– Увы, что делать, здесь живут только ашкенази [17] , других образцов для подражания у нас нет. Большинство плохо представляет, как жили зажиточные евреи в эпоху, предшествовавшую рассеянию. А если кто и знает, то все равно не хочет обитать в глинобитных домах без окон. В поселках сефардов вы бы увидели отчетливые мавританские мотивы.

Сам Розенцвейг квартировал в кирпичном особняке с мансардой, усредненноевропейского стиля, окруженном типичной средиземноморской растительностью, что свидетельствовало либо о принципиальном космополитизме, либо о нехватке средств на архитектурно-ландшафтные изыски.

Жил майор в этом доме один, по крайней мере никаких следов женского и детского присутствия Тарханов не обнаружил ни на участке, ни в комнатах. И стол был накрыт официантами из ближайшего ресторана, причем исключительно в местном вкусе.

– Привыкайте, дорогой друг, – с легкой иронией сказал Розенцвейг, – вы теперь почетный еврей и должны уметь поддерживать реноме. Если не за столом, то хотя бы в разговорах типа: «Ах, как я люблю настоящий „цимес“, рыба-фиш могла бы быть и понежнее, по субботам я ем только молочный борщ», и так далее.

– Надеюсь, хотя бы водку вы нам подадите нормальную, от вашей кошерной меня всегда по утрам мутит. – Из двери напротив появился Чекменев, как всегда – словно черт из табакерки. Сбросил на спинку стула пиджак и упер руки в бока, присматриваясь к расставленным вдоль стола закускам.

Эту мизансцену Тарханов воспринял спокойно, привыкнув уже, что у русского и еврейского контрразведчиков своя игра и свои отработанные шуточки.

– Как вам будет угодно, друг мой.

Нельзя сказать, что еврейская кухня так уж Сергея восхитила, он предпочитал кавказскую, но есть было можно, не слишком себя напрягая.

– Признаться, я не очень люблю нарушать законы, даже если это диктуется служебной необходимостью. Поэтому решение премьер-министра снимает камень с моей души, – сообщил Розенцвейг. – По действующим законам получающий израильское гражданство имеет право избрать себе новое имя, фамилию или все сразу, если считает, что прежние не соответствуют его теперешнему положению и мироощущению.

Верующие часто принимают имена библейских персонажей, атеисты – что на ум взбредет, но обычно тоже с соответствующим колоритом, на базе языка иврит.

Сейчас вообще, особенно у молодежи, появился обостренный интерес к «языку Книги». Ходят даже разговоры, чтобы вновь сделать его живым разговорным, чтобы уравнять шансы. А то, мол, европейские евреи со своим идиш имеют явное преимущество перед выходцами с востока и юга.

Впрочем, это я так, к слову, для расширения вашего кругозора. Так вот, вернемся к нашим баранам. Я тут позволил себе некоторое самоуправство, оформил вам документы на выезд из страны, не посоветовавшись с вами. Теперь вы – господин Узиель Гал. Звучит это вполне прилично, и запомнить легко. Паспорт совершенно подлинный, зарегистрирован как положено, срок действия десять лет. Можете пользоваться им без всяких опасений. Вот здесь отметка, что вы абсолютно не годны к военной службе, даже и в военное время, так что выпустят вас без проблем.

Чекменев, видимо избравший себе на сегодня позицию стороннего наблюдателя, молча кивнул с набитым ртом.

Сергей взял паспорт с вложенным в него билетом на самолет до Нью-Йорка.

Фотография была его, но когда ее сделали? Очевидно, прямо в приемной премьер-министра, скрытой камерой, потому что костюм и рубашка были те же, что и сейчас, а он сегодня надел их впервые. Ловкая работа.

Что бы там ни говорил майор, Тарханов решил уточнить свой нынешний статус у соотечественника, облеченного, что очевидно, весьма широкими полномочиями.

– Все так и есть, друг мой. Для отечественного армейского командования вы, к глубокому прискорбию, погибли. Из огня да в полымя, как говорится. Или же – сколько веревочке ни виться..

– Можно также добавить, – щегольнул знанием русского фольклора и Розенцвейг, – повадился горшок по воду ходить, тут ему и голову разбить.

– Ну, братцы, вы уж слишком плотно за меня взялись, – посетовал Тарханов. Чуть пригорюнился, соответственно моменту. – Значит, помянем. – Он поднял рюмку. – А если спросит кто-нибудь, ну, кто бы ни спросил, скажи им, что навылет в грудь я пулей ранен был. Что умер честно за царя, что плохи наши лекаря и что родному краю привет я посылаю.

Не прекращая застолья, Розенцвейг и Чекменев подробно проинструктировали Тарханова о том, как ему вести себя в полете и по прибытии на место.

– Интуиция подсказывает, что мы еще встретимся с вами, дорогой друг, – сообщил майор. – Это гора с горой не сходятся. Может, здесь, может, в Москве. В любом случае желаю всяческих успехов и долгих лет жизни. Главное, соблюдайте одиннадцатую и двенадцатую заповеди.

– Это какие же? – удивился Сергей, который слышал лишь о десяти.

– «Не зевай» и «не попадайся».