То же справедливо и в отношении попыток Питера Галисона (Peter Galison) представить научную коммуникацию как виртуальную рыночную площадь, на которую каждый приносит продукт своего труда в надежде обменять его на продукт чужого труда и использовать последний как сырье, – уже сама эта идея содержит в себе значительный политэкономический потенциал. И не требуется больших усилий, чтобы прийти отсюда к учению о классовой борьбе, о порабощении экспериментаторов теоретиками и смене научно-организационных формаций. Переход этот особенно легок для человека, живущего лабораторной жизнью, находящегося внутри научного социума и имеющего вкус к философствованию, в общем-то довольно далекому от темы основных научных интересов. Такой переход, совершенный с приличным случаю легкомыслием, и представлен на суд читателей.

В пользу того, что это легкомыслие только кажущееся, я приведу лишь два основания, хотя в действительности их гораздо больше. Первое основание – гносеологическое, в силу моих собственных личных пристрастий и «классического» образования по части философии науки. Второе – политологическое, в силу неартикулированной, хотя и совершенно очевидной наклонности автора публикуемой статьи и в силу общей современной моды.

Большинству ныне живущих людей факт существования современной науки в общем-то неизвестен и непонятен. О том, что наука, видимо, существует, обыватель узнает из научно-фантастического кино или из технического воплощения новой научной идеи. Мало шансов, что он признает роль науки в формировании своего собственного мировоззрения. О том, в какой мере от деятельности ученых зависит постижение объективной истины, он думает в последнюю очередь.

Цитата

«Никакая совокупность человеческих суждений не является полностью рациональной, и поэтому рациональная реконструкция никогда не может совпасть с реальной историей».

Имре Лакатос

Наука во второй половине ХХ века почти полностью ушла с культурной сцены, и общественно значимые дискуссии вокруг нее вспыхивают только в тех случаях, когда возникает угроза окружающей среде (например, при строительстве новых атомных реакторов), когда проводятся исследования, угрожающие видовой самоидентификации (например, репродуктивное клонирование человека), или когда выражается озабоченность падающим уровнем образования в обществе. Все эти темы безусловно важные, но прямого отношения к гносеологии не имеющие.

В своем философствовании сам ученый стихийно или осознанно опирается, как правило, на две гипотезы: истина существует, истина познается научным методом. Ссылка на монашескую жизнь в этом отношении вполне уместна: наука делается ради познания окружающего мира и самого человека, именно ради этого ученый может и должен отказаться от многих простых радостей, ведь ему открывается гораздо большая и более сложная радость, можно сказать, почти божественная, – радость приобщения к истине.

Начиная с первых послевоенных лет философы скорее солидаризируются с обывателями. Даже те из них, которые не объявляют истину «трансцендентальным монстром», выражают сомнения в том, что наука в своем движении к ней приближается. Ученые испытывают стойкую неприязнь к философам науки, и если Карл Поппер их просто раздражал, то книги Томаса Куна и Имре Лакатоса, появившиеся в 1970-е годы, вызвали бурное негодование. Причина этого негодования, долгое время казавшегося мне немного загадочным, теперь становится совершенно понятной: к парадигмам Куна, как и к исследовательским программам Лакатоса, понятие истинности просто неприложимо. Теории хороши тогда, когда они успешно поддерживают эксперимент, эксперимент же должен плавно трансформироваться в производственный цикл. Наука – производительная сила, выталкивающая на рынок качественно новый продукт, обладающий потребительской стоимостью. А потребительская стоимость познания мира, видимо, невысока.

Политологическое основание заключается в том, что отечественная наука как социальный институт переживает глубоко трагический, на мой взгляд, момент своей истории. Ее будущее представляется безрадостным независимо от того, кто победит в нынешнем противостоянии президиума РАН и Минобрнауки.

Вопреки широко распространенному сейчас мнению, что в советское время были созданы идеальные условия для развития науки, я уверен в обратном. Расцвет «большой» советской науки был бы невозможен без глубинных преобразований, происходивших в российской культуре в XIX веке. Царские власти не очень-то и способствовали этим преобразованиям, скорее даже препятствовали, тем не менее они оказались вполне успешны. Как ни удивительно, но именно в годы Гражданской войны и разгула «испанки» была создана база для прорыва в теоретических науках в 1930-е годы. Незадолго до Второй мировой войны СССР вышел на передовые позиции и в математике, и в теоретической физике, и в генетике. Отсюда открывалась дорога к послевоенным успехам в тяжелых «металлоемких» отраслях. Однако «партия и правительство», в силу самой своей природы, всячески «охлаждали» слишком бурную интеллектуальную жизнь общества, создавая предпосылки нынешнего разрушения научной инфраструктуры. Президиум РАН и Минобрнауки делали бы одно и то же, только разными методами.

Но это, так сказать, макроскопический уровень. На микроскопическом – голыми декларациями о крушении империи и наступлении варваров не отделаешься. Если поражение в борьбе с ними неизбежно, надо хотя бы постараться их максимально образовать. И если новые варвары признают экономику царицей наук и полагают осмысленной лишь ту деятельность, которая приносит прибыль, надо найти способ положить себя на алтарь рынка.

Автор: Сергей Голубицкий

Голубятня сегодня – сплошной позитив, пальчики оближешь! Редко бывает, что так переполняют положительные эмоции, не омрачаемые даже собственным криворучием. Обо всем, однако, по порядку.

В роли культурповидлианства выступает свежее моралите на тему ИТ-бизнеса. Всерьез подумываю о патентовании особого жанра – «ИТ-моралите» – до такой степени обильны уроки жизни и сочны материалы, достойные пера, в нашем с вами железно-софтверном палисаднике. Даю свежачок: после возрождения второй семейной ЗЫЗы для совмещения отеческих занятий – просмотра фильмов и вайфайных игр с сыном – карты Memory Stick в 2 гигабайта стало резко не хватать. Глянул на price ru и подивился прямо-таки неприличной девальвации: еще в январе за двухгигабайтную карту просили 2 тысячи рублей, причем цена эта казалась находкой, а уже в мае четырехгигабайтники обходятся в 1300 рублей! Правда, не везде, а в единственном месте – неведомом заведении по имени «Инг Электроник».

«Инг» этот на price ru стоял гордым особняком, оттопыриваясь от конкурентов на чудовищные 250 рублей (нехилый такой 20-процентный гандикап для розницы!) даже с учетом 200-рублевой принудительной доставки. Многолетний опыт подсказывал, что первые позиции в рейтинге price ru – чистейшей воды пиарное фуфло, эдакая замануха-обмануха, когда в самый неподходящий момент из шкафа вылезает скелет обменного курса 1 доллар = 30 рублей или «ой-вы-знаете-только-что-купили-последнюю-но-вы-позвоните-через-денька-три-четыре-у-нас-новая-партия-на-подходе». Оттого и звонил в «Инг Электроник» без всякой надежды и даже любопытства – на чистом автоматизме.