Тогда Джеймс был героем, которому она поклонялась, богом, великолепным созданием, иногда улыбавшимся ей, иногда ругавшим, не скупившимся на доброе слово, будто знал, как нуждается этом девочка.

Потом она выросла и поняла, что Джеймс был всего лишь человеком, но, как ни странно, ее чувства к нему стали более глубокими и постоянными. Сильными и неизменными.

Но какое это имеет значение? Джеймс по-прежнему смотрит на нее, как на четырнадцатилетнюю девчонку, и считает, что в модных нарядах она выглядит потаскушкой. Нет, все это совершенно не важно.

– Я решила несколько лет прослужить у Дачесс и графа. Скоплю немного денег, а потом вернусь домой и куплю племенную ферму. Стану участвовать в скачках и выигрывать.

Джеймс не рассмеялся, и Джесси удивилась столь непривычному поведению. И почему-то была благодарна. Она просто не вынесла бы его издевательств.

– На это нужны большие деньги, Джесси, – объяснил он, и, как ни странно, в голосе не слышалось снисходительных ноток. – Два фунта в неделю – это приблизительно сорок долларов в месяц. Даже если ты будешь экономить каждое пенни, через два года у тебя наберется всего около тысячи долларов.

– Знаю. Но думаю, этого хватит. Отец наверняка продаст мне подешевле нескольких жеребцов и кобыл. Главное – начать. Потом я расширю ферму и добьюсь успеха, точно так же, как вы.

Джеймс отвернулся и устремил взгляд на густые клены, взбегавшие по крутому холму.

– Ты не все обо мне знаешь, Джесси. Я женился на девушке с большим приданым. И для начала у меня было куда больше тысячи долларов. Собственно говоря, Кендлторп – это свадебный подарок отца Алисии. Поэтому и Марафон имел все шансы на успех. Первые два года я мог позволить себе нести убытки.

– Сколько же у вас было, Джеймс?

– Приданое Алисии составляло почти двадцать тысяч фунтов.

Джесси быстро произвела в уме необходимые вычисления.

– Господи, Джеймс, да ведь это гораздо больше ста тысяч долларов...

– Да, знаю. Я разбогател лишь потому, что влюбился в девушку, отец которой оказался бароном, к тому же очень богатым. Она была его единственным ребенком. Он очень любил дочь. И даже сейчас просит меня навещать его. Считает своим сыном, хотя Господь знает, я ничем не заслужил такого отношения. Он не винит меня в смерти Алисии, хотя я сознаю, как велика его утрата.

– Но почему он должен винить вас в ее смерти?

– Она умерла, рожая моего ребенка. И малыш погиб вместе с матерью. После свадьбы не прошло и года.

– Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь, Джесси. Ты молода и смотришь на мужчин как на соперников по скачкам. Ты и представить себе не можешь, как... ладно, не стоит об этом. Теперь ты видишь, что без денег начать почти невозможно.

– Но почему вы считаете себя причиной ее смерти?

– Доктор оказался невеждой. И трусом. Схватки были долгими и тяжелыми. Меня прогнали из спальни, сказав, что это женское дело и мужчины не должны вмешиваться. Я, как последний дурак, ушел и, вернувшись, услышал нечеловеческие вопли. Когда я ворвался в спальню, она едва дышала. Он бросил ее, потому что ничего не смыслил в своем ремесле. С тех пор я много читал о родах, беседовал с лондонскими врачами. Сейчас я знаю, что ее скорее всего можно было спасти. Если бы только я отнесся ко всему серьезнее, и Алисия, и наш ребенок были бы живы.

По щекам девушки покатились слезы. Плечи тряслись молчаливых рыданий, и Джеймс почти силой повернул лицом к себе.

– Слезы, Джесси? Я даже не думал, что ты способна плакать. Все это случилось три года назад, и мне не стоило рассказывать тебе об этом. Вытри глаза, Джесси, пожалуйста.

Но вместо того, чтобы успокоиться, девушка закрыла лицо руками и громко разрыдалась. Джеймс тихо выругался и притянул ее к себе.

– Ш-ш-ш, Джесси. Все это было давно. Кануло в прошлое, покрылось пеплом воспоминаний, и мне уже не так больно. Успокойся, иначе тебе станет плохо.

Джесси подняла голову, уставилась на него огромными, сияющими глазами, а потом медленно протянула руки и сомкнула их у него на шее.

– Джеймс, – только и выдохнула она.

Джеймс не знал, почему сделал это. Не понимал, что им двигало в ту минуту. Склонившись к ней, он припал к этому чуть влажному рту. Плотно сомкнутому. Очень мягкому рту, на котором еще оставались легкие следы помады. И ощутил приступ вожделения такого сильного, что по спине побежали мурашки. Вожделения? К Джесси Уорфилд? Да такого просто быть не может!

Он провел языком по ее нижней губе и почти неслышно пробормотал:

– Открой рот, Джесси. Чуть-чуть. Да, вот так.

Желание становилось невыносимым, острое, пронизывающее, невероятное... Джеймс на мгновение потерял голову. Сжав ладонями округлые ягодицы девушки, он чуть приподнял Джесси и прижал к своему разгоряченному телу. Девушка застыла, словно кролик при виде лисы.

Джеймс почувствовал себя гнусным насильником и поэтому немедленно выпустил Джесси и мягко отстранил.

– Прости, я сам не знаю, что на меня нашло.