Сашка, было дело, подрабатывал метальщиком ножей и силовым акробатом в московском цирке. А там аттракцион конной джигитовки ставил старый, за шестьдесят уже, кубанский казак, отслуживший в кавалерии все кампании, от боев с басмачами в Средней Азии в двадцать девятом и до самой Померании, где конники Второго гвардейского корпуса, продолжавшие называть себя «доваторцами» (хоть и погиб Лев Михайлович в декабре сорок первого), зачерпнули касками балтийскую воду.

Засиживались, как принято, артисты после представления в подсобках, выпивали в меру, Василий Петрович, сняв напряжение (рискованные трюки он на арене демонстрировал), делился боевым опытом, находя в Шульгине благодарного слушателя. Раззадорившись, показывал на настоящих шашках, чем отличается спортивное фехтование, в котором Сашка был мастером, от настоящего, боевого. И будто предвидел, что придется «молодому» повоевать в конном строю (что представлялось абсолютно невероятным в разгар «атомного века»), щедро делился с ним кровью добытым опытом. Как одной шашкой справиться с вооруженным огнестрельным оружием противником, как конному взводу действовать в тылах танковой дивизии, и еще много разных приемов и хитростей, позволявших выжить даже в теоретически безнадежных ситуациях.

Шульгин считал, что дикие степняки, при всех инстинктах и условных рефлексах хищников и грабителей, интеллектуального превосходства над более цивилизованным противником не имеют по определению, а значит, и шансов на убедительную, с геополитическими последствиями, победу – тоже. Что история и подтвердила.

Игорь и княжна, помирившись, ехали рядом, о чем-то личном негромко переговариваясь, Юрята приотстал саженей на двадцать, что тоже было правильно.

Тишина стояла в лесу неимоверная. Птицы не пели, звери, которых в тринадцатом веке должно было бегать здесь изобильно, не попадались и голосов не подавали. Или ушли вглубь, или их вообще в сценарий не включили.

Дождь по-прежнему шелестел, шишки с вершин падали, а так – ничего.

Миновали две нешироких речки вброд, на подходе к развилке, где остатки конвоя увели за собой погоню, а княжна свернула к командному пункту Игоря, остановились. Так никого и не встретив. Ни своих, ни чужих.

– Знаешь, что я тебе скажу, княже. – Шульгин развернул коня. – Отъедьте с барышней (он нарочно употребил термин не из этого времени) вон туда, – указал на холмик с крутыми склонами и раздвоенной вершиной, на которой косо росли три корявых дерева и торчали корни давным-давно вывернутого пня. – Уж больно хорошая позиция. Пулемет мой возьми. Обождешь нас, а если что – прикроешь. Мы же с Юрятой пробежимся, вправо-влево, верст на пять в каждую сторону. Сдается, супостату здесь делать нечего. До сплошных фронтов стратегическая мысль не дошла, а за каждым случайным всадником загон устраивать – ни людей, ни коней не напасешься. Я правильно говорю, княжна?

Он впервые за три часа, расслабившись, прикурил папиросу, отпустив поводья и высвободив ноги из стремян.

– Не так, воевода, – вскинула Елена подбородок. – Я – не случайная. Не знаю, кто меня выдал, только на окраине Селижарова ждали именно мой отряд. Хорошо, мужик, кузнец, наверное, изба его на отшибе стояла, и дым из трубы шел едкий, сам же был в кожаном фартуке, остановил и предостерег. Приехало, сказал, днем около сотни диких, в лисьих шапках, оружием обвешанных, с ними несколько русских, по говору – рязанцев, по дворам стали. Через толмачей расспрашивали, не проезжали здесь обозом или верхами княжьи люди. Потом живность всякую хватать начали, в котлах своих походных варить без разбора и просто на кострах жарить кур и гусей. Кумыс пили и наше, что найти сумели. Один из русских, бражки не в меру выпив, проболтался, что через наши места сам князь проезжать должен или кто из его семейства. Вот взять их таторове изготовились. Кто пособничать будет – наградят, кто княжьим людям помогать – на кол посадят или хребет сломают. Это сват ему сказал, специально прибежавши. Ты, мол, Богдан, на самом краю живешь, предупреди наших, если покажутся.

Кузнец хотел племянника нам навстречу послать, за вторые выселки, да не успел. Мы раньше появились.

Соглядатаев у татар нашлось в достатке. Мы и десятью словами перемолвиться не успели, а уж появились. С трех сторон кучами повалили. Мои дружинники правильно сообразили, ряды сбили, стремя к стремени, и напролом ударили. Треть, наверное, потеряли, но через Селижаровский тракт прорвались. Еще треть осталась отход прикрывать, а мы дальше поскакали. Дважды нам наперерез небольшие отряды выбегали, опять то огнем, то сабельным боем мы их рассеивали, но и людей со мной все меньше оставалось. Сотник Владимир через каждые три версты по пять человек в засаде оставлял. К ночи, к волжской переправе, четверо со мной осталось. Сотник мне тропу указал, сам решил за развилкой бой принять, и, если уцелеет, дальше к Пено уходить, чтоб думали, будто и он только очередная застава, а главное – впереди.

– Да… Случается и так, – покачал головой Шульгин. – Молодец сотник, настоящий боец. Но все равно. С момента, как ты на тропу свернула, часов, пожалуй, двенадцать прошло. И нет никого. Так прикидываю, у татар тоже силы кончились. Шутка ли – чуть не полсотни верст погони? Твои люди вряд ли все погибли, скорее по лесам разбежались. Не рубка же лоб в лоб. Постреляли, сколь патронов хватило, – и в сторону. И Владимиру, будь я на его месте, верст через пять самое то с дороги в глушь уходить. Ничего глупее не придумать, как на единственной дороге спину врагу подставлять…

Шульгин по привычке разведчика смял в руке окурок, сунул в карман. Где-нибудь в другом месте выбросит, в целях дезинформации вражеских следопытов.

– Короче, здесь ждите, по сторонам посматривайте, говорите только шепотом…

Дальше поехали вдвоем. Он на самом деле полагал, что в дефиле между озерами Сиг и Вселуг, оттянув на себя остатки монгольской погони, сотник просто обязан был раствориться в непроходимых дебрях. Иначе какой же он воин? Шульгин вообще удивлялся, каким образом преследование продолжалось так долго. Уже первая тыловая застава, если в ней было три десятка, вражескую сотню обязана была перестрелять из засады, свалив поперек дороги несколько сосен. Топоры же у них должны были быть?

О чем и спросил Юряту.

– Могло и не быть, воевода. То ж не настоящие ратники, то княжья дружина. А саблями много не нарубишь… И откуда княжне знать, сколько на самом деле поганых было? Если не сотня, а тысяча? Тогда и патронов не хватит, и со всех сторон окружат, не выскочишь. Не так бы надо…

Договорить воин не успел. Спереди грохнул винтовочный выстрел, и он кулем свалился на обочину. Только Шульгин заметил, что пуля в него не попала. Просто реакция у старого бойца идеальная. Распластался, ногами в кустарник, а цевье винтовки зажато в руке, и левая рука легла на заранее расстегнутую кобуру.