– По утрам, когда я просыпаюсь на этой планете и слушаю океан, мне иногда кажется, что я все еще сплю, – сказал он. – Я смотрю, как ты мирно спишь рядом, и ты кажешься мне такой далекой. Такое странное чувство… такое одиночество. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь понять тебя по-настоящему.

– Я хочу только, чтобы ты был счастлив, разве это так трудно понять?

– Но я… почти счастлив.

– А иногда бываешь почти печален.

– Да.

– И поэтому хочешь, чтобы мы вместе занялись мнемоникой.

– Был один момент – момент, когда мы вперцые увидели друг друга. Оттуда-то все и началось. Твои глаза, их свет, любовь – в тот момент все сияло, как солнце. Помнишь? Я хотел бы пережить его заново, если возможно.

Тамара посмотрела на него и сказала просто:

– Я всегда любила тебя. Всегда буду любить.

– Тамара, любовь – это…

– Любовь – как солнце, – быстро сказала она. – Огонь и сияние – на первых порах.

Данло помолчал, глядя в сине-черное небо, и спросил:

– А потом?

– Солнце, горящее слишком ярко, горит недолго. Оно взрывается. Или пожирает само себя и гибнет.

– Нет-нет, – тихо возразил Данло, – любовь никогда…

– Долгая любовь больше похожа на закат, – продолжала Тамара. – Сияние меркнет, но краски становятся глубже.

– Но должен быть способ сохранить сияние. Есди заглянуть глубоко, в самую глубину, там всегда огонь, всегда свет.

– О, Данло, Данло, если.бы это было правдой.

– Это правда. Хочешь покажу?

– Ты введешь меня в одно из мнемонических состояний?

Он кивнул, глядя ей в лицо, жаркое и прелестное при свете костра.

– Мы войдем в режим возвращения и заново переживем момент нашей первой встречи.

– Разве недостаточно того, что мы его помним?

– Но… увидеть друг друга, какими мы были. Снова стать собой, подлинными собой – в этом вся суть, правда? Если мы проживем свой первый совместный момент, мы сызнова начнем жить по-настоящему, жить и любить – во все моменты нашей жизни.

– Хорошо бы, только…

– Что?

– Я боюсь.

Да, подумал он, лаская ее пальцы, ей правда страшно. Он видел, как страх (или благоговение) перед чем-то ужасным играет, как огонь, на ее лице. Данло казалось, что он понимает природу ее страха. Когда-то из-за тщеславного желания сохранить свою память для потомков она потеряла и его, и все, что было для нее свято. Данло казалось, что он разгадал ее тайну.

Она, эта прекрасная женщина, которая сидит рядом с ним, наделена великим даром любви. Она до того неразделима с этой первозданной страстью, что всегда боится ее потерять. Вот в чем тайна ее души: она боится, что ее жизнь, несмотря на моменты экстаза и мелкие бытовые свершения, без любви утратит смысл.

– Тебе нечего бояться, – сказал Данло. – В мнемонике ничто не теряется.

– Почему же я тогда испытываю такой страх?

– Не знаю. – Данло посмотрел в огонь, и оттуда ему в голову прыгнула потрясшая его мысль: она боится, потому что еще не совсем обрела себя. Потому что внутри одного страха всегда гнездится другой, – Я боюсь, – повторила она. – И все-таки мне хочется вернуться туда, очень хочется. Как странно. Ведь я и так все помню про нас с тобой – что еще мне может открыться?

– В памяти всегда есть что-то еще. Внутри одних воспоминаний заложены другие.

Она задумалась, и Данло предположил: она боится, что память заведет ее не туда. Боится чего-то не совсем ясного ему, чего-то темного и тревожного в своем прошлом, что и для нее пока невидимо.

– Ведь я раньше любила мнемонические церемонии, правда? – спросила она.

– Правда.

– По-твоему, мы сможем провести такую церемонию вдвоем?

– Надеюсь на это.

– Но ведь у нас нет каллы.

– Калла – всего лишь наркотик, – улыбнулся ей Данло. – Ключ, отпирающий память. Есть другие ключи, другие способы.

– Способы, которым научил тебя Томас Ран? Тайные пути мнемоников, которые ты в свое время обещал мне показать?

– Я показал бы, да времени не хватило.

– Зато теперь оно все в нашем распоряжении.

– Да. Время – это один из ключей. Оно отворяет и растворяет. Я хотел бы вернуть нас в то время, когда наши глаза впервые встретились. В тот момент, когда я тебя полюбил.

Она высвободила руку из-под одеяла и потрогала его губы, его глаза, шрам у него на лбу. Пристально посмотрела на него и сказала: