Гитлеровская оккупация – это не только миллионы человеческих жертв, но и своеобразное «промывание мозгов», после которого многие из нас вышли подозрительно настроенными к человеку, со страшным сознанием того, что достаточно только изменить условия, поставить нас в определенную ситуацию и каждый может оказаться чудовищем. Только сознание беспричинности бытия, страх, вытекающий из понимания бессмысленности человеческого существования, помогали каким-то образом объяснять период, который мы пережили, оправдывали компрометацию наших идеалов и позор нашего бессилия по отношению к масштабам преступления геноцида.

Тезис профессора Борнштайна не ограничивался утверждением, что в современном мире возрастает число больных шизофренией, хотя и это является фактом. Под шизофренизацией он понимал явление навязывания обществу галлюцинаторного видения действительности при помощи успешно завоевывающей мир философии экзистенциализма, а также искусства и, прежде всего, литературы, в которой доминирующим героем стал шизофреник.

Однако неужели возможно, что не только одежды, стили в искусстве бывали модными и немодными, но такими же модными или немодными могли стать болезни, мучающие человека?

В третьей четверти прошлого века медицинский мир много говорил о клинике и опытах Шарко. Его пациенток со знаменитой «Grande hysterie» [80] , его методы лечения гипнозом и внушением без сна с большим интересом наблюдал молодой и никому еще тогда не известный венский невролог, Зигмунд Фрейд, а также молодой врач Аксель Мунте, который опыты Шарко прекрасно описал в своей «Книге из Сан-Мишель».

Фрейд много думал о явлении большой истерии, которую он видел у Шарко, и отсюда родилась новая этиология истерических состояний и других психоневрозов, появился психоанализ.

Но время текло, не прошло и сорока лет, как оказалось, что большая истерия Шарко постепенно стала исчезать, все меньше и меньше пациентов имело подобные симптомы. Сегодня в крупных клиниках случай большой истерии является редкостью, а психиатр даже с многолетней практикой может на пальцах одной руки пересчитать наблюдавшиеся им симптомы пациенток Шарко. В пределах мучающих людей психоневрозов произошел какой-то поразительный преобразовательный процесс; почти совершенно исчез невроз такого типа, зато на его месте появился другой: навязчивый невроз, содержащий в себе намного больше элементов раздвоения. И это произошло не только из-за более совершенной диагностики, а стало клиническим фактом. На место давнишней большой истерии в общественную жизнь начала все чаще входить болезнь, называемая шизофренией.

Мауриций Борнштайн задал себе вопрос: «Как появился этот патологический процесс? Почему он родился в первой половине нашего века, а в последние десятилетия все чаще давал о себе знать? Почему все более отчетливо обозначилась разница в аспектах психиатрической клиники девятнадцатого и двадцатого века?» Попытку ответа Борнштайн начинает с фразы, которая звучит так: «Каждая эпоха имеет какую-нибудь мыслительную и моральную ауру, свою, свойственную лишь ей атмосферу, свой дух, так было всегда в течение столетий, так случилось и сейчас».

Борнштайн приходит к выводу, что, поскольку в прошлом веке относительной устойчивости моральных принципов и стабильности общественно-экономических структур мир характеризовало единство и эмоциональная синтонность, то как раз в середине двадцатого века «накопилось столько противоречий, столько беспокойства и тревоги, столько ненависти, что отстранение человека от внешнего мира и поиски компенсации в себе самом стало явлением более повсеместным, чем раньше, когда – говоря языком Юнга – экстраверсия преобладала над интраверсией – над самокопанием, над аутизмом. А как раз аутизм и является основным симптомом шизофрении. И Борнштайн пишет дальше: „Шизоидия – тенденция раздвоения, ведущая к углублению противоречий между сознанием и бессознательными элементами человеческой души, начала постепенно нас подавлять, начала постепенно овладевать мыслями и чувствами людей, еще недавно согласованными, составляющими единое целое, синтонными с жизнью. И эта все усиливающаяся перемена отразилась на всей человеческой жизни, как нормальной, так и патологической. Шизоидией заметно пропиталась литература и искусство, которые в прошлом веке носили черты явно синтонические. В результате шизоидия неизбежно наложила отпечаток на больную психику и начался шизофренизационный процесс, который, зародившись в теории через психологию и философию, в известной степени проник в жизнь и повлиял на трансформацию человеческой психики вообще и на ее патологические проявления в частности“.

Со времени первого издания книги Борнштайна прошло сорок лет, со второго – дополненного, которым я пользуюсь, – тридцать. За это время медицина далеко шагнула вперед, многие тезисы в его книге принимаются не без оговорок, особенно если речь идет о конкретной диагностике, так же как о несколько некритическом отношении к экзистенциалистической психиатрии, с которой полемизировал профессор Кемпинский. Но среди других упомянутый выше тезис не только не потерял своей ценности, но продолжает оставаться актуальным, особенно по отношению к основным современным тенденциям в литературе и в искусстве.

Борнштайн считал, что на возникновение этой своеобразной «ауры эпохи» основное влияние прежде всего оказывают психология и философия. Таким образом, виноват Бергсон со своей главной идеей докторской диссертации «О непосредственных данных сознания» и, естественно, Фрейд, они оба потрясли доктрины материалистического монизма и теорию психофизического параллелизма. Рассматривая их наследие, следует подумать над тем, не был ли именно экзистенциализм квинтэссенцией шизофренизации и не послужил ли он дальнейшей шизофренизации наших взглядов на мир.