Он стал рядом со мной, точно так же положив локти на полированный мореный дуб, зубами достал из пачки сигарету, прикурил.

– Не рад, что ли? – осведомился я, тоже беря у него «Кэмел» без фильтра. – А мне показалось, ты все время ждал чего-то именно в этом роде…

– Ну да. «Поезд в ад». Сейчас подтянутся остальные, и покатимся мы… Гулянка продлится вечно и бесконечно. Я уже один раз умер, ты, думаю, тоже, и никаких проблем у нас впредь не возникнет…

Настроение Сашкино мне совсем не понравилось. Да, со всяким может случиться приступ депрессии, ранее называемой «черной меланхолией». Большая часть его приключений «тела и духа», совершившихся в «третьей ипостаси», мне уже была известна. И тем не менее… К реанимации и интенсивной терапии следует приступать немедленно.

– А где это мы сейчас? – неожиданно спросил Сашка. – За туманом ни черта не видно. Когда меня сюда переместили, показалось, что опять Севастополь, только на палубе и в низах ни души, и легкое ощущение не до конца отреагированного бреда…

– Джин хоть подействовал?

– Кажется, да, – ответил Шульгин, прислушавшись к своим ощущениям.

– Это утешает. Есть в мире хоть что-то настоящее. Пойдем в каюту, сыровато здесь и холодно, а там – лепота. Разговор, прерванный бог знает когда, закончим, да и к тематике текущего момента плавно перейдем…

Шизофрения, как известно даже таким дилетантам, как я, – нечто вроде расщепления сознания, причем не всегда сопряженное с деградацией личности. Бывает и наоборот. Горизонты мышления раскрываются. Вот, скажем, психиатр спрашивает у нормального человека: «Что общего между карандашом и ботинком?» Тот, естественно, отвечает: «Ничего». И по-своему прав. Шизофреник же уверенно говорит: «И тот и другой оставляет след». Вполне изящная ассоциация, для нас далековатая, но в должных обстоятельствах могущая оказаться полезнее прочих.

Сашка сейчас был раздерган между двумя телами, причем в одном тоже ощущал некоторую двойственность. Короче – «един в трех лицах», как принято выражаться по определенному поводу. Не было в этом большой проблемы, если бы через неизвестно какие каналы и струны Гиперсети не поддерживалась между личностями определенная сверхчувственная связь. Мистические Сашкины силы от этого естественным образом возрастали, и последнее время он уже начал творить разные мелкие чудеса. Только вот что касается последствий…

Моей нынешней миссией, незначительной в сравнении со всеми предыдущими, было восстановление исходного статус-кво. Слишком много Сашка успел организовать парадоксов самого сомнительного свойства, ни в коей мере этого не желая. Рок событий нес его, как волна серфингиста. Как было верно замечено кем-то, кто выше нас: «Не он играл, его играли, и им играли».

Одну безусловно полезную вещь он сделал, никто не спорит, – изолировал пучок наших реальностей от постоянного внимания и влияния Гиперсети. Побочным следствием его бессознательных эскапад явилось спасение Антона, что для нашего дела крайне ценно. Замок вновь активизировался, тоже якобы в наших интересах. Впрочем, для меня это пока не факт, но и выбирать, по большому счету, не из чего.

Сейчас я должен убедить Сашку (именно убедить, а не заставить) согласиться на воссоединение в единой личности.

Хорошо хоть, что момент выбран до чрезвычайности выигрышный: он (вот этот) еще не знает (или все-таки знает?), что случилось с ним позже…

«Так это ж получается, что на какой-то момент возникает уже четвертая копия? – подумал я. – При условии, что он продолжил свое существование и позже: спас Антона, довоевал в Испании и так далее… Хотя, если мы с ним сейчас договоримся, того, что там случилось, просто не произойдет. Кинопленка остановится, как в нашем с Берестиным случае сорок первого года. Но кто тогда вытащит Антона и вступит в конструктивный диалог с Замком?»

«Шифер на крыше» в очередной раз медленно зашевелился, готовясь начать движение в известном направлении. Ну и ладно. Теперь уже мы сами создаем очередную «ловушку сознания» для кого-то другого. Замку, в конце концов, виднее. Он, со своими непостижимыми возможностями, определил, что именно здесь, на «Призраке», Шульгин более всего готов отказаться от навязанной ему миссии, и сам почти криком кричал в ментальном диапазоне: «Ничего мне не нужно, пусть все станет, как было!» Правда, это его «как было» распространялось вплоть до самого начала нашей истории и даже за ее пределы. Но с этим мы как-нибудь справимся…

Но мне-то… Очередной раз требуется напрячь остаток сил, чтобы заставить друга правильно отнестись к моим словам. Ничего, кроме слов, я не могу ему предложить. И если не получится – значит, все. Разойдемся по разным орбитам. У каждого она своя. При этом ничем я не могу доказать, что моя лучше и правильней…

Единственное очень и очень негуманное действие, которое напрашивается, – еще раз показать Сашке (в самый крайний момент, конечно) до ужаса натуралистический момент его жалкой смерти. Пятнадцать лет назад объяснять ему за рюмкой, насколько не подходит ему та женщина, которую он вздумал назвать своей женой, – это одно. Знающие люди меня поймут. А вот наглядно предъявить результат никчемной связи в ее логическом и всеобъемлющем развитии – совсем и совсем другое. Федор Михайлович Достоевский такими штучками баловался. Я – не хочу. Но если придется…