Голос великого магистра звучал скорее обрадовано, нежели рассержено. Из-за глухого, пустого звучания, которое придавала его голосу маска, я ничего не мог точно определить. Поэтому напрасно я пытался соотнести голос с ближайшим советником короля Людовика. Его слова обладали металлическим, механическим звоном, словно великий магистр был частью огромной машины.

— Возможно, вы прячетесь, чтобы люди не увидели зло в вашем лице? — возразил я. — Ваши люди могли бы узнать, что они служат соблазнителю и вредителю, а не спасителю!

Теперь он громко рассмеялся, хотя не радостно, а презрительно:

— С такими речами ты не запутаешь нас, человек. Сатана может вкладывать тебе в рот сколько хочет лжи. Все это напрасный труд.

— Ваши слова — от Сатаны! — закричал я.

Великий магистр устал от меня, отвернулся и подал знак неизвестному мне человеку в белом плаще, стоявшему в тени. Обеими руками очень худой тамплиер принес сверкающую серебром миску, в которой лежал, видимо, тот самый смарагд, который якобы происходил из короны Люцифера. Солнечный камень! Он не сверкал, не выглядел как нечто особенное.

И все же великий магистр склонился перед зеленым камнем и сказал:

— Время страданий и сомнений прошло. Еще пара вздохов, — и человечество будет освобождено от проклятия плоти. Брат Фролло, ваши заслуги велики. Вам отдается честь отнести солнечный камень на его место в мировой машине.

— Сейчас? — вырвалось у Вийона. — Вы хотите это сделать сейчас?

— Почему бы нет, мировая машина уже давно готова, — спокойно ответил великий магистр. — Мы только ждали солнечного камня и годовой ярмарки, чья суматоха отвлекла бы от нас братьев Сен-Жермен-де-Пре. Вы столь же точно появились в это время, Вийон. Возможно, Отец Добрых Душ не оставил вас и ваших отступников. Тогда и ваши души тоже вернутся в рай вечного света.

Он дал Фролло знак, и архидьякон, взяв себе миску со смарагдом, прошел мимо нас вниз по лестнице.

Вийон пристально следил за ним и тяжело прошептал:

— Сила разрушения вырвется, если произойдет трансмутация атома!

— Не сила разрушения, а сила спасения, — возразил человек в маске. — Демокрит признавал, что в столкновении атомов живет дыхание одухотворенной силы, и уже Цицерон говорил об этой взаимосвязи с образованием души.

— Не хотите ли вы еще назвать Эпикура? — спросил Вийон резко. — Он утверждал, что столкновение атомов создает души, миры и даже богов!

— Ах, наконец, и вы осознали это и соглашаетесь со мной, — сказал великий магистр.

— Ни в коей мере. Кто внимательно прочитал Эпикура, тот знает, что его представление о силе атомов отрицает Бога и божественное управление миром. Как и вы, я — человек с закрытым лицом. Вы используете силу атомной трансмутации не во имя добра. Вы не хотите спасти души, вы хотите их проклясть, разрушая этот мир. Власть, которая может создать богов, должна освободить одного единственного бога из темницы материи: Сатану!

— Вы все также много болтаете, Вийон, вы вещаете все время одну и ту же ложь, — великий магистр обернулся к Фролло, который остановился внизу у лестницы и прислушивался к диспуту. — Не давайте себя обмануть, брат Фролло. Ну же, завершите великий план!

Медленно, возможно, немного колеблясь, Фролло шагнул к печам и котлам. Я спросил себя, когда Леонардо сможет хоть что-то предпринять. Как бы невзначай он потрогал ремень на своей лютне, пока Шармолю не крикнул ему:

— Чем это ты занимаешься там, парень?

— Я хочу спеть песню, если позволите. Это кажется мне правильным способом пойти на смерть. И если это действительно спасение наших душ, то пусть оно произойдет под радостную песню.

Прокурор нерешительно заморгал и повернулся к великому магистру. Тот сказал:

— Дайте ему спокойно петь. Возможно, отступнику нужно придать мужество, потому что он догадывается, что спасение его души столь же неясно, как и судьба при игре в кости.

Я наблюдал за Фролло, который взбирался по деревянной лестнице, и не мог понять, какую пользу нашел Леонардо для пения в этом момент. Но едва его пальцы коснулись струн, я понял его. Он извлекал из инструмента наряду со звуками маленькие выстрелы, стальные гвозди, которые выпрыгивали из морды коня.

Первая игла попала в грудь Шармолю. Прокурор раскрыл глаза от удивления, когда схватился мощными руками за грудь, чтобы вытащить стрелу из раны. Но игла была столь малой, что исчезла под плащом. Зато ее действие было велико — благодаря яду, как я позже узнал. Шармолю упал на колени, и кровавая пена выступила на его выпяченной нижней губе. Гортанные звуки, которые он издал, были истинным пением под смертельную мелодию Леонардо.

Второй выстрел попал в присяжного библиотекаря Университета Мюнье и повалил его рядом с Шармолю на пол, пока Леонардо крикнул: