Та колебалась, но Бирон настоял проучить Волынского:

— Либо ему быть, либо мне.

Сначала приставили караул к Волынскому и назначили следственную комиссию из семи генералов, и среди них Румянцева.

Следствие велось быстро и приняло новый оборот после признаний дворецкого князя, Кубанца. Ему-то князь доверял, как самому себе. Многое было правдой, но был и оговор. Волынский якобы мечтал о престоле. Хвастался древностью фамилии, хотел привлечь к себе гвардейских офицеров. «Замыслы хотел привести в действие тогда, когда погубит Остермана», — доносил дворецкий.

Узнав о показаниях Кубанца, Волынский произнес:

— Нам, русским, не надобен хлеб: мы друг друга едим и оттого сыты бываем.

По приказу Анны князя пытали, поднимали на дыбу, били палками. Многие грехи он признавал, но главного признания не добились — Волынский на корону не покушался. И тем не менее расправа была зверской: Волынскому вырезали язык и затем четвертовали, Хрущову и Еропкину отсекли головы, Соймонова били кнутами и сослали в Сибирь на каторгу.

Во время следствия к Румянцеву наведался сын из Сухопутного кадетского корпуса. С шести лет был он зачислен в солдаты, последние годы воспитывался дома в Алатыре вместе с сестрами. Год назад отец, возвратясь из опалы, определил Петра состоять при посольстве в Берлине, надумал пустить его по дипломатической линии, но, видимо, что-то не получилось. Любимец отца, пятнадцатилетний капрал выглядел не по годам бесшабашным и обратился с необычной просьбой:

— Дружок у меня, батюшка, закадычный, подпоручик Обресков Алексей, — Петр зашмыгал носом, — сдуру женился тайком, а ныне не ведает, как от жены избавиться, дура какая-то навязалась.

Румянцеву вдруг вспомнилось прошлое, как его самого царь подвел под венец.

— Ну, так что же, пусть выкручивается.

Сын просяще посмотрел на отца:

— Ежели все объявится, ему одна дорога — в солдаты. А ты-то не можешь его где пристроить к себе, чаю, едешь далече? Там забудется, быть может.

«Хитрый, стервец», — не подавая виду, подумал генерал.

— Так и быть, приводи его поскорей ко мне.

— А он здесь, батюшка, в проулке дожидается.

«Вот стервецы, все предугадали».

— Зови своего неудачника, — не сдержал улыбку Румянцев.

Спустя два дня подпоручик Алексей Обресков в составе свиты Румянцева выехал в далекий Стамбул, где ему предстояло провести не один десяток лет.

Расправившись с Волынским, Бирон, Остерман и Миних торжествовали победу, никто, казалось, не мешал им править державой по своей прихоти.

Как-то не обращали они особого внимания на сварливую пару — Антона-Ульриха и Анну Леопольдовну, но пришел срок, и в конце лета 1740 года герцогиня разрешилась от бремени. На свет появился мальчик, которого не без умысла нарекли Иоанном, в честь предка, отца императрицы.

С появлением младенца императрица выразила твердое намерение объявить Иоанна законным наследником. Наследнику исполнился месяц, а владелица трона вдруг занемогла. Бирон всполошился: а вдруг она скончается? Прощай его всевластие?

Помог Остерман, которому тоже грозили неприятности.

— Надобно тебя регентом объявить в завещании, — посоветовал он Бирону.

— При живых родителях? — опешил вначале Бирон.

— По закону императора Петра Алексеича, воля самодержца непоколебима. Каково он назначит, так и поступать верховному правлению.

— Ты мастер, тебе и перо в руки, сочиняй, — согласился Бирон, и добавил: — Я твоих заслуг не забуду.

Соплеменники совещались, а императрица стала таять на глазах и через два месяца очутилась на смертном одре.

Долго не хотела Анна Иоанновна объявлять Бирона регентом, но за несколько часов до кончины под нажимом Бирона и Остермана, глядя угасающим взором на своего верного любовника, глухо спросила:

— Надобно ли это тебе? — и тут же подписала завещание, назначив наследником младенца Иоанна, а при нем до совершеннолетия регентом Бирона.

На выходе из покоев императрицы Остермана ждали вельможи. Первым из них подошел адмирал Головин и в упор спросил Остермана:

— Желаем знать, кто наследует императрице? И каково управление будет?

Не впервой было Остерману уходить от прямых вопросов.

— Молодой принц Иоанн Антонович.

Все прояснилось на другой день. «18 октября 1740 года, когда все вельможи собрались во дворец» Остерман по-своему объявил им о кончине императрицы. Вышеупомянутое духовное завещание было прочитано; войска стояли под ружьем; герцог Курляндский был признан регентом России, а принц Иван императором. Все сановники подписали присягу в верности, к которой были затем приведены гвардейские войска, коллегии и проч. согласно с обычаем, установленным в России...»