— А мама, — спросил он. — Она здесь?

Она перевела свой взгляд опять на него, ее щеки залились приятным розовым румянцем, и сделала шаг назад.

— Должно быть, это значит, что нас приглашают войти.

Прескотт ожидал, что дом внутри будет таким же заброшенным как и снаружи. Но, вместо того, чтобы гнить от заброшенности, дом Эмерсона был убран и чист, как стеклышко. Прескотт не мог обнаружить ни единой пылинки на голом деревянном полу и на немногочисленных предметах мебели в маленьком зале. Все вокруг тускло сияло, обнаруживая признаки недавно проведенной уборки.

У него сердце сжалось в груди, когда он увидел вторую девочку, чуть постарше, которой на вид было года три — четыре, стоящую на табуретке у стола и отрезающую кусок хлеба от буханки очень острым на вид ножом.

— О Боже всевышний, Люсинда, она сейчас отрежет себе руку!

Он в три больших шага пересек комнату, схватил нож одной рукой, а другой сгреб малышку с табуретки.

— Тебе нельзя играть с ножами, сладкая. Где твоя мама?

— В кровати. Она больна, — ответила девочка.

Ее маленькая сестричка приложила пухленький пальчик к губам.

— Ш-ш-ш. Мама спит.

— Она спит? — спросила Люсинда.

— И она предоставила вас самим себе?

Казалось, что миссис Эмерсон была ничуть не лучше своего мужа — бездумная женщина, не заботящаяся о благополучии собственных детей.

— Александра, Виктория, что вы…? О! Я не знала, что у нас гости.

Прескотт повернулся на звук женского голоса. Молодая женщина с ребенком на руках стояла у двери в спальню. Хотя ее волосы были растрепаны, а платье смято, нельзя было не заметить особенной грации в ее движениях, которые красноречиво говорили о ее хорошем происхождении. По виду она была на восьмом месяце беременности.

— Извините, миссис Эмерсон, — Прескотт поставил девочку на пол и сделал шаг навстречу молодой женщине. — Мы не хотели вас беспокоить в часы отдыха.

— Нет, нет, вы вовсе не побеспокоили меня, — сказала она. — У нас так редко бывают гости, что для для меня большая радость, когда кто-нибудь соизволит посетить нас. Пожалуйста, садитесь. Мне понадобиться не больше минуты, чтобы приготовить чай.

— Спасибо, мэм, но нам не хотелось бы доставлять вам лишние хлопоты.

— Миссис Эмерсон, — сказала Люсинда, — ваша дочь сказала нам, что вы больны.

— Это, наверное, Александра, — ее старшая дочь кивнула, и у миссис Эмерсон на лице расплылась добрая улыбка. — Она такой милый ребенок, а когда вырастет, станет просто прекрасной матерью, потому что всегда думает о своих младших сестрах и обо мне. Всегда так заботится о нас.

— Я приготовлю тебе чай, мамочка.

— Правда, дорогая? Как кстати.

Александра бросила обвинительный взгляд на Прескотта.

— Но он не дал мне сделать бутерброды. Он сказал, что я отрежу себе руку. Но ведь я никогда даже не порезала себе пальца, мамочка.

— Скорее всего этот джентльмен не знал, что я уже давно научила тебя обращаться с ножами, а поэтому он очень испугался, увидев маленькую девочку с ножом в руке.

— Ну, тогда ему следовало спросить, правда, мам?

— Да, мне следовало спросить, — сказал Прескотт, чувствуя себя в полной мере наказанным маленькой девочкой.

— Миссис Эмерсон, — сказала Люсинда, — не хотите ли вы, чтобы мы послали за доктором Гудэйкером?

Женщина промолчала, на мгновение опустив свою светловолосую голову и взглянув на трех своих дочерей. Затем, издав слабый вздох, она поставила младшую на пол, распрямила позвоночник и провела рукой по своему большому животу.

— Мне вряд ли что-нибудь еще поможет. Мне уже сделали все, что можно было сделать. Так что еще один доктор мне совсем ни к чему. Но вы ведь пришли сюда не для того, чтобы выслушивать мои жалобы. Вы новый граф, не так ли?

Прескотту очень хотелось возразить, но он просто никак не мог этого сделать.

— Да, мэм, я новый граф.

— Милорд.

Миссис Эмерсон начала опускаться в реверансе, желая показать новому владельцу поместья, что она с уважением относится к нему и его правлению. Но Прескотт бросился к ней, и взяв женщину за обе руки, заставил ее подняться. При этом свободные рукава ее утренней сорочки приподнялись, и он увидел следы старых синяков на ее бледном, очень худом теле.

«Эмерсон», — подумал он, чувствуя огромную волну злости, поднимающуюся в нем и грозящую выплеснуться через край.

— Это совсем не обязательно, мэм. Особенно для женщины в вашем положении.

— Вы так добры, милорд.

Мысль о том, что он сделал большую ошибку, предположив, что миссис Эмерсон ничуть не лучше своего мужа, заставила Прескотта покраснеть от вины и смущения.

— Моя доброта не имеет ничего общего с причиной нашего приезда сюда, мэм.

— А, вы, должно быть, ищете мистера Эмерсона, моего мужа?