Он сунул ему в руку серебряную монету.

— Это что такое?

— Вы видите, монета в пять франков.

— Но у меня таких множество.

— Не таких. Она проткнута пятью дырочками, расположенными в некотором порядке. Это знак, по которому вас должны узнавать. Если вам скажут: можете вы заплатить за издержки? Вы ответите да и покажете эту монету.

— Что все это значит?

— Мне нет времени отвечать на ваши вопросы. После, если вы хотите, я скажу вам все. Черт побери! Капитан, вы все забываете, что я контрабандист и должен знать многое, неизвестное никому.

— Это правда; я виноват. Мы пришли?

— Да, пришли.

— Ну так войдем.

Контрабандист подошел к двери, но вместо того, чтобы позвонить или постучаться, он начал насвистывать странную арию минуты три, потом приподнял молоток у двери, три раза постучал скоро, два раза в коротком промежутке, а шестой раз громче всех.

Почти тотчас послышалось некоторое движение внутри, как бы шум приближавшихся шагов.

Форточка отворилась и лицо, черты которого нельзя было узнать, появилась в форточке.

— Кто стучится в такой час в дверь спокойного дома? — спросил мрачный голос.

— Тот, для кого все часы одинаковы и который ходит и днем, и ночью, друг зарейнских друзей.

— А! А! Это вы, Оборотень, — продолжал голос на этот раз дружеским тоном. — Что вы делаете в такую погоду?

— А! Вот видите, герр Матеус, я провожаю путешественников, которые имеют дело до ваших господ и просили меня привести их сюда. Не удивляйтесь их наружности, они переодеты и принуждены скрываться.

— Гм! — продолжал невидимый привратник. — Все это не очень ясно. Я боюсь, не сделали вы какой-нибудь неосторожности, Оборотень?

— За кого вы меня принимаете, герр Матеус? Я знаю толк в дичи. Меня никогда не заставят принять фазана за жаворонка, а протестанта за римлянина.

— Да, да, я знаю, что вы хитры и преданны и что на вас положиться можно.

— Вы имели уже доказательства. Помните, последний раз, как я вам принес…

— Хорошо, хорошо; не к чему говорить об этом на воздухе, — с живостью перебил привратник. — Где ваши путешественники?

— Недалеко, в моей повозке.

— Сколько их?

— Трое, мужчина и две женщины.

— Позовите мужчину; я должен его видеть.

Контрабандист обернулся к Мишелю и сказал ему по-немецки:

— Пожалуйте сюда. С вами желают говорить.

Он скромно отошел, чтобы пропустить молодого человека. Мишель подошел и, подойдя к форточке, сказал шепотом, как ему сказал Оборотень.

— Gott, Koenig Wilhelm.

— Vaterland, — отвечал привратник. — Подождите.

— Он здесь, — продолжал невидимый, — я пойду говорить с господами. Я надеюсь, что несмотря на поздний час, вас не откажут принять.

Форточка закрылась. Прошло несколько минут, потом забренчали запоры и дверь отворилась.

— Вы можете войти, — сказал человек в черном платье, высокий, худощавый, мрачные черты которого и бледное лицо имели что-то аскетическое и монастырское.

Этот человек, которого Мишель узнал по голосу, был тот самый, который уже с ним говорил.

Повозка выехала на довольно обширный двор, в глубине которого, именно напротив решетки, находилось двойное крыльцо, которое вело в дом, и на ступенях которого пять или шесть человек стояли неподвижно и безмолвно.

— Оборотень, — продолжал привратник, — вы можете поставить вашего осла в конюшню, а повозку в сарай, когда дамы выйдут оттуда. Вы знаете, где кухня; если вы голодны, ступайте закусить, потом прилягте на сено. Ваши путешественники проведут ночь здесь. Господа соглашаются оказать им гостеприимство.

Обе дамы вышли из кареты и закутались в плащи, укрываясь от дождя.

— Ступайте за мною, — продолжал привратник, державший фонарь.

Он пошел к зданию, составлявшему часть службы, и ввел наших трех действующих лиц в комнату, освещенную лампой, висевшей на потолке, и сделав им знак сесть и заперев дверь, сказал, обращаясь к Мишелю:

— Вам не безызвестно, что мы живем в трудные времена. Мои хозяева бедные фермеры, с большим трудом достающие себе пропитание и едва сводящие концы с концами. Вы ночуете здесь; вам дадут две комнаты и ужин, если вы желаете; но извините меня, если сделаю вам вопрос, который, судя по вашей одежде, не может вас удивить.

— Спрашивайте, я готов вам отвечать, — сказал Мишель.

— Вы знаете, что всякий труд заслуживает вознаграждения и что если тратишься, то желаешь получить барыш.

— Это правда. Но к чему клонится ваша речь?