По мере приближения дня свадьбы у Николь все больше и больше появлялось сомнений. Нежелание выходить за него замуж, которое Николь испытывала сначала, становилось все сильнее и сильнее. Она едва знала его и безусловно не любила. Как можно выходить замуж за совершенно чужого человека? Только для того, чтобы быть прекрасным украшением дома и рожать мужу сыновей? Но главное, ей не хотелось покидать Драгмор. Она панически боялась, что Перси лишит ее всех свобод: она не сможет рано поутру скакать на лошади, не будет объезжать верхом свое имение и земли арендаторов. Он наверняка захочет, чтобы она проводила время и развлекалась вместе с другими женщинами, соответственно одевалась, вела размеренный и степенный образ жизни, — словом, была бы идеальной женой. Осознавать, что грядут перемены и что возврат к прежнему невозможен, было жутко. Примириться с такой перспективой Николь никак не могла.

Ночью, за день до свадьбы, она убежала, оставив для Перси записку, где умоляла простить ее, так как разумного объяснения своего поступка у нее нет. Другая записка предназначалась родителям. На свадьбу было приглашено около пятисот человек, и хоть Перси не стоял и не ждал ее у алтаря, как потом сплетничали в свете, но все случившееся обернулось для Николь катастрофой. Перси не стал с ней объясняться, а через шесть месяцев женился на обычной девушке из высшего общества.

Отец тоже с ней не разговаривал почти два месяца, пока не улеглось его возмущение. Николь очень переживала, что причинила боль Перси, огорчила своих родителей, но нисколько не жалела о том, что не вышла замуж.

Вскоре она полностью обрела душевное равновесие. Родители продолжали выезжать, а Николь их сопровождала.

— Тебе не спрятаться в Драгморе, — заявил ей отец, — ты сама должна понять, что ты наделала.

Страшно вспомнить эти балы и званые вечера. Все смотрели на нее, как на диковинного зверя в клетке, стоило отвернуться, как за ее спиной слышался шепот. Николь держала голову высоко и вела себя так, словно ничего не произошло. Родителям тоже приходилось несладко, возможно, им было еще больнее, чем ей. Через несколько месяцев они сняли все запреты, и Николь могла делать все, что ей заблагорассудится. К этому же времени ее появление в обществе уже перестало быть сенсацией, а сплетники нашли для себя новую пищу.

А сейчас, лежа в постели и глядя в потолок, ей вдруг так захотелось заплакать, как никогда в жизни. Все у нее складывалось хорошо до восемнадцати лет, а потом как пошло… Одно за другим. Ей бы запомнить эти уроки, а она, напротив, — наивная до крайности, влюбилась в герцога! Приняла его за своего рыцаря в блестящих доспехах. Больше такой дурой она никогда не будет!

Она повернулась на бок, слез не было. Он думал, что она замужем! У него по отношению к ней вовсе не было честных, серьезных намерений. Она сжала кулаки от злости. Какой же он негодяй!

В это утро, как обычно, Николь поднялась вместе с солнцем. Бушевавшие в ней чувства не дали ей уснуть всю ночь. Праведный гнев придал новые силы, и, несмотря на бессонную ночь, Николь не чувствовала никакой усталости. Она надела бриджи и спустилась к завтраку, намереваясь провести день с отцом и братом, как будто ничего не случилось, словно не было никакого герцога Клейборо. Мужчины внимательно присматривались к ней.

— Ты ужасно выглядишь, — сказал Чед.

Николь сидела слева от отца, напротив брата. На его замечание она ничего не ответила. Чувствуя, что отец беспокоится о ней, она пояснила:

— Голова болела всю ночь.

— Я хочу, чтобы ты обратилась к врачу, — сказал граф.

— Мне уже хорошо, папа, в самом деле, — ответила Николь, но собраться с силами и улыбнуться отцу она уже не смогла.

— Тебе всегда хорошо, — грустно сказал Николас Шелтон, — но сегодня ты никуда не поедешь.

Николь упрямо сжала губы.

— Я хочу поехать с тобой и с Чедом, отец!

— Нет, — решительно заявил граф, и она поняла, что настаивать бесполезно.

После завтрака она почувствовала себя настолько уставшей, что, поднявшись к себе в комнату, рухнула в кровать в полном изнеможении. Сказывалась бессонная ночь. Как в тумане, перед ней проплыл образ прекрасного герцога. Сжав кулаки и зажмурившись, она закричала:

— Убирайся к черту!

Такого ругательства она себе еще никогда не позволяла. В себя она пришла оттого, что кто-то настойчиво стучал в дверь. Николь поняла, что на какое-то время заснула. Было уже позднее утро, почти полдень.

— Войдите, — сказала она спросонья.

В комнату вошел Олдрик.

— Я знаю, моя госпожа, что вы плохо себя чувствуете, но к вам пришла виконтесса Серль. Прикажете сказать ей, что не сможете принять ее? — Добрые глаза его выражали беспокойство, хотя голос был безучастен и официален.

— Марта приехала! — восторженно воскликнула Николь. — Нет, нет, я спущусь сию минуту!

— Очень хорошо, — облегченно вздохнул Олдрик и поклонился.

Мигом слетела она с кровати, быстро умылась и, стянув волосы в хвост, сбежала к Марте.

— Марта!

Это была маленькая, пухленькая девушка с густыми каштановыми волосами и матовой кожей. Она скромно сидела в гостиной на диване, обитом бархатом золотистого цвета, и держала в руках чашку с чаем. На ней был зеленый в розовую полоску костюм. Увидев Николь, она поставила чашку на столик и бросилась ей навстречу. Девушки крепко обнялись.