— Один?

— Нет, у меня скрыто сто человек в сосновом лесу в двух ружейных выстрелах отсюда.

— Благодарю, — сказала она, протягивая ему руку, — а все же я негодую на вас за то, что вы не исполнили моих инструкций, я хотел захватить его живого.

— Вы правы, я виноват в этом, но уверяю вас, при одном виде этого человека я потерял всякое самообладание, увлекся отвращением и ненавистью к нему и забыл про все. Когда видишь ехидну у своих ног, надо размозжить ей голову каблуком, иначе она может взвиться и ужалить, а ведь яд смертелен.

Графиня грустно покачала головой, устремив взор выражения неуловимого на безжизненное тело человека, которого она любила, и который оскорбил ее так глубоко.

— Да простит ему Господь, как я прощаю! — прошептала она, отирая невольно навернувшуюся слезу.

— Тише, — вдруг сказал трактирщик, — я слышу лошадиный топот, надо скорее бежать.

— Так уйдемте, но уверены ли вы, что этот несчастный мертв? — возразила графиня.

— Полагаю, сердце его перестало биться, и он окоченел, как труп.

— Идемте же, если так надо.

— Я останусь, — сказал анабаптист, — вам я более не нужен, когда вы встретили ваших друзей. Я не оставлю этих несчастных, кто знает, не угодно ли будет Богу, чтобы мои попечения о них принесли пользу.

— С ума вы сошли, что хотите оставаться здесь? — вскричал трактирщик. — Разве вы не знаете немцев?

— Я бедный человек и старик, что же они могут сделать со мною?

— Ваше присутствие здесь может быть гибельным не только для вас, но и для близких ваших, — заметил незнакомец.

— Пойдемте, старик, ваши попечения не возвратят к жизни двух мертвых тел, а между тем вы подвергаетесь ужасной опасности, — настойчиво сказала графиня.

Старик покачал головой и сел на полу возле тела барона фон Штанбоу.

— Да будет воля Божия! — кротко сказал старец. — Я останусь.

— Уйдемте, уйдемте! — вскричал трактирщик. — Я знаю этого человека с давних пор, все будет напрасно, принятого решения он не изменит ни за что.

— Идите, и да хранит вас Господь! — прибавил старик.

— Хорошо же! — вскричал незнакомец. — Но клянусь всем святым, если эти мерзавцы посмеют нанести нам вред, если падет один волос с вашей головы, я страшно отплачу этим палачам, которые не щадят ни детей, ни женщин, ни старцев!

Конский топот приближался быстро, минуты нельзя было терять.

— А бумаги? — вскричал незнакомец. — Мы не забрали бумаг этих шпионов.

— Я взял, — ответил трактирщик, подавая их, — пойдемте, пойдемте.

Они вышли, и за ними дверь накрепко была заперта на запор.

Старик подошел к Бидерману и осмотрел его внимательно.

Шпион был мертв, тело его уже почти совсем окоченело.

Анабаптист отошел, махнув рукой с унынием, он приблизился тогда к барону.

Расстегнув казакин, он положил руку на сердце несчастного и минуты две-три оставался неподвижен, между тем как на лице его отражалось тоскливое волнение.

Наконец он поднял голову, и невыразимая радость, подобно солнечному лучу, озарила спокойное и прекрасное его лицо.

— Я слышу, что бьется сердце, — прошептал он, — это не обман чувств, он жив еще… Господи, да будет благословенно твое имя! Может быть, мне удастся спасти одно из твоих творений.

Он принялся оказывать раненому пособие, которого требовало его положение, и это с искусством и познаниями поистине удивительными. Надо заметить, что анабаптисты никогда не обращаются к врачам, они лечат друг друга средствами, известными им одним.

Достойный анабаптист, весь поглощенный благодетельным уходом за раненым, не видел и не слышал, что происходило вокруг него.

Однако внезапный удар эфесом сабли в наружную дверь заставил его вздрогнуть, он встал и пошел отпереть, так как незнакомец из предосторожности запер за собою дверь, когда вошел. Тотчас в зале трактира появилось несколько немецких офицеров и в их числе полковник и капитан Шимельман.

Отперев дверь, старик спокойно вернулся к раненому и продолжал оказывать ему надлежащее пособие, по-видимому, не занимаясь нисколько приходом немецких офицеров.

Успев благополучно выскользнуть из трактира и перебраться беспрепятственно через изгороди, беглецы собрали своих товарищей, расставленных часовыми вокруг, и с незнакомцем во главе, который отлично, казалось, знал местность, стали сходить по козьей тропе, едва обозначенной на крутом откосе пропасти. Тропа, с первого взгляда ненадежная и почти непроходимая, по мере того как они спускались между беспорядочно набросанных скал и иглистых кустов, становилась удобнее, и вскоре они могли, уже не хватаясь за ветви и за траву, продвигаться вперед довольно свободно.