— Это как раз то, что я… — начал Гисборн.

— Мой сахиб говорил мне сегодня утром об этой службе. Я целый день бродил сегодня один и размышлял об этом. Я буду служить только в этом лесу и ни в каком другом, вместе с Гисборном-сахибом и ни с кем другим.

— Пусть будет так. Через неделю будет официальное уведомление с гарантией пенсии. А потом ты выстроишь себе хижину там, где укажет тебе Гисборн-сахиб.

— Я как раз хотел поговорить с вами об этом, — сказал Гисборн.

— Мне не надо было ничего говорить после того, как я увидел его. Не может быть лучшего сторожа, чем он. Он просто чудо природы. Я говорю вам, Гисборн, что когда-нибудь и вы в этом убедитесь. Знайте только, он брат по крови каждому зверю в лесу.

— Я бы лучше себя чувствовал, если бы мог понять это.

— В своё время и поймёте. Я скажу вам только, что всего раз за все время моей службы, а я служу уже тридцать лет, я встретил юношу, который начал так же, как этот. Но он умер. Иногда приходится слышать о них в официальных рапортах, но все они рано умирают. Этот человек остался жить, и он является анахронизмом, потому что он относится к людям, жившим до каменного века. Взгляните-ка, ведь это самое начало человеческой истории — это Адам в раю, и нам не хватает только Евы. Нет! Он старше этой детской сказки, как лес старше самих богов. И знаете, Гисборн, я снова сделался язычником, и это уже навсегда.

Весь долгий вечер Миллер курил не переставая и задумчиво смотрел во мрак ночи, бормоча различные цитаты, между тем как с лица его не сходило выражение изумления.

Он ушёл в свою палатку, но скоро вышел из неё в величественном красном халате, и последние его слова, обращённые к лесу среди глубокой полуночной тишины, были следующие:

— Теперь я знаю, что кто бы я ни был, христианин или язычник, я никогда не постигну всех тайн леса!

Спустя неделю, в полночь, Абдул-Гафур, пепельно-бледный от ярости, стоял в ногах кровати Гисборна и шёпотом умолял его встать.

— Вставай, сахиб! — бормотал он. — Вставай и возьми своё ружьё. Моя честь погибла. Встань и убей его, пока никто не видит моего стыда.

Лицо старого слуги так изменилось, что Гисборн смотрел на него в полном недоумении.

— Вот почему этот пария из джунглей помогал мне убирать стол сахиба, носить воду и ощипывать дичь. Они убежали вместе, несмотря на все мои побои, а теперь они сидят, окружённые его дьяволами, которые унесут её душу в ад.

Он подал ружьё Гисборну, который взял его ещё не твёрдой со сна рукой, и повёл его за собой на веранду.

— Они там в лесу, на расстоянии одного выстрела от дома. Подойдём осторожно к ним поближе.

— Но в чем дело? Почему ты так встревожен, Абдул?

— Тут не один Маугли с его дьяволами, а моя собственная дочь, — сказал Абдул-Гафур.

Гисборн свистнул и пошёл за ним следом. Он знал, что недаром Абдул-Гафур бил по ночам свою дочь и недаром Маугли помогал в домашнем хозяйстве человеку, которого он сам, каким бы там ни было способом, уличил в воровстве. Лесная любовь возникает быстро.

В лесу раздавались звуки флейты, которые могли быть песнью блуждающего лесного бога, а когда они приблизились, послышался шёпот. Тропинка выходила на полукруглую полянку, окаймлённую высокой травой и деревьями. В центре её, на стволе упавшего дерева, повернувшись спиной к подошедшим, сидел, обняв за шею дочь Абдул-Гафура, Маугли, увенчанный свежей короной из белых цветов, и играл на примитивной бамбуковой флейте, а четыре огромных волка торжественно танцевали на задних лапах под эту музыку.

— Это его дьяволы, — шепнул Абдул-Гафур.

Он держал в руке пачку патронов. Звери взяли протяжную дребезжащую ноту и тихо улеглись, сверкая зелёными глазами, у ног девушки.

— Ты видишь теперь, — сказал Маугли, отложив в сторону флейту, — что тебе нечего бояться. Я ведь говорил тебе, моя храбрая малютка, что в этом нет ничего страшного, и ты мне поверила. Твой отец говорил, — ах, если бы ты только видела, как они гнали твоего отца через весь лес, не разбирая дороги! — твой отец говорил, что это дьяволы, но, клянусь Аллахом, твоим Богом, я не удивляюсь, что он так думал…

Девушка засмеялась переливчатым смехом, и Гисборн услышал, как Абдул-Гафур заскрежетал немногими оставшимися у него во рту зубами. Это была совсем не та девушка, которую Гисборн едва замечал, когда она попадалась ему навстречу, скользя по двору, молчаливая и вся закутанная в одежды, это была женщина, расцветшая в одну ночь, как орхидея раскрывается за один час влажной жары.

— Ведь все они товарищи моего детства и мои братья, дети той матери, которая вскормила меня своими сосцами, я тебе уже рассказывал об этом, когда мы были за кухней, — продолжал Маугли. — Это дети отца, который лежал у входа в пещеру между нами и холодом, когда я был маленьким голым ребёнком. Смотри, — один из волков поднял свою серую морду и стал тереться ею о колени Маугли, — мой брат знает, что я говорю о них. Да, когда я был маленьким ребёнком, он тоже был детёнышем, и мы вместе с ним катались по земле.