Сквозь весь этот хаос доносились резкие, переливчатые трели полицейских свистков, сначала далеких, но приближающихся с каждой секундой. Те, что сражались с краю толпы, начали разбегаться. Но в самой гуще продолжали колошматить друг друга до тех пор, пока их не захлестнул рой полицейских в черной форме. Вскоре те тоже наносили удары и боролись, пытаясь растащить противников и восстановить порядок.

Сначала по одному, потом по трое... а затем сразу дюжину... постепенно всех драчунов скрутили, арестовали и увезли.

Диппер и Шоти получили и вернули по нескольку ударов, прежде чем добрались до края бурлящей толпы.

– Где госпожа фон Фюрстенберг? – прокричал Диппер своему приятелю, который, согнувшись, едва переводил дух. Они прислонились к углу здания. – Нам надо ее найти!

Они снова нырнули в толпу, уворачиваясь от кулаков, бутылок и дубинок, пытаясь отыскать свою работодательницу и увести ее в безопасное место. Вместо Беатрис они увидели Мэри Кейт и ее подруг из «Восточного дворца», с завидной силой орудующих сломанными зонтиками и одолженными дубинками. Друзья помогли девицам скрыться с поля боя в ближайшей аллее, как раз когда в воздухе зазвучали полицейские свистки.

Слишком хорошее знакомство с этим леденящим душу звуком заставило всю группу поспешно ретироваться. Только когда последний тюремный вагончик увез свою кучку бунтовщиков, беглецы вернулись, чтобы оценить нанесенный урон. Площадь выглядела так, словно пережила самый буйный в мире ирландский народный праздник.

– Какое безобразие, – нахмурившись, проговорил Диппер, потом повернулся к кузине: – Ну что, девчонки, вы в порядке?

Мэри Кейт кивнула, нетерпеливым рывком поправив корсаж.

– Похоже, господина задержали, – ощупывая пару шатавшихся зубов, сказал Шоти. – Это несправедливо. Он даже не смог проголосовать.

Диппер осмотрелся и заметил повозку, заполненную полупьяными избирателями, которых везли не от участка, а к нему.

– «Таммани» уже принялась за старое, – выразив свое отвращение плевком, процедил он. – Эти выборы, похоже, проиграны.

Мэри Кейт подошла к брату и вместе с ним уставилась на мужчин, которых высаживали из повозки и направляли к входу на избирательный участок.

– Так нельзя, – огорченно проговорила она. – Конгрессмен заслужил победу. Он самый лучший из мужчин, кого я когда-нибудь знала.

Энни, Элеонор и Пэнси согласились с ней. Вдруг глаза Мэри заблестели. Она немного спустила лиф и направилась к ожидающим своей очереди избирателям. Остальные девицы сначала просто смотрели на нее, потом, одна за одной, начали улыбаться друг другу, поправлять шляпки и взбивать турнюры. Энни, перед тем как присоединиться к подругам, которые занимались большой политикой в среде избирателей, притянула к себе Диппера за отворот пиджака и прошептала в его покрасневшее ухо:

– У меня есть послание, передашь его девушкам в «Восточном дворце».

Яркий свет в городском полицейском участке был беспощадным... и угнетал так же, как тошнотворный запах туалета в грязных камерах. Беатрис с еще тридцатью женщинами загнали в большую камеру с двумя кирпичными стенами, выкрашенными под цвет гнилого гороха. Вместо двух остальных стен были решетки с толстыми железными прутьями. Шляпка Беатрис потерялась, ее прическа сбилась набок, а рукав был наполовину оторван. На ее щеке красовалась царапина, она чувствовала себя уставшей, и все тело невыносимо болело. Перед ее глазами все стояла картина, где Коннор падал на ступени после оглушающего удара от одного из хулиганов Крокера. Ее преследовала мысль, что он, может быть, все еще лежит там, истекающий кровью и искалеченный. Беатрис взывала к охранникам, протягивая руки сквозь решетку, чтобы привлечь их внимание, но они игнорировали ее так же, как остальных женщин. Потом из дальнего угла донесся голос, назвавший Беатрис по имени. Это была Лейси, стоявшая на одной из узких коек, располагавшихся вдоль стен.

Они обнялись, словно сестры, давным-давно потерявшие друг друга. Обе плакали. Потом нашли свободное место и сели, прислонившись к покрашенной стене.

– Это все моя вина, – сквозь слезы бормотала Беатрис. – Это я настояла, чтобы он участвовал в выборах. Я думала, у него действительно есть шанс победить.

Ее носовой платок промок, и она, приподняв подол, стала вытирать глаза краем нижней юбки. Она не помнила, чтобы когда-нибудь еще чувствовала себя такой беспомощной и подавленной. Но она никогда еще не переживала такого катастрофического провала. Политическое будущее Коннора только что было разбито, раздавлено... и чем же – пьяной толпой, политической машиной и ее собственным упрямством и наивностью. Она так сильно хотела помочь ему – как он до этого помог ей. Что, спрашивается, внушило ей мысль, будто они могут победить в борьбе с продажной властью «Таммани Холла»?

– Бедный Коннор... он даже не смог проголосовать на своих собственных выборах. Если бы только я не давила на него, – с несчастным видом произнесла она. – Извини, что втянула тебя во все это, Лейси.

Суфражистка, вспомнив свой богатый опыт, печально улыбнулась.

– Ну, мне не впервой сидеть за решеткой. – Когда Беатрис ошарашенно взглянула на нее, Лейси добавила: – Однажды мы с Франни отправились на митинг Союза трудящихся женщин. Потом отсидели три дня.

Беатрис попыталась улыбнуться, и Лейси приобняла ее. Вскоре свет в камере выключили, и, казалось, последняя надежда растворилась в темноте. Несмотря на то что рядом была Лейси, Беатрис еще никогда не чувствовала себя такой одинокой. Это была самая темная, самая холодная и самая долгая ночь в ее жизни.