— И правда! И если бы я сегодня не пришел, вы бы напоролись на острие косы. Не мните ли вы себя невредимым, Арман? Предводитель фальшивомонетчиков вершит свои дела, как раньше подлинный жнец Нотр-Дама. Возможно, это будет даже ради вашей безопасности, если я арестую вас.

— На то у вас нет причины.

— Вы забываете, что я задержал вас в мастерской фальшивомонетчиков.

— А вы забываете, лейтенант, что меня там пытали и угрожали смертью. Это, пожалуй, не повод, подозревать меня в соучастии!

— И почему вас пытали?

— Путаница, я полагаю.

Фальконе поморщил лоб, который и без того был в морщинах, и покачал головой.

— Вы кажетесь таким чертовски хитрым, Арман. Но если вы не посмотрите вперед, то ваша хитрость превратится в рок. Сегодня она чуть не стоила вам головы.

— Скажем, узкой руки.

Фальконе взглянул задумчиво на туман над рекой и, наконец, заметил:

— Я мог бы допустить, что вам известны важные сведения о фальшивомонетчиках. Тогда предводитель банды шел бы сразу за вами по пятам.

— Вы стражник или убийца? Фальконе кисло усмехнулся:

— Я подумаю об этом. И вы сделайте так же. Я даю вам день. Завтра вечером мы увидимся снова, и тогда я хочу, наконец, услышать от вас правду!

Лодка доставила меня к восточной стрелке острова Сите и высадили у Отеля-Дьё. Когда я вернулся в Нотр-Дам, то вошел туда с колотящимся сердцем. Правда, соучастник мэтра Гаспара с блеющими смехом не видел меня и не подозревал, что это я был пленником в мешке. Но я теперь знал, что существовал еще другой человек, которого я должен принимать в расчет. Не только отец Клод Фролло — также и его младший брат Жеан был дреговитом.

Легкое прикосновение к щеке пробудило меня от беспокойного сна. В туманном состоянии между сном и пробуждением я принял его за нежные ласки женщины и прошептал имя Колетты. Но это была всего лишь жирная черная муха, которая избрала мое лицо ложем для отдыха, а мое движение спугнуло ее.

Раннее утро бросало мягкий матовый ненавязчивый свет в мою комнату, и все призрачно тонуло в нем, словно я еще находился в плену сна. Лишь краткое время я предавался легкой иллюзии, что мое приключение в притоне Фалурдель и типографии Гаспара было всего лишь дурным сном. Потом я увидел черные размазанные пятна на своем матраце, а моя правая рука была отмечена жирными полосами типографской краски.

Я поднялся с постели и, пошатываясь, подошел к окну, чтобы найти объяснение такому странному свету, слишком яркому для ночи и слишком сумрачному — для дня. Крыши Парижа были покрыты плотным полупрозрачным покрывалом, которое разрывалось то там, то тут об острую крышу или шпиль башни. Словно покрывало из облаков опустилось с неба и обняло город своими мягкими клубящимися руками.

Я открыл дверь и услышал шум начинающего дня гораздо тише, чем обычно, приглушенно и неясно. Влажность наполнила воздух и склеивала дыхание.

Туман, поднимающийся плотными клубами от реки, ощупал меня своими холодными пальцами и дал мне понять, что я полностью голый.

Поспешно я натянул свою одежду, схватил шерстяное полотенце, в которое я завернул пемзу и кусок мыла, и покинул башню. На пологом берегу возле Отеля-Дьё, где обычно прачки стирали одежду и простыни для госпиталя и соборного капитула, я разделся и вошел в холодную воду. Даже когда ледяные иглы впились в меня, я несколько раз окунулся, чтобы стряхнуть чувство оцепенелости, вызванного дурным вином. Потом я отмыл свою руку от типографской краски Гуттенберга. Туман окутал реку. Приглушенные крики лодочников долетали время от времени до моих ушей, когда тень торгового судна или баржи проплывала мимо серо-желтой массой.

Моя ранняя трапеза была уже готова, когда я вернулся обратно в башню. Без аппетита я запихивал в себя пшенную кашу и анисовое печенье и запивал козьим молоком. Потом я раскрыл книги, но мои мысли переместились от кометы к Фалурдель, к мэтру Гаспару — и к лейтенанту Фальконе. У меня только день, чтобы продумать ответы для него, и у меня не было и малейшего понятия, какие это будут вопросы.

К тому же я ни в коем случае не знал, насколько я могу доверять Фальконе. Хоть он и спас меня прошлой ночью от жизни калеки, а возможно, даже от смерти, но не мог ли он так же принадлежать к дреговитам? Кровавое деяние Фролло в притоне сводни показало мне, что он и его люди убивают своих союзников, как только они становятся для них опасными. Вполне возможно, что мэтр Гаспар представлял опасность для дреговитов, и появление Фальконе в типографии было не чем иным, как прекрасно разыгранным спектаклем.

Чем дольше я думал об этом, тем запутаннее становилось все. «Белые против черных» назвал Вийон эту борьбу, которая разыгралась в стенах Парижа. Но она не соответствовала правилам, не было четких фронтов, как в королевской игре, не определялся четко цвет фигур. Все смешалось в грязно-серый цвет, не просматриваемый, как туман вокруг Нотр-Дама.

Во второй половине дня неожиданно пожаловал ко мне в келью Клод Фролло. Он поставил плетеную бутылку на стол и содрогнулся.

— Мерзкая погода, так и давит на нервы. Сырость из всех вещей пробирает до костей. Ваш огонь в камине едва тлеет, месье Арман, потому вам не повредит согреться изнутри. Я принес бутылку южного испанского вина, херес де ла Фронтера — хорошее, редкое вино. У вас найдется еще один бокал для меня?