Несколько ящиков, покрытых куском брезента, служили столом, за которым заседала тройка судей. Слева от них стояла бочка, назначение которой Кирилл разгадал не сразу. А справа, вдоль длинного амбара, сидела на земле вереница подсудимых. Мануэль был в самом конце, и над ним возвышался конвоир с винтовкой. А Рико не было видно нигде, ни возле амбара, ни среди зрителей. Кирилл остался в седле, чтобы рассмотреть толпу сверху, однако видел не лица, а лишь соломенные шляпы мексиканцев, шахтерские картузы и несколько «стетсонов», в которых красовались охранники.

Он опоздал к началу заседания, и почти все преступники уже прошли перед судом. Сейчас слушалось дело о погроме, учиненном в салуне группой дебоширов. Судьи закончили совещаться, и один из них ловко взобрался на бочку.

— После осмотра вещественных доказательств и заслушивания свидетельских показаний у нас не осталось сомнений в виновности всех четверых, — зычно провозгласил он, перекрывая ропот толпы. — Трибунал постановляет…

Все немного притихли, глядя, как глашатай вертит в руках листок бумаги.

— Итак. Фернандо Васкес приговаривается к месяцу исправительных работ и десяти ударам палкой. Шон О'Хара — месяц работ и пять ударов палкой. Питер О'Хара — два месяца исправительных работ и десять ударов палкой. И Молли Бланш — месяц работ.

Толпа загудела. Кириллу показалось, что публика была разочарована.

— Почему девке не присудили палок?

— Она дралась наравне со всеми!

Глашатай спрыгнул с бочки, к которой уже подводили одного из злодеев. Мексиканца нагнули так, что он лег грудью поверх бочки. Спустили штаны, обнажив смуглые волосатые ягодицы.

«Неудачный день для зрителей, — подумал Кирилл, глянув на женщину, сидевшую рядом с Мануэлем. — Им так хотелось бесплатно полюбоваться женскими прелестями, и вдруг такой облом».

Звонкие неторопливые удары трости сопровождались свистом и насмешками. Когда экзекуция была закончена, судья выкрикнул:

— Слушается дело…

— Протестую! Я протестую! — закричал кто-то, пробиваясь сквозь толпу к столу трибунала. — У меня протест!

Плюгавый живчик в котелке вскочил на бочку и зачастил, размахивая руками:

— Все правильно! Дрались, побили посуду, покалечили буфетчика — все правильно, за это надо наказывать! Пускай драчуны-ирландцы месяц-другой погоняют тачку бесплатно, может, в другой раз не станут руки распускать. А мексиканца в шею гнать, нечего ему тут делать! Пусть еще спасибо скажет, что легко отделался. Все правильно! Но почему должны страдать невинные люди?

— Кто невинный? Молли-француженка? — В толпе заржали. — Нашел невинность!

— Невинный — это я, — сказал живчик. — Женщина, которую тут называют «француженкой», работает на меня. Так почему я должен терять ее хотя бы на день, не то что на месяц? По какому такому праву? Почему она должна возить породу, набивать мозоли…

— Она будет работать на кухне, — перебил его глашатай.

— Все равно! Через месяц она вернется в совершенно непотребном виде, у кого на такую встанет? Если у человека берут на месяц лошадь, а потом возвращают дохлую кошку — это справедливо? Это по закону?

— Послушай, Хогарт, — сказал один из судей. — Мы судили ее как человека, а не как лошадь.

— Вот поэтому я и протестую! — возопил Хогарт, обращаясь к толпе. — Ее нельзя судить как человека. Потому что вы осудили не ее, а меня. Бы покушаетесь на мою собственность! Я платил за нее деньги! У меня есть бумаги! Мы избрали трибунал для того, чтобы он защищал нашу собственность, а не губил ее!

— Короче, — сказал второй судья. — Работы заменим палками. Двадцать палок тебя устроит?

— Десять! — живо повернулся к нему Хогарт.

— Двадцать, двадцать! — закричала толпа.

— Народ решил. Так тому и быть, — заключил третий судья.

И Молли Бланш потащили к бочке под радостное улюлюканье народа.

Насладившись зрелищем, толпа начала понемногу расходиться. Кирилл смог продвинуться ближе к амбару, и правильно сделал, потому что иначе он бы ничего не услышал.

— …обвиняемый пытался тайно проникнуть в жилище миссис Фраун, был схвачен охранниками, оказал сопротивление. Его показания были заслушаны до начала заседания. Какие будут предложения?

— На рудник его!

— А я не понял, чего он натворил-то?

— Сказано тебе: «Проникновение в жилище»!

«Кажется, они уже судят Мануэля», — сообразил Кирилл. И крикнул:

— Надо послушать свидетелей!

— Да! Верно!

— Чего там слушать! И так все ясно!

Судья привстал над столом:

— Есть свидетели?

— Да! — громко сказал Кирилл и направил лошадь к трибуналу, раздвигая толпу.

Он спешился прямо перед столом и почтительно снял шляпу. Судьи, по виду — простые шахтеры, разве что постарше да покрупнее остальных, недовольно глядели на него. Они уже торопились домой, а тут…