– В чем дело?

– Сначала верни кувшин, тогда получишь еду! Сегодня мне не хотелось с ним спорить. Устала я страшно – сказывалось постоянное недоедание. Да и нужды во втором кувшине не было. Я положила кувшин в корзину и через минуту получила хлеб, воду и сигареты. Молча вынула их из корзины.

– Ваше преосвященство! – заревела дыра. – Как чувствуешь себя?

– А тебе какое дело? Хорошо чувствую.

– Тогда почему не говоришь ничего?

– Я обиделась на тебя. Ты меня третируешь! Вот погоди, Бог тебя покарает!

Сторож счел нужным оправдаться:

– Дак мне велят! Если не буду выполнять приказаний, меня убьют. Велели отбирать у тебя кувшин, я и отбираю. Неужто мне кувшина жалко?

– Ну ладно, подумаю, может, завтра и прощу тебя…

В последующие за этим дни я метр за метром вгрызалась в стену. Дело шло медленней, чем я рассчитывала, так как попался крупный камень, который занял у меня несколько часов. Когда извлекла его из стены и откатила к дверям камеры, я совсем без сил рухнула на пол. Зато ближайшее окружение этого гиганта удалось извлечь без особого труда. Еще один большой и очень длинный камень, уходящий на большую глубину в стену, почему-то выскочил сам, что очень подняло мое настроение.

Кроме выковыривания раствора крючком, я использовала также метод расшатывания и обстукивания камней, поэтому очень следила за тем, чтобы сторож не услышал никакого подозрительного шума. Он появлялся обычно около десяти. Постепенно он привык титуловать меня «преосвященством» и отказался от попыток путем угроз и шантажа вернуть задержанный мной кувшин. Следовало внести какое-то разнообразие в наши взаимоотношения.

– Не называй меня «Ваше преосвященство»! – категорически потребовала я в один прекрасный день. – Так обращаются только к кардиналам, ты что, не знаешь?

– Дак ты ведь сама так хотела! – удивился сторож. – А как тебя теперь называть?

– Ваше королевское величество!

Дыра тотчас же отозвалась радостным похрюкиваньем и поинтересовалась:

– А почему «королевское»?

– А потому что мне так нравится. Имею я право, в конце концов, хоть на какие-то радости в этой могиле?

– Шеф завтра возвращается! Если захочешь – выйдешь отсюда. Но лучше не выходи, мне скучно будет!

– Не волнуйся, мне здесь нравится!

На самом же деле настало очень тяжелое время. Я чувствовала, что меня надолго не хватит. Правда, каторжный труд приносил даже некоторую пользу здоровью, но эти камни вместо постели, эта промозглая, затхлая атмосфера подземелья… Я чувствовала, что пропиталась ею насквозь. В моем воображении то и дело представали картины всевозможных засушливых районов земли: и тех, что я видела собственными глазами, и тех, о которых только читала или слышала. Жаркое солнце освещало пески Сахары, Белую Гору с ее нескончаемыми дюнами, Блендовскую пустыню, а также пустыню Гоби, сухие сосновые боры под Варшавой… Неужели когда-то мне могло быть слишком сухо или жарко? В пустынях мне виделись также различные продовольственные товары и отдельные предметы мебельных гарнитуров – разумеется, мягкие. Сесть бы сейчас в мягкое кресло… Лечь в удобную постель… В сухую постель!

Две вещи поддерживали мой дух. Первая – дикая, безумная ярость. Если ярость достигала подобных высот – а такое случалось со мной очень редко, – она делала меня совершенно невменяемым существом. Я уже знала, что в подобном состоянии я бываю способна совершать деяния, которых в нормальном состоянии мне не совершить ни за какие сокровища мира. Такое случалось со мной несколько раз в жизни, и мне горько приходилось сожалеть о содеянном. Теперь же я и не пыталась подавлять все возрастающее неистовство, следя лишь за тем, чтобы оно находило выход только в одном направлении – через проход в стене.

Вторая вещь – глубокое убеждение в благодатном влиянии воды на кожу лица. Мы столько начитались и наслушались о превосходном цвете лица англичанок! А все потому, что они всю жизнь мокнут под дождем. Общеизвестно, что с возрастом кожа высыхает, и сколько же тратится сил на ее увлажнение! Ну, теперь я могла быть спокойна: влагой пропитаюсь на всю жизнь. В глубине души я надеялась, что, когда выйду отсюда, у меня будет чудесная кожа лица, пусть даже немного и бледноватая.

Я с энтузиазмом ковырялась уже на глубине около полутора метров, когда до меня донесся шум сверху – в неурочное время, ближе к вечеру. Я поспешила вернуться в камеру и услышала доносящийся из отверстия рев:

– Эй, ты-ы-ы!

Я удивилась. Неужели сторож мог забыться до такой степени? Рев, не уступающий по интенсивности мотору реактивного самолета, повторился. Теперь я поняла, что кричал не сторож. Похоже, вернулся шеф. Сев на камень, я стала ждать, когда ко мне обратятся более прилично. Рев прекратился. Затем послышался неуверенный голос сторожа:

– Ваше преосвященство! Я не откликалась.

– Ваше пре… – начал было он громче, но тут же спохватился и заорал – Ваше королевское величество!

Теперь я могла откликнуться:

– Ну что?

– Ты не свихнулась там? – зарокотал шеф. – Что это за глупости?

– А, привет! – обрадовалась я. – Как дела? Как здоровье?

– А ты все шутишь? Не надоело тебе?

– Надоело!

– Хочешь выйти?

– Нет!

– Что?!

– Не хочу выходить. Тут тихо и спокойно. Где еще я найду такое?

Похоже, он лишился дара речи. После продолжительного молчания до меня донесся сверху неясный шум – может быть, он расспрашивал сторожа.