меня, что я испугал ее. Но я дал ей понять, что не поверю ее притворству.

Я извинился за нашу брачную ночь и пытался убедить ее, что это было необходимость. Не знаю, поверила ли она моим заверениям, потому что, когда я встал, чтобы зажечь свечи, я был несколько возбужден ее видом. Я накинул тунику, чтобы она не судила о моих мыслях по моему возбужденному виду. Я заверил ее, что желание никогда не сломает моей воли. Но я сомневаюсь, поверила ли она мне: женщины никогда не верят. И я должен признать, что с жизнью и огнем в глазах она выглядела куда более привлекательной, чем мне показалось вначале, хотя и была крупнее и темнее женщин моего вкуса.