Шрифт:
Шульгин спрыгнул на землю.
– Подавай…
Удолин ногами вперед просунул вниз длинное тело Агранова.
Сашка принял его, уложил на траву.
– Прыгай…
Профессор замешкался.
– Быстрее, мать… Придержу!
Прыгнул и даже удержался на ногах. Да и всей-то высоты едва три метра.
– Сумеешь через двор пронести? Или мне взять?
– Донесу. В нем и пяти пудов не будет.
Удолин с Аграновым на спине, Шульгин с маузером и «манлихером» в руках побежали к забору. За спиной полыхнуло оранжевым, грохнул взрыв гранаты. За ним другой.
Профессор уперся в забор, оглянулся растерянно.
– А, что теперь чикаться… – Шульгин ударом ноги свалил целиком секцию ограды. Отбросил с дороги кинувшегося навстречу пса.
– Вперед, не зевай, если жизнь дорога!
В доме рванула еще одна граната и пулемет, подавившись очередным патроном, смолк. Только трещали револьверные выстрелы.
Интересно, о чем будут говорить завтра окрестные жители?
Добрались до последнего перед спуском к набережной двора. Шульгину показалось, что за спиной у него происходит какое-то движение. Развернулся, толкнул к проходу в заборе тяжело, с хрипом дышащего профессора, упал на одно колено. Сначала он подумал, что их догоняет Новиков, но нет, в окулярах мелькнули совсем другие фигуры.
«Даже неинтересно, – подумал Шульгин, – как в тире». И выстрелил ровно два раза. Сколько и оставалось патронов в маузеровской обойме. Чекисты, один навзничь, другой боком, повалились в бурьян.
«Но до чего настырные, бегут в темноту и думают, что им ничего не будет! А куда деваться, с другой стороны? Пленника упустили, да еще и начальник украден. Забегаешь тут…»
Спустились по мокрому глинистому откосу к самому берегу Москвы-реки. В сотне метров ниже по течению темнели опоры Бородинского моста. Того еще, старого. Между урезом воды и настилом моста обнаружился глубокий треугольный карман. Там и устроились.
Еще несколько раз коротко протрещал автомат, грохнула четвертая граната. И потом уже хлопали только разрозненные револьверные выстрелы.
Удолин никак не мог успокоить дыхание, в груди у него свистело и хлюпало.
– Отвык бегать и курю много, – словно извиняясь, сказал он. – Так кто же вы все-таки?
– Друзья, если так можно выразиться. Давайте отсюда живыми выберемся, потом и поговорим.
Застонал, заворочался, приходя в себя, Агранов.
– Еще и этот… – выругался Сашка. – Чем бы тебя успокоить? Да хоть бы так… – отхватил ножом кусок сукна от полы аграновского френча, затолкал ему в рот вместо кляпа.
– И не дергайся, а то сразу замочу…
Шульгину хотелось курить после эмоционального взрыва, но сигарет с собой не было.
Прошло не больше трех минут, и снаружи послышался тихий свист.
Сашка ответил. С автоматом в руке в щель просунулся Новиков.
– Вы здесь? Живы? Все в порядке?
– Более чем. Начальничек с нами. Все рассчитал, курва, кроме этого…
Новиков уважительно прищелкнул языком.
– Здорово. Теперь бы сообразить, как отсюда выбираться. Как говорится – не пройдет и часа… А у меня только два рожка осталось.
– Да уж. С боем не прорваться, тем более с таким грузом. У тебя курить есть?
– Есть, а стоит ли? Заметить могут…
– Я аккуратно. Никто нас здесь не заметит, а уши пухнут. Придется Ястребова вызывать. Риск, а куда деваться? Без него не уйдем.
– Оно конечно. По большому кругу, через Новослободскую и Пресню должен проскочить. Весь шмон опять в пределах Кольца будет…
– Тогда вызывай. Я сейчас докурю и двинем по бережку в сторону Калининского…
Они так и не привыкли к новой (старой) топографии Москвы и здешним названиям, говорили, как раньше, и прекрасно понимали друг друга.
ГЛАВА 29
Профессор Удолин, в своем засаленном, бурого оттенка халате, похожем на тюремный, возбужденно и беспорядочно перемещался по тридцатиметровому холлу. Как будто в заточении у Агранова ему не хватало пространства, и теперь он наверстывал накопившуюся потребность в движении. От ужина он отказался, зато с жадностью выпил две большие чашки крепчайшего кофе, причмокивая от удовольствия, словно извозчик за чаем.
– Три года настоящего кофе не пил, это надо же! Уф-ф, какое блаженство. Выходит, жизнь не кончена, нет-нет, не кончена… И папиросы, чудесные папиросы! Что, фабрики Асмолова? Странно, «Ява», никогда не слышал. Да неважно, зато какой аромат… Нет, господа, вы это прекрасно задумали, мне там у Якова чертовски надоело. Главное, он мне совершенно не позволял выходить в город. Как будто я собирался сбежать. А куда мне было бежать, скажите на милость? Чтобы с голоду подохнуть? Благодарю покорно. И он еще мне трибуналом угрожал…
Видно было, что этот человек поговорить очень любит и, похоже, не особенно важно, о чем именно. Просто время от времени в нем накапливалась критическая словесная масса, и требовалось немедленно ее сбросить, как пар через предохранительный клапан. Когда давление приходило в норму, профессор начинал говорить по делу и вполне здраво.
– Давайте же наконец познакомимся, господа. Удолин, Константин Васильевич, экстраординарный профессор по кафедре всеобщей истории.
Друзья тоже представились, причем Шульгин назвался доктором медицины, что было почти правдой, поскольку советский кандидат наук этому званию соответствовал, а Новиков сообщил, что он полковник и журналист.